Текст книги "Малороссийская проза (сборник)"

Хозяева вступили в исполнение своих должностей. Кирилл Петрович просил о водке и напоминал отцовское предание: «по первой закусывают», и наливал пополнее, а Фенна Степановна, расхваливая каждую штуку завтрака, упрашивала кушать побольше, накладывала всем разных разностей и уверяла, что обед еще не скоро.

К завтраку явилось несколько соседей Кирилла Петровича из мелкопоместных. От обедни они зашли поздравить Кирилла Петровича и Фенну Степановну с воскресным днем, имея в виду хорошенько позавтракать, знав о изяществе блюд, предлагаемых в это время у почтенных хозяев.

Заметив их, Фенна Степановна подошла к му ж у и потом сказала: «Пригласите их, душечка, обедать. Наготовлено всего много, так оно и кстати, чтоб меньше оставалось. Куда его после девать?» – И соседи были приглашены.

Окончивши завтрак и выпив, в отвращение всяких неприятных последствий, добрую рюмку запеканной водки, Осип Прокопович просил Кирилла Петровича и Фенну Степановну переговорить с ним особо. Они удалились, и вскоре позван был к ним и Тимофей Кондратьевич.

Осип Прокопович сделал предложение, Кирилл Петрович представил возражение, но Фенна Степановна опровергла его и подала большую надежду Тимофею Кондратьевичу, дозволив ему переговорить с Пазинькою, и, если она согласится, то они, к удовольствию своему, исполнят по желанию дочери. Хитрая Фенна Степановна! Она расположила уже строжайше приказать дочери, чтобы изъявила тотчас свое согласие. И так, будто без принуждения, но по собственному согласию, она выйдет за достойного Тимофея Кондратьевича Лопуцковского. Кириллу Петровичу не оставалось ничего более, как согласиться на предложенное Фенною Степановною. В полном удовольствии все возвратились в гостиную.

Осип Прокопович, видя, что кроме хозяина и Лопуцковского есть еще слушатели, и, как видно, уважающие его до того, что едва смеют сидеть перед ним, принялся блистать разговором.

– Странное дело, – начал он. – В бытность мою в Петербурге я заметил, что подобные завтраки, как у вас, Фенна Степановна, совершенно не в употреблении. Рюмка водки и кусочек хлеба и только.

Фенна Ст. Мудреные мне там люди живут. Известно, что через пищу мы только и живем; не только мы, но и всякое животное. Ни за какие миллионы не согласилася бы жить там.

Агр. Сем. Ах, нет, моя любезная! Стоило бы вас туда привезти, так вы бы и не захотели из него. Что это за город! Какая разница здесь! Где вы найдете здесь Невский проспект? Где тут Острова? Ничего и подобного нет.

Лопуцк. Это я заметил, что всякое место отлично от другого. Когда я вояжировал из Чернигова в Воронеж, то не только в городах, но и в селениях я не находил сходства одного с другим.

Опецк. Это весьма естественно. Когда принять в соображение местность одного с другим предметом, то субъективность выведена будет сама собою.

Кир. Петр. И, кроме того, я думаю, сколько диковинок таких, каких мы здесь никогда не увидим, а вы там вдоволь насмотрелись!

Опецк. Одни железные дороги здесь не могут быть даже поняты.

Кир. Петр. И не мудрено. Они ведь в Англии деланы все до последнего гвоздя.

Опецк. (усмехаясь). Кто вам это сказал?

Кир. Петр. Я читал вот в газетах.

Опецк. И вы, читая газеты, так буквально все и понимаете? Эх, почтеннейший Кирилл Петрович! Надобно по бывать в Петербурге и не просто, а так, как я, вникнуть во все, и тогда уже размерять всю объективность. Вы читали, что в Англии делается железная дорога для Петербурга. Хм! Надобно смотреть на это в дипломатическом смысле. В газетах всегда иносказание, аллегория. Я вам объясню эту железную дорогу. Англия торговый народ и издавна желает всю коммерцию прибрать в свои руки. Слыша о нашей Роменской ярмарке и завидуя удачной торговле нашего купечества, она посредством парламента возбудила свою нацию к войне с Россиею. Тут, в рассуждении реставрации, нашли себе союзников, и я, сидя за своим бюро, я видел ясно помрачение дипломатического горизонта. Вот тут-то Англия хотела железными штыками проложить себе дорогу до Петербурга. Вот о какой дороге писали! А вы так прямо и приняли? Ха, ха, ха, ха! Нет, мой почтеннейший! Газеты не просто должно читать, но обратить при чтении всю дипломатику на предмет.

Кир. Петр. Поэтому христиносы и карлисты тоже аллегория?

Опецк. Да, если смотреть субъективно, то оно подходит к одной категории. Я вам, впрочем, скажу, что, в рассуждении реставрации, эти обе партии почти не существуют; они истребили сами себя одна через другую или, по крайней мере, скоро истребят. Я и небольшой дипломатик, но, сидя за бюро своим, ясно вижу весь результат и предсказываю вам это.

Кир. Петр. Помилуйте вы меня, Осип Прокопович! Каким образом карлисты могут истребить христиносов, когда их уже маленькая горсточка остается? Возьмите «Московские ведомости». Христиносы бьют карлистов, как мух. Не знаю, как идут дела в нынешнем году; я читаю еще прошедшие, и с своею дипломатикою все назади у вас. Об новом годе буду все знать.

Опецк. Удивляюсь вам, Кирилл Петрович, как можно так читать газеты? Вы их читаете по прошествии года, когда вся субъективность минет, и пока вы читаете, как инда… индивидуальность совершится. Я вам торжественно скажу, что, в рассуждении реставрации, газеты должно читать немедленно и выводить результаты, предваряя события.

Кир. Петр. Читая по прошествии года, я наслаждаюсь сведениями вполне. Например, я читаю: такой-то принц женился, и в тот же вечер узнаю, чем молодая супруга его разрешилась и как назвали новорожденное. А вы, Осип Прокопович, целые девять месяцев мучитесь неизвестностью о том. Видите ли, какая выгода? Впрочем, я многих ваших слов не понимаю и не могу также сообразить, как можно предварить события.

Опецк. В том-то и тайна дипломатики. Вы ее еще не постигли. Для занимающихся политикою это очень возможно. Следуя за нею, я, в рассуждении реставрации, сидя за своим бюро, объективно вижу, чем и как-такое-то обстоятельство уранжируется. На другой день спешу в кондитерскую…

Агр. Сем. Но это ты, мой друг, делал в столице, а здесь даже и кондитерских нет!

Опецк. Ваша правда, Аграфена Семеновна. Этому причиной местные надобности, не говоря уже о противоположности нашего Пирятина с Петербургом, где кондитерских очень много и где в каждой вы находите ежедневно новые листы всех газет. Я читаю – и нахожу свою идею олицетворенною. Правда, что английские министры действуют совсем невпопад и часто, в рассуждении реставрации, против моих предположений, но я иногда их извиняю: они народ коммерческий и смотрят на европейскую политику с другой точки, нежели я. Вы сказали еще, что многих моих слов не понимаете. Но, мой почтеннейший! Это принято, и того требует наша образованность, чтобы выражаться на словах, а более на бумаге, так, чтобы не всяк понял; и для того изобретены новые слова, не имеющие ясного значения и смысла; оттого и выходит эта всеобщая объективность, к чести нашего века, гигантскими шагами идущего вперед. Из чего я и вывожу результат, что на семейные дела европейских принцев не следует, в рассуждении реставрации, обращать внимания.

Сидевшие тут соседи утопали в восторге, удостоясь слышать такие умные рассуждения, коих они вовсе не понимали, а только один другому шептали: «Вот дипломаты! Это чудо!»

Кир. Петр. А мое это любимое занятие, и в особенности я люблю составлять браки, и предугадываю, на которой принцессе такой-то принц женится, и я вам, Осип Прокопович, расскажу пресмешной анекдот. Вы знаете соседа моего, Матвея Васильевича Недрыгу? Он также наперед все знал, когда возвратились Бурбоны во Францию[296]296
  …когда возвратились Бурбоны во Францию. – Бурбоны вернулись во Францию в 1814 года, после отречения от престола Наполеона І. (Прим. Л. Г. Фризмана)


[Закрыть]. Я принялся отыскивать герцогу Беррийскому невесту и нашел ему, по политическим видам, австрийскую принцессу. Партия была бы отличная! А он возьми да и женись на неаполитанской! Я об этом ничего не знаю, а Недрыга приезжай ко мне да и скажи, и начал еще надо мною подшучивать. Все это меня так взорвало, что, слово за слово, с Недрыгою рассорился, и вот с 15-го года в непримиримой с ним вражде. Как же дело соседское, то, кроме личной ссоры, завелись у нас и тяжбы по присутственным местам, а все через неаполитанскую принцессу.

