Текст книги "Малороссийская проза (сборник)"

Мотря. Какое же мне до того дело?

Шельм. Как какое? Я вас, стало быть, так крепко полюбил, что в день, будучи, не сплю, а в ночь ничего не ем и все даже на стену дерусь, а вас, будучи, вспоминаю.

Мотря. Деритесь вы себе куда хотите, мне нужды мало.

Шельм. Как нужды мало! Будучи, полюбите и вы меня также.

Мотря. Полюбить не долго, да какой из этого толк будет?

Шельм. А такой толк, что, будучи, мы себе, стало быть, одружимся.

Мотря. Боже меня сохрани, чтобы я за солдата свою голову утопила!

Шельм. Какой я, стало быть, солдат? Был когда-то, будучи, солдатом, но как себе такой храбрый, что только завижу турка, то так его и срубаю, так за то меня и пожаловали чином денщика, и уже я из простых вышел, а уже я, будучи, капитанский денщик.

Мотря. Так вы уже и благородные?

Шельм. (с равнодушною важностию). Эге!

Мотря. И жена ваша, по вас, станет благородная?

Шельм. Вот-таки точнехонько, как и я. Чего доброго, может, будучи, дослужуся и до генеральского денщика. Гм! У нас так.

Как бес-искуситель, Шельменко льстивыми своими рассказами возбудил в Мотре тщеславие до того, что она, забыв свое долговременное девическое состояние, полную доверенность к себе Фенны Степановны и неограниченную власть свою над дворней господ своих, не читав никогда табели о рангах[291]291
  Табель о рангах — закон, изданный Петром I 24 января 1722 года и определявший порядок прохождения службы чиновниками. Все чиновники были разбиты на 3 ряда, в каждом из которых было 14 рангов, или классов. (Прим. Л. Г. Фризмана)


[Закрыть] и не слыхав, в каком классе денщики офицерские и генеральские, поверила льстивым уверениям искусителя Шельменко, допустила в себе зародиться желанию стать благородною, а потому, оставя собирать яблоки, начала осматривать жениха со всем вниманием и спросила с удивлением:

– Дослужитесь до генеральского?.. Когда так, то хотя вы и очень нехороши собою, пыкаты, мордаты и пузо у вас нелюдское, но нужды нет, я, хоть и несчастлива буду с вами, но пойду за вас, чтоб стать благородною. Когда же вы пришлете старост сватать меня?

Шельм. Знаете что? Будучи, иногда паны ваши вас не отдадут за меня, так мы прежде так сделаем, чтоб мой капитан, стало быть, на вашей барышне женился.

Мотря. Мои господа ни за что на свете не отдадут ее за него. Он гольтепа, бедный.

Шельм. Так мы, будучи, так смастерим, чтоб они, стало быть, одружились. Ее не отдают, так мы хотим ее украсть, а вы нам, будучи, помогайте. Вот письмецо от моего капитана к вашей, будучи, барышне; отдайте его секретненько, тут все написано.

– А чтоб вы не дождали с вашим капитаном, чтоб я вам помогала против моей барыни… – вскричала Мотря, увидев, что искание руки ее был только предлог, чтобы через нее действовать ко вреду Фенны Степановны.

На беду Шельменко, в самое это время Кирилл Петрович, как это была суббота, поломойками был выгнан из своего кабинета и, схватив «Московские ведомости», ушел в сад и явился у самой той яблони, где Шельменко льстиво изъяснялся в любви Мотре, сел на скамейку и расположился читать о подвигах христиносов.

Увидев барина, Мотря пришла в большое замешательство, опасаясь, что он заметил ее, скромную до сего и целомудренную Мотрю, гнавшую и иско ренявшую самый призрак разврата, увидит в тени, под яблонею, с молодым денщиком. Что подумает барин про нее и даже барыня, когда узнает? И так она решилась лучше притаиться под деревом, пока уйдет барин домой, а Шельменко начала махать рукой, чтоб он удалился.

Шельменко был в большой беде. Выйти из-под яблони ему невозможно было: Кирилл Петрович увидит, наверное схватит, и сбудутся тогда все его опасения. Не придумывая, как бы выпутаться из беды, почесал затылок и не выдержал, проговорил: «Вот теперь, жучку, попался пану в ручку».

Мотря (сколько можно тише). Да убирайтесь себе к черту с вашим сватовством, пропадайте и с вашею любовью. Пролезайте через кусты, чтоб барин не увидел…

Но этого уже нельзя было сделать. Кирилл Петрович, услышав легкий шум в гуще дерев, подумал, что кто-нибудь пришел красть яблоки, и, желая прекращением такого зла угодить Фенне Степановне, потому что эта часть принадлежала к ее хозяйству, о ставя сражающихся христиносов, по спешил на шум и, открыв скрывающихся, вскричал: «А чего это вы забрались сюда? Что это значит? Не куры ли какие, а?»

Шельм. Да так-таки, точно так. Знаете? Будучи, наша курочка, стало быть, вон там, так я, будучи, спрашивал… не можно ли ее… будучи… стало быть…

Кир. Петр. Я тебе дам курочку! Живого тебя не выпущу. Ты, Мотря, зачем здесь? Это любовные шашни? А?

Шельм. Да она… знаете?.. Она тут со мною… будучи… так…

Кир. Петр. Я не тебя спрашиваю, с тобою разделаюсь после. Ты, Мотря, зачем здесь? Говори мне всю правду.

Мотря. У меня нет никакой правды ни неправды, я вся перед вами. Я собирала упавшие зеленые яблоки вам же на пирожки, а он и пришел, и уговаривал меня, чтобы я помогала капитану взять барышню за себя, а подчас и увезти ее. Вот и письмо отдал барышне.

Кир. Петр. А ты и взяла?

Мотря. Взяла, чтоб вам отдать. Вы знаете меня.

Кир. Петр. Хорошо. Подай сюда письмо. А ты, бездельник, что теперь скажешь?

Шельм. Я за тем, будучи, и пришел сюда, чтоб всю правду сказать вам, ваше благородие.

Кир. Петр. Во-первых, не смей меня величать ваше благородие! Я хоть и прапорщик в отставке, но я сын бунчукового товарища, а этот чин равняется с чином коллежского асессора, а тот с чином сухопутного майора. Так видишь ли, что меня нельзя равнять с благородными?

Шельм. Я, будучи, только увидел вас, то и сам это же подумал. Куда вам до благородных, ваше высокоблагородие!

Кир. Петр. То-то же. Сейчас открой мне всю правду. Видишь ли, ты в моих руках. Мотря, поклич сюда конюхов.

Шельм. Да зачем их беспокоить, ваше высокоблагородие! Им, будучи, некогда. Я и вам все расскажу. Пускай и Мотря идет пирожки готовить.

Кир. Петр. Хорошо! Мотря, поди расскажи все барыне, а я и сам скоро прийду к ним. (Пробежав письмо, а между тем Шельменко расположил в уме роль свою.) Ах, он бездельник!.. Ну, говори ты; что-то ты скажешь?

Шельм. Мне, будучи, не долго рассказать, потому что я правду расскажу. Вот что я, в<аше> в<ысокоблагородие>, расскажу. Как меня взяли… стало быть, как я пошел охотою в солдаты, вот уже будет семь лет… Нет, брешу, это было в Филипповку[292]292
  Филипповка – день, когда чествуют память святого Филиппа, одного из двенадцати апостолов – учеников Иисуса Христа, приходится на 14 ноября по ст. стилю. (Прим. Л. Г. Фризмана)


[Закрыть], в тот год…

Кир. Петр. Да что ты мне путаешь? Говори, зачем ты здесь?

Шельм. С ротою, ваше высокоблагородие, капитан мой пришел с ротою, так и я, будучи, при капитане…

Кир. Петр. Да не то! Я знаю, что вас нелегкая принесла сюда на мое мучение. Но зачем ты здесь в саду?

Шельм. Э! В саду? Так вам это желается знать? Извольте. А как я в службу, будучи, вступил, этого не хотите слушать?

Кир. Петр. Пропадай твоя голова! Мне это не нужно. Ты скажи мне, как ты смел войти в мой сад и приносить письмо к моей дочери.

Шельм. Эх! Ваше высокоблагородие! Что бы вы делали, как бы, будучи, не я, Шельменко, пошел с этим письмом? Капитан уже посылал Усачева, а тот, я знаю, не только письмо отдал бы сам в руки барышне, да и ее увел бы к капитану, да не только ее, и самую барыню украл бы у вас. Это черт, а не человек! Вот я вижу, что вам готовится беда, жаль мне стало вас… (Всплакнул немного… будто плачет.)

Кир. Петр. Чего же тебе так жаль стало?

Шельм. Помилуйте! Как не жалеть, будучи, такого доброго барина? Я, ваше ваше высокоблагородие, так вас, будучи, полюбил, что готов за вас и на смерть, и на муку!

Кир. Петр. Спасибо тебе, добрый Шельменко! Вот тебе на первый случай поцелуй руку мою, а будешь больше служить, я больше награжу.

Шельм. (целуя руку). Мне и это великая награда!

Кир. Петр. Ну, рассказывай далее.

Шельм. Вот я, чтоб лучше, будучи, вам услужить, вызвался сам отнести. Рассказал капитану, что у меня все знакомые во дворе и что я так и сяк поступлю и письмо отдам. А капитан, как дуралей, будучи, развесил уши и слушает, словно вот как теперь вы, и верит всему.

Кир. Петр. То у ж подлинно дуралей! А тебе проводить дураков и не впервые.

Шельм. Ого! Лишь бы попался. Иногда, вот как и теперь, будучи, брешу без милости, а тот дуралей, что слушает, вот как и вы, всему верит да еще и хохочет.

Кир. Петр. (хохочет от чистого сердца). Ну, далее что?

Шельм. И далее все, будучи, слушает, верит и хохочет. Да, про письмо? Так вот, я и получил письмо и хотел прямо нести к вам, да повстречался с Мотрею. Она мне, будучи, и скажи, что вам некогда и вызвалась сама письмо отдать. Я же, чтоб, стало быть, еще больше привлечь на свою сторону, так я тут, знаете?.. Известно, наше молодецкое дело, как обыкновенно служивый… ну… тее-то…

Кир. Петр. Понимаю, понимаю! Я и сам служил и молод был. Ай, да молодец, Шельменко!

Шельм. Вот и хорошо, что вам только намекни, а вы, будучи, и понимаете. И как только что… стало быть, а вы тут и вошли.

Кир. Петр. Хорошо же. Теперь ты скажешь капитану, что письмо отдал самой барышне…

Шельм. Да уж меня, ваше высокоблагородие, не учите, как людей одуривать… Я… будучи, такого ему нагорожу, а он все выслушает, поверит и станет благодарить, вот как и вы.

Кир. Петр. Как же, как же. Я тебе очень благодарен.

Шельм. (вытянувшись). Прощения просим, ваше высокоблагородие!

Кир. Петр. Прощай, любезный Шельменко! Когда новое что узнаешь, приходи прямо ко мне и расскажи. Я особенно буду тебя благодарить.

Шельм. Рады стараться, ваше высокоблагородие!.. Не извольте сомневаться во мне и людям прикажите не трогать меня. Я здесь часто буду бродить и хочу заманить сюда капитана. Как он, будучи, придет сюда, а я вам подам знак, стану кашлять громко, а вы и выйдете к нему и тут выговорите ему, устыдите его…

Кир. Петр. Я его устыжу по-своему. Я проучу его восставлять дочь против родителей! Я ему все припомню тогда!

Шельм. Как знаете, так и сделаете. На то воля вашего высокоблагородия.

Уладивши все дело, Шельменко пошел к капитану, придумывая дорогою, как бы отолгаться и у него.

Кирилл Петрович, успокоенный мудрым своим распоряжением к отвращению всех злонамеренных действий Ивана Семеновича и обольщенный обещаниями Шельменко, принялся дочитывать оставленную им газетную статью и потом пошел к Фенне Степановне, но, идучи дорогою, придумал «позабавить ее маленькою аллегорией», как он выражался.

Кир. Петр. (войдя в комнату Фенны Ст.). Знаете ли, маточка, что я придумал? И кажется, оно будет хорошо!

Фенна Ст. (считает в простом мотке нитки вполголоса). Шестнадцать, семнадцать… (Мужу громко.) А что вы, душечка, придумали? Уж, конечно, будет хорошо, когда это вы своею головою придумали… (Тихо.) Восемнадцать, девятнадцать… (Мужу.) Скажите же, что такое?

Кир. Петр. А вот такое. Я думал о нашем Иване Семеновиче. Мне жаль его: он от глупости влюбился в Пазиньку и с бухты-барахты, не рассчитав невозможностей и не видя различия между собою и нами, решился свататься. Конечно, мы отказали ему, как и следовало, но кто знает, чего не знает? Может быть, он теперь и сам раскаивается в своей дерзости, желал бы поправить дело да не знает, как приступить, потому что мы отказали ему от дому. Так не послать ли пригласить его, выговорить ему порядочно и, запретив, чтоб уже не смел любить Пазиньки, оставить его у нас на прежней ноге?

Фенна Ст. Тридцать девять, тридцать десять, сорок. Вот же вы прекрасно выдумали и никогда еще так умно не рассуждали. Я и сама без него как без рук. Он мне много помогал. Теперь водку перепускаю без него, некому за штофами смотреть, уже Ваську колченогую посадила… Сорок один, сорок два…

Кир. Петр. А Мотря была у вас?

Фенна Ст. Приходила с какими-то рассказами, но не до них теперь. Много баб сошлось с мотками, поручила уже ей принимать: сама, ей-богу, не управлюсь… Пусть же ввечеру расскажет, что там такое она подметила. Пошлите же, душечка, за Иваном Семеновичем, мне он очень нужен. Скажите ему, что когда он кается…

Кир. Петр. (показывая письмо). А прочитайте-ка, вот он как кается!

Фенна Ст. Вы же знаете, душечка, что я не умею скорописи. Прочитайте мне. Когда же очень жалко, то, не читавши, расскажите, а то при жалком я тотчас расплачусь.

Кир. Петр. (в гневе). Вот как жалко! Тут он пишет, что у нас жестокие сердца…

Фенна Ст. (оставляет свой счет, вскрикивает). У нас? Сердца?

Кир. Петр. Что дочь не обязана слушать родителей, когда противное предлагает ей сердце.

Фенна Ст. Противное сердце? У нас?

Кир. Петр. И что з таком положении она должна с ним бежать.

Фенна Ст. С положением? Бежать?

Кир. Петр. И это письмо писано к Пазиньке.

Фенна Ст. (вскрикнув громко). К Пазиньке?! (Работа выпадает у нее из рук, и она, всплеснув руками, стоит в оцепенении.)

Кир. Петр. Да, к Пазиньке, нашей единородной дочери. Тут он назначает время и место, куда она должна выйти, а он подъедет и увезет.

Фенна Ст. Увезет?! Ох, Мати Божия! И Пазинька согласна? А может, и уехала?

Кир. Петр. Куда ей уехать? Я перехватил письмо, и она не знает про него. Теперь бы только наблюдайте за всяким шагом дочери, а капитан у меня в руках; что захочу, то с ним и сделаю.

Фенна Ст. Знаете, душечка, что? Зазовите его, под видом ласки, к себе, да тут так его отпотчуйте, чтоб не только о дочери, но и о последней кухарке нашей не думал.

Кир. Петр. Нет, это нехорошо. Он будет жаловаться.

Фенна Ст. А вы отговоритесь своею холерическою комплекциею. Но как же вы себе хотите, а взыскать на ком-нибудь надобно. Дайте мне волю над Пазинькою. Я ее так доведу, что она и через сорок лет не влюбится ни в кого.

Кир. Петр. И это не годится. Чем бедное дитя виновато, что в нее влюбляются? А тут, чтобы истребить это зло, надо тонко поминистровать. Не говорите Пазиньке ничего, чтоб она и подозрения не имела, а только наблюдайте, как она выйдет в сад, чтоб не сошлась с капитаном; а за ним я уже буду стеречь. Только смотрите, чтоб молодые не провели вас. Вспомните и себя, как, может быть, обманывали присмотрщиц своих!

Фенна Ст. Вот уже чего не было. И родилась, и выросла, и в девках сколько пробыла, а ни в кого не влюбилась, и что-то есть за любовь, не знаю и никакого понятия об ней не имею. Цур ей от меня! В кого и Пазинька родилась такая, не знаю.

Таким образом супруги расположили действовать, а колченогой Ваське приказали наблюдать за барышней и, как скоро она выйдет в сад, тотчас дать знать Фенне Степановне.

Иван Семенович, не видя возвращения Шельменко из экспедиции, крепко беспокоился от неизвестности. Наконец, потеряв всякое терпение, схватил по какому-то расчету, на случай встречи с Кириллом Петровичем, кивер[293]293
  Кивер – твердый высокий головной убор в некоторых воинских частях. (Прим. Л. Г. Фризмана)


[Закрыть], шпагу и пошел прямо в сад.

Не успел войти в него, как тут ему пырь в глаза сам Шельменко. Он шел в больших мыслях, придумывая, как бы отолгаться перед капитаном, как вдруг наткнулся на него и от нечаянности вскрикнул обыкновенное свое «тю!».

Ив. Сем. Шельменко! Что это ты?

Шельм. Испу… испугался, ваше благородие!

В самом деле, он крепко испугался как от нечаянности, так и от того, что не придумал, какой отчет дать в успехе посольства, а тут еще увидел капитана во всей форме, то до того потерялся, что, ставши в позитуру, едва мог дышать.

Ив. Сем. Говори скорее, есть ли какой успех?

Шельм. (в замешательстве). Все… все благополучно, ваше благородие! Нету-те, будучи, никакого успеха.

Ив. Сем. Как это? Почему же ты не исполнил моего поручения?

Шельм. Я все, будучи, исполнил исправно.

Ив. Сем. Отыскал девку в саду?

Шельм. Никак нет, ваше благородие!

Ив. Сем. Может быть, самую барышню видел?

Шельм. Никак нет, ваше благородие!

Ив. Сем. Стало, и письма не отдал?

Шельм. Никак нет, ваше благородие!

Ив. Сем. Зачем же ты не отдал?

Шельм. Не могу знать, ваше благородие.

Ив. Сем. Почему же ты не исполнил? Ведь я тебе приказал!

Шельм. Эге! Пожалуй; ваше благородие приказали, так что же? Собака за плетнем, будучи, крепко залаяла, так я, стало быть, и драла назад.

Ив. Сем. Ах ты трус! Собаки испугался?

Шельм. Собаки, ваше благородие! Вестимо, видимая смерть страшна.

Ив. Сем. Я тебя еще не так напугаю! Прикажу тебе отпустить обещанных сто палок.

Шельм. Ваше благородие! Будьте милостивы, как командир и начальник. А то, что обещали, бог с ним, пусть остается, я согласен и оставить. Только, поверьте моему слову, так испугался собаки, а тут и вас, ваше благородие! Слова не могу проговорить. Теперь мне немного отлегло, так я все припомнил и все расскажу. Будучи, ваше благородие, как пошел я, да, стало быть, и пошел в сад, ан там барышня, будучи, все ходит, да плачет, да, будучи, вас вспоминает. А я подошел и говорю: – Не плачьте, ваше благо… нет, говорю, ваше высокоблагородие; она ведь, ваше благородие, будучи, дочь сына отца бунчукового товарища, так регула вели величать ваше высоко…

Ив. Сем. Все равно, все равно. Ты мне говори про дело. Ты отдал ей письмо?

Шельм. Нет, ваше благородие, будучи, еще не отдавал, а говорю: «Не плачьте, ваше высокоблагородие! Вот вам письмо», – и тут уже и подал.

Ив. Сем. Что же? Она прочитала его?

Шельм. Как же, прочитала и тут же заплакала, да так жалко, что и я всплакнул… (Будто плачет.)

Ив. Сем. Спасибо тебе, добрый Шельменко!

Шельм. Рады стараться, ваше благородие!

Ив. Сем. Что же? Барышня обещала прислать ответ?

Шельм. Никак нет, ваше благородие! А сказала, будучи, чтобы вы ходили в саду, около дому. Она увидит, и к вам выйдет, и обо всем переговорит.

Ив. Сем. Это лучше всего.

И скрылся в саду, пробираясь к дому, а Шельменко доволен, что выпутался из беды, наговорив небывальщины, пошел в другую сторону, предполагая, если капитан встретится с барышнею, тогда явится к ним для услуг, но если вместо барышни встретится Кирилл Петрович, то бежать и, кашлем объявив о присутствии капитана, предать его в руки раздраженного Кирилла Петровича и тем отплатить капитану за прежние и будущие палки.

Фенна Степановна, как обыкновенно, занята была чем-то важным по хозяйству. Не помню настояще, наблюдала ли за выбором самых зеленых и здоровых огурцов для соления или присутствовала, как домашний башмачник из большой воловьей кожи выкраивал для горничных башмаки, и она присматривала, чтобы не прирезал он чего в пользу свою, как вдруг колченогая Васька вбежала к ней с донесением:

– Барысня посли у сад и усе оглядывалися, цтоб никто не увидал.

– Хорошо же, – сказала Фенна Степановна и мигом составила план помешать свиданию любовников.

Судьба, однако, им поблагоприятствовала. Они скоро сошлись, и пересказано было все, кто что вытерпел, что и как будет терпеть вперед в доказательство сильной, вечной любви. Иван Семенович, объяснив чисто и ясно, что не выдадут ее за него ни за какие блага, предлагал, как предлагает всегда страстно любящий богатую наследницу, уехать тихонько и явно обвенчаться с ним.

Пазинька, как прилично не воспитанной, а здравомыслящей девушке, слышать о том не хотела. Иван Семенович возражал, убеждал, умаливал, упрашивал. Пазинька стояла на своем и ни за что не соглашалась, как вот подошел и Шельменко.

Заметив любовников сошедшихся, он прилежно высматривал, нет ли в саду Кирилла Петровича или кого из людей. Не заметив нигде и никого, он все-таки с осторожностию подошел к ним и сказал:

– Да сделайте милость, будучи, меньше говорите, а скорее дело оканчивайте. Вот как сделаем: мы договорим священника, чтоб вас обвенчал, подъедем вон к той калитке, подадим вам знак, а вы, барышня Кирилловна, тогда смотрите, всякое дело, будучи, бросьте, да бегите в коляску, да к церкви, да как свенчаемся, тогда…

– А что это такое? – раздался за ним голос раздраженной Фенны Степановны. – Чему это ты научаешь?.. Что у вас за умыслы? Увозить мое дитя?.. Не стыдно ли вам, Иван Семенович: за нашу хлеб-соль платите такою неблагодарностью!

Ив. Сем. (оправясь несколько от первого смущения). Одна сильная любовь к вашей дочери извиняет меня за такое решительное намерение, и поверьте, сударыня…

Фенна Ст. Не смейте меня так называть!.. Что я вам за сударыня далась? Благодаря бога, я имею имя и отчество, и я мужнина законная жена, а не сударыня какая-нибудь… Сильная любовь, говорите вы? Поэтому, какое бы зло вы нам ни сделали, так все будете отговариваться сильною любовью?

Шельм. (собравшись с духом). Вот что! Писание глаголет; на волка поговорка. Сами, будучи, во всем виноваты, да на любовь сворачиваете? О, чтоб вас (делает знак капитану).

Фенна Ст. А ты, плут, зачем мешаешься? Не ты ли тут давал советы, как уходить?

Шельм. Хе, хе, хе, хе! О, чтоб вас! Не знают ничего да, будучи, и говорят. Жаль мне, что не можно, стало быть, всего при всех рассказать. Вот пойдем, пани, под ту яблоню, там я вам, будучи, все расскажу.

Фенна Ст. (все больше и больше сердясь). Еще он смеет меня дурачить и звать на секреты! Вон из моего сада и не смей ни здесь, ни во дворе показываться, велю дубьем прогонять. А вам, Иван Семенович, однажды навсегда сказано, что она вам не суженая. Оставьте нас в покое, и ее не смущайте более.

Пазинька. Умилосердитесь, маменька! Составьте мое счастье!

Ив. Сем. Я умру, если вы меня разлучите с нею!

Фенна Ст. Я вам опять повторяю, оставьте нас навсегда и скорее. Муж мой, если увидит вас здесь, то, не прогневайтесь, нанесет вам неприятностей. Пазинька! Иди домой, я тебя с глаз не спущу.

Ив. Сем. Знай, милая Пазинька, что если отвергнешь мое предложение, то завтра же узнаешь о моей смерти. (Ушел.)

Шельм. А я и отрепортую.

Пазинька (уходя). О, боже! Кто наставит меня?!.

Фенна Ст. Ты зачем здесь остаешься? Вон и ты!

Шельм. (увидев, что капитан уже далеко зашел, начинает кашлять). Кахи, кахи, ках-кахи!

Фенна Ст. Он еще и раскашлялся! Вон, говорю я. Тебя не долго: велю и в дубье принять.

Шельм. (все громче кашляет). Да кахи, кахи, кахи! А гов, кахи, кахи, кахи!

Фенна Ст. Он меня бесит своим кашлем. Убирайся вон, или я пришлю людей выпроводить тебя.

Шельм. Да кахи, кахи, кахи… Насилу и он.

Кир. Петр. (поспешая). Что тут? А, это ты, Шельменко? Что тебе надобно?

Фенна Ст. Ему то надобно, что он здесь славные дела завел: вызвал Пазиньку да и свел ее с капитаном и поучал, как им уйти.

Кир. Петр. Шельменко, что я слышу?

Шельм. (хладнокровно). То, будучи, слышите, что пани вам рассказывает.

Кир. Петр. Так ты уже с капитаном заодно?

Шельм. Это им так показалось.

Фенна Ст. Какое показалось? Я пришла, душечка, сюда, а они все трое советуются, как им Пазиньку увезти. Но она не соглашалась, что же? Не хочу брать греха на душу, не соглашалась. Так он тут и пристал:

– Подговорим священника, подъедем, а вы выйдете, уедете, и обвенчаемся.

Как я тут и отозвалась. Как же он, увидя меня, побледнел, испугался, что плутни его открылись. А? Не так ли? Что же ты молчишь?

Шельменко (в мыслях сказал): Теперь молчу, а после отбрешусь. (Громко:) Молчу, что не так это было.

Фенна Ст. Как не так? Не ты ли здесь стоял?

Шельм. Стоял.

Фенна Ст. Не сказывал ли ты, как смеркнет?

Шельм. Сказывал.

Фенна Ст. Не говорил ли ты, что вы подъедете к калитке?

Шельм. Говорил.

Фенна Ст. Не говорил ли ты, что дашь знать Пазиньке…

Шельм. И сказывал, и говорил, и все это рассказывал, так что же? Оно все, будучи, так, да, стало быть, и не так.

Кир. Петр. Нет, Шельменко, как я вижу, это похоже на мошенничество!

Шельм. Будучи, похоже, ваше высокоблагородие!

Кир. Петр. Так прочь же с глаз моих, бездельник! Ты думал меня обмануть, будто взявши мою сторону против капитана, да не на того напал. Я сейчас заметил, что ты, как литовский цеп, в обе стороны молотишь. Не удастся тебе провести меня. Вон отсюда, не смей мне на глаза показываться!

Шельм. (вытянувшись). Прощения просим, ваше высокоблагородие, счастливо оставаться… (и вдруг зарыдал притворно.)

Кир. Петр. Чего ты разрюмился?

Шельм. (все плача). Жалко… будучи, такого отца и родителя… покидать! Я думал, будучи, усердно служить вам.

Кир. Петр. Думал да споткнулся, а?

Шельм. Не спотыкался ваше благо… или, бишь, ваше высокоблагородие, ни разу ни на ученье, ни перед вами, а маршировал, стало быть, прямо, ровно и все в ногу: левой, правой, левой, правой. И для вас делал как лучше.

Фенна Ст. Хорошо лучше, когда было совсем увезли Пазиньку, если бы не я. Скажи, не правда ли моя?

Шельм. Да оно так: будучи, и чистая правда, да немного, стало быть, заржавела.

Фенна Ст. Как заржавела? Смеешь так говорить? Вон отсюда!

Кир. Петр. Постойте, маточка, не горячитесь. Прогнать всегда можно. Послушаем, что он скажет в свое оправдание.

Фенна Ст. Чего его слушать? Он наговорит, что и на вербе груши родятся, так ему и верить? Я же сама слышала…

Шельм. Пожалуй, вы и слышали, что я, будучи, говорил вот этим языком, да не были у меня, будучи, на душе, не знаете моих мыслей!

Кир. Петр. Что же у тебя было на душе? Рассказывай да знай, что уже меня больше не проведешь и я тебе на волос не поверю.

Шельм. Куда уже мне вас обманывать! Мне жаль и смотреть на вас, что вы, будучи, чуть-чуть и сами не майор, да верите тому, что неправда. А мне хоть верьте, хоть совсем не верьте, но я есть солдат, присяжный человек, должен всю правду сказать. Вот как я, по приказу вашего высокоблагородия, присматривал, не увижу ли где капитана, как, глядь! они, будучи, и сошлись. Мне так жалко стало, что такого важного и доброго пана, будучи, бунчукового товарища, что совсем на майора сдается, да кто же обманывает? Капитан, не больше. Гай, гай! Вот я подошел к ним и начал им всякий вздор молоть, чтоб его задержать, а сам все силюсь кашлянуть, по нашему условию с вами, и уже сам не помню, что говорю, а сам все кашляю, все кашляю… Как тут и пришла барыня и сцепилась со мною. Тут надобно, будучи, и ей отвечать и к вам кашлять, а тут капитан и ушел от меня. Так вот что вы, пани, наделали! Капитан ушел из рук, а я во всей вине виноват. О горе мне!

Кир. Петр. Ах, маточка, что же вы это наделали? Помешали Шельменко выдать капитана руками. Всегда беретесь не за свое дело. Дать было ему волю; он бы славно все кончил. Я вас прошу, маточка: что будете видеть или слышать, отойдите прочь, не вмешивайтесь!

Фенна Ст. Это преудивительные порядки выходят! У матери хотят похитить ее рождение, а она не должна мешаться! Вы, Кирилл Петрович, хоть и муж мой и почитаетесь умнее меня, простой бабы, но я вам единожды навсегда скажу, что он вас обманет. Не с вашим умом этого не видеть.

Кир. Петр. (уже с досадою). Не с вашим же умом делать мне наставления. Я все предвидел, рассчитал, устроил и никому не верю больше, как Шельменко. Идите, маточка, к своему делу и своим вмешиванием не портьте здесь…

Фенна Ст. Прекрасно! Благодарю вас, Кирилл Петрович! Заслужила двадцатилетнею моею с вами жизнию, угождая и покоряясь вам во всем, заслужила, что меня меняете на пришлеца, бродягу, мошенника, плута… От вашего ума не ожидала такой себе пощечины!

Кир. Петр. Ох, Фенна Степановна, не принимайте всего прямо к сердцу. Я действую осторожно, не всем открываю, чтобы не было разболтано.

Фенна Ст. Так… Я стала у вас и болтунья, и бессмысленная, и бестолковая. Давно ли было, как я была и душечка, и голубочка, и распрекрасна, и преразумница, а теперь – тьфу! Благодарю вас: оценили мою любовь и верность! Оставайтесь же себе с Шельменко!.. Заслужила честь… Благодарю вас… Премного благодарю. (Ушла в большой досаде.)

Еще никогда не была так огорчена Фенна Степановна, и Кирилл Петрович видел это. Ему было досадно на себя. Он несколько раз почесал голову левою рукою, обдергал халат свой правою, призадумался, но, вспомнив, что он имеет холерический темперамент, успокоился и занялся с Шельменко. Рассказал ему все бывавшие переговоры с Фенною Степановною во все время их супружеской жизни, по какому предмету были размолвки, как долго продолжались и чем оканчивались. Тут необходимо было для ясности рассказа присоединить полную историю процесса с Тпрунькевичем и в каком положении находилось это дело в поветовом суде. Вспомнив о всех обидах, нанесенных Тпрунькевичем знаменитым Шпакам, Кирилл Петрович выходил из себя, клялся отомстить ему за весь свой род и тут же, обращаясь к Шельменко, просил его придумать, как нанести Тпрунькевичу такую обиду, которой бы он не забыл и от которой бы не утешился во всю жизнь свою.

Шельменко, не переставая поддакивать во всем его высокоблагородию и одобряя все его действия и намерения, на последний предмет, подумав, тотчас нашел средство и сказал:

– Я, ваше высокоблагородие, будучи, рассуждаю по простоте. Иное дело один, а иное два. Вдвоем удачней вам действовать против одного. Так я и рассуждаю. Пристает мой капитан, чтоб вы отдали за него свою дочь – сгинь его голова – отдайте уже за него, пусть вам не скучает, да тогда вдвоем скорее приберете в свои руки пана Тпру… как вы его назвали?

Кир. Петр. Этого ты мне не говори, я и слышать не хочу. А с Тпрунькевичем я и один слажу, и хоть не прямо ему, а через дочь его, которая у него одна и есть и которой он ни за кого не выдает, такую ему штучку под в еду, что он меня целый век не забудет. Хотя же бы я видел к исполнению сего намерения и явную помощь от капитана, но дочери за него не отдам. Кто он? Скворцов! Может быть, предок его торговал скворцами. А я Шпак и от Шпака происхожу. Когда, не помню какой-то, ясновельможный наш гетман сидел у ляхов в темнице, то мой родоначальник из усердия и преданности приходил к той темнице и под окном выпевал подобием шпака, в чем он очень искусен был, разные штуки и мелодии, и тем много утешал в скорби горестного ясновельможного добродея. Гетман по освобождении своем подарил ему большие местности, дал шляхетство и герб (в гербе изображен поющий шпак), повелев ему и роду его именоваться в вечные времена Шпаками. Я в прямой линии происхожу от этого Шпака. Вот что!

Шельм. Вот теперь и я знаю, какого вы знатного рода. Я, будучи, только догадывался, что вы не простая птица, а теперь вижу, что вы точный, настоящий шпак. Куда же моему капитану с вами равняться? Вы жупан, а он свита.

В подобных разговорах два приятеля долго проводили время и заключили на том, что Шельменко должен подвести капитана своего так, чтобы он попался в руки Кирилла Петровича и, если можно, сегодня или завтра. За то же Кирилл Петрович обещевал, поговоря с полковником, Шельменко выхлопотать увольнение, а на его место поставить одного или и двух рекрут. Шельменко уверил его, что это очень возможно сделать. Для удобного же действия Шельменко дозволено приходить во всякое время не только в сад, но и в самый двор Кирилла Петровича. На том приятели и расстались.

Оставшись один, Кирилл Петрович тотчас вспомнил о причиненной им обиде законному другу своему, сожительнице нежной, никогда его не огорчавшей, а теперь, может быть, плачущей от его сильных выражений. Но как холерический припадок уже у него затих и погас, то он и решился, расположивши, как и что говорить, идти к Фенне Степановне, как вдруг увидел ее подходящую к себе с встревоженным лицом, показывающим, что нечто произошло и беспокоит ее.

Обрадовавшись такому неожиданному случаю, Кирилл Петрович поспешил встретить ласково супругу свою и, употребив самые нежные наименования, заставить забыть случившееся. На сей конец он спросил: