Текст книги "Уарда"

– Я накажу тебя и сделаю это безотлагательно. Ты должен уже сегодня оставить Дом Сети. – Царевич побледнел, но Амени продолжил, смягчив тон: – Я не изгоняю тебя с позором из нашей общины, а лишь дружески прощаюсь с тобою. Через несколько недель ты и без того оставил бы наш дом и по приказанию царя – да процветает его жизнь, благоденствие и сила! – отправился бы в лагерь, где упражняются бойцы на колесницах. Другого наказания я не могу придумать для тебя. Итак, протяни мне свою руку. Из тебя выйдет дельный человек, а может быть, и великий герой!

Царевич, пораженный услышанным, стоял перед Амени и даже не пожал протянутой ему главным жрецом руки. Тогда Амени добавил:

– Ты ведь сказал, что готов отвечать за последствия своего поступка, а слово царского сына непреложно. Перед заходом солнца мы проводим тебя. Ты уйдешь из храма.

Жрец окинул взглядом юношей и ушел со школьного двора.

Рамери глядел ему вслед. Его по-юношески свежее лицо теперь сильно побледнело, губы помертвели.

Никто из товарищей не решался приблизиться к нему, так как каждый понимал, что никакие слова не уместны в такой момент. Все смотрели на него молча.

Он вскоре заметил это, постарался собраться с духом и затем сказал очень мягко, подавая руку Анане и еще одному приятелю:

– Неужели я так уж плох, что меня решили изгнать из общины, зачем причиняют моему отцу столь сильное огорчение?

– Ты отказался подать руку Амени! – возмутился Анана. – Пойди пожми ему руку и попроси его быть менее строгим к тебе, может быть, он и оставит тебя в Доме Сети.

Рамери сказал только одно слово – «нет». Но это «нет» прозвучало столь твердо, что все, знавшие его, поняли – его решение неизменно.

Еще до захода солнца царевич простился со школой. Амени благословил его, сказав ему, что со временем, когда ему придется самому повелевать, он поймет, почему был строг его начальник, и позволил остальным воспитанникам проводить его до Нила. Пентаур дружески простился с ним у ворот.

Когда Рамери остался наедине со своим домоправителем в каюте позолоченной барки, то слезы так и полились у него из глаз.

– Неужели царевич плачет? – спросил его спутник.

– Из-за чего бы мне плакать? – резко ответил царский сын.

– Мне показалось, будто по щекам царевича катятся слезы, – настаивал тот.

– Это слезы радости от того, что я наконец вырвался на волю из этой западни! – воскликнул Рамери, соскочил на землю и несколько минут спустя уже находился во дворце фараонов, у своей сестры Бент-Анат.

IX

Этот богатый событиями день принес множество неожиданностей не только жителям некрополя, но и тем действующим лицам нашего рассказа, которые жили в Фивах.

После бессонной ночи госпожа Катути встала рано. Накануне Неферт возвратилась поздно, кротко объяснила матери, что ее надолго задержала Бент-Анат, и затем, приветливо улыбнувшись, подставила ей лоб для поцелуя перед сном.

Когда вдова собиралась удалиться в свою спальню, и Нему зажигал ее светильник, она вспомнила о тайне, из-за которой Паакер должен был оказаться в руках наместника. Она потребовала от карлика, чтобы он сообщил ей все, что знает, и Нему рассказал, хотя и с большой неохотой (он боялся своей матери), что лазутчик дал его госпоже Неферт любовный напиток, остаток которого, наверное, еще находится у него.

Несколькими часами раньше эта новость ужаснула бы Катути и вызвала бы у нее негодование, теперь же она, хотя и осуждала махора, спросила, действительно ли подобный напиток может подействовать?

– Разумеется, – ответил карлик, – но если будет выпито все. Неферт же выпила только половину.

Глубокой ночью Катути удалилась в свою спальню, размышляя о безумной любви Паакера, о неверности Мены, о перемене, происшедшей с Неферт. Ее терзали тысячи предположений и страхов, ее беспокоило то, что в душе ее дочери омрачилось чувство, которое должно было бы оставаться чистым и неизменным – любовь к матери.

