Текст книги "Уарда"

IV

Как только Паакер скрылся из виду, Катути ударила в металлический диск и спросила у появившейся рабыни, возвратилась ли Неферт из храма.

– Ее носилки только что остановились у задних ворот, – отвечала рабыня.

– Скажи, что я жду ее здесь.

Невольница удалилась, и несколько минут спустя Неферт вошла в зал.

– Ты звала меня, – сказала она, поздоровавшись с матерью и опускаясь на свое ложе. – Я устала. Возьми опахало, Нему, и отгоняй от меня мух.

Карлик сел на подушку перед ее ложем и стал махать полукруглым опахалом из страусовых перьев. Катути прервала его, сказав:

– Оставь нас – мы должны поговорить наедине.

Карлик пожал плечами и встал, а Неферт бросила на мать взгляд, которому невозможно было противиться, и сказала так мягко, как будто от этого зависело ее счастье:

– Оставь его. Мухи так мучают меня. Ведь Нему умеет молчать.

С этими словами она сжала руками большую голову карлика и рассмеялась, затем позвала белую кошку, которая грациозно вскочила к ней на плечо, где, выгнув спину, стала ждать, чтобы ее погладили.

Нему вопросительно поглядел на свою госпожу, но та, обернувшись к дочери, сказала убедительно:

– Мне нужно поговорить с тобой о вещах чрезвычайно серьезных.

– В самом деле? – бросила Неферт. – Но ведь не могу же я допустить, чтобы меня съели мухи. Разумеется, если ты желаешь…

– Ну хорошо, пусть Нему останется, – сказала Катути тоном няньки, уступающей капризному ребенку. – Ему и без того все известно.

– Вот видишь! – воскликнула Неферт, целуя голову кошки и снова подавая карлику опахало из перьев.

Вдова взглянула на дочь с сожалением. Она подошла к ней и в который раз была поражена ее удивительной красотой.

– Бедное дитя! – проговорила она со вздохом. – С какой радостью я избавила бы тебя от ужасной вести, но ты должна ее узнать. Перестань играть с кошкой, мы говорим о серьезных вещах.

– Я слушаю тебя, – сказала Неферт. – Сегодня я ничего не боюсь, даже самого плохого. Астролог сказал мне, что звезда Мены находится под знаком счастья, а в храме Беса я спрашивала оракула и узнала, что у мужа моего все идет хорошо. Я облегчила свою душу молитвою. Говори, я уже знаю, что в письме брата из лагеря плохие вести: ты плакала третьего дня вечером, а вчера была в дурном расположении духа.

– Твой брат, – со вздохом начала Катути, – причиняет мне много горя, и из-за него нам грозит бесчестье.

– Нам? Бесчестье? – вскричала Неферт, в испуге прижимая к себе кошку.

– Твой брат проиграл огромную сумму и, чтобы отыграться, заложил мумию своего отца.

– Это ужасно! – воскликнула Неферт. – Нам придется обратиться к царю. Ради Мены он не откажет мне. Рамсес велик и благороден и не захочет, чтобы из-за легкомыслия безумного мальчишки была опозорена наша семья. Конечно я напишу ему.

Все это она проговорила с детскою уверенностью, казалось, она считала дело улаженным. Неферт попросила Нему живее махать опахалом.

Катути возмущала и удивляла невозмутимость дочери, но она удержалась от упреков и спокойно сказала:

– Нам уже оказали помощь. Мой племянник Паакер, узнав, что грозит нам, предложил свои услуги и притом добровольно, так как я его не просила об этом, от доброты сердечной и преданности нам.

– Добрый Паакер! – воскликнула с издевкой Неферт. – Он так любит меня, и ты знаешь, матушка, я всегда защищала его. Он, наверное, только ради меня поступил так великодушно. – При этом молодая женщина засмеялась, прижалась к холодному носу кошки своим носом и сказала, подражая лепету детей: – Вот видишь, кисонька, как добры люди к твоей маленькой госпоже.

Катути раздражало ребячество дочери. Она сказала:

– Мне кажется, тебе не следует забавляться, когда с тобой говорят о таких серьезных вещах. Я давно замечаю, что ты совершенно равнодушна к судьбе своей семьи. Однако тебе придется искать убежища под кровлей нашего дома, когда твой муж тебя…

– Что такое? – вскрикнула Неферт, приподнимаясь на ложе и начиная часто дышать.