Опецк. Меня приводят в подобную досаду дела по европейской политике, как нарочно идущие против моего предположения, и я, сидя за своим бюро, ясно вижу, что главные у нас неустройства оттого, что Европа не так разделена и дипломатическая часть слаба…

Лопуцк. Сколько примеров найдется, что от худого раздела встречаются общие невыгоды! Это и я испытал. Когда я вояжировал из Чернигова в Воронеж, то в дороге съехался с одним славным малым. Был такой лихой, бойкий, настоящий «бомбибан». На станции две комнаты, и мы разделились. Что же? Он любил прохладу, и ему досталась душная комната, а я, любя тепло, получил холодную; и от такого контракта ни он, ни я не спали всю ночь.

В подобных политико-мудрых разговорах проводили время наши дипломаты, как тут заботливая хозяйка просит гостей к обеду.

Агр. Сем. Ах, моя любезная! Так рано обедать? У нас в Петербурге никогда не обедают прежде 5, 6, 7 и 8 часов.

Фенна Ст. Да вы себе, душка Горпинька, спрячьтесь со своим Петербургом. Как я слушаю и вижу, так там и живут, и говорят, и думают все навыворот. Куда нам за ними! Пока их обед поспеет, так мы и проголодаемся. Покорно прошу к столу, чтоб кушанье не простыло.

Начался обед. Шельменко не во всем правду сказал. Холодных точно было четыре, а соусов не четыре, а шесть, и пирожных два. Кроме слоеного сладкого пирога был еще «яблошник» к сливкам. Фенна Степановна преусердно упрашивала гостей кушать больше, а Кирилл Петрович поддерживал разговор и заводил материи о разных предметах. Осип Прокопович «в рассуждении реставрации» много кушал и много осуждал английских министров и не прощал и всей Европе. Аграфена Семеновна, быв крепко зашнурована, не могла так свободно кушать и полагала тому причину, что «у нас в Петербурге не такие блюда» и что «я отвыкла от таких блюд». Тимофей Кондратьевич выдергивал отрывки из своего вояжа из Чернигова в Воронеж, как он был там обманут немцем, созвавшим народ и «анимировавшим» показать им «аллегорию», а вместо того это были на бумажках или на стекле намалеванные картины, и только деньги пропали. Как искусно делают в Воронеже «бомбояжи» – прочные и легкие в езде. Барышни шушукали свое и, подслушивая рассказы Тимофея Кондратьевича, толкались локотками. Соседи же, приглашенные к обеду, были на верху блаженства: ели отличные блюда, пили вино лучше, нежели «алония», и слушали кругом себя раздающиеся умные и непонятные им речи. После стола Лопуцковский благодарил Аграфену Семеновну, что она «авансировала» всю компанию.

А между тем Иван Семенович, ожидая Шельменко с известиями, потерял терпение и пошел сам отыскивать его. Разбуженный капитаном, Шельменко наговорил ему всякой чепухи и уверил, что он видел барышню, пересказал ей желание капитана и получил уверение, что она непременно в назначенный час будет у пруда, где плавают утята, и что она просила, чтобы капитан был уже там.

В ожидании двух часов, времени, когда должно было Ивану Семеновичу явиться у пруда, он занялся своими делами.

Обед кончился, и каждый опять за свое: Осип Прокопович начал душить себя и других дымом сигары; Аграфена Семеновна удалилась, чтоб переменить платье и немного по слабить шнуровку; Тимофей Кондратьевич также удалился, чтобы заняться туалетом и приготовиться к объяснению с невестою; барышни пошли в сад, где Пазинька обещала поведать свою тайну, а Кирилл Петрович, мигнув своей Фенне Степановне, сказал:

– А пожалуйте, маточка, сюда на часок.

И приведя ее в спальню, притворил плотно дверь. Подумавши, начал так:

– Скажите мне, маточка, отчего вы так опрометчиво выскочили утром из-за чаю?

Фенна Ст. Ох, душечка! Мне было так сделалось дурно, что ужас.

Кир. Петр. Как же это вам, маточка, дурно сделалось?

Фенна Ст. Встошнило крепко, насилу выскочила. И голова закружилась.

Кир. Петр. (с размышлением). Встошнило! И голова! Хм!.. (Смотря на нее с большим примечанием.) А не знаете ли, отчего это вас встошнило и голова закружилась, а?

Фенна Ст. Рассчитываю, что от табачного дыму.

Кир. Петр. Я десять раз рассчитывал и весьма желал бы, чтобы дурноте вашей был причиною табачный дым, а не что другое. Я увижу.

Фенна Ст. Бог знает, какие вам мысли приходят, Кирилл Петрович! Как вам можно думать что, когда у меня дочь выходит замуж.

Кир. Петр. Нет-то, еще не выходит.

Фенна Ст. А почему нет?

Кир. Петр. Я раздумал.

Фенна Ст. А почему так? Он, мне кажется, человек достойный.

Кир. Петр. Достойный, слова нет, и я в нем, кроме хорошего, ничего не вижу. Но ужасно как глуп! Все твердит, как он вояжировал, и куда же? Из Чернигова в Воронеж и обратно.

Фенна Ст. Что же, когда ему в том фортуна благоприятствовала? А, по-моему, лучше глуп, нежели мот и пьяница.

Кир. Петр. И то худо, и другое нехорошо. Во избежание всего, нам с решительным словом надобно приобождать.

Фенна Ст. Вот же попомните мое слово, что пока будете обжидать, а капитан такого наделает, что целый век будем помнить!

Кир. Петр. О, нет, маточка! Я его так напугал, что он боится о Пазиньке и думать. Притом же при нем Шельменко: наблюдает за ним каждый шаг и тотчас скажет мне.

Фенна Ст. Нашли человека! Как себе хотите, а я пойду к Пазиньке и научу ее, что она должна отвечать жениху в согласие свое.

Кир. Петр. Делайте, что хотите, а с формальным сговором подождем.

На том и кончилось семейное совещание. Фенна Степановна отыскала дочь и сказала ей:

– Вот, Пазинька, сюда придет Тимофей Кондратьевич, и будет тебе делать объяснение, и будет спрашивать твоего согласия, и будет просить твоей руки и сердца, то, смотри, умненько и пристойно ему отвечай…

Пазинька. Я очень вежливо ему откажу.

Фенна Ст. Как это можно?

Пазинька. Маменька! Я ни за что в свете не хочу за него!

Фенна Ст. Я слышать не хочу!.. Смотри же, скажи ему так: «Когда вы, государь мой, так привязаны ко мне, как говорите, так мне остается только сказать, что я ваша, или вам принадлежу, или как там умнее придется сказать…»

Пазинька. Маменька! Пощадите меня!

Фенна Ст. Вздор, вздор! Я буду близко стоять, и если ты не скажешь слово в слово, то я за тебя скажу, да после уже не прогневайся.

Отдав такое решительное и строгое приказание, Фенна Степановна пошла отыскивать Аграфену Семеновну.

В большом огорчении возвратилась Пазинька под яблоню к подруге своей и с горькими слезами рассказала ей о приказании, полученном от матери.

Эвжени. Повр моя машер! Что же ты предпринимаешь?

Пазинька. Я сама не знаю.

Эвжени. Послушай моего совета. Ты дай слово идти за нашего жениха, а со своим офицером уйди.

Пазинька. Лучше умереть, нежели решиться на такой поступок! Конечно, и он упрашивает меня бежать, но я никогда не решусь.

Эвжени. Ах, моя милая машерочка, почему же не решиться? Как это весело! Выходишь скрытно от всех через сад; луна освещает твой путь; ты дрожишь, пугаешься всего… Вдруг он выскакивает из-за деревьев… Ты падаешь в обморок и на его руки; он тебя, бесчувственную, несет, сажает в коляску; лошади вас мчат; вы венчаетесь… Ах, как это весело! Конечно, твоя машермер будет сердиться, но вы будете плакать, просить, и она вас простит! Ах, какая ты «эрёз», что у тебя есть военные! А у нас ни одного близко нет. Вот тебе мой пароль, что если мой офицер предложит мне бежать, я тотчас соглашусь и уйду.

Приближающиеся Осип Прокопович и Кирилл Петрович принудили подруг удалиться в глубь сада.

Дипломаты подошли к скамейке, сели и продолжали рассуждать.

Осип Пр. В рассуждении реставрации, не должно упускать нити европейской политики, а следовать за нею субъективно из листа в лист газеты. Иначе все перепутаете. Стало, вам неизвестно, что король греческий женился и на ком?

Кир. Петр. Женился или нет, не знаю, но на ком он женится, отгадываю.

Осип Пр. А на ком бы, по вашему мнению?

Кир. Петр. Скажу и не ошибусь. На дочери турецкого султана.

Осип Пр. Это же отчего?

Кир. Петр. Оттого, что обе враждующие державы через родственный союз примирятся, христианство распространится, торговые сношения с Европою получат твердость.

Осип Пр. Позвольте мне, Кирилл Петрович, эту часть разуметь больше, потому что я, сидя за своим бюро, очень ясно вижу, в рассуждении торговых сношений с Европою… то есть… как бы вам сказать… По объективному равновесию Европы, всякий торг… одним словом, на это нужно подробное объяснение.

Лопуцк. (на последние слова выходит из-за деревьев). Для этого самого я и поспешил сюда, чтобы с прелестною барышнею объясниться.

Кир. Петр. Но, по моему мнению, с объяснением можно бы и не спешить.

Лопуцк. Почему же, когда за этим я приехал? По крайней мере, дозвольте мне поговорить с нею инкогнито, без свидетелей.

Кир. Петр. Не могу на это решиться, не подумав.

Осип Пр. Дозвольте мне войти в ваше весьма затруднительное положение и быть посредником в этом объективном деле. Когда, в рассуждении реставрации, в европейской политике замечена была шаткость, тогда в английском парламенте, не помню, какой-то лорд произнес сильную речь, в которой ясно доказал… доказал, что… как жаль, что я не вспомню предмета речи.

Кир. Петр. Скажите только, в каком номере «Московских ведомостей» эта речь, то ее тотчас найду и прочту сам. Когда я что прочту, то только то и понимаю, а слышимое тотчас ускользает из памяти. (Увидев гуляющих жену и Аграфену Семеновну, перерядившуюся после обеда.) Время прекрасное, и вы очень хорошо вздумали, что вышли погулять в сад.

Агр. Сем. У нас в Петербурге обыкновенно в это время гуляют… Но это не Летний сад!.. Какая разница! (Отведя мужа, говорит ему тихо:) Я замучена, мой друг! Вообрази, хозяйка и теперь называет меня, как и до нашей поездки в Петербург, Горпинька! Ах, какая малороссиянка!

Осип Пр. Правда, но… Обращаясь к европейской политике, ты найдешь, что англичане, которых министры, правда, часто действуют против моей субъективности, даже и своих королей, в рассуждении реставрации, зовут полуименем.

Кирилл Петрович подошел к жене и объявил, что он со сговором дочери намерен приостановиться.

Фенна Ст. (с досадою). Помилуйте меня, Кирилл Петрович! Я вам не наудивляюсь! И хоть вы меня сейчас убейте, так я в толк не возьму. Как можно человеку с вашим умом не обсудить, что замужеством дочери, во всяком случае, спешить должно. С чего вы вздумали еще колебаться? Это бог знает что!

Кир. Петр. Не мешайте мне, маточка! У меня свои планы. После или вы мне спасибо скажете, или назовете просто дураком.

Фенна Ст. Я этого об вас и помыслить не смею, а вижу ясно, что вы все делаете невпопад. Этого от вашего ума я никогда не ожидала.

Агр. Сем. Кирилл Петрович! У вас, кроме этого сада, нет ничего более и лучше для прогулки?

Фенна Ст. Как нет? А помнишь, Горпинька, пасеку, где мы с тобой, еще как девками были, так катались в бочечке? Прекрасно и там гулять…

Агр. Сем. (с неудовольствием). Через столько лет, кажется, можно все забыть. У нас в Петербурге, напротив, столько мест, где можно отлично прогуливаться: Набережная, Острова. А здесь и подобного ничего не увидишь! Ах, Петербург!

Лопуцк. Когда я вояжировал из Чернигова в Воронеж, то много встречал мест, удобных для прогулок.

Агр. Сем. Но все не то, что наш Невский проспект!

Осип Пр. Петербург и тем хорош, что у вас вся европейская политика перед глазами. Сколько газет, журналов! Сколько субъективных рассуждений, объективных мнений, дипломатических воззрений!

Агр. Сем. А право, Фенна Степановна! Вы получаете какие журналы?

Фенна Ст. Не знаю, душечка Горпинька! Я по экономии ни во что не вхожу, всем заведывает муж. Где мне, бабе, пускаться в эти дела.

Кир. Петр. Я только получаю «Московские ведомости» и читаю их все за один раз. Журналов же терпеть не могу. Там вечно: «продолжение впредь». А это для меня острый нож, томиться неизвестностью!

Агр. Сем. Ах, как можно не читать журналов! Из них бы вы узнали, что уже строжайше запрещено говорить и писать «этот» и «сей»; а также, хотя бы и друзей, называть полуименем. (Тихо мужу.) Каково?

Осип Пр. (тихо ей). Хотя бы и в английском парламенте.

Агр. Сем. Что вы на это скажете, Фенна Степановна?

Фенна Ст. Я, душечка Горпинька, просто вот что скажу: как умудряется свет все больше, так что и господи!

Лопуцк. Вояжируя из Чернигова в Воронеж, я часто пускался в «аспазии», и в часы «мелодии»[297]297
  …в часы «мелодии»… – меланхолии. (Прим. Л. Г. Фризмана)


[Закрыть] мне приходила мысль: зачем мы называем себя по имени и по отчеству? Сколько надо времени выговорить все это?

Осип Пр. Европа вся зовет себя только по фамилии.

Агр. Сем. Но мы, мой друг, благодаря бога, живем не в Европе.

Осип Пр. О, конечно. У нас вежливость субъективнее и совсем на другой степени. В бытность мою в Петербурге похвалюсь вам насчет вежливого всех со мною обращения. Даже при знакомстве моем с господами министрами…

Кир. Петр. Так вы свели знакомство с ними? Часто бывали у них?

Осип Пр. Нет, бывать у них я не бывал, правду скажу, но встречался с ними, свидетельствовал мое им почтение снятием шляпы и уважительным поклоном, то и от них видел взаимный поклон и с улыбкою еще.

Фенна Ст. (мужу). Знаете, душечка, что? Чем нам тут сидеть и ничем не заниматься, так не приказать ли сюда подать чего-нибудь закусить? Можно яичницу, цыплят жареных да грибков в сметане.

Агр. Сем. Ах, моя милая Фенна Степановна! Мы обедали в 12 часов, а теперь еще два часа.

Фенна Ст. И, душечка Горпинька, что за счеты? У нас в деревне это все не купленное. Прикажете? Тотчас изготовят и горяченькое подадут. Так, перекусить пока, до полдника.

Агр. Сем. Фи, как это можно еще и полдничать. Вот идут к нам девицы. Компания наша умножится, и нам без ваших цыплят будет весело. (Эвжени с Пазинькою приходят.)

Эвжени. Вот где наши машермеры! Мы вас по всему саду искали. Ах, машермер, сколько здесь прелестных видов! Мы с моею Пазинькою нашли одно прероманическое место. Оно очень живо описано в прелестном романе «Путешествие по Малороссии»[298]298
  «Путешествие по Малороссии» — роман «Путешествие в Малороссию» (1803–1804) русского писателя и журналиста Петра Ивановича Шаликова (1768–1852). (Прим. Л. Г. Фризмана)


[Закрыть].

Агр. Сем. Какие здесь романические места! Посмотрела бы ты в Петербурге. Там у нас на каждой улице везде встретишь роман.

Фенна Ст. Должно полагать, что это модное имя, когда везде Романы?

Агр. Сем. Ах, нет, не то. (Сама с собою.) Я с нею терпение теряю. (Дочери.) У нас в Петербурге один Невский проспект стоит лучшего романа в четырех частях. Ты много лишилась, не быв в Петербурге. Здесь подобного ты никогда не увидишь.

Эвжени. Пуркуа же не взяли вы меня с собою?

Агр. Сем. Но ты оканчивала воспитание у мадам Торшон.

Осип. Пр. Чем подвергать нашу индивидуальность расстройке желудков цыплятами и грибами вашими, сударыня Фенна Степановна, так не лучше ли похвастать вам перед моею женою вашим объективным птичьим двором и показать, где кормятся эти жирные гуси, которыми за обедом вы нас закормили, а там и прочее все по хозяйству вашему.

Агр. Сем. А и в самом деле. У нас в Петербурге таких диковин не увидишь.

Фенна Ст. Извольте, пойдем. Я поведу вас сначала туда, где у меня доят коров, а после туда, где запирают телят, пахтают масло. Потом осмотрим кур, гусей, уток, наседок, цыплят.

Осип Пр. Идите, идите. А мы с почтеннейшим Кириллом Петровичем осмотрим техническое его заведение испанских овец и, кстати, рассмотрим ход испанской войны. (Расходятся в разные стороны.)

Эвжени. Ах, ма эмабль! Они ушли экспре, чтобы дать твоему жениху случай изъясниться.

Пазинька. Напрасно они беспокоились.

Эвжени. По крайней мере позабавимся над ним, и он позабавит нас своею любовью. Сё сера жоли. (Тимофею Кондратьевичу, стоящему в отдалении и вздыхающему). О чем вы вздыхаете, Тимофей Кондратьевич, или о ком?

Лопуцк. Ни о ком и ни о чем, а мне жарко так, что пот с меня в три ручья валит.

Эвжени. Что же вы это такое тяжелое работали?

Лопуцк. Я еще не работал, а приготовляюсь.

Эвжени. К чему же это?

Лопуцк. Открыться в любви.

Эвжени. Кому? Уж не мне ли?

Лопуцк. Помилуйте! Я же с вами приехал. А вот им.

Эвжени. Так открывайтесь же скорее. Я послушаю и поучуся, как нам открываются в любви мужчины.

Лопуцк. Это делается просто, сверхъестественно.

Эвжени. Желала бы я послушать сверхъестественного вашего объявления.

Лопуцк. Извольте-с. (Вынимает из кармана бумажку и кашляет.)

Пазинька. Позвольте же узнать, кому вы станете открываться в любви?

Лопуцк. Натурально, вам.

Пазинька. Отчего же натурально? И почему мне?

Лопуцк. Натурально потому, что вы лучше всякой натуры, и потому вам, что… вам.

Пазинька. Да кто же я?

Лопуцк. Вы – вы-с.

Пазинька. Знаете ли вы хоть имя мое?

Лопуцк. Это я после узнаю, а теперь я знаю, что вы дочь… вашего батюшки… Кирилла Петровича.

Пазинька. Напрасно так полагаете; я только племянница.

Лопуцк. Так дочь еще особо?

Пазинька. Конечно, особо. (Смеются обе.)

Лопуцк. Где же я найду ее?

Пазинька. В доме.

Эвжени. Идите, вам любовь укажет путь.

Лопуцк. Смотрите, не обманываете ли вы меня?

Эвжени. Как это можно обманывать вас!

Лопуцк. (уходя, сам с собою.) Хорошо, что я расспросил, а то попал бы впросак. Племянница! Это не то, что дочь, и что ей дадут в приданое? Какие-нибудь обноски.

Эвжени. Мы счастливо отделались от твоего несносного жениха.

Пазинька. Ах, нет, еще не отделались! Я предчувствую, что когда маменька это узнает, то мне достанется, и я все-таки буду выдана за него. Мне удивительно, что мы нигде не встретили Ивана Семеновича. Хотя бы он узнал о моем горе, и мне легче было бы терпеть.

Агр. Сем.(едва идет). Уф!.. Задыхаюсь!.. Ну, на что это похоже, в самый жар ходить так далеко! Всю эту гадость осмотрели: и кур, и наседок, и цыплят, и телят, и все это в ужасном одно от другого расстоянии. Нет, у нас в Петербурге подобного не увидишь даже и в английском магазине. Теперь пошла еще смотреть своих утят к пруду, где, говорит, и тень, и прохлада. Но я уже не могла идти за нею.

Пазинька. Маменька моя очень любит всем этим заниматься сама, у нее все в порядке.

Агр. Сем. И пусть будет в порядке. Но зачем же мучить других, водя так далеко и показывая все это живым, что мы видим каждый день на своем столе изготовленным отлично и в пристойном виде? Апрапо! объяснился ли с вами Тимофей Кондратьевич и какой ответ получил?

Эвжени. Имажине, моя милая машермер! Моя машер Пазинька не может за него выйти по некоторым сирконстансам.

Агр. Сем. Понимаю, это верно тайная любовь! У нас в Петербурге каждая хорошо воспитанная девица и даже замужняя женщина имеет свою тайную, особенную любовь. В обществе, к которому я там принадлежала, это вообще принято.

Эвжени. Ах, машермер! Уговорите ее, машермер, чтобы она не разлучала двух страстно любящих сердец! И пуркуа бы их не соединить?

Агр. Сем. Не предосудительно ли его происхождение?

Пазинька. О, напротив, он благороднейший человек по рождению и по чувствам своим.

Эвжени. Он, машермер, военный и здесь стоит с полком.

Агр. Сем. Как? И здесь есть полки? Сколько их у вас в деревне?

Пазинька. Здесь только одна рота.

Агр. Сем. Одна рота! Ах, какие вы жалкие! У нас в Петербурге тысяч тридцать. Там и на полк нечего смотреть, а у вас только рота. Какая во всем разница с Петербургом, удивляюсь! Он уже полковником?

Пазинька. О, нет, капитан.

Агр. Сем. И всего только один капитан у вас! Ай, ай, ай! У нас в Петербурге, конечно, их тысяча и все молодцы!

Эвжени. Меня до слез тронула ее любовь. Я бы вам об ней рассказала, но вот подходят наши моншерперы. Пусть после. Похлопочите же о влюбленных.

Дипломаты наши, разбирая права на испанский престол Дон-Карлоса и малолетней королевы, защищали каждый свою сторону с таким жаром, что у них вышел уже крупный спор. Но к счастью подошел Тимофей Кондратьевич, требуя объяснения у Кирилла Петровича, есть ли у него дочь и где она.

Кир. Петр. Вот моя дочь, и вы видели ее.

Лопуцк. Но помилуйте, это не дочь ваша.

Кир. Петр. Кому же лучше знать, как не мне, ее истинному, родному отцу? Да на что вам моя дочь?

Лопуцк. Как же? Я должен ей открыться в любви. Вот уже и вечер приближается.

Кир. Петр. Напрасно беспокоитесь. Это почти не нужно.

Осип Пр. А почему это, почтеннейший Кирилл Петрович?

Кир. Петр. Потому что я еще не решился.

Осип Пр. На это я вам скажу пример из английской истории. Когда происходил процесс королевы с супругом…

Кир. Петр. Знаю. Я читал его весь.

Осип Пр. Но этого не знаете, потому что я имею секретный акт. В одно заседание в парламенте один лорд начал…

Слышен вдали крик Фенны Степановны.

– Ай, ай, помогите! Рятуйте! Кто в Бога верует, спасите!

Все бегут к ней на помощь. Она бледная, испуганная, едва может идти и стонет.

Пазинька (бросаясь к ней). Маменька, что с вами?

Кир. Петр. (тоже). Что с тобою, моя Фенночка?

Фенна Ст. Ох!.. Насилу жива!

Агр. Сем. Это истерика. Скорее гофманских капель, перья… У нас в Петербурге этим в истерике помогают.

Фенна Ст. Ох!.. Какая к черту истерика! Я ее отроду не знала… не знала, что то и за обмороки, хоть сейчас убейте, не знала. А тут пришлось было совсем падать в обморок. Ох!

Кир. Петр. Да отчего же вы, маточка, должны были в обморок падать?

Фенна Ст. Ох, душечка, Кирилл Петрович! Вы непременно должны вызвать капитана на поединок! Непременно!

Кир. Петр. Я?.. На поединок?.. За что это?

Фенна Ст. Чтоб отомстить ему за мою и вашу честь.

Кир. Петр. За вашу честь? Так ли я вас понимаю?

Фенна Ст. Так, душечка, так. Он обидел честь мою.

Кир. Петр. Как это?

Фенна Ст. Как обыкновенно обижают честь. Видите, как это было. Я пошла посмотреть утят, что на пруде, а там такая густая тень, что с трудом можно разглядеть. Вот я ничего не видела, право, не видела. Хоть убейте меня сейчас, формально никого не видела и наклонилась к пруду, как вдруг капитан…

Пазинька. Ах!..

Кир. Петр. Ну-те, капитан, и что же он?

Фенна Ст. Тут стоял под деревом и вдруг схватил…

Кир. Петр. (с большим нетерпением). Ну-те, ну-те!..

Фенна Ст. Схватил меня за руку и начал страстно целовать… потом…

Кир. Петр. Потом?.. Ну-те