Вскоре после восхода солнца она пошла в домашнюю молельню, принесла жертву перед статуей своего покойного мужа, изображенного в облике Осириса, отправилась в храм, помолилась там и, возвратившись домой, не нашла своей дочери в открытом зале, где они обычно завтракали.

Катути любила проводить утренние часы в одиночестве, чтобы никто не отвлекал ее от размышлений, и поэтому потакала привычке своей дочери спать очень долго в искусственно затемненной комнате. Когда вдова отправлялась в храм, Неферт выпивала в постели чашу молока, затем ее одевали. Возвратившись, мать всегда находила ее в известном уже нам зале.

Сегодня Катути пришлось завтракать одной. Наскоро утолив голод, она тщательно прикрыла от насекомых и пыли лакомство, приготовленное для Неферт, – пшеничную лепешку и немного вина в серебряной кружечке – и отправилась в спальню дочери.

Найдя ее пустою, она испугалась, но вскоре узнала, что Неферт приказала гораздо ранее обыкновенного отнести себя в храм.

Глубоко вздохнув, она снова вышла в зал, чтобы принять своего племянника Паакера. Он явился с двумя великолепными букетами цветов[134]134
  Изображения на памятниках свидетельствуют о том, что в древнем Египте, также как и в наше время, букеты цветов подносились в знак дружеского расположения.


[Закрыть], которые раб нес за ним, и в сопровождении своей огромной собаки, принадлежавшей еще его отцу. Он заявил, что желает узнать о здоровье своих родственниц и что один букет предназначается для Неферт, а другой – для ее матери.

Катути смотрела на Паакера по-иному с тех пор, как узнала, что он прибег к помощи любовного напитка. Она не знала ни одного юноши из того сословия, к которому принадлежал Паакер, который до такой степени был бы увлечен женщиной, как этот человек. Он непреклонно стремился к своей цели и для достижения ее считал возможным использовать какие угодно средства. Лазутчик, выросший у нее на глазах, слабости которого были ей известны и на которого она привыкла смотреть с высоты своего величия, внезапно предстал перед ней в новом, неведомом ранее облике. Для своих друзей он готов был на все, а к врагам был беспощаден.

Все эти соображения промелькнули в голове Катути в течение нескольких секунд. Теперь она окинула взглядом приземистую фигуру своего племянника, и ей показалось странным, что он и внешне совершенно не похож на своего высокого, стройного и красивого отца. Она неоднократно восхищалась изящными руками своего покойного зятя, который, однако, умел хорошо управляться с мечом, но руки у его сына были широкими, грубой формы. В то время как Паакер говорил ей, что ему скоро придется отправиться в Сирию, она невольно следила за движениями его руки – он часто прикасался к поясу, как будто там было что-то спрятано. И действительно, там был спрятан продолговатый алебастровый флакончик с любовным напитком. Катути, догадавшись об этом, побледнела.

От Паакера не могло укрыться волнение его тетки, и он проговорил с участием:

– Я вижу, что ты переживаешь. Управляющий конефермой Мены в Гермонтисе, вероятно, был у тебя. Не был? Ко мне он приходил вчера и просил у меня позволения присоединиться к моему отряду. Он недоволен тем, что вынужден был по твоему распоряжению расстаться с несколькими упряжками золотистых лошадей Мены. Самых лучших из них купил я. Великолепные животные! Теперь он хочет отправиться к своему господину, чтобы открыть ему глаза, как он говорит. Да сядь же, тетушка, ты сильно побледнела!

Катути проигнорировала его предложение, но улыбнулась и произнесла тоном, в котором можно было уловить и негодование, и сострадание:

– Старый дурак действительно воображает, что именно от этих лошадей зависит наше благо или погибель. Неужели ты возьмешь его с собой? Он хочет открыть глаза Мене? Но ведь никто ничего не скрывал от него.

Последние слова Катути произнесла чуть слышно и опустила взгляд. Паакер тоже потупился и молчал, но потом он встрепенулся и сказал:

– Если Неферт вскоре не придет, то я, пожалуй, уйду.

– Нет, нет, останься! – прервала его вдова. – Она желает видеть тебя и должна вскоре возвратиться. Вот еще стоит нетронутым ее завтрак.

С этими словами она сдернула кусок полотна, прикрывавшего стол, взяла в руку серебряную кружечку, поставила ее на место и сказала:

– Я оставлю тебя на минуту – пойду посмотрю, не вернулась ли Неферт.

Как только она вышла и Паакер убедился, что никто его не видит, он немедленно выхватил флакончик из-за пояса, поднял его в руке, призывая своего умершего отца помочь ему, и вылил всю жидкость в кружку, наполнив ее до краев.

Несколько минут спустя Неферт вошла в зал, а затем появилась и ее мать.

Паакер взял букет и несмело приблизился к молодой женщине, которая в этот день держалась так уверенно и так величаво, что даже мать посматривала на нее с удивлением, а Паакер нашел, что никогда она не была так свежа и прекрасна. Разве могла она любить своего мужа, если его измена так мало огорчала ее? Неужели ее сердце принадлежит теперь другому? А может быть, любовный напиток подействовал, и теперь он, Паакер, занял место Мены?

Да, это так! Ведь как она поздоровалась с ним! Уже издали она протянула ему руку, задержала ее в его руке, ласково поблагодарила и стала восхвалять его преданность и великодушие.

Потом она подошла к столу, попросила Паакера сесть с нею рядом и, разламывая лепешку, осведомилась о здоровье своей тетки Сетхем, его матери. Катути и Паакер с замиранием сердца следили за каждым ее движением. И вот она взяла свою кружечку и поднесла ее к губам, но тотчас же поставила на стол, собираясь ответить на замечание махора по поводу ее позднего завтрака.

– Я действительно лентяйка, – проговорила она, покраснев, – но сегодня встала рано, чтобы, пользуясь утренней прохладой, отправиться в храм на молитву. Вам известно, что случилось со священным овном Амона? Ужасное несчастье! Жрецы были сильно взволнованы, но благородный Бэк-эн-Хонсу принял меня сам, истолковал мой сон, и теперь у меня так легко и радостно на душе!

– И все это ты сделала без меня? – упрекнула ее Катути.

– Я не хотела беспокоить тебя, – ответила Неферт. – Ты ведь по утрам никогда не берешь меня с собою в город и в храм, – добавила она, слегка покраснев.

Она снова взялась за кружку, взглянула на вино и сказала, не притрагиваясь к нему:

– Хочешь, Паакер, я расскажу тебе, что видела сегодня во сне? Это был такой странный сон!

Махор просто задыхался от волнения и нетерпения, однако попросил ее рассказать сон.

– Представь себе, – начала Неферт, двигая взад и вперед кружечку по полированной подставке, мокрой от нескольких капелек пролившегося вина, – представь себе, Паакер, я видела во сне ладанное дерево, которое стоит вон там, в большой кадке. Мне его привез твой отец, когда я была еще ребенком, и теперь оно уже большое. Ни одно дерево во всем саду я не люблю так, как это, потому что оно постоянно напоминает мне о твоем отце, который меня так любил.

Паакер утвердительно кивнул.

Неферт посмотрела на него и, заметив, что его щеки вспыхнули, прервала свой рассказ и сказала:

– Становится жарко. Не хочешь ли и ты выпить вина или воды?

С этими словами она подняла кружечку и осушила ее до половины, затем передернула плечами и, скорчив гримаску, обернулась к стоявшей за ее стулом Катути, протянула ей кружку и сказала:

– Однако сегодня вино слишком кислое! Попробуй-ка его, матушка!

Вдова взяла серебряный сосуд и поднесла его к губам, не смочив их. Когда затем она опустила его, ее лицо озарилось улыбкой, а взгляд обратился на махора, смотревшего на нее со страхом. Подобно молнии, в ее голове промелькнула мысль: «Ты ухаживаешь за этой женщиной, а она боится твоего расположения!» Катути способна была хохотать от души, совершая самый постыдный поступок в своей жизни. Она с улыбкой возвратила кружку дочери и сказала:

– Я пила и послаще этого, но кислота во время жары освежает.