Как только Катути заметила волнение дочери, она пожалела, что так неосторожно начала рассказывать ей о случившемся, – она любила Неферт и знала, что причинит ей боль. Поэтому она продолжала уже мягче:

– Ты только что шутя похвалилась, что люди расположены к тебе, но это правда – ты притягиваешь сердца. И Мена, разумеется, тоже любил тебя, но разлука – враг верности, и Мена…

– Что такое сделал Мена? – прервала Неферт свою мать, причем губы ее дрожали.

– Мена, – решительно проговорила Катути, – растоптал чувства, связывающие вас, хотя должен уважать тебя, быть тебе верным.

– Мена? – не поверила молодая женщина.

Глаза ее загорелись, и, сбросив кошку на пол, она вскочила со своего ложа.

– Да, – подтвердила Катути. – Твой брат пишет, что Мена вместо своей доли добычи в серебре и золоте взял к себе в палатку дочь властителя данайцев. Каков бесчестный негодяй!

– Бесчестный негодяй?! – воскликнула Неферт, машинально повторяя слова матери.

Катути в страхе отступила от нее: кроткая, всегда спокойная дочь преобразилась до такой степени, что ее трудно было узнать. Она была олицетворением демона мести. Глаза ее сверкали, она задыхалась, тело ее трепетало. С необычайною силой и быстротой она схватила карлика за руку, потащила его к двери одной из внутренних комнат, вытолкала его за порог, захлопнула дверь и затем, побледневшая, приблизилась к матери.

– Ты назвала его негодяем? – вскричала она хрипло. – Бесчестный негодяй! Возьми эти слова назад, матушка, возьми назад, а не то…

Катути все больше и больше бледнела и сказала, пытаясь ее успокоить:

– Слова эти могут показаться жестокими, но ведь он изменил тебе и публично нанес тебе оскорбление.

– И этому я должна верить? – Неферт истерично рассмеялась. – Я должна этому верить, потому что тебе это написал подлец, проигравший в кости прах и честь своего отца! Да это он подлинный негодяй, которого мой муж мог бы уничтожить одним щелчком! Выслушай же меня: если бы даже я собственными глазами видела, и не один раз, что Мена ведет самую прекрасную из женщин в свою палатку, то я лишь рассмеялась бы, как теперь, и сказала бы на это: «Кто знает, что он хочет там сообщить этой красавице?» И ни на минуту не усомнилась бы в его верности, потому что твой сын лжив, а Мена правдив. Осирис нарушил верность Исиде, а Мена может пользоваться благосклонностью сотни женщин, но ни одну из них, кроме меня, не возьмет в свою палатку как женщину!

– Так оставайся при своем мнении, – бросила Катути с горечью, – а я останусь при своем.

– При своем? – Неферт, покрасневшая от возмущения, снова побледнела. – На чем же основана твоя уверенность? Ты охотно выслушиваешь самое дурное и низкое о человеке, который осыпает тебя благодеяниями. Негодяем, бесчестным негодяем называешь ты того, кто позволяет тебе распоряжаться своим имением, как тебе заблагорассудится…

– Неферт! – вскричала Катути с негодованием. – Я буду…

– Делай, что хочешь, – прервала ее разгневанная женщина, – но не оскорбляй великодушного человека, который не вмешивался в твои дела и позволил тебе обременить его имение долгами. Для тебя ведь нет ничего дороже твоего сына и твоего честолюбия. Три дня назад я узнала, что мы не богаты, я долго думала над этим и спрашивала себя: куда же девалось наше зерно, наш скот, наши овцы и на что потрачены платежи наших арендаторов? Ты не брезговала пользоваться наследственным имуществом «негодяя», а я говорю тебе, что сочла бы себя недостойною быть женою благородного Мены, если бы допустила, чтобы его имя позорили под кровлей его собственного дома. Оставайся при своем мнении, но в таком случае одна из нас должна покинуть этот дом: ты или я…

При этих словах Неферт разразилась бурными рыданиями, упала перед своим ложем на колени, спрятала лицо в подушки и долго плакала, судорожно всхлипывая.

Катути стояла потрясенная, дрожащая, растерянная.

Неужели это ее кроткое, мечтательное дитя? Осмеливалась ли когда-либо и где-либо дочь говорить таким тоном со своей матерью? Но кто из них прав: она или Неферт? Этот вопрос она с усилием отбросила, опустилась возле молодой женщины на колени, обняла ее, прижалась к ее голове своею и прошептала умоляюще:

– Ты, жестокое и злое дитя, прости свою бедную, достойную сожаления мать и не переполняй чашу ее горя.

Неферт встала, поцеловала ей руку и молча удалилась в свою комнату.

Катути осталась одна. Ей казалось, что чья-то мертвая рука сжала ее сердце, и она тихо бормотала:

– Ани прав. Добром оборачивается все то, от чего мы ждем худшего, и наоборот.

Она сжала руками голову, как будто не могла поверить в то, что случилось. Сердце ее рвалось к дочери, но вместо того чтобы следовать за ней, она собрала все свое мужество, пытаясь вспомнить, в чем ее упрекала Неферт. Ни одного слова не упустила она и наконец после длительных раздумий прошептала:

– Она может испортить все. Ради Мены она пожертвует мною и всем миром… Мена и Рамсес – одно целое, и если она узнает о наших планах, то выдаст нас, не задумываясь. До сих пор она ничего не замечала, но сегодня у нее словно открылись глаза и уши, которые были до этого закрыты. С нею произошло то же, что бывает с немыми, которым какой-нибудь сильный испуг возвращает способность говорить. «Из милой дочери она сделается моим надсмотрщиком и судьей».

Катути не произнесла последние слова, они прозвучали в глубине ее души. Испуганная тем, с какой отчетливостью звучал внутренний голос, боясь более оставаться одной, она позвала карлика и приказала ему приготовить носилки, намереваясь посетить храм и раненых воинов, прибывших из Сирии.

– А накидка для наместника? – спросил Нему.

– Это был только предлог, – пояснила Катути. – Наместник желает поговорить с тобой о том, что ты будто бы узнал о Паакере. Что это такое?

– Не спрашивай, – сказал карлик, – я никак не могу выдать эту тайну. Клянусь Бесом, покровителем карликов, будет лучше для тебя, если это пока останется для тебя неизвестным.

– Я узнала сегодня довольно много нового, – задумчиво произнесла Катути. – Иди к Ани, и если благодаря тебе он возьмет верх над Паакером, то… Но я пока не знаю, чем смогу наградить тебя, поэтому пока ограничусь благодарностью, когда же мы достигнем цели, то я сделаю тебя свободным и богатым.

Нему поцеловал край ее платья и тихо спросил:

– А какова твоя цель?

– Тебе известно, к чему стремится Ани, – ответила вдова. – Для себя я желаю только одного.

– Чего именно?

– Видеть Паакера на месте Мены.

– В таком случае наши желания сходятся, – заметил карлик, выходя из зала.

Катути посмотрела ему вслед и пробормотала:

– Так должно быть: если все останется по-старому, и Мена возвратится и потребует объяснений, то… Тут нечего раздумывать, нельзя допустить подобного, иначе беда.

V

Когда Нему, возвращаясь от наместника, подходил к жилищу своей госпожи, его остановил какой-то мальчик и попросил следовать за ним в квартал чужеземцев.

Видя нерешительность карлика, мальчик показал ему кольцо его матери Хект, которая, как оказалось, по своим делам пришла в город и желала говорить с сыном.

Нему очень устал, потому что привык ездить верхом, но его ослик издох, а Катути не могла дать ему другого. Половина принадлежавшего Мене скота была распродана, а оставшегося едва хватало для обработки полей.

На углах наиболее оживленных улиц и на рынках стояли мальчики с осликами, которых сдавали внаем за ничтожную плату[107]107
  На египетских памятниках только чужеземцы изображаются едущими верхом на ослах, но в гробницах почти всех египетских вельмож указывается, сколько покойный имел ослов, и число это часто было весьма значительным.


[Закрыть], но Нему отдал свое последнее кольцо за платье и новый парик, чтобы в приличном виде явиться к наместнику. В прежние дни карлик никогда не бывал на мели – Мена часто бросал ему серебряные и золотые кольца. Однако беспокойная и честолюбивая душа Нему не сетовала об утраченном благосостоянии. С удовольствием вспоминал он о тех годах изобилия, и теперь, когда он, задыхаясь, тащился по пыльным улицам, эти воспоминания стали отчетливее.

Наместник позволил ему говорить, и ловкому маленькому человечку скоро удалось полностью завладеть его вниманием. Слушая о безумной страсти Паакера, Ани хохотал до слез, а когда он узнал об остальном, стал серьезным и сговорчивым.

Нему чувствовал себя подобно выросшей на суше утке, которую наконец пустили в воду, или как жук, превратившийся в птицу, которой в первый раз позволили расправить свои крылья и взлететь. Он без единого слова жалобы плавал бы или летал бы до смерти, если бы обстоятельства не ограничивали его рвение и жажду деятельности.

Весь в поту, покрытый пылью, добрался он до пестрой палатки в квартале иноземцев[108]108
  Геродот упоминает о тирском финикийском квартале в Мемфисе, который был расположен к югу от храма Пта.


[Закрыть], где обычно останавливалась колдунья Хект, когда приходила в Фивы.

Обдумывая грандиозные планы, предвидя возможные случайности, изобретая замысловатые ходы, заменяя одни комбинации другими, менее опасными и более действенными, маленький политик не обращал внимания на царившую вокруг суету. Он миновал храм, где финикияне поклонялись своей Астарте[109]109
  Эту финикийскую богиню часто изображали на египетских памятниках вместо Сехмет. В Эдфу обнаружены ее изображения с головой львицы, стоящей на колеснице, запряженной лошадьми. В папирусе, относящемся ко времени нашего рассказа, это имя встречается часто.


[Закрыть], затем святилище Сета, где они приносили жертвы своим ваалам[110]110
  Как засвидетельствовано в папирусе, относящемся к эпохе Нового царства, царь гиксосов Апопи избрал своим покровителем Сета и не поклонялся никакому из египетских богов. Позже сами египтяне дали Ваалу имя Сет.


[Закрыть], не замечая доносившихся до него криков пляшущих молельщиков и звуков кимвалов и лютней.

Палатки и легкие деревянные постройки – пристанища танцовщиц и публичных женщин – не привлекали его, впрочем, их обитательницы, которые по вечерам, нарядившись в пестрые наряды, склоняли фиванскую молодежь к разным увеселениям и безумствам, отдыхали до тех пор, пока солнце сияло на небе. Только в игорных домах было шумно, и стражники с трудом сдерживали страстные порывы воинов, проигравших свою долю добычи, и ярость матросов, считавших себя обманутыми. Целью, к которой стремился Нему, была большая пестрая палатка, ничем не отличавшаяся от многих подобных ей. Вход ее был широким, но сейчас его завесили большим куском грубой холстины, заменявшим дверь.

Карлик пробрался в палатку. На ее пыльном полу были разостланы куски потертых ковров, на них сидели пестро одетые молодые женщины, украшательством которых занималась какая-то старуха. Она подкрашивала им ногти на руках и ногах хной и подрисовывала черной краской их брови и веки, чтобы придать глазам больше блеска, наносила белила и румяна и натирала им волосы душистым маслом. В палатке было душно и жарко, и ни одна из женщин не произносила ни слова. Все сидели не шевелясь, только изредка какая-нибудь из них брала пористый глиняный кувшин с водой или открывала ящичек, чтобы достать оттуда пилюлю кифи и положить ее в рот.

К стенам палатки были прислонены бубны, флейты и лютни, на полу лежали четыре тамбурина. На одном из них спала кошка в окружении обручей с побрякушками, котята ее играли бубенчиками другого тамбурина.

Через маленькую заднюю дверь палатки входила и выходила старая негритянка. Она то и дело отгоняла рои мух и мошек от глиняных блюд с остатками кушаний, гранатами, крошками и стеблями чеснока. Все это стояло на ковре после закончившегося несколько часов тому назад обеда девушек.

Старая Хект сидела в стороне от девушек на пестро раскрашенном сундуке. Она вынула из кармана какой-то маленький пакетик и крикнула служанке:

– Возьми и сожги шесть зерен: это уничтожит насекомых. – При этом она указала на мух, кружившихся над миской, которую она держала в руках. – Если хотите, я истреблю и мышей и вызову змей из их нор, и у меня это получится лучше, чем у лекарей и жрецов[111]111
  Рецепты для изгнания вредных насекомых записаны в папирусе Эберса.


[Закрыть].

– Прибереги свои колдовские штучки для себя, – сказала хрипло одна из девушек. – С тех пор как ты пошептала надо мною и дала мне питье, чтобы я снова сделалась стройной и гибкой, меня беспокоит скверный кашель по ночам и усталость одолевает меня после пляски.

– Но ведь ты сделалась стройнее, – возразила Хект, – а кашлять скоро перестанешь.

– Перестанет, когда умрет, – шепнула служанка старухе. – Я знаю это наверняка. Так кончает большинство из них.

Мать Нему встала с сундука, увидев карлика, проскользнувшего в палатку.

Девушки тоже заметили его и подняли невообразимый крик, похожий на куриное кудахтанье, который обыкновенно издают восточные женщины при испуге. Нему девушки хорошо знали, так как только в их палатке останавливалась его мать каждый раз, когда приходила в Фивы. Самая веселая из девушек крикнула:

– Ты подрос с тех пор, как последний раз приходил сюда, малютка.

– И ты тоже подросла, – быстро отозвался Нему. – Но не вся: только твой рот сделался больше.

– А ты так же зол, как и мал, – заметила девушка.

– В таком случае злости у меня очень мало, – смеясь, сказал карлик, – потому что я очень мал и тонок. Приветствую вас, девушки! Приветствую тебя, матушка! Ты посылала за мной?

Старуха кивнула, карлик сел возле нее на сундук, и они начали шептаться друг с другом.

– Ты весь в пыли, и у тебя усталый вид! – произнесла Хект. – Уж не пешком ли ты шел по солнцепеку?

– Мой осел издох, – пояснил Нему, – а у меня не было денег, чтобы нанять животное.

– Начало будущей блестящей жизни, – хихикнула старуха. – Ну как, получилось задуманное?

– Паакер выручил нас, – отвечал карлик, – и я только что имел продолжительный разговор с наместником.

– Ну?

– Он возобновит дозволительную грамоту, если ты отдашь лазутчика в его руки.

– Хорошо, хорошо. Может быть, он решится навестить меня, разумеется, переодевшись, я бы…

– Его трудно будет уговорить. И с моей стороны было бы неблагоразумно советовать ему такое.

– Гм… Может быть, ты прав: кому приходится просить слишком часто, тот должен добиваться только выполнимого, – пробормотала старуха. – Одно дерзкое требование часто навсегда отбивает охоту благодетельствовать. Ну что ж, увидим. Что случилось еще?

– Войско наместника разбило эфиопов и возвращается в Фивы с богатой добычей.

– Чтобы покупать людей, – пробормотала старуха. – Хорошо, хорошо.

– Меч Паакера наточен. За жизнь моего господина я не дам теперь больше, чем имею в кармане, а ты ведь знаешь, почему я притащился сюда пешком по колено в пыли.

– Обратно ты можешь поехать верхом, – сказала Хект и дала сыну серебряное колечко.

– Виделся ли опять лазутчик с твоею госпожой Неферт?

– Случилось страшное.

Карлик рассказал матери, что произошло между Катути и Неферт. Нему имел тонкий слух и не забыл ни одного слова из того, что подслушал.

Старуха внимательно выслушала его, а когда он закончил, сказала:

– Вот как! Да ведь это что-то необыкновенное! Все матери похожи на обезьян: они с радостью позволяют мучить себя своим детям, которые нечасто бывают благодарными, а замужние женщины всегда навостряют уши, когда им рассказывают о беспутстве их мужей. Но твои хозяйки, видимо, совсем другое дело!

Старуха в задумчивости опустила глаза, затем продолжила:

– В сущности, и это можно легко объяснить. Ты мне как-то рассказывал, что, когда они обе, мать и дочь, едут на празднество, стоя одна возле другой в колеснице, то любо на них смотреть. Катути, говорил ты, заботится о том, чтобы цвета ее одежды и цветы в ее волосах сочетались. Для которой из двух женщин обычно прежде выбирается наряд в подобных случаях?

– Всегда для Катути, которая носит одежду только определенного цвета, – ответил Нему.

– Вот видишь! – Колдунья засмеялась. – Так и должно быть. Эта мать всегда прежде всего думает о себе и о том, чего желает добиться. Но желаемое висит слишком высоко, и поэтому она использует все, что попадается ей под руку, и даже свою дочь, чтобы, подмяв их под себя, достичь цели. Я уверена, что она натравит Паакера на Мену. Эта женщина способна выдать свою дочь даже за вон ту хромую собаку, лишь бы осуществить свои честолюбивые планы.

– А какова Неферт! Посмотрела бы ты на нее: из голубки моментально превратилась в львицу.

– Потому что она любит Мену так, как ее мать любит самоё себя, – объяснила старуха. – Поэт сказал бы, что она полна им, ей это очень подходит, и в ней не остается места ни для чего другого.

– А Мена?

– Мужчины все одинаковы, и Мена не лучше других.

– А что ты думаешь о Паакере? Ведь он вне себя от страсти.

– Может быть, и так, – согласилась старуха. – Но ведь он упрям до бешенства, теперь он не пожалеет жизни, чтобы добиться того, в чем ему отказано. Он успокоится, только когда Неферт будет принадлежать ему. Но довольно болтать вздор. Я должна попасть вон в ту золотую палатку, где теперь собираются все, у кого полные кошели колец. Мне надобно поговорить с хозяйкой.

– Что тебе там нужно? – спросил Нему.

– Маленькая Уарда скоро выздоровеет, – ответила старуха. – Ведь ты видел ее? Не правда ли, она хороша, дивно хороша? Вот я и хочу узнать, что даст мне за нее хозяйка. Девушка стройна и грациозна, как газель, и через несколько недель она научится отлично плясать.

Нему побледнел и сказал решительно:

– Этого ты не сделаешь.

– Почему нет, если это принесет мне хороший доход?

– Потому что я запрещаю тебе, – буквально прохрипел карлик.

– Вот как! – Колдунья засмеялась. – Ты решил уподобиться Неферт, а мне приходится играть роль ее матери, Катути! Но будем говорить серьезно. Ты видел девочку и, очевидно, думаешь сам приобрести ее?

– Да, – ответил Нему. – Когда мы достигнем цели, Катути отпустит меня на волю и щедро наградит. Тогда я куплю у Пинема его внучку и женюсь на ней. Я построю себе дом по соседству с Домом суда и буду давать советы истцам и ответчикам, как это делает горбатый Сент, который теперь разъезжает на собственной колеснице.

– Гм… – промычала старуха. – Это можно было бы устроить, но есть одна преграда. В бреду девушка часто говорила о жреце из Дома Сети, навещавшем ее по поручению Амени. Это красивый юноша, который, вероятно, намерен позаботиться о ней. Говорят, он сын садовника, его зовут Пентаур.

– Пентаур? – повторил карлик. – У него гордая осанка и наружность, как у покойного махора, но он метит гораздо выше. Однако скоро ему сломают хребет.

– Тем лучше, – сказала старуха. – Уарда была бы тебе подходящей женой. Она добра и скромна, и нельзя знать…

– Чего? – спросил карлик.

– Кем была ее мать. Она не из здешних: ее привезли из чужих земель, и у нее нашли украшения со странными надписями. Надо будет показать их пленным, как только Уарда станет твоею. Может быть, кто-нибудь из них разберет эти чужеземные письмена. Она из хорошего рода – это я знаю точно. Уарда вылитая мать, и уже сразу после рождения было ясно, что она знатного происхождения. Ты улыбаешься, дурень! Сотни младенцев прошли через мои руки, и когда их приносят ко мне, одинаково замотанных в лохмотья, я всегда знаю, принадлежат ли их родители к знати или они простолюдины. Форма ступни и многие другие признаки указывают на это. Пусть Уарда пока остается там, где она теперь, я помогу тебе. Если будут новости, то сообщи мне.