Текст книги "Уарда"

III

Час спустя Ани возвращался из гробницы своих предков в великолепной колеснице, облаченный в богатые одеяния. Его путь лежал мимо пещеры колдуньи и мимо хижины отца Уарды.

Нему примостился на подножке, привычном для карликов месте. Маленький человечек посмотрел на восстановленную хижину и заскрежетал зубами, увидев, что около Уарды сидит мужчина, белая одежда которого была хорошо видна сквозь просветы в плетне.

Гостем прелестной девочки был царевич Рамери. В белой одежде писца из казначейства он ранним утром переправился через Нил, чтобы узнать побольше о Пентауре и вплести розу в волосы Уарды.

Последнее было для него более важным, хотя бы уже потому, что первым делом он собрался заняться позднее.

Он оправдывал себя за этот установленный им порядок, придумав веские причины. Во-первых, роза, скрытая в складках его одежды, могла завянуть, если бы он сперва отправился на встречу со своими товарищами из Дома Сети. Кроме того, вполне возможно, что после разговора с ними ему пришлось бы срочно вернуться в Фивы. К тому же он предполагал, что Бент-Анат пошлет за ним придворного, а это нарушило бы его планы.

Сердце Рамери сильно билось не только в предвкушении встречи с Уардой, но и от сознания того, что он поступает опрометчиво.

Место, куда он собирался идти, считалось нечистым, и, кроме того, он сказал неправду Уарде. Он выдал себя за писца из свиты Бент-Анат, а так как одна ложь влечет за собой другую, то, отвечая на вопросы девушки, он наговорил ей много разных небылиц – и о своих родителях, и о том, чем он занимается.

Неужели здесь, в этом нечистом месте, зло имеет большую силу над ним, чем в Доме Сети и во дворце его отца? А ведь у него были одни добрые намерения относительно Уарды. Она была так прелестна, так очаровательна – точно дитя богов! Возможно, эту белокожую девочку когда-то похитили и она не имела никакого отношения к нечистым.

Когда царевич вошел во двор, Уарды не было видно, но скоро он услышал ее голос, доносившийся из отворенной двери хижины.

Она вышла во двор, услышав, что ее собака злобно залаяла.

Увидев царевича, она испуганно сказала:

– Ты опять здесь, а ведь я предупреждала тебя, что моя бабка – жена парасхита.

– Я пришел не к ней, а только к тебе одной, – заявил царевич. – А ты не можешь быть нечистой, теперь я это понял. В пустыне не растут розы.

– А все-таки я – дочь своего отца, – решительно проговорила Уарда, – и внучка своего бедного погибшего деда. Я действительно принадлежу к этой семье, а те, для кого она слишком дурна, могут не приближаться ко мне.

При этих словах она хотела уйти в хижину, но Рамери удержал ее за руку и сказал:

– Почему же ты сердишься! Ведь я пытался спасти тебя и шел к тебе, не думая о том, что ты могла… ну, что ты совершенно не похожа на тех людей, которых называешь своими близкими. Пойми меня правильно: мне было невыносимо знать, что и над тобой, столь же прекрасной и нежной, как белая лилия, тяготеет это ужасное проклятие. Ведь ты нравишься всем, даже Бент-Анат, и мне казалось невозможным…

– Что я могу принадлежать к нечистым, да? Договаривай, раз начал, – тихо сказала Уарда и опустила глаза. Затем она продолжила, оживившись:

– Но повторяю тебе, что это проклятие несправедливо, никогда не было на свете человека лучше, чем мой несчастный дед.

Слезы полились из ее глаз, а Рамери с жаром произнес:

– Я охотно верю тебе! Как, должно быть, трудно оставаться добрым, ощущая презрение людей, выслушивая их брань. По крайней мере от меня ничего нельзя добиться строгостью, и можно получить желаемое лишь кротостью. Но ведь, разумеется, ко мне и моему семейству люди обязаны относиться с уважением…

– А к нам с презрением, – прервала его Уарда. – Но я скажу тебе еще кое-что. Если человек сознает свою правоту, то ему совершенно все равно, презирают или уважают его другие. И мы имеем более права гордиться собой, нежели вы, сильные мира сего, – вы ведь частенько сознаетесь себе в том, что вы гораздо хуже, чем вас считают, а мы, наоборот, знаем, что мы несравненно лучше, чем о нас думают.

– Вот именно такой я представлял тебя! – воскликнул Рамери. – Знай, что существует по крайней мере один человек, признающий и ценящий твои достоинства, – это я! Разве иначе я мог бы постоянно думать о тебе?

– И я также думала о тебе, – сказала Уарда. – Теперь, когда мне приходится сидеть около больной бабушки, я подумала, как было бы хорошо иметь брата, подобного тебе. Знаешь ли, что я сделала бы в таком случае?

– Что же?

– Я купила бы колесницу и лошадей и отправила бы тебя в поход с воинами царя.

– А разве ты так богата?

– О да, – отвечала Уарда. – Уже почти час. Ты умеешь читать?

– Умею.

– Представь себе, когда я была больна, ко мне из Дома Сети приходил лекарь. Он очень замечательный лекарь, но очень странный. Он часто смотрел на меня такими глазами, словно был пьян, и заикался, когда говорил.

– Его зовут Небсехт? – спросил царевич.

– Да, Небсехтом. У него были какие-то странные дела с моим дедом, а когда на нас нападали, он защищал нас вместе с тобой и Пентауром. С тех пор он больше не приходил, правда, я уже чувствую себя гораздо лучше. И вот сегодня, часа два тому назад, вдруг залаяла собака, и пожилой незнакомый человек, подойдя ко мне, заявил, что он – брат Небсехта и что у него хранится много денег, предназначенных мне. Он также дал мне кольцо и сказал, что отдаст мои деньги всякому, кого я пришлю к нему с этим кольцом. Затем он прочитал мне это письмо.

Рамери взял папирус и стал читать про себя.

От Небсехта – прекрасной Уарде.

Небсехт приветствует Уарду и сообщает ей, что он должен тысячу золотых колец ее покойному деду Пинему. Его тело колхиты бальзамируют так же, как и тело знатного вельможи. Своему брату Тете он поручил всегда иметь наготове эту сумму. Уарда может вполне довериться Тете, так как он – честный человек, и обращаться к нему за деньгами, если они ей понадобятся. Лучше всего было бы, если бы она предоставила его брату распоряжаться вместо нее этими деньгами и купить ей дом и пахотную землю. Тогда она сможет переселиться в дом и спокойно жить в нем со своей бабушкой. В течение года ей не следует выходить замуж. Небсехт очень любит Уарду. Если он не посетит ее в течение тридцати месяцев, то пусть она выбирает себе в мужья кого угодно, но не прежде чем показав толмачу царя драгоценную вещь, оставленную ей матерью в наследство.

– Поразительно! – воскликнул Рамери. – Кто мог ожидать подобного великодушия от странного лекаря, всегда неопрятно одетого! Но что это за драгоценная вещь?

Уарда приоткрыла платье на груди и показала царевичу сверкающую драгоценность.

– Это же бесценные камни! Они великолепны! – восхитился Рамери. – А вот тут, в центре, на полуовале из оникса вырезаны какие-то письмена. Я не могу их прочесть, но покажу толмачу царя. Это носила твоя мать?

– Отец нашел это на ней после ее смерти, – ответила Уарда. – Мою мать привезли в Египет в качестве пленной. Она была такая же белокожая, как и я, но моя мать была немой и не могла сказать, где родилась.

– Она, должно быть, принадлежала к какому-нибудь знатному роду иноземцев, а происхождение детей определяется по матери! – с оживлением воскликнул Рамери. – Ты царевна, Уарда, как это радует меня, и как сильно я люблю тебя!

Девушка улыбнулась и сказала:

– Ну, теперь ты уже можешь не бояться прикоснуться к нечистой.

– Какая же ты жестокая! – упрекнул ее царевич. – Сказать ли тебе, на что я решился вчера, отчего не мог заснуть в эту ночь и ради чего я и пришел сюда?

– Ну говори же!

Рамери вынул из складок своей одежды прелестнейшую белую розу и сказал:

– Можешь считать это ребячеством, но мне так захотелось собственноручно вплести этот цветок в твои прекрасные волосы. Могу я сделать это?

– Роза восхитительна! Такой я еще никогда не видела.

– Ведь она предназначалась для моей гордой царевны! Пожалуйста, позволь мне украсить тебя этим цветком! Твои волосы подобны шелку из Тира, лебединому пуху, золотым лучам звезд!.. Вот так роза будет крепко держаться. Если бы тебя увидели семь Хатор, то стали бы завидовать тебе, ведь ты лучше их всех!

– Как ты умеешь льстить! – сказала сконфуженная Уарда, глядя в его сверкающие глаза.

– Ах, Уарда! – воскликнул царевич, прижимая свою руку к сердцу. – Но у меня есть еще одно желание! Послушай, как стучит у меня вот здесь. Мне кажется, я успокоюсь только тогда… Да, Уарда, только если ты позволишь поцеловать тебя – всего один раз!

Девушка отступила назад и проговорила очень серьезно:

– Вот теперь я вижу, чего ты от меня хочешь. Старуха Хект знает людей, она предостерегала меня.

– Кто такая эта Хект и что может она знать обо мне?

– Она сказала, что наступит время, когда ко мне приблизится мужчина. Его глаза будут искать моих, и если я отвечу на его взгляд, то он захочет коснуться моих губ. А этого я не должна допускать. Если я позволю поцеловать себя, то он завладеет моею душою, унесет ее с собой, и мне придется скитаться без души, подобно тем не имеющим покоя духам, которых изрыгает глубина, уносит ветер, выбрасывает море и не принимает небо. Уходи от меня, мне не хотелось бы отказать тебе в поцелуе, но также и не хочу лишиться души и вечно скитаться без отдыха.

– А что за человек эта старуха, которая столько тебе всего наговорила? – спросил царевич.

Уарда не знала, что сказать.

– Она не может быть хорошей женщиной! – воскликнул Рамери. – Она сказала неправду! Я не хочу отбирать у тебя душу, я хочу, чтобы наши души соединились. Тогда мы станем богаче, а не беднее!

– Очень хотелось бы мне верить этому, – задумчиво сказала Уарда. – Мне уже приходило в голову нечто подобное. Еще до моей болезни однажды, поздно вечером, я отправилась на берег Нила к пристани, чтобы набрать воды у большого колеса. Тысячи капель скатывались с глиняных сосудов, и в каждой капле отражался полный месяц, а ведь на небе он был только один. Тогда я подумала, что так должно быть и с любовью в нашем сердце. Существует только одна любовь, а ведь мы внушаем ее многим, но она не теряет своей силы. Я подумала о дедушке и бабушке, об отце, о маленьком Шерау, о богах и о Пентауре. Мне бы хотелось уделить часть ее и тебе.

– Только часть?

– Ведь она вся отразится в тебе, подобно тому, как месяц целиком отражался в каждой капле воды.

– Это так и будет! – воскликнул царевич, обнял трепещущую девочку за стройный стан, и две юные души соединились в первом поцелуе.

– А теперь уходи! – попросила его Уарда.

– Позволь мне остаться! – стал умолять ее царевич. – Присядь на скамейку перед хижиной. Плетень скрывает нас от проходящих мимо, к тому же долина сейчас пустынна и безлюдна.

– Мы поступаем нехорошо, – задумчиво произнесла Уарда, – иначе мы не стали бы прятаться.

– Разве ты считаешь нехорошим то, что совершает жрец в святая святых? – спросил Рамери. – А ведь это также скрыто от взглядов посторонних.

– Как ты умеешь убеждать! – с улыбкой заметила Уарда. – Это потому что ты умеешь писать, и потому что ты был его учеником.

– Его, его! – воскликнул Рамери. – Ты имеешь в виду Пентаура! Он всегда был самым любимым из моих учителей, но меня сердит, когда ты таким образом говоришь о нем, как будто он для тебя дороже всех других, в том числе и меня. Ты говоришь, что поэт – тоже одна из тех капель, в которых отражается месяц твоей любви, а я не желаю делиться ни с кем!

– Что ты такое говоришь! – прервала его Уарда. – Разве ты не почитаешь своих родителей и богов? Я никого не люблю так, как тебя, а то, что я почувствовала, когда ты поцеловал меня, не было сиянием луны, а было горячо, как солнечный жар в полдень. Думая о тебе, я лишилась спокойствия. Знай, что я, по крайней мере раз двадцать выглядывала в дверь и спрашивала себя: «Придет ли мой избавитель, приветливый кудрявый юноша, или он презирает меня, бедную девушку?» Ты здесь, и я счастлива, мое сердце полно ликования! Будь же по-прежнему ласков, или я оттреплю тебя за твои кудри!

– Так сделай же это! – воскликнул Рамери. – Твои маленькие ручки не могут причинить боль, зато ты можешь огорчить словами. Пентаур мудрее и лучше меня, и ты многим обязана ему, но мне, однако, хотелось бы…

– Довольно об этом! – прервала его девушка и сделалась серьезною. – Это человек не такой, как другие. Если бы он захотел поцеловать меня, я рассыпалась бы в прах подобно пеплу, выжженному солнцем, стоит только к нему прикоснуться, а его губ я боюсь, точно пасти льва. Ты будешь смеяться, но я все-таки верю в то, что он один из небожителей. Его родной отец рассказывал мне, что с ним свершилось чудо уже на другой день после его рождения. Старая Хект часто посылала меня к садовнику, поручая осведомиться о его сыне. Садовник человек грубый, но добрый. Сначала он встречал меня неласково, но, видя, как мне нравятся его цветы, он полюбил меня и давал мне работу – я делала венки и букеты и относила их покупателям. Когда мы трудились вместе, сплетая цветы один к одному, он всегда рассказывал о своем сыне, о том, какой он красивый, мудрый и добрый. Еще маленьким мальчиком Пентаур сочинял стихи, а читать он выучился сам, без чьей-либо помощи. Это узнал главный жрец Амени и взял его в Дом Сети. Там Пентаур рос всем на удивление. Недавно я проходила со стариком между клумбами. Он по обыкновению говорил о Пентауре и затем, остановившись перед одним дивным высоким кустом с широкими листьями, сказал: «Мой сын уподобляется этому растению, которое выросло здесь, а я сам не знаю, как это случилось. Я посеял семена, купленные в Фивах, а теперь никто не может сказать, что это за растение, да и сам я не знаю. Оно, наверное, родом не из Египта. Разве Пентаур не перерос меня, свою мать, братьев и сестер, подобно тому, как этот куст перерос все другие растения? Мы все костистые и малорослые, а он высок и строен, у нас кожа смуглая, а у него гораздо светлее, наш говор груб, а из его уст слова льются, как музыка. Я повторяю: он дитя богов, которое небожители направили в мой бедный дом. Кто может знать свою судьбу?» Иногда мне случалось видеть Пентаура на празднестве, и я прошу тебя сказать мне, есть ли среди жрецов Дома Сети хоть один, подобный ему внешне и по манере говорить? Я считала его богом, а когда он, спасая мне жизнь, с сверхъестественною силою отражал натиск толпы, разве могу я не считать его высшим существом? И я принимаю его за бога, но смотреть ему прямо в глаза, как тебе, я была бы не в состоянии. Тогда моя кровь не только не потекла бы быстрее, а совсем остановилась бы. Как мне выразить это: к тебе душа стремится неудержимо, а чтобы найти его, она должна была бы воспарить. Ты для меня благоухающий розовый венок, которым я украшаю себя, а он – священное древо Персея, перед которым я преклоняюсь в благоговении!

Рамери молча выслушал ее и затем сказал:

– Ведь я еще молод и не успел ничего совершить, но настанет время, когда ты на меня станешь смотреть по-другому, но не как на священное дерево, а как на сикомору, под сенью которой приятно отдохнуть. Я понял: хватит веселиться, и я немедленно расстаюсь с тобою, чтобы заняться серьезными делами. Пентаур человек долга, и я хочу быть таким же. А ты будешь розовым венком, украшающим меня. Мужчины, которых сравнивают с цветами, неприятны мне.

Царевич поднялся и протянул Уарде правую руку.

– У тебя крепкая рука, – сказала девушка, – ты станешь замечательным человеком, и рука эта совершит немало великих дел. Посмотри, как мои пальцы покраснели после пожатия. А впрочем, и эти пальцы не совсем бесполезны. Разумеется, они никогда не поднимали тяжестей, но дед часто говорил, что все, за чем я ухаживаю, сразу идет в рост, он считал, что у меня «счастливая рука». Посмотри на прекрасные лилии и на гранатовый куст вон в том уголке. Землю дед наносил сюда с берега Нила, а семена подарил отец Пентаура. Каждый росток, каждый зеленый побег, выглянувший из земли, я оберегала, лелеяла и поливала. Это тяжелый труд, так как я могла носить воду в кружечке. И вот наконец дождалась я и цветов. Возьми этот гранатовый цветок. Он первый расцвел на моем кусте. Какое это чудо! Малюсенький бутон стал удлиняться, округляться, появился красноватый оттенок, и тогда бабушка сказала: «Ну, вот и твое сердечко скоро расцветет и полюбит». Теперь я понимаю, что она имела в виду, и тебе принадлежат оба первых цветка, красный с этого куста и другой, невидимый, но сияющий еще сильнее.

Рамери прижал гранатовый цветок к своим губам и протянул руку к Уарде, но она отстранилась, так как в дыру в плетне проскользнула какая-то фигура.

Это был маленький Шерау.

Его хорошенькое личико пылало от быстрого бега, а дыхание было прерывистым. Какое-то время он напрасно старался произнести хоть одно слово и со страхом смотрел на царевича.

Уарда заметила, что с мальчиком происходит что-то необычайное, ласково заговорила с ним, и когда он заявил, что хочет говорить с ней наедине, сказала, что Рамери – ее лучший друг и его не надо опасаться.

– Но ведь это касается не тебя и не меня, – возразил малютка, – а доброго, святого отца Пентаура, который был так ласков ко мне, а тебе спас жизнь.

– Я дружески расположен к Пентауру, – сказал царевич. – Он может спокойно говорить при мне, не правда ли, Уарда?

– Так мне ничего не угрожает? – спросил Шерау. – Это хорошо. Ведь я ушел тайком. Старуха Хект может возвратиться каждую минуту, и если она заметит, что я ускользнул, то прибьет меня и не будет кормить.

– Кто же эта отвратительная Хект? – с негодованием спросил царевич.

– Об этом Уарда расскажет тебе потом, – торопливо проговорил малютка, – а теперь слушайте. Она привязала меня к моей доске в хижине и закрыла мешком, когда пришел Нему, а потом еще один человек, которого она называла «домоправитель». С ним-то она и говорила про разное. Сперва я не слушал, но потом прозвучало имя Пентаур, я высвободил свою голову и стал прислушиваться. Я понял все. Домоправитель говорил, что Пентаур злой и стоит у него на дороге. Он рассказал, что главный жрец Амени хочет отправить его в каменоломни Хенну, но что это наказание слишком ничтожно! Тогда Хект посоветовала ему, чтобы он тайно приказал командиру судна проплыть мимо Хенну и отвезти Пентаура в Эфиопию, в те ужасные горные копи, про которые она часто рассказывала. Ее отца и братьев замучили там до смерти.

– Оттуда никто не возвращается! – воскликнул царевич. – Но рассказывай дальше!

– Остальное я понял только наполовину, она говорила о напитке, который лишает рассудка. О, что мне приходится там видеть и слышать! Я охотно всю жизнь пролежал бы на доске, но теперь мне страшно и хочется поскорее умереть!

И малютка горько заплакал.

Уарда, лицо которой помертвело, стала ласково гладить его по голове, а Рамери заявил:

– Это неслыханно! Кто такой этот домоправитель? Не разобрал ли ты его имени? Подумай хорошенько, мальчик, да перестань плакать! Речь идет о жизни человека! Кто был этот негодяй? Называли они его по имени? Постарайся припомнить!

Шерау прикусил губу и постарался успокоиться. Слезы перестали течь, и он вдруг воскликнул, запуская ручонку за пазуху:

– Погодите, может быть, вы узнаете его: я его сделал!

– Что это значит? – спросил царевич.

– Я сделал его! – повторил маленький художник, осторожно вынимая из-за пазухи какой-то комок, завернутый в тряпочку. – Мне сбоку хорошо была видна его голова, а глина лежала около меня. Когда у меня неспокойно на сердце, то я непременно должен что-нибудь лепить, а в этот раз я очень быстро сделал его голову. Так как мне показалось, что она удалась, я спрятал ее, чтобы показать учителю, когда старухи Хект не будет дома.

Произнося эти слова, малютка дрожащими пальцами снял тряпочку с портрета и подал его Уарде.

– Это Ани! – воскликнул царевич. – Это он и никто иной! Кто бы мог подумать! Чем ему не угодил Пентаур, что замыслил жрец?

Он на минуту задумался, потом хлопнул себя рукою по лбу и воскликнул с запальчивостью:

– Как же я глуп! Как ребенок! Все мне ясно! Я знаю все! Ани сватался за Бент-Анат, а она… С тех пор как я полюбил тебя, Уарда, я понял, что происходит с моей сестрой! Хватит обманывать! Я скажу тебе всю правду. Я не писец Бент-Анат, я – ее брат, родной сын Рамсеса. Не закрывай лицо руками, Уарда, ведь если бы я даже не увидел драгоценной вещицы, принадлежавшей твоей матери, и если б я был не царевич, а сам Гор, сын Исиды, то и тогда полюбил бы тебя и ни за что не отказался бы от тебя. Но теперь не время выяснять отношения. Я докажу тебе, что я уже не мальчик, а мужчина. И знай: речь идет о спасении Пентаура. Прощай, Уарда, и вспоминай обо мне!

Он бросился со двора, но Шерау удержал его, ухватив за платье, и сказал застенчиво:

– Ты сказал, что ты – сын Рамсеса. Старуха Хект говорила и о царе со своим гостем. Она сравнивала его с нашим слабеющим ястребом.

– Вскоре этот подлец почувствует на себе когти царского орла! – воскликнул царевич. – Еще раз прощай!

Он подал Уарде руку, к которой она пламенно прижалась губами, но он, отдернув ее, поцеловал девушку в лоб и исчез.

Молча и сильно побледнев, глядела она ему вслед. Она видела, как он промчался мимо какого-то человека, и, узнав в том отца, поспешила ему навстречу. Воин пришел проститься с дочерью: он должен был сопровождать арестантов.

– В Хенну? – спросила Уарда.

– Нет, на север, – ответил рыжебородый.

Тогда дочь рассказала ему все, что слышала, и спросила, сможет ли он помочь жрецу, который спас ей жизнь.

– Ах, если б были у меня деньги! Как они теперь необходимы! – в задумчивости пробормотал воин.

– Да ведь они есть у нас! – воскликнула Уарда и рассказала ему о подарке Небсехта. Затем она попросила отца: – Перевези меня через Нил, и через два часа у тебя в руках будет столько, сколько нужно, чтобы считаться богатым человеком[165]165
  В Египте женщины могли свободно распоряжаться своим состоянием. Например, в одном папирусе упоминается о договоре, заключенном между дочерью должника и сыном заимодавца. Оба принадлежали к тем же слоям общества, что и Уарда: Арзиезис был сыном колхита из Фив, а Асклепиас – женой или служанкой мужчины, занимающегося погребением мертвецов.


[Закрыть]. Но нет, я ведь не могу оставить больную бабушку! Возьми это кольцо и помни: они наказывают Пентаура за то, что он осмелился защищать нас.

– Это я понял, – сказал воин. – У меня только одна жизнь, но я охотно пожертвую ею для спасения молодого жреца. Я не силен в придумывании разных планов, но сейчас я знаю, что делать, и если это у меня получится, ему не нужно будет отправляться на золотые копи. Я оставлю здесь кувшин с вином, а мне дай глоток воды. Я должен быть совершенно трезвым.

– Вот тебе вода, но я добавлю туда немного вина! Ты успеешь вернуться и рассказать мне все?

– Это невозможно, в полночь мы отправляемся в путь, но если кто-нибудь вернет тебе кольцо, это будет означать, что мой замысел удался.

Уарда вошла в хижину, отец последовал за нею. Он попрощался с больной матерью и с дочерью и, когда они вышли во двор, сказал:

– До моего возвращения вы можете прожить тем, что подарила вам царевна, а мне будет достаточно половины того, что мы получили от Небсехта. Но куда же девался твой гранатовый цветок?

– Я сорвала его и спрятала в надежном месте.

– Странные создания эти женщины! – пробормотал бородач, нежно поцеловал свою дочь в лоб и стал спускаться к Нилу.

Между тем царевич Рамери уже успел узнать в гавани некрополя – оттуда по ночам увозили арестантов, – где стоит на якоре судно, которое должно отплыть в Хенну. Затем он переплыл в лодке через Нил и поспешил к Бент-Анат. И она, и Неферт были необычайно взволнованны – преданный Рамсесу распорядитель церемоний узнал от людей из окружения Ани, тоже верных царю, что наместник велел задержать в Фивах все письма, адресованные в Сирию, не исключая писем царских детей.

Преданный Рамсесу придворный, подбадриваемый распорядителем церемоний, сообщил Бент-Анат много такого, что уже не допускало сомнений относительно честолюбивых планов ее дяди. Ее также просили остерегаться Неферт, мать которой была доверенным лицом и советчицей наместника.

Бент-Анат улыбнулась, выслушав это предупреждение, и немедленно отправила посланца к Ани – она сообщала ему, что готова следовать на богомолье к Изумрудной Хатор и в ее святилище подвергнуться обряду очищения.

Она намеревалась послать оттуда гонцов к своему отцу и, если он позволит, отправиться в его лагерь.

Об этом плане она сообщила подруге, а Неферт считала, что хорош любой путь, который мог привести ее к мужу.

Рамери немедленно рассказали все, чего он еще не знал, он же, со своей стороны, сообщил, что стало известно ему, и намекнул Бент-Анат на то, что он догадывается, какова тайна ее сердца. Еще недавно беззаботный юноша теперь был так серьезен и преисполнен такого достоинства, что Бент-Анат подумала: «Вероятно, опасность, угрожающая нашей семье, внезапно превратила мальчика в мужчину».

Она не стала отговаривать его от задуманного. Рамери собирался после захода солнца отправиться в Кефт[166]166
  Нынешний Кифт на Ниле.


[Закрыть] на резвых лошадях в сопровождении одного верного слуги, а оттуда домчаться по пустыне до Тростникового моря, нанять финикийский корабль и плыть на нем в Аилу. Потом он собирался перевалить через скалистые горы Синайского полуострова и как можно быстрее догнать египетское войско и уведомить отца о преступном замысле Ани.

Бент-Анат было поручено при помощи верного распорядителя церемоний спасти Пентаура.

В деньгах не было недостатка, так как и казначей был предан царевне. Главной задачей было уговорить кормчего корабля пристать к берегу в Хенну. Там поэту не грозило самое худшее. В то же время следовало отправить верного посланца с письмом к правителю Хенну. В этом письме именем Рамсеса приказывалось задерживать каждый корабль, проходящий ночью через пролив Хенну, и не допускать, чтобы арестанты, приговоренные к работам в тамошние каменоломни, были увезены в Эфиопию.

Рамери простился с женщинами, и ему удалось незаметно выбраться из Фив.

Бент-Анат отправилась в молельню, преклонила колени и молилась своей покойной матери, богине Хатор и богам-покровителям своего семейства, пока возвратившийся распорядитель церемоний не сообщил ей, что он уговорил кормчего корабля пристать к берегу в Хенну и утаить от Ани, что его план был раскрыт.

Дочь царя испытала неимоверное облегчение – она уже решилась в случае неудачных переговоров верного слуги отправиться в некрополь, задержать отплытие корабля, а в крайнем случае обратиться с воззванием к народу и поднять преданных ей людей против Ани.

На другое утро госпожа Катути попросила у царевны разрешения переговорить со своей дочерью. Бент-Анат не хотела видеть вдову и не вышла к ней, тем не менее попытка вдовы отговорить дочь от путешествия вместе с царевной не удалась.

Охваченная негодованием и беспокойством, Катути поспешила к наместнику и попросила его удержать Неферт силой, но Ани не захотел поднимать шум, опасаясь, что Бент-Анат заподозрит его в вероломстве.

– Не беспокойся, – сказал он Катути. – Я посылаю с женщинами верную мне охрану, мои люди задержат их у Изумрудной Хатор, пока здесь все не будет решено. Тогда ты сможешь отдать Неферт этому грубияну Паакеру, если пожелаешь еще видеть его своим зятем после всего, что стало мне известно. Что касается меня, то, может быть, я еще заставлю свою гордую племянницу устремить свои взоры не вниз, а вверх. Пусть я стану ее второй любовью, но ведь и она тоже не первая моя страсть.

На следующий день женщины двинулись в путь.

Жрецы храма Амона в Фивах во главе со стариком Бэк-эн-Хонсу сопровождали их до пристани. Из толпы с берега выкрикивали имя Бент-Анат. Ее благословляли, желали счастливого пути, но также раздавались и насмешливые замечания.

За нильским судном путешественниц следовали еще два с воинами, которые сопровождали женщин «для их охраны».

Южный ветер надувал паруса и быстро гнал суда вниз по течению. Царевна задумчиво смотрела то на дворец своих предков, то на храмы и гробницы некрополя. Наконец исчезли из вида уже и колоссы Аменхотепа, и последние дома Фив. Девушка тяжело вздохнула, и слезы заструились по ее щекам. Ей казалось, что она обращается в бегство после проигранного сражения, но она все-таки не теряла мужества и надеялась на будущие победы.

Повернувшись, чтобы спуститься в каюту, она увидала закутанную в покрывало девушку. Подойдя ближе, та открыла свое лицо.

– Прости меня, царевна, я Уарда, это меня ты изранила своей колесницей, и это ко мне ты была так добра. Моя бабушка внезапно умерла, и я осталась совсем одна. Я пробралась на твой корабль вместе с твоими служанками. Я хочу следовать за тобою и делать все, что ты прикажешь. Только не прогоняй меня!

– Оставайся, милое дитя, – сказала царевна, кладя руку на ее голову.

Пораженная необычайною привлекательностью девушки, Бент-Анат вспомнила о своем брате и о его желании украсить розой сверкающие золотом волосы Уарды.