– Это правда, – согласилась Неферт, выпивая кружку до дна. – Теперь я расскажу свой сон до конца. Итак, я явственно видела дерево, подарок твоего отца. Оно стояло передо мной во всей красоте, казалось даже, что я ощущаю его запах. Я, любуясь, подошла к прекрасному растению. Вдруг в воздухе замелькали секиры, по крайней мере сотня, которые держали невидимые руки, и эти секиры стали наносить бедному дереву такие сильные удары, что ветки падали одна за другой, наконец повалился на землю и его ствол. Не думайте, что это огорчило меня, напротив, мне было весело смотреть на сверкание секир и на щепки, летевшие во все стороны. Когда наконец от дерева ничего не осталось, кроме корня в земле, я вздумала пробудить дерево к новой жизни. Мои слабые руки внезапно сделались сильными, ноги – быстрыми. Я наносила воды из пруда, полила ею корни, и когда уже изнемогала от усталости, показалась нежная почка, появился зеленый листок, и сочный стебель быстро потянулся вверх, отвердел, превратился в древесный ствол, от него отрастали ветки, покрытые листочками и белыми, красными и голубыми цветками. Затем появилось множество пестрых птичек, которые расселись на ветках и начали петь. При виде этого мое сердце пело еще громче птиц. Я не сомневалась: без меня дерево погибло бы, именно благодаря мне оно ожило.

– Прекрасный сон, – сказала Катути. – Он напоминает мне дни твоего детства, когда ты полночи не могла заснуть и придумывала необыкновенные сказки. Как истолковал жрец этот сон?

– Он обещал мне много всего и уверял, что уготованное мне судьбой счастье выдержит все происки врагов и расцветет новым цветом.

– И это дерево подарил тебе отец Паакера? – спросила Катути, выходя в сад.

– Мой отец привез его в Фивы с восточных границ для тебя! – вскричал лазутчик.

– Это меня и радует, – сказала Неферт. – Твой отец был мне дорог, как будто он был моим отцом. Помнишь, как мы однажды катались по пруду? Лодка опрокинулась, и ты меня, бесчувственную, вытащил из воды. Никогда я не забуду, как он посмотрел на меня, когда я очнулась в его объятиях, ни у кого я не видала таких умных и честных глаз, как у него.

– Он был добр и очень любил тебя, – произнес Паакер и вспомнил тот момент, когда он осмелился запечатлеть поцелуй на губах лишившейся чувств прекрасной девочки.

– Я так рада! – вскричала Неферт. – Наконец наступил день, когда мы, все вместе, можем говорить о нем, и старая вражда, тяготившая мою душу, забыта! Какой ты добрый, я теперь знаю. Мое сердце переполняет благодарность, когда я думаю о своем детстве и о том, что всем, что было в нем хорошего, радостного, я обязана тебе. Посмотри на свою собаку, как она ластится ко мне, показывая, что не забыла меня! Все связанное с вашим домом пробуждает во мне приятные воспоминания.

– Мы все очень любили тебя, – сказал Паакер, с нежностью глядя на нее.

– А как хорошо было в вашем саду! – воскликнула Неферт. – Вот этот букет, который ты принес мне, следует поставить в воду, чтобы он дольше сохранился. Это для меня воспоминание о тех местах, где я, беззаботная и счастливая, играла и грезила!

Она прижалась губами к пестрым цветам, а Паакер вскочил, схватил руку Неферт и покрыл ее жаркими поцелуями.

Неферт вздрогнула и отняла руку, но он потянулся к ней, чтобы обнять отстранившуюся женщину.

Его дрожащая рука уже касалась ее стройного стана, когда в саду раздались громкие крики, и в зал вошел Нему, чтобы сообщить, что приехала царевна Бент-Анат.

Вошла Катути, а за ней любимая дочь Рамсеса.

Паакер отошел от Неферт и простился прежде, чем она успела остановить его.

Точно пьяный, он дошел до своей колесницы. Он был уверен, что Неферт любит его. Паакер ликовал. Он решил наградить старую Хект, дать ей золота, и тотчас же поехал во дворец, чтобы просить наместника Ани отпустить его в Сирию. Он не сомневался: там решится вопрос: он или Мена.

X

Неферт еще не пришла в себя и не могла произнести ни слова, чтобы приветствовать свою подругу. Бент-Анат с царственным достоинством сообщила вдове о своем решении предоставить ее дочери почетное место компаньонки царевны. Она сказала, что жена Мены сегодня же должна переехать к ней во дворец.

Никогда еще она не говорила так с Катути, а та не могла не понять, что Бент-Анат неспроста оставила прежний дружеский тон.

«Неферт пожаловалась ей на меня, – подумала Катути, – и царевна уже не считает меня достойной ее благосклонности».

Она была оскорблена и встревожена, и хотя осознавала, как опасно для нее прозрение Неферт, но мысль, что она теряет свою дочь, нанесла ее сердцу жестокую рану. Поэтому слезы, наполнившие ее глаза, и горечь, звучавшая в голосе, когда она отвечала царевне, были искренни.

– Ты требуешь отдать тебе лучшую половину моей жизни, но твое дело – повелевать, а мое – повиноваться.

Бент-Анат величественно взмахнула рукой, как бы подтверждая слова Катути, а Неферт бросилась к матери, обвила руками ее шею и долго плакала у нее на груди.

В глазах царевны тоже блеснули слезы, когда Катути подвела к ней свою дочь и еще раз поцеловала ее.

Бент-Анат схватила руку Неферт и не выпускала ее все то время, пока Катути передавала служанкам платья и драгоценности Неферт.

– Не забудь о ларце с засушенными цветами, о фигурках богов и об амулетах, – попросила мать Неферт. – Мне хотелось бы взять с собой дерево, которое подарил мне дядя.

Белая кошечка играла у ее ног с упавшим на пол букетом Паакера, и когда она заметила это, то взяла ее на руки и поцеловала.

– Возьми малышку с собой, – предложила царевна. – Это ведь твоя любимая игрушка.

– Нет! – бросила Неферт и покраснела.

Царевна поняла ее, пожала ей руку и спросила, указывая на Нему:

– Карлик тоже твоя собственность. Возьмешь его с собою?

– Я дарю его матери, – ответила Неферт.

Она позволила карлику поцеловать край ее платья и ноги, обняла еще раз Катути и ушла из сада вместе с Бент-Анат.

Как только Катути осталась одна, она поспешила в молельню, где стояли статуи ее предков – отдельно от статуй предков Мены. Она упала на колени перед статуей своего мужа, жалуясь и благодаря его.

Разлука с дочерью отзывалась болью в ее сердце, но теперь Катути не так мучила страшная тайна. Со вчерашнего дня она чувствовала себя как спускающийся с горы человек, которого враг преследует по пятам. Скоро радость избавления от грозившей опасности взяла верх над горем матери, разлученной со своим ребенком. Перед нею теперь открылся прямой путь к цели.

Быстро и порывисто ходила по дорожкам сада Катути, хотя обычно ее поступь была величественной. Впервые с того дня, как она получила из лагеря ужасное известие, ей удалось оценить положение вещей и обдумать меры, которые должен предпринять Ани в ближайшее время.

Она сказала себе, что все идет хорошо, но время для быстрых и решительных действий уже наступило.

Когда явились посланцы царевны, она, внешне спокойная, распоряжалась упаковкой вещей, которые Неферт пожелала взять с собой. После того как посланцы удалились, она тотчас же отправила карлика к Ани с приглашением явиться к ней. Но прежде чем Нему вышел за ворота, появились скороходы наместника, его колесница и отряд телохранителей.

Вскоре Катути гуляла со своим другом по саду. Она рассказала ему, что Бент-Анат взяла Неферт к себе, и повторила все, к чему она пришла в результате своих рассуждений в течение последних часов.

– У тебя ум мужчины, – сказал Ани. – На этот раз твои усилия не будут напрасными. Амени готов действовать, а Паакер уже сегодня собирает свой отряд, завтра он еще будет присутствовать на Празднике долины, а послезавтра отправится в Сирию.

