Текст книги "Уарда"

– Ну, с этим покончено. Прощай, Пентаур!

Поэт удерживал друга, с жаром умоляя его отказаться от своего намерения, но Небсехт не внял его просьбам и старался высвободить свои пальцы из сжимавшей их сильной руки Пентаура. Взволнованный поэт не догадывался, что он причиняет сильную боль другу, пока тот после очередной напрасной попытки вырваться не воскликнул:

– Ты раздавил мне пальцы!

Тогда улыбка мелькнула на губах Пентаура, он отпустил лекаря и, поглаживая его помятые пальцы, сказал:

– Не сердись на меня, Небсехт. Ты знаешь, я иногда не могу рассчитать свою силу. Я крепко держал тебя, потому что ты замыслил нечто безумное.

– Безумное? – переспросил лекарь, тоже улыбнувшись. – Пожалуй что и так, но разве тебе не известно, что мы, египтяне, особенно привязаны к своим безумствам и готовы пожертвовать ради них всем своим достоянием?

– Но не чужою жизнью и чужим счастьем.

– Ведь я говорил тебе, что не считаю сердце вместилищем разума. Что же касается меня, то я не желаю быть похороненным ни с моим собственным, ни с бараньим сердцем.

– Я говорю не о покойниках, а о живом человеке. Если поступок парасхита откроется, то он пропал, и на спасенную тобою девушку обрушатся страшные бедствия.

Небсехт посмотрел на своего друга с таким страхом и изумлением, как будто услышал от него какую-то ужасную весть, но затем вскричал:

– Я разделил бы со старухой и Уардой все, что имею!

– А кто защитит их?

– Отец Уарды.

– Этот неотесанный пьяница, которого завтра или послезавтра могут услать неизвестно куда?

– Он хороший человек, – возразил лекарь, волнуясь и сильно запинаясь. – Но кто захочет хоть чем-то обидеть девушку? Она так… так… она так мила, кротка и прекрасна!

При последних словах он опустил глаза и покраснел, как девушка.

– Ты понимаешь это лучше меня, – продолжал он. – Ведь и ты находишь ее прекрасной! Странно! Ты будешь смеяться надо мною, когда я признаюсь, – а ведь я такой же человек, как и все, – когда я признаюсь, что я, кажется, обнаружил в себе недостающий орган для понимания красоты. Вернее, это мне не кажется, я действительно обнаружил его, потому что, хотя я не высказывал этого, я с самого начала почувствовал, что во мне нарождается буря, а именно в глубине моего сердца; в голове гудело, и в первый раз больная для меня оказалась привлекательнее болезни. Как очарованный, сидел я в хижине, неподвижно глядя на ее волосы, на ее глаза и прислушиваясь к ее дыханию. Слишком долгое отсутствие мое, должно быть, давно уже заметили в Доме Сети, может быть, там уже обнаружили препараты, разыскивая меня в моей комнате. Два дня и две ночи я уже не работаю из-за этой девочки! Если бы я принадлежал к числу тех мирян, которые стекаются к вам, чтобы быть одураченными, то сказал бы, что меня околдовали демоны. Но это не так, да, это не так! – твердил он, сверкая глазами. – Во мне проснулось животное: низменные влечения сердца, готового разорваться в груди, заглушили живущие в моем мозгу другие, более тонкие и чистые побуждения. Как раз когда я надеялся сравниться в знании с божеством, которое вы называете владыкою всякого знания, мне приходится смириться с тем, что животное во мне сильнее того, что я называю моим богом.

При последних словах лекарь, возбужденный и взволнованный до крайней степени, смотрел в землю, почти забыв о присутствии поэта, который с удивлением и глубоким участием слушал исповедь друга.

Немного помолчав, Пентаур положил свою руку на руку Небсехта и сказал задушевно:

– Мне не чуждо то, что ты испытываешь. Моя голова и мое сердце взбудоражены подобно твоим, но я знаю: хотя то, что мы теперь чувствуем, и непривычно для нас, но это не низменное, а высокое, и более ценно. Ты ощущаешь в себе присутствие не животного, а божества, Небсехт. Благость есть прекраснейшее свойство небожителей. Ты всегда с благодушием относился ко всем – и к великим, и к малым, но я спрашиваю тебя: чувствовал ли ты когда-нибудь такое непреодолимое побуждение излить на другое существо целый океан доброты, не пожертвовал бы ты для Уарды всем, что ты имеешь, и самим собою, с большей радостью, с большей самоотверженностью, чем для отца, матери и для своих самых близких друзей?

Небсехт утвердительно кивнул, а Пентаур воскликнул:

– Хорошо! Следуй же новому, возникшему в тебе божественному побуждению. Будь добр к Уарде и не жертвуй ею ради своих суетных желаний. Бедный друг! Исследуя тайны жизни, ты никогда не вглядывался в саму жизнь, которая открыта для наших взоров, широко раскинувшись вокруг. Неужели ты думаешь, что девушка, которая могла до такой степени воспламенить самого хладнокровного мыслителя Фив, не будет предметом желаний для сотни других, более чувственных людей, когда у нее не будет защитника? Должен ли я говорить тебе, что среди танцовщиц в квартале иноземцев девять из десяти девушек – дочери презренных родителей? Сможешь ли ты примириться с мыслью, что из-за тебя невинность будет предана пороку, роза брошена в грязь? Стоит ли Уарды то человеческое сердце, которое ты желаешь получить? Теперь ступай, а завтра приходи опять ко мне. Я твой друг, и я сопереживаю всему, что чувствуешь ты. Сегодня ты стал мне ближе, потому что разделил со мной свое счастье.

Пентаур протянул руку лекарю, тот медленно пожал ее и задумчиво и нерешительно направился в долину, к хижине парасхита, не обращая внимания на жгучий зной полуденного солнца.

Он нашел солдата у постели дочери и спросил:

– Где старик?

– Он пошел работать к бальзамировщикам. Пинем велел сказать тебе, чтобы ты не забыл о грамоте и текстах, если с ним что-нибудь случится. Он вел себя, как помешанный, когда уходил от нас, и взял с собою в мешке сердце барана. Останься возле девушки, матушка занята, а я должен отправляться в Гермонтис.

III

Катути с беспокойством ходила взад и вперед по открытому залу в доме своего зятя. Снежно-белая кошка то следовала за ней, играя шлейфом ее длинного простого платья, то поворачивалась к постаменту, который прежде был занят серебряной, несколько месяцев назад проданной статуэткой, и где теперь, скорчившись, сидел карлик Нему.

Он любил это место, дававшее ему возможность смотреть сверху на свою госпожу и других людей обычного роста.

– А если ты меня обманул? – угрожающе подняв руку, спросила Катути, когда проходила мимо него.

– Тогда повесь меня на крючок как приманку для крокодила. Мне только любопытно знать, какой повод найдет Паакер, чтобы предложить тебе деньги?

– Ты можешь поклясться, – прервала его госпожа с лихорадочным нетерпением, – что не от моего имени просил спасти нас?

– Я готовь дать тысячу клятв, – ответил карлик. – Должен ли я еще раз пересказать тебе наш вчерашний разговор? Говорю тебе: он отдаст свои нивы и свой дом за один ласковый взгляд Неферт.

– Если бы Мена любил ее так, как он! – со вздохом проговорила Катути и снова начала молча ходить по комнате, между тем как карлик то и дело поглядывал на ворота сада. Катути внезапно остановилась перед ним и сказала таким зловещим тоном, что карлик содрогнулся:

– Мне бы хотелось, чтобы она овдовела!

Карлик махнул рукой, тотчас же спрыгнул с постамента и вскричал:

– Вот остановилась колесница, я слышу громкий лай собаки: это он! Не позвать ли мне Неферт?

– Нет, – тихо ответила Катути и схватилась за спинку кресла, как бы ища опоры.

Карлик, пожимая плечами, спрятался за растения с густой листвой. Несколько минут спустя Паакер стоял перед Катути, которая приняла его без суеты, преисполненная достоинства. Ни одна черта ее прекрасного лица не выдала внутреннего волнения, и на приветствие лазутчика она ответила с покровительственной любезностью.

– Я знала, что ты придешь: у тебя сердце, как у твоего отца. Раз ты пошел на примирение, теперь ты наш лучший друг.

Паакер явился предложить своей тетке ту сумму, в которой она нуждалась для выкупа мумии своего мужа. Он долго обдумывал, не привлечь ли к этому делу свою мать, но от этого его удерживал отчасти неясный страх, отчасти тщеславие. Он любил прихвастнуть своим богатством, и Катути должна была понять, на что он способен и какого зятя она лишилась. Ему было бы приятнее всего тотчас же взять ценности из кладовой и приказать рабам нести их перед ним, подобно тому, как несли завоевателю дань перед покоренными властителями.

Но этого нельзя было делать, и потому он ограничился тем, что надел себе на палец большое кольцо с редким драгоценным камнем, подаренное его отцу царем Сети, и украсил свои руки множеством обручей. Когда он, прежде чем выйти из дому, посмотрелся в зеркало, то остался очень доволен собою.

После толкования карликом его сна, он ясно видел, какой путь приведет его к желаемой цели.

Мать Неферт нужно было избавить от позора, подкупить ее золотом, а Мену отправить на тот свет. Своими союзниками он считал беззастенчивое насилие, которое он называл «твердой решимостью», мудрость карлика Нему и любовный напиток. Теперь он подошел к Катути, уверенный в победе, точно купец, явившийся за дорогим товаром, будучи уверенным, что способен заплатить за него.

То, что тетка держалась с достоинством и горделиво, смутило Паакера. Он представлял ее себе совершенно иною – надломленною горем и умоляющею о помощи, и рассчитывал после своего великодушного поступка на благодарность Неферт, а не только ее матери. Но прекрасной жены Мены тут не было, и Катути не приказала позвать ее даже после того, как он осведомился о ее здоровье.

Вдова ни словом не обмолвилась о своих проблемах, и много времени они говорили о всяких пустяках. Наконец Паакер с резкостью, которую она благоразумно сочла за прямоту, сообщил ей, что слышал о чудовищном поступке ее сына и намерен не допустить бесчестья ее семейства – близких родственников своей матери. Катути поблагодарила его с достоинством, но искренне, радуясь более за детей своих, чем за себя, так как перед ними, сказала она, жизнь еще впереди, а для нее она уже кончена.

– Какие твои годы! – возразил Паакер.

– Может быть, лучшие еще впереди, – сказала вдова. – Правда, я всегда считала земное бытие тяжкой обязанностью.

– Я вполне тебя понимаю, ведь столько беспокойства должно доставлять тебе управление этим имением, обремененным долгами!

Катути согласно кивнула и сказала с грустью:

– Все это можно было бы перенести, если бы я не видела, как погибает моя бедная дочь, не имея возможности помочь ей, хотя бы советом. Она когда-то тебе нравилась, и я спрашиваю тебя: была ли не только в Фивах, но даже во всем Египте девушка, равная ей по красоте? Была ли Неферт достойна любви тогда и не достойна ли она ее теперь? Заслуживает ли она того, чтобы муж оставил ее в одиночестве, в нужде, пренебрегал ею и взял в свою палатку иноземку вместо отвергнутой им жены? Я вижу по твоему лицу, что ты думаешь: ты винишь в случившемся меня. Твое сердце спрашивает: почему было нарушено данное тебе слово? И твоя честная душа говорит тебе, что ты обеспечил бы для Неферт лучшую жизнь! – при этих словах Катути взяла племянника за руку и продолжила, все более и более воспламеняясь: – Мы сегодня осознали: ты самый великодушный человек в Фивах. Ты отплатил за нашу тяжкую вину перед тобой величайшим благодеянием. Мы любили тебя еще тогда, когда ты был ребенком. Для меня всегда было священным желание твоего отца, который всегда относился к нам, как любящий брат, и я готова была скорее сама испытать боль, чем огорчить твою мать – мою сестру. Я берегла и воспитывала свое дитя, как могла, для юного героя, отличившегося в битвах в далекой Азии, – для тебя, только для тебя. Но твой отец умер, и я лишилась поддержки и опоры…

– Я знаю все, – прервал ее помрачневший Паакер, опустив глаза.

– Кто мог рассказать тебе это? – спросила вдова. – Ведь твоя мать после того, что случилось, не захотела ни принять, ни выслушать меня. Сам царь был сватом Мены, который для него словно родной сын. А когда я напомнила ему о твоих более давних правах, то он приказал отдать Неферт за Мену, а кто может перечить владыке двух миров, сыну Солнца? А между тем, твой отец часто подвергал ради него свою жизнь опасности и не единожды был ранен! Ради твоего отца ему следовало бы оградить тебя от позора и страданий.

– А я сам разве не служил ему верой и правдой? – воскликнул возмущенный Паакер, и яркий румянец проступил на его щеках.

– Он мало знал тебя, – сказала Катути, как бы оправдывая царя. Затем она с участием спросила: – Чем ты тогда, будучи так молод, возбудил его недовольство, неприязнь, даже…

– Что? – спросил лазутчик, задрожав всем телом.

– Оставим этот разговор, – сказала вдова, пытаясь его успокоить.

– Какие еще чувства возбудил я в Рамсесе, кроме недовольства и неприязни? Я хочу знать это! – Паакер говорил с все возрастающей запальчивостью.

– Ты пугаешь меня, – заметила вдова. – Унижая тебя, он, конечно, преследовал цель возвысить в глазах Неферт своего любимца.

– Что он сказал вам?! – вскричал махор. Капли холодного пота потекли по его темному лбу, его глаза сверкали и готовы были выскочить из орбит.

Катути попятилась, но он последовал за нею, схватил ее за руку и хрипло задал тот же вопрос.

– Что он сказал?

– Паакер! – воскликнула вдова жалобно и с упреком. – Пусти меня. Для тебя будет лучше, если я не повторю слова, которыми Рамсес старался отвратить от тебя сердце Неферт. Оставь меня и вспомни, с кем ты говоришь.

Но Паакер только крепче сжал ее руку и еще настойчивее повторил свой вопрос.

– Стыдись! – вскричала Катути. – Мне больно, пусти меня! Ты не отпустишь меня, пока не узнаешь, что он сказал? Пусть будет по-твоему, но ты вынудил меня. Он сказал, что если бы ему не было известно, что твоя мать Сетхем – честная женщина, то он не считал бы тебя сыном твоего отца, так как ты имеешь с ним так же мало сходства, как сова с орлом.

Паакер тотчас же выпустил руку Катути и, побледнев, пробормотал:

– Итак… итак…

– Неферт и я защищали тебя, но напрасно. Не принимай этих дурных слов слишком близко к сердцу. Твой отец был человеком, не имевшим себе равных, и Рамсес не забыл, что ты состоишь в родстве с прежним царским домом. Его дед, его отец и он сам – выскочки, и еще жив один человек, имеющий больше, чем он, прав на трон фараонов.

– Наместник Ани! – воскликнул Паакер.

Катути утвердительно кивнула, подошла к махору ближе и тихо сказала:

– Я отдаюсь в твои руки, хотя знаю, что они могут подняться против меня. Но ты волею судьбы – мой союзник, так как тот же самый поступок Рамсеса, который опозорил тебя, сделал меня участницей планов наместника. У тебя царь похитил невесту, у меня – дочь, в твоей душе он поселил ненависть к надменному сопернику, а мое сердце наполнил скорбью, сделав несчастной мою дочь. Я чувствую в своих жилах кровь Хатшепсут, и у меня довольно ума для того, чтобы управлять мужчинами. Это я пробудила дремавшие в груди наместника стремления и обратила взор его на трон, для которого его предназначили боги. Слуги небожителей, жрецы, на нашей стороне, мы имеем…

В эту минуту послышался шум в саду, запыхавшийся раб вбежал в зал и доложил:

– Наместник ожидает у ворот!

Паакер был ошеломлен, но скоро пришел в себя и хотел удалиться, но Катути удержала его:

– Я пойду встречу Ани, он будет рад видеть тебя, потому что высокого мнения о тебе, к тому же он был другом твоего отца.

Как только Катути вышла из зала, карлик Нему появился из своего убежища, раздвинув ветви растений. Он остановился перед Паакером и нагло спросил:

– Ну что, хороший или худой совет дал я тебе вчера?

Но Паакер не ответил ему и, отшвырнув его ногой в сторону, начал задумчиво ходить взад и вперед.

Катути встретила наместника на середине сада. Он держал в руке исписанный свиток и уже издали приветствовал ее, радостно взмахнув рукой.

Вдова смотрела на своего друга с удивлением. Ей показалось, что он как будто вырос и помолодел с тех пор, как она видела его в последний раз.

– Слава тебе! – воскликнула она отчасти дружеским, отчасти почтительным тоном и с благоговением вскинула руки, точно он уже носил двойную корону Верхнего и Нижнего Египта. – Не встретил ли ты девять богов[105]105
  Египтяне представляли, что боги собираются группами: по три и по девять, но и по восемь, тринадцать и пятнадцать богов. В сказке о двух братьях одинокому Батау являются девять богов и создают ему жену.


[Закрыть] или тебя целовали Хаторы во сне? Нынче – светлый день, счастливый день: я вижу это по твоему лицу.

– День, богатый известиями! – весело, но с достоинством отозвался Ани. – Прочти это послание.

Катути взяла свиток папируса у него из рук, прочла, что там было написано, возвратила наместнику и серьезно сказала:

– Снаряженные тобою войска разбили полчища кушитов[106]106
  Эфиопов.


[Закрыть] и ведут их князей с несметными сокровищами, а также двенадцать тысяч пленных в Фивы! Благодарение богам!

– А еще возблагодарим их и за то, – добавил Ани, – что военачальник Шошонк, мой молочный брат и друг, целый и невредимый, ведет домой наших воинов. Я думаю, Катути, что образы наших сновидений сегодня приобретают плоть и кровь.

– Они настоящие герои! – вскричала вдова. – Тебя, мой повелитель, тоже коснулось дыхание божества. Ты растешь в моих глазах, ты истинный сын Ра, мужество Монту сияет в твоем взоре, а на губах играет улыбка победоносного Гора.

– Терпение, терпение, друг мой, – сказал Ани, пытаясь умерить пыл вдовы. – Теперь более, чем когда-либо, надлежит придерживаться хорошего правила – преувеличивать силы противника и умалять свои собственные. Мало что удалось мне из того, на что я рассчитывал, и, напротив, удалось многое в тех случаях, когда я опасался неудачи. Но мы еще не на вершине успеха!

– Однако счастье, также как и несчастье, никогда не приходит одно, – заметила Катути.

– Я согласен с тобою, – сказал Ани. – Мне кажется, что события жизни всегда случаются парами. Каждое бедствие имеет своего товарища, как и каждое счастье. Можешь ли ты мне сообщить, в чем же мы еще победили?

– Женщины не выигрывают никаких битв, – с улыбкой отвечала вдова, – но они приобретают друзей, и у меня теперь сильный союзник.

– Кто-то из богов или у тебя теперь есть войско? – спросил наместник.

– Ни то и ни другое, – сказала она. – На нашей стороне Паакер, лазутчик царя. Выслушай меня! – и она рассказала наместнику историю любви и ненависти своего племянника.

Ани слушал ее молча, затем сказал с выражением беспокойства и озабоченности на лице:

– Этот человек – слуга Рамсеса, и он останется им. Да, многие догадываются о наших планах, но каждый вновь посвященный в них человек может оказаться изменником. Ты торопишь меня, ты преждевременно толкаешь меня вперед! Тысяча сильных врагов менее опасны, чем один ненадежный союзник.

– На Паакера ты можешь положиться, – решительно заявила Катути.

– Ты ручаешься за него? – спросил наместник.

– Он в наших руках, – ответила вдова. – Мой карлик Нему умница, он знает, что Паакер совершил один поступок, за который закон наказывает смертью.

Лицо наместника просияло, и он, успокоившись, сказал:

– Это меняет дело. Он совершил убийство?

– Нет, – ответила Катути. – Карлик поклялся рассказать тебе, и только тебе одному, что ему известно. Он нам предан всей душой.

– Хорошо, хорошо, – сказал задумчиво Ани. – Но и он неосторожен, слишком неосторожен! Вы похожи на тех всадников, которые, чтобы выиграть заклад, заставляют коня перескакивать через копья. Если конь упадет на острия, тем хуже для него: вы бросите его и продолжите свой путь пешком.

– Но мы ведь и сами наткнемся на копья, вместе с благородным конем, – серьезно произнесла Катути. – Ты можешь выиграть все, но можешь все и потерять, но и самые ничтожные люди любят жизнь. Нужно ли говорить тебе, Ани, что я стараюсь для тебя не ради выгоды, а потому что ты мне дорог как брат, ты для меня – воплощение попранных прав моих предков.

Ани протянул ей руку и сказал:

– А с Бент-Анат ты тоже говорила как мой друг? Правильно ли я понимаю твое молчание?

Катути печально кивнула, но Ани сказал:

– Вчера это заставило бы меня отказаться от нее, но сегодня у меня прибавилось мужества, и если мне помогут Хаторы, то она станет моею.

С этими словами он пошел впереди Катути в зал, где обеспокоенный Паакер по-прежнему ходил взад и вперед.

Лазутчик низко поклонился наместнику, который ответил ему движением руки, и в этом жесте ощущались и гордость, и дружеское расположение. Затем он, опустившись в кресло, заговорил с Паакером как с сыном своего друга и родственником.

– Все, – сказал он, – прославляют твои бесстрашие и решимость. Люди, подобные тебе, встречаются редко, у меня нет таких сподвижников. Я бы желал, чтобы ты стал моим доверенным лицом, но Рамсес не захочет лишиться тебя, хотя… Я знаю, что твоя должность требует и отваги, и умения хорошо писать. Тебе нельзя отказать в храбрости, но ты не силен во владении пером. Меч и тростниковое перо – два разных орудия. Второе требует нежных пальцев, а первое – крепких мускулов. Прежде царь выражал недовольство твоими донесениями, доволен ли он ими теперь?

– Надеюсь, – ответил лазутчик. – Мой брат Гор – опытный писец, и он сопровождает меня в моих поездках.

– Вот это дело! – вскричал наместник. – Если бы власть была в моих руках, я увеличил бы число твоих помощников, дал бы тебе четыре, пять, шесть писцов, которыми бы ты распоряжался неограниченно и только снабжал их сведениями для отчетов. Твоя должность требует мужества и осмотрительности, эти качества редко бывают соединены одно с другим, а героев пера целые сотни в храмах.

– Я того же мнения, – согласился с ним Паакер.

Ани, задумавшись, опустил глаза, но вскоре продолжил:

– Рамсесу нравится сравнивать тебя с твоим отцом. Он считает, что покойный был единственным в своем роде человеком: храбрейшим воином и вместе с тем искуснейшим писцом. О тебе же у него составилось неверное мнение. Мне это прискорбно, потому что ты по материнской линии принадлежишь к тому же злополучному роду, что и я. Посмотрим, не удастся ли мне подыскать тебе надлежащее место. Пока ты нужен в Сирии, но при неблагоприятных обстоятельствах можешь удалиться в свое наследственное поместье. Ты доказал, что не боишься смерти и умеешь достойно нести службу. Теперь тебе следует наслаждаться своим богатством и положением вместе с женою.

– Я не женат, – возразил Паакер.

– В таком случае пусть Катути отыщет тебе первейшую красавицу в стране, когда ты вернешься домой, – с улыбкой сказал наместник. – Она каждый день смотрится в зеркало и поэтому имеет понятие, что такое женская привлекательность.

С этими словами Ани встал, душевно попрощался с Паакером, протянул руку вдове и сказал, выходя из зала:

– Пришли мне сегодня же… с карликом Нему накидку.

Уже идя по саду, он еще раз обернулся и крикнул Паакеру:

– У меня сегодня будут ужинать несколько друзей, приходи и ты!

Лазутчик поклонился. Он смутно чувствовал, что его опутывают невидимыми нитями. До сих пор он гордился своей верной службой в качестве махора, и вот он узнал, что тот самый царь, который пожаловал ему цепь, украшающую теперь его шею, презирает его и, может быть, только в память о его отце терпит его на трудной и опасной должности. А ведь Паакер принял ее добровольно, не преследуя корысти, да и его богатства могли обеспечить ему беззаботную жизнь в Фивах. Он знал, что плохо владеет пером, но не считал, что это основание презирать его. Сто раз он желал устроить свою жизнь так, как советовал ему Ани. Просьбы его разрешить иметь при себе писцов были отклонены Рамсесом. Царь считал, что собранные махором сведения должны быть сохранены в тайне и что за молчание другого человека никто не может поручиться.

Когда подрос его брат Гор, он стал сопровождать махора и помогать ему во всем, даже после того как женился. Жена его с ребенком осталась в Фивах у своей свекрови Сетхем.

Теперь Гор исполнял обязанности Паакера в Сирии, и исполнял дурно, по мнению лазутчика, однако же им были довольны, потому что этот хитрец умел, искусно владея пером, составлять складные отчеты.

Привыкший к одиночеству, махор ушел в себя, не замечая вдову, которая сидела на подушке и молча наблюдала за ним.

Он смотрел в пустоту перед собой, между тем как бессвязные мысли теснились в его мозгу. Он чувствовал себя незаслуженно обиженным и считал обязанным жестоко отомстить обидчикам. Он не мог разобраться в своих чувствах: любовь соседствовала с ненавистью. Одно он знал наверняка: во что бы то ни стало он добьется своего – будет обладать прекрасною Неферт.

Он винил во всем богов. Как часто он обращался к ним, и какие скудные дары они посылали ему за его усердие! Только одно могло стать наградой за потраченную впустую жизнь, и он рассчитывал на это с такой же уверенностью, как на сбережения, отданные взаймы под надежный залог.

Но сейчас горечь отравляла сладостные мечты и надежды, и он никак не мог вернуть себе спокойствие и ясность духа.

В подобной ситуации он не мог рассчитывать получить ответ с помощью амулета или гадания, приходилось все тщательно обдумывать и составлять план, а между тем он не был в состоянии собраться с мыслями и придумать что-нибудь путное.

Паакер прижал ладонь к горячему лбу и, выйдя из задумчивости, вспомнил о том, где он находится, что рядом мать любимой женщины, о своем разговоре с ней и о ее утверждении, что она умеет руководить мужчинами.

– Пусть же она думает за меня, – пробормотал он, – а я уж буду действовать.

Он медленно направился к ней и сказал:

– Итак, мы с тобою союзники.

– Против Рамсеса и за Ани, – уточнила она, подавая ему свою изящную руку.

– Через несколько дней я отправляюсь в Сирию, а ты подумай, не будет ли у тебя каких-нибудь поручений? Деньги для твоего сына ты получишь сегодня, после захода солнца. Могу я увидеть Неферт?

– Не теперь, она молится в храме.

– А завтра?

– Без сомнения, мой милый! Она будет рада увидеть и поблагодарить тебя.

– Прощай, Катути!

– Называй меня матерью, – сказала вдова и помахала краем покрывала вслед удалявшемуся гостю.