Электронная библиотека » Григорий Квитка-Основьяненко » » онлайн чтение - страница 27


  • Текст добавлен: 16 октября 2020, 02:38


Автор книги: Григорий Квитка-Основьяненко


Жанр: Зарубежная классика, Зарубежная литература


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 27 (всего у книги 50 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Пришедши домой, хозяин дал Трофиму чарку водки перед ужином; после того осознанно сказал ему: вот такая тебе плата и харч будет ежедневно через всю ярмарку, только служи честно и будь проворен, как Денис. Завтра, чуть свет, иди с ним к лавке; приказчики мои, что прикажут тебе, исполняй и слушай их, как меня. Сидя подле лавки с Денисом, присматривайтесь, чтобы кто чего не утащил; а ночью, по очереди, будете около лавки ходить и оберегать. Примечай, как Денис служит, и ты так служи. Заметишь что недоброе, тотчас мне скажи, хотя бы в полночь, разбуди. Кроме ежедневной платы, я тебя награжу за твою правду и когда будешь такой расторопный и честный.

Ложась спать, Трофим от искреннего сердца поблагодарил Бога, что послал ему такую работу, не тяжелую, харч отличный, какой дома и на Великдень не бывает, и полтинник каждый день. Десять дней ярмарки, десять полтинников, ан это выходит, что он принесет домой пять целковых. Это не шутка! Чего только не можно за такую сумму накупить? – Так рассуждал себе Трофим и веселился заранее.

Началась ярмарка. Трофим с любопытством смотрел на панов, стекавшихся во множестве; он никогда их столько вместе не видал… Но пристальнее наблюдал за простыми людьми, проходящими мимо лавки и с любопытством заглядывающими в нее. Это уже примета недоброго человека. Когда замечал такого, праздно стоящего и зевающего будто по сторонам, то Трофим – без дальней церемонии – прогонит такого. Денис же никогда не наблюдал за этим, ему некогда было. Как заметит, что много панов подойдут к их лавке, то тут – где возьмутся? – и москали, и цыгане, и жиды, и все к Денису, и отведут его подальше, и все с ним долгонько шепчутся и иногда на Трофима поглядывают.

Спрашивал его иногда Трофим, что это за люди и зачем они к нему? Так он всегда нахмурится и даже с сердцем скажет: «Чего ты за другими присматриваешь? Знай себя: я за тобою не смотрю, не примечай и ты за мною… то мои старинные знакомые, я с ними служил по городам».

Куда им было где служить? Все были такие оборванные, ошарпанные[264]264
  Общипанные.


[Закрыть]
, что и смотреть на них было гадко!

Один раз подошла цыганка, да премерзкая и неопрятная, словно нищая. Идучи мимо лавки, мигнула на Дениса; тот за нею, да в уголок и начали что-то шептать. Трофим присматривал за ними долго – и что-то у него на сердце ёкнуло, как будто сказало ему, что тут есть недоброе. Поговоривши себе, цыганка пошла. Денис, посидев особо и подумав, пришел к Трофиму, смотрел ему в глаза долгонько, а потом и говорит:

– Бедность твоя велика, да не умеешь, как совладать с нею. Усердно служишь себе же на беду. А вряд ли доставит тебе хозяин то, что ты сам приобрел бы!

– Как и заработать больше? – сказал Трофим. – Вот и тут плата хороша, и работа не тяжела, а все больше не можно получить.

– Можно.

– А как? Скажи.

– Скажи мне, Трофим, так, по всей справедливости: ты расположен верно и честно служить хозяину?

– А как же и служить, когда не совсем усердием? Сказано: нанялся, продался. Я хозяйской крошки не хочу, и если бы видел, что мой родной брат тратит хозяйское добро, то я и на брата объявил бы.

– Исполать[265]265
  Исполать – хвала, слава. (Прим. Л. Г. Фризмана)


[Закрыть]
тебе, Трофим! – сказал ему Денис и ударил его слегка по плечу. – Так и вовек служи, разбогатеешь! – и отвернулся от него; но Трофим заметил, что он усмехнулся при этом.

«Что это сделалось с нашим Денисом? – думает себе Трофим. – Как я посмотрю, так он тут другой человек, чем был в нашем селе».

Так он думает себе, сидя в стороне, как вот опять та же цыганка: Денис подошел к ней, что-то много говорил, а Трофим только и слышал: «дурак… ему и сказать нельзя… мы и сами сделаем…»

Цыганка пошла.