– Он был у тебя? – спросила Катути.

– Он приехал от тебя прямо во дворец, – ответил Ани. – Щеки у Паакера пылали, он был настроен очень решительно, хотя еще и не подозревает, что он у меня в руках.

Беседуя вполголоса, они вошли в зал и сели рядом. Ани спросил Катути, открыл ли ей Нему тайну своей матери. Катути притворилась, что ничего об этом не знает, и позволила рассказать ей историю о любовном зелье. Она с большим искусством разыграла роль матери, пришедшей в ужас от того, что предпринимается против ее дочери. Наместник, чтобы успокоить Катути, заверил ее, что никакого любовного напитка в действительности не существует, но вдова прервала его.

– Теперь-то я поняла, что произошло с моей дочерью! Паакер влил ей зелье в вино, я это знаю наверняка, потому что, как только Неферт сегодня утром выпила все, что было в кружке, она как будто преобразилась. Слова ее, обращенные к Паакеру, звучали нежно, и если он с такою радостью готов служить тебе, так это потому, что уверен в любви к нему моей дочери. Питье старухи оказало свое действие.

– Значит, в самом деле существуют подобные средства, – задумчиво произнес Ани. – Но они, очевидно, могут привлекать сердца только к молодым людям. А если так, то старая колдунья занимается ненужным делом, потому что юность сама по себе способна очаровывать, возбуждать любовь. Если бы я был так молод, как Паакер!.. Ты смеешься над моими словами, а ведь я действительно уже старик! Да, старик, потому что я прожил лучшую половину жизни. И, однако же, Катути, друг мой, умнейшая из женщин, объясни мне: когда я был молод, я был любим и наслаждался любовью многих женщин, но все они были для меня лишь развлечением, не исключая и моей рано умершей жены. А теперь я желаю обладать девушкой, которой гожусь в отцы, не для утех, а ради достижения своих целей, но так как она отвергает меня, я тревожусь и чувствую себя безумцем, как… Да, еще немного, и я уподоблюсь искателю любовного зелья, Паакеру!

– Так ты говорил с Бент-Анат? – спросила Катути.

– И совершил оплошность, вынудив ее снова отказать мне, не удовлетворившись отказом, переданным мне царевной через тебя. Ты видишь, голова у меня не в порядке.

– Под каким же предлогом она отказала тебе?

– Зачем ей предлог! – вскричал Ани. – Бент-Анат – и предлог! Эта девушка преисполнена царской гордости, и сама великая Маат[135]135
  Маат – богиня истины.


[Закрыть] не правдивее ее. У нее этого не отнять. Когда я смотрю на нее, все наши проделки кажутся жалкими. В моих жилах все-таки течет кровь Тутмоса, и если жизнь научила меня сгибать спину, то все же такое унижение причиняет ей боль. Я никогда не испытывал радости и удовлетворенности своим положением и своей деятельностью, потому что всегда был более значимым, чем смел быть, и постоянно делал меньше, чем мне следовало бы делать. Чтобы не показывать своего разочарования, я всегда улыбался. Я постоянно ношу маску, я служу тому, кого считаю своим слугой по рождению. Я ненавижу Рамсеса, который, не знаю, искренне или нет, называет меня своим братом, и, притворяясь, что я принимаю его господство, я усердно копаю под него. Само мое существование – ложь!

– Но оно сделается истиной, – прервала его Катути, – как только боги позволят тебе быть тем, кто ты есть на самом деле, – настоящим царем этой страны.

– Удивительно! – воскликнул наместник, улыбаясь. – Почти эти же слова сказал мне сегодня главный жрец Амени. Ум жрецов и ум женщин имеют много общего, да вы и сражаетесь одним и тем же оружием. Мечами вам служат слова, вместо пик вы используете приманки, и вы опутываете сетями не тело, а душу.

– Порицаешь или хвалишь ты нас за это? – спросила вдова. – Во всяком случае, мы способны на многое, и потому я думаю, что мы неплохие союзники.

– Да, – улыбнувшись, согласился Ани. – Но ни одна слеза, неважно, от горя или от радости, не проливается в этой стране без участия жреца или женщины. Поверь мне, Катути, из десяти великих событий вы, женщины, замешаны в девяти. Ты дала толчок тому, что мы готовим, и признаюсь, что несколько часов тому назад, невзирая на недавний успех, я отказался бы от своих притязаний на трон, если бы – опять же, женщина! – Бент-Анат сказала «да» вместо «нет».

– Ты заставляешь меня думать, – сказала Катути, – что слабый пол наделен более твердой волей, чем сильный. Но мы, женщины, имеем также и свои слабости, и это прежде всего любопытство. Могу я спросить, какие причины своего отказа назвала Бент-Анат?

– Ты знаешь так много, но хочешь узнать все! Она позволила мне говорить с нею наедине. Было еще рано, и она только что вернулась из храма, где этот дряхлый старец, первый пророк должен был возвратить ей чистоту. Сияющая, гордая, прекрасная, встретила она меня, и у меня сердце забилось, как у юноши. В то время как она показывала мне свои цветы, я сказал себе: «Я пришел сюда для того, чтобы она дала мне право на трон, но если она соблаговолит стать моею, я буду верным братом и наместником Рамсесу, наслаждаться покоем и счастьем рядом с ней и вместе с ней, пока это будет возможно. Если она отвергнет меня, значит, такова моя судьба, и вместо мира и любви я буду бороться за отнятую у моего рода корону». Я стал свататься к ней, но Бент-Анат тотчас остановила меня, назвала благородным человеком и достойным женихом…

– И затем последовало «но»? – прервала его Катути.

– Да, – подтвердил Ани. – Было сказано одно-единственное слово – «нет». Я спросил о причинах отказа, но она попросила меня довольствоваться этим «нет». Я настаивал, и она с гордостью призналась, что предпочитает мне другого. Я пожелал узнать имя счастливчика. Она отказалась сообщить его. Тут впервые в жизни кровь моя вскипела, и мое желание обладать ею стало неудержимым, однако же я должен был оставить ее, отвергнутый, без всякой надежды и с новым жгучим ядом в своем сердце.

– Ты ревнив, – сказала Катути. – И ты не знаешь, к кому ревнуешь ее?

– Нет, – ответил Ани. – Но я надеюсь узнать это с твоей помощью. Я не могу тебе объяснить, что происходит в моей душе, знаю только одно – я входил во дворец Бент-Анат колеблясь, а вышел оттуда, полный решимости. Я устремляюсь теперь вперед, и у меня уже нет возможности отступать. С этих пор тебе не понадобится подгонять меня, напротив, придется сдерживать. И как будто боги хотели показать, что им угодно помочь мне, я нашел в своем доме ожидавших меня главного жреца Амени и лазутчика Паакера. Амени будет оказывать мне поддержку в Египте, а Паакер – в Сирии. Мои победоносные войска, вернувшиеся из Эфиопии, уже завтра торжественно вступят в Фивы, как будто во главе их сражался сам царь, и затем примут участие в Празднике долины. Позднее мы пошлем их на север и разместим в крепостях, защищающих Египет от вторжения неприятеля с востока – из Танисе, Пелусии, Дафн и Мигдоале. Рамсес, как тебе известно, требует, чтобы подвластные жрецам земледельцы были обучены здесь военному делу и присланы к нему в качестве вспомогательных войск. Я посылаю ему лишь половину этих людей, а остальные должны служить моим целям. Преданный Рамсесу гарнизон Мемфиса будет послан в Нубию, так мы отделим его от войск, верных мне. Фиванский народ подчиняется жрецам, и завтра же Амени объяснит жителям Фив, кто настоящий царь, кто способен прекратить войну и освободить народ от бремени налогов. Люди увидят, кому благоволят боги: последнему представителю древнего царского рода или жалкому отпрыску самозванцев? Дети Рамсеса не будут участвовать в празднестве, так как Амени, вопреки мнению первого пророка храма Амона в Фивах, объявил Бент-Анат нечистою. Молодой Рамери провинился, и Амени, выполняя свою часть плана, не позволит ему остаться в Доме Сети. Это подействует на толпу! Каковы дела в Сирии, тебе известно. Рамсесу приходится отражать натиск хеттов и их союзников. Наши воины утомлены походной жизнью, и в случае чего все это многотысячное войско перейдет на нашу сторону. А если Паакер выполнит свою задачу, то мы победим, даже не начав сражение. Теперь главное – быстрота действий.

– Я не узнаю тебя, ранее такого осторожного, предусмотрительного и медлительного, – сказала Катути.

– Потому что осторожность и обдуманность действий теперь и есть неосторожность, – заявил Ани.

– А если царь узнает обо всем?

– Это мои слова! – вскричал Ани. – Мы поменялись ролями.

– Ты ошибаешься, – возразила Катути. – Я тоже считаю, что надо действовать быстро, но хочу все же напомнить тебе о необходимых мерах предосторожности. Только твои письма и никакие другие должны попасть в лагерь царя на следующей неделе.

– Вот опять твое мнение совпадает с мнением жреца, – смеясь, заметил наместник. – Амени советовал мне то же самое. До царя дойдут только те мои письма, в которых я жалуюсь на хищников, нападающих в пустыне на гонцов.

– Это благоразумно, – сказала вдова. – Прикажи также сторожить гавани Тростникового моря и наблюдать за писцами. Когда ты сделаешься царем, тебе уже будет известно, кто тебе предан, а кто твой враг.

Ани отрицательно покачал головой.

– Это поставило бы меня в затруднительное положение, потому что, если бы я вздумал наказывать тех, кто теперь предан царю, то мне пришлось бы царствовать с неверными слугами, а верных прогнать. Тебе нечего краснеть, друг мой, так как мы оба одной крови, и мое дело – твое дело.

Катути схватила протянутую ей наместником руку и сказала:

– Это правда, я не желаю никакой другой награды, только бы знать, что величие моего рода восстановлено.

– Может быть, нам это удастся, если не… если не… Подумай, Катути, как с помощью твоей дочери узнать, о ком это она говорила, кого любит Бент-Анат?

Вдова вздрогнула, так как последние слова Ани произнес громко и с запальчивостью, несвойственной ему ранее, но она тут же улыбнулась и начала называть наместнику имена тех знатных юношей, которые не последовали за царем на войну, а остались в Фивах.

– Не Хомус ли это? – предположила она. – Правда, он в лагере, однако…

В эту минуту появился Нему, который не пропустил ни одного слова из этого разговора, хотя сделал вид, как будто пришел из сада.

– Простите меня, мои повелители! – воскликнул он. – Но я узнал нечто невообразимое.

– Говори! – велела Катути.

– Царевна Бент-Анат, божественная дочь Рамсеса, говорят, состоит в любовной связи с молодым жрецом из Дома Сети.

– Бессовестный наглец! – вскричал Ани, и его глаза гневно засверкали. – Докажи истину своих слов, иначе ты лишишься своего языка.

– Тогда вели отрезать его, как у клеветника и государственного изменника, согласно закону, – сказал карлик смиренно, но лукаво улыбаясь. – На этот раз я, пожалуй, не лишусь его, так как в состоянии доказать то, что говорю. Вы знаете, что Бент-Анат объявлена нечистою, так как она более часа оставалась в хижине парасхита. Вот там у нее и было свидание с жрецом. На втором свидании в храме Хатшепсут их застал Септа, первый астролог Дома Сети.

– Кто этот жрец? – спросил Ани с притворным спокойствием.

– Человек низкого происхождения, который обучал юношей в Доме Сети. Он славится как толкователь снов и стихотворец. Его зовут Пентаур, надо заметить, это красивый и статный мужчина. Он как две капли воды похож на умершего отца лазутчика Паакера. Видел ли ты его, мой повелитель?

Наместник, мрачно смотревший в землю, утвердительно кивнул, а Катути воскликнула:

– Как я глупа! Карлик говорит правду. Я видела, как она покраснела, когда ее брат заявил, что из-за этого Пентаура ученики хотят поднять бунт против Амени. Это Пентаур и никто другой!