Стало смеркаться. Приказчики от лавки начали расходиться: кто в театр, кто в баню, кто куда. Последний прибрал все, вышел и говорит Денису, как и каждый вечер бывало:

– Замкни лавку и подай мне ключи.

Денис запирает, закручивает замки, и, хотя крехтит с иным, но Трофиму показалось подозрительно, что он скоро управился с мудреными замками. Приказчик, приняв ключи, пошел своею дорогою. Денис куда-то отворотился, а Трофим тихонько подошел, осмотрел замки… что за недобрая мать! Хотя бы один замок замкнут! Все три висят даром… такой-то Денис!

Тут подошел Денис и говорит:

– Иди себе, товарищ, на квартиру и ложись спать. Мне ужина не приноси; и как в хате жарко, так я здесь пробуду всю ночь и за тебя. Ты уже не приходи от полночи, а спи себе.

«Так вот что это значит? Хорошо же!» – подумал себе Трофим и пошел к квартире сперва тихо; но как зашел с глаз Дениса, так тут уже почти побежал скорее к хозяину. Как на то хозяин дома и, зазвавши гостей, потчивает их чаем. Трофим, войдя, прямо рассказал все, что заметил прежде за Денисом, как что происходило и как через него лавка теперь не заперта.

Услышавши все, хозяин испугался крепко и даже побледнел. После, поблагодаривши Трофима за усердие, поднёс ему две чашки чаю сладкого и пресладкого! Послал скорее отыскать приказчика с ключами. Насилу где-то его отыскали. Хозяин схватил ключи, сел на дрожки и с фонарём скорее поехал к лавке.

Прибежавши, осмотрел… так и есть! Ни один замок не замкнут! Начал кликать Дениса, а Дениса и не слыхать!.. Может, он и сидел все время подле лавки, да как увидел хозяина, прискакавшего с фонарём, таки и догадался, что умысел его открыт; оттого и притаился тут же, и не отозвался хозяину.

Вошел хозяин в лавку: слава богу! Все цело, все благополучно. Замкнувши уже сам все, как следовало, тут же приговорил соседней лавки сторожей, чтоб надсматривали и за его.

Как благодарен был Трофиму! Даже поцеловал его, что отвел от него такую беду и заблаговременно объявил. Тут же дал ему целковый, сказавши:

– Уже не по полтиннику буду давать тебе в день, а от сегодня по целковому. Отпуская, награжу тебя, как сам знаю и как не ожидаешь, за то, что ты честный человек. Старайся и вперёд: что заметишь, услышишь, тотчас мне скажи. Теперь не ходи к лавке. Чтобы тот бездельник не сделал тебе каково худа. Караульные при лавке есть.

Как же утром услышали, что три лавки в ту ночь обокрадены, так тогда хозяин еще больше благодарил Трофима, что остерег его.

– Было бы и мне то же, – говорил он. – Денис, верно, и там участвовал, и ко мне в лавку привел бы.

«Господи милостивый! – думал себе Трофим. – Как это скоро человек переменился! Какой был бравый парень, лучшего и отыскать не можно было; а теперь вдруг разбездельничался!»

Раз сидит Трофим подле лавки, смотрит, ведут арестантов. Напереди и назади их солдаты с ружьями. Присматривается Трофим… между ними идет и Денис…

«Дожился чести!» – подумал Трофим и стало ему земляка жаль. Подбежал к нему и подал, что случилось у него, в подаяние ему. Что же Денис? глянул быстро и, увидев, что это Трофим, как заскрипит зубами, глаза побагровели – и бросил ту милостыню далеко и сказал:

– Лучше бы я пропал, чем тебе видеть меня в таком поругании! – и пошел не оглядываясь.

Рассказал это Трофим хозяину, а он сказал:

– Переловили всех, что лавки обокрали, схватили и Дениса. На него доказывают, что он их приводчик, и с ними вместе воровал уже по другим местам несколько лет, так ни в чем не признается.

Кончилась ярмарка. Пошли расчеты. Хозяин рассчитал Трофима и кроме того, что давал ему за каждый день по целковому, при прощанье дал сто рублей, говоря:

– Возьми, Трофимушка! Ты мне десятки тысяч спас; благодарю тебя! И как обрадовался Трофим! Как же иначе? Сколько он денег принесет домой! Никогда еще он не зарабатывал столько.

«Спасибо, что хозяин дал золотыми, так их можно так запрятать, что и не потеряю и не приметит никто; целковые же запрячу особо». Так рассуждал Трофим и полуимпериалы[266]266
  Империал — золотая монета стоимостью в десять рублей. (Прим. Л. Г. Фризмана)


[Закрыть]
зашил в онучи, а какие были серебряные, с мелочью, вшил в полы свиты своей. Не можно было заметить, что при нем есть деньги!

Собравшись совсем, пошел из города и никуда более, как прямо домой.

– Зачем ходить по другим местам? – так рассуждал он дорогою, – благодарение Богу, заработал столько, что будет для всех нас. Тотчас куплю лошадь, исправлю телегу и пошел зарабатывать лучше, чем одними руками. Жене накуплю льну, пускай прядет; найму работницу; вдвоем больше наработают. Матери все доставлять буду, чего только пожелает. Когда доселе бедствовала, пусть на старости в роскоши поживет. Деточек приодену; на зиму дров промышлю и всем запасусь. Будем жить и горя не знать.

Сердечный!

Иногда приходил ему на мысль несчастный Денис. Он жалел о нем, что так скоро развратился и вдался в недобрые дела. Рассуждал, как удивится все село, когда услышит от него про развратную жизнь человека, лучше которого в поведении и умнее не было между ними. Но, рассудив, что Денис после первых уроков может исправиться и возвратиться совсем переменившимся, а он пронесет про него дурную славу, – не хорошо! – и тут же положил не говорить ничего о Денисе, будто он его и не видал вовсе.

С такими мыслями – увы! слишком редкими в золоченых гостиных – идет он домой и поспешает обрадовать семью свою счастьем… уже верст пятьдесят осталось ему и до села… как, оглянувшись, видит, догоняет его – и кто же? Денис!..

Руки и ноги опустились у Трофима, душа смутилась, сердце затрепетало, предчувствуя недоброе. Нельзя уже не сойтись с ним; по одной дороге оба идут; пойти скорее, чтобы успеть, дойдя до первой деревни, укрыться там, пока Денис перейдет ее; так Трофим, столько уже прошедши, выбился из сил, устал крепко и как бы уже ни поспешал, Денис здоровее его и привычнее к ходьбе, догонит…

Когда видит Трофим, что нечего делать, подумал: «Что же? Божья воля! – буду стараться не идти с ним, буду идти особо, буду приставать, не спешить за ним, то он и отвяжется от меня».

Вот как идет, Денис, догнавши его, ударил по плечу и говорит:

– Здравствуй, товарищ! Не ушел от меня?

– Здорова, Денис! откуда ты взялся?

– А ты думал, что Денис, став бездельником, пойдет на каторгу, так вот ты скорее спешишь домой, рассказать про меня, что я попался?

– Господь с тобою! Какая мне нужда до тебя? Я жалел о тебе, увидевши в такой беде!..

– Жалел обо мне? Ты?

– Истинно жалел. Ты мне ничего не сделал, отчего же мне желать тебе зла? Скажи мне, пожалуйста, как ты освободился?.

Тут Денис так взглянул на Трофима, что у того все жилки задрожали и на душе похолодело. Потом сказал:

– Освободился! Когда же на меня напрасно сказали! разве не бывает на человека напраслина?

– Как без того! Ты же меня повеселил, что не был с ними.

– Разве я разбойник? га? – грозно крикнул на него Денис.

– Кто думает так про тебя? Взгляни на Бога! И замолкли оба, и молча идут вместе.

Пройдя довольно, Денис опять начал говорить Трофиму, да таким страшным голосом, как будто совсем не он.

– Ты думаешь, что я через твои замки совсем погибну?

– Через какие замки?

– Через такие! Ты думаешь, я ничего не знаю?

– Бог с тобою! Я только слышал про те замки и тотчас все забыл.

– Забыл? Забудешь и навсегда! – словно промычал Денис и опять замолчали.

Шли они так долго, и случилось переходить им небольшую деревню. Трофим имел тут знакомого и хотел зайти отдохнуть и пообедать.

– Не нужно! – уже крикнул на него Денис. Смирный, робкий и имевший причину бояться товарища своего, Трофим во всем сделался ему послушен, думая:

«Не буду его сердить, буду повиноваться ему; пускай умничает, пока до своих мест дойду; тогда отделаюсь от него».

Прошедши деревню, Денис своротил с дороги, под лесок, и Трофима позвал с собою.

– Вот тут отдохнём, – сказал Денис, садясь под грушу. – Давай! есть ли что у тебя? Пообедаем или пополдничаем.

– А что у меня есть? – сказал Трофим и достал из сумки хлеба, рыбы и несколько огурцов.

Денис вынул из-за голенища престрашный нож. Как увидел его Трофим, то и обдало его морозом! Денис распоряжается чужим добром, как будто собственным: отрезал хлеба прежде себе, а потом швырнул кусок и Трофиму. Так же и рыбы взял себе лучшей, а кое-какой бросил Трофиму, как собаке. Этот все терпит и молчит, думая про себя:

«Донеси меня, Господь, домой!.. чур тебе и со всем, знать тебя не хочу!»

– Знаешь, что, брат? – наевшись, сказал Денис. – Скверно днем идти. Будем отдыхать днем, потому что крепко жарко! Ночью больше пройдем и далее будем. Теперь отдохнувши, а вечером, по заре, да прохладою в ночь как не поленимся, так мы послезавтра и дома будем. Ложись, отдыхай пока до вечера.

Легли наши молодцы и заснули. Перед захождением солнца проснулись, поели – все-таки Трофимовых харчей – и пошли.

– У тебя, как я гляжу, так и нет ничего для дороги? – спросил Трофим.

– А где у чёрта я что возьму? Хоть и заработал было кое-что, так издержал в этом анафемском остроге, а заработать иначе ты не допустил. А было бы и на твою долю! Никогда бы уже не нуждался.

– Ты мне, Денис, на удивление! Такой ли ты был в нашем селе? Это ты, таскаясь по всем местам, набрался такого злого духу.

– Цыц! молчи! Не твое дело!

Что вы думаете: ведь настоящий «герой нашего времени», только кафтан не тот. Замолчали и продолжают идти.

Через сколько времени Денис отозвался к товарищу:

– А что? прежде всего жене расскажешь, а там и к голове пойдешь проповедовать, как Денис Лискотун хотел лавку обокрасть, и как ты остерег хозяина, и как Дениса из острога под караулом водили к допросу, и как ты ему милостыню подавал? Га – а-а!.

– Нет, Денис! Не знаешь ты меня. Это страшное дело, чтобы про кого об этом рассказывать. Бог да простит тебя за это преступление! Ты покаешься и оставишь такие мерзкие дела. Что же? Споткнулся, да и спохватился. Рассказывать же не мое дело. Не токмо жене, я и о себе молю Бога, чтобы забыть об этом вовсе, потому что надеюсь, ты покаешься.

– Как же? Вестимо[267]267
  Вестимо – конечно, известно. (Прим. Л. Г. Фризмана)


[Закрыть]
, что покаюсь: так и начну молебны нанимать, денег только нет, не разжился, ты мне помешал добыть их, так ты мне дай их. А что, Трофим? Скажи по правде: много тебе хозяин дал за то, что ты о замках его предварил?

– Не я же ему о том объявил, он сам дознался.

– Как ты там знаешь, а уже верно дал-таки что-нибудь?

– В награждение, отпуская дал целковых два.

– Да заработных; так сколько несешь домой? – и при этом начал Денис шарить что-то около сапога, где, знал Трофим, что у него страшный нож запрятан.

– Кто его знает? – сказал Трофим, а сам весь дрожит от страху, потому что ночь, их двое и тот сильнее его.

– Я не пересчитал их порядочно; сложил да и пошел.

– Видно, много, что некогда было и пересчитать. Поделишься же со мною?

– Как это?

– Так как делятся, пополам. Или, может, ты и все отдашь? Вот бы исполать, как бы все отдал. – И при этом больше возился около сапога своего.

– Что ты это, Денис, говоришь? – едва мог проговорить Трофим, видя, к чему дело клонится.

Мрачно смотрел Денис, потом не скоро вскрикнул:

– Ну, чур тебя, с твоими деньгами, что, может, их у тебя пропасть, когда так испугался. Я думаю, и это расскажешь, что я, дорогою, хотел тебя ограбить?

– Сделай милость, не думай так про меня, Денис! я тебе говорил, что никому не скажу, и побожусь в этом, и готов присягнуть.

И Трофим начал божиться так, что страшно было слушать.

– А присягни, – сказал Денис и подал ему горсть земли. – Съешь-ка эту всю.

Трофим, как говорил ему со всем чистосердечием, не боялся ничего и не быв намерен рассказывать никому, съел всю горсть земли, глотая ее, понемногу[268]268
  Страшная клятва, давая обещание в чем-либо, съесть земли, сколько предложит принимающий обет.


[Закрыть]
.

– Ну, так, товарищ, теперь я покоен, – и сделался веселее.

Так, во всю дорогу, приставал Денис к Трофиму. От пустого слова и привяжется. Трофим же, как смирный и скромный, все поддавался ему, боясь, чтоб не сделал над ним чего худого.

Так шли ночь, и утром несколько прошли. Солнце, еще и не поднявшись высоко, начало крепко печь, так они и своротили в лесок и легли там отдыхать.

Как же взошло солнце повыше, так палило нестерпимо! Ни ветер не дохнет, и ничто не колыхнется, до того, что едва дышать можно. Пешеходы наши и заснули было, но не можно было никак улежать. Места не найдут от зноя. На опушке леса солнце жарит невыносимо; в лес войдут, там еще жесточе: ниоткуда прохлады, сверху палит, и ни малейший ветерок не проходит! Нашли воду, не отопьются; уже и дышать им становится тяжело! Выкопает каждый себе ямку, приляжет в нее, так ему немного и легче, можно холодом дыхнуть; но и тут воздух скоро согреется, переходят на другое место – и оттого, при такой жаре, так изморились, до того изнемоглись, что не могут и приподняться. Чрез целый день ни малейшего облачка не было.

Как вот, гораздо к вечеру, жар стал легче, товарищи освежились, вздохнули свободнее, поели и пошли.

– Когда не поленимся, – начал говорить Трофим, – так светом дома будем. От этого лесу до нашего села всего двадцать верст.

– И велия милость, что будем, – сказал Денис, – только не отставай от меня. Я скорее тебя иду и все поджидаю. Поспешай.

Вот как идут и верст семь прошли, начала с полудня выходить туча, словно стена, черная, непроницаемая. Приподнявшись немного, начали от нее точно как откачиваться, клубы серные, густые; заходящее солнце отбрасывало на них лучи свои и, золотя светом края, делало их на вид еще страшнее. Клубы вьются, свиваются вместе, пристают к чёрной стене, умножают ее и с нею всходят все выше. Солнце скрылось, мрачно стало без него, птицы начали сзывать подруг, молодых птенцов своих, чтобы укрыть от предстоящей тревоги. Одинокие из них также спешили приискать уютное для себя местечко. Более и более все затихало: листья на деревьях перестали шевелиться от изумления при виде приближающегося чего-то необыкновенного; цветочки и травки, приподнявшись, остались недвижимы, ожидая с боязнью, уцелеют ли они при всеобщем потрясении?.. Все умолкло, втайне трепещет, ожидая великого, страшного… вдруг послышался очень вдалеке гул, подобно клокочущему морю или переливу ветра. Не земля ли это вдалеке стонет от тяжести быстро скачущей конной силы?.. усиливающаяся молния одна освещает предметы, скрытые мраком от приближающейся тучи страшной, грозной!..

– Что будем делать? – сказал робко Денис. – Как мы пойдем? Скоро совсем будет темно. Страшно без дороги идти.

– Вон маячит лесок, – сказал Трофим, – поспешим туда.

– Где лесок? Я и его, и ничего не вижу.

– Примечай, как осветит молния, так от дороги на правую руку. Пойдем скорее, все темнее становится.

Поспешают. Туча огромная, густая надвинула и протянулась от востока до запада. Совсем страшно темно. Пока не осветит молния, странники наши не видят ничего. Молния поминутно загорается на всех концах, гром грохочет с перекатом, точно будто по горам катят огромные каменья и иное, словно как упадет с вершины в пропасть… и эхо разносит гуд и грохот по всем местам. И гром стихнет, так слышен свист, вой, шум, клокотанье, страшнее самого грома!.. а молния не угасает!.. После ее красного, яркого света, еще более не можно ничего и вблизи видеть!

– Где ты, Трофим? – дрожа всем телом спрашивает Денис. – Возьми меня, сделай милость, за руку и веди; я ничего не вижу и сил не имею; скоро упаду!..

– Держись за меня, – говорит Трофим, – уже близехонько, как примечаю при молнии.

– Я этой молнии боюсь!.. Ах, как бы скорее к лесу!.. Видишь, какая страсть исходит?.. Вот и дождик… скорее, скорее, поспешай!..

И повис он совсем на руки товарищу. Трофим сам выбился из сил, но тащит и его. С большим усилием, почти доволок его под ветвистое дерево, положил и сам упал.

Тут и вся туча надвинула прямо на тот лес, где они укрылись, и небо все покрылось словно черным сукном; вблизи себя ничего не можно было видеть. Заревела престрашная буря: шумит под небесами, с воем носится по полю, с ревом упирается в лес, силится с места его сдвинуть, изломать, измять, истереть в щепки!.. Ветви трещат, ломаются, падают… вдруг загуло страшно!.. Пронзительный визг раздается по всему лесу, заглушает гром… и разразилось все страшным ударом о землю!.. Земля вздрогнула! Эта буря повалила столетний ветвистый дуб. Одолев его, сама смолкла, как будто изумляясь силе и могуществу своему… Но вдруг разразившийся ужасный гром как будто пробудил ее и извлек из недеятельности… с новою яростью, с умножившеюся дерзостью после успеха, вторя грому ревом, свистом, шумом, вломилась она в середину леса… нет пощады ничему встречающемуся… вековые дубы валятся от приближения, как трости, прочие разбиты в мелкие щепы, ничто не устоит против нее!.. Неумолкаемые, сильные, потрясающие небо и землю удары грома следуют за опустошением бури, как бы союзники, торжествуя успех! Молния, ослепляя глаза сине-красным светом своим, зажигает деревья, пощаженные бурею! Дождь уже не каплями идет, но проливаясь целыми реками, стремится с своим ревом и клокотанием, наводняет лес, ищет места пощаженных бурею и громом, быстро затопляет их!.. Ужас невыразимый! – точно преставление света!..

Денис не улежит, не усидит и не постоит на одном месте. Ходит, перебегает из-под одного дерева под другое, руки ломает, не помнит сам себя.

– Трофим, Трофим!.. Ты спишь, ты не боишься ничего! – так от страху вскричал он.

– Нет, я не сплю, но и не боюсь.

– Гром убьет.

– Воля Божья! Я это знаю, лежу, но молюсь Богу.

– Неужели он помилует, если молиться?.. Ух! как снова затрещало в лесу!

– Помилует, только покайся.

– Как покаяться такому грешнику? Меня Бог не простит!

– Почему же? Кайся от чистого сердца; твои грехи не так еще велики. Ты так грешен, как и каждый из…

Оба они упали на колени!..

Огненная стрела, в один миг прорезав все небо, ударила в то самое дерево, из-под которого только что отошел Денис и пришел к Трофиму. Дерево было высокое; до половины разбило его в мелкие щепы, и все ветви истерло в прах, что и следов их не осталось!..

Насилу мог встать Денис! Это было от них не далее как саженей десять.

Опомнившись немного, схватил Трофима за руку и начал просить:

– Пойдем, пойдем отсюда! Тут нас Бог убьет!

– Куда же мы спрячемся? Видишь, какая беда везде! В поле не можно быть, нас дождь зальет: в лесу же… вот еще зажгло дерево… видишь, горит! Нигде нет спасения, везде одинаково!

– Ой страшно, страш… страшно! – дрожа ужасно, Денис уже почти кричал. Потом вдруг остановившись, начал всматриваться в одно место и диким голосом спрашивает: – Кто… кто это сидит и смотрит на меня?..

– Бог с тобою! Нет никого. Молись Богу, это лучше.

– Меня и Бог не помилует! – ты думаешь, я ничего не… Ах вот еще зажгло!

– Помилует, говорю, покайся! станем вместе молиться.

– Как мне покаяться! – грехи мои ужасны! – я… я вас всех в селе обкрадывал… других воров не было… все мое дело!.. меня подводили другие… а я воровал и… скрывался, притворялся честным… передавал цыганам… москалям… брал деньги… богател… лавки обокрал… отвертелся… хотел и тебя так вот, как и того, что вон сидит и смотрит грозно на меня! – так говорил, не помня сам себя, Денис, бьючи себя в грудь.

Тут вдруг как осветила их молния!.. Как разразится гром, как будто небо упало на них!.. Оба они упали без чувств!.. Проливной дождь освежил Трофима. Не скоро он пришел в себя, осмотрелся… видит, Денис бегает, бледный как смерть; ломает руки, не помня ничего, кричит страшным голосом:

– Я не только вор, я душегубец… убийца!.. зарезал нищего… думал у него деньги найти… платье свое окровавил только… а он грозит мне… вон он, вон он!.. Господи, ты меня не помилуешь?..

И начал бегать как безумный. Оправяся немного, Трофим встал, начал его уговаривать, чтобы пришел в чувство.

– Нет, – кричит Денис. – Мне Бог смерть даст… меня гром убьет! Я вор! Я притворялся добрым, на других свои вины сводил, тебя хотел зарезать, чтоб ты про лавку никому не рассказал. Теперь говори. Вот меня Бог убьет, а ты расскажи всем, каков я!

– Бог с тобою, Денис, что ты это все думаешь! Поверь не мне, Богу святому, что как побожился я, так и не солгу, сдержу слово, помня свою присягу; не попрекну тебя ни в чем.

Трофим его так уговаривает, а гром так и рокочет, и молния даже глаза палит!

Гремел, трещал гром, потом начал затихать, туча перешла. Перестал и дождь, только молния мешала хорошо видеть около; потом и она, понемногу все слабее и слабее, блистала уже далеко.

Разглядел Трофим, так уже начинало рассветать.

– Пойдем, Денис! – сказал он, – уже мы недалеко от своего села; пойдем скорее…


Возвратился Денис в свое село. Как принаряжен! Еще щеголеватее, чем прежде. Весел, говорлив, шутит со всеми встречающимися. Рассказам, где побывал, что видел, нет конца.

Прибежавшие от стада два пастуха объявили голове, что в таком-то месте недалеко от села, лежит мертвый человек; кто такой? как? и отчего умер? они от испугу не рассмотрели. Голова немедленно послал надежных людей для караула к телу, а в земский суд, сочинив с писарем, рапорт, что «сего течения объявлен человек, по имени и прозванию неизвестный, скоропостижно умершим от неизвестности случая смерти, и оный, поименованный скоропостижно умерший, лежит в сказанном месте благополучно, во ожидании предписаний того суда».

Молва об этом разнеслась по селению скоро. Из хозяев многие были в отлучке, но из их семейств никто не потревожился. Трофимова же мать и жена лишь услышали об этом, тотчас вскрикнули:

– Ах беда! Это Трофим, наверно, Трофим! – сердце весть подало! – сколько они ни просили голову, чтобы дозволил удостовериться, он ли или не он? и когда он, так взять домой или хотя и на месте прибрать его как следует; но голова запретил и думать о том, пока не приедет суд и не развяжет всем рук.

Жители селения, узнав о случившемся, спешили собираться к волостному правлению, туда же пришел и Денис. Расслушавши все толки, тут происходившие, и видя, что назначаются понятые, он сказал голове:

– Дядюшка голова! назначьте и меня, когда я вам угоден, в понятые, для осмотра тела.

– Я хотел тебя просить, чтобы ты согласился. Ты по своему рассудку будешь нам полезен советами. – Так сказал голова, и старики, кланяясь, просили его о том же.

– Хорошо, – сказал он, и прибавил, смеясь: – Мы его осмотрим, рассмотрим, как и чем он убит или зарезан; тут же и свидетелей расспросим, как у них дело было.

Бывшие тут молодые парни даже захохотали и говорят:

– Ах, что это за Денис! У него ко всему шутка готова. Какие в поле свидетели? Сказать бы, деревья скажут, так и нет там ни одного.

– Так есть трава, бурьян, перекатиполе.

Никто не заметил, что он едва мог выговорит последнее слово; и как ни хохотали товарищи шутке его, но Денис, против воли и привычки, смеясь, поспешил отойти от них.

Как вот и колокольчик… сам исправник прискакал, а за ним и лекарь. После расспросов приступили к делу. Исправник, заметив между понятыми присягающего Дениса, сказал голове:

– Зачем в понятых такой молодой парень? Тут нужны старики и добросовестные к тому.

– Это, ваше благородие, – сказал голова, – хотя молодой человек, но у нас и между стариками нет такого разумного, рассудительного, понятного и честного, как он.

– Хорошо же; пусть он при мне будет, неотлучно для приказания и посылок, – сказал исправник; а Денис, видя себе такое отличие, еще более начал франтить и гордиться. На равных себе и не глядит.

Еще и не подошли совсем к телу, как жена и мать Трофимовы, шедшие туда же с другими женщинами, с шестилетним сыном его, закричали:

– Это Трофим, мой Трофим! – и, зарыдав, упали на него. Подошедшие понятые подтвердили то же.

Исправник хотел было немедленно приступить к освидетельствованию тела, но когда жена и мать начали просить его, чтобы позволил прежде всего оплакать покойника, «как закон (обычай) велит», то исправник, подумав, сказал:

– Пускай оплачут его. Кровь не вода; мы свое дело успеем кончить, – и стал подле них с лекарем. И Денис, в шапке набекрень, избоченясь, туда же к чиновникам равняется и, слушая приговоры женщины и материнские над Трофимом, с насмешкою поглядывает на всех.

Горько плакала жена и мать над покойником, единственною их отрадою и надеждою в пропитании. По обычаю, каждая исчисляла в подробности, чего она в нем лишилась и какая горестная, ужасная будущность их ожидает… как вдруг мальчишка, сын убитого, лазя с плачем около тела его, вскрикнул:

– А что это тата так крепко в руке держит?!

Исправник, услышав это, приказал Денису посмотреть и подать к себе. Денис бросился проворно, вынул из руки, посмотрел, вздрогнул всем телом, стер в руке, бросил далеко от себя и стал как вкопанный.

– Зачем ты бросил? – вскрикнул на него исправник. – Что там такое? Покажи сюда!.

– Это… это ничего, ваше благородие!.. это… так – бурьян!.. – говорил Денис, дрожа и бледнея.

– Какой бурьян? Покажи сюда.

– Бурьян, трава… как его зарезали, так он… схватил рукою перекатипо… – и смешался Денис совсем.

– Почему ты знаешь, что он именно зарезан, когда еще никто не свидетельствовал и не осматривал, где у него рана? И почему ты знаешь, что он, умирая, хватался именно за перекатиполе? И почему ты один узнал, что это перекатиполе, когда измятое трудно распознать, что оно есть? Голова! Взять его!

И Дениса, вначале чванившегося своею черкесскою смушковою[269]269
  Смушковая – сделанная из шкуры ягненка. (Прим. Л. Г. Фризмана)


[Закрыть]
шапкой, гордящегося, что стал приближенным к исправнику, взяли под наблюдение.

Исправник приказал понятым приступить к телу и свидетельствовать. Действительно найдено, что Трофим был зарезан и более того, никаких боевых знаков не оказалось. Когда же, осматривая, сняли сапоги и в онучах нашли зашитыми пять полуимпериалов, то при этом Денис, забывшись совсем, даже вскрикнул:

– Видишь и не признался! Исправник слышал это.

В то же самое время мальчишка, не понимая ничего, бегая за катящимся перекатиполем, которого – как на то – ветер сносил к ногам, особо стоящего с одним караульным Дениса, схватил один комок и, показывая Денису, спрашивает:

– Что это, дядя? Ты знаешь?

Денис, видя беспрестанно около себя почему-то беспокоящее его перекатиполе и тут же идущего к нему с грозным лицом исправника, слышавшего его сожаление о утайке Трофимом полуимпериалов, до того потерялся, что, крепко отпихнув от себя мальчика, вздумал было бежать, но по приказу исправника тотчас был схвачен.

– Довольно! – крикнул исправник. – Это твое дело! Ты, не видевши еще, знал, что Трофим именно зарезан. Ты пожалел, что не знал о полуимпериалах; боишься перекатиполя. Отчего это? Говори всю правду, как было дело?

Еще было Денис принимался отлыгаться, но чуть только он начнет запираться, то исправник прикажет подносить к лицу его перекатиполе… Денис побледнеет, задрожит, собьется в словах, наконец, запутавшись и сбившись во всем, был изобличен решительно и понуждаем от исправника, вздохнув, перекрестился и начал говорить:

– Грешен Богу, государю и вам, добрые люди! Не одно это мое дело, – и он со всею искренностью пересказал то, что мы уже знаем.

– Когда гроза утихла, – продолжал Денис, – мы пошли. Утро, после грома, было веселое, солнце всходило чисто, ясно; травка ожила, птички перелетывали, щебетали… но все это меня мучило! к тому же, и Трофим был необыкновенно весел. Видя меня унылого, мрачного, он старался развеселить меня, рассказывал, что уже мы очень близко от своего села, и понуждал меня скорее идти. Говорил мне, какую он радость несет домой, как устроит свое семейство, как заживет, выйдя из бедности!.. Всякое слово его было для меня острым ножом в сердце!.. Я понял, что у него денег, конечно, много; я же, не неся их домой, какую скажу тому причину, почему не заработал ничего? Тут невольно Трофим разболтается, скажет обо мне, что знает, – и я пропал! Мысль эта тяжко насела мне на душу, стеснила сердце; а тут веселость Трофимова, которую приписывал я торжеству его приближающейся моей погибели, так взволновала мою кровь и привела в такое бешенство, что я, не помня ничего, кинулся на него, повалил его на землю, одной рукою и коленом держал его, а другою рукой спешил вынуть из сапога нож свой, которым я во всю дорогу резал Трофимов хлеб и только им прокармливался…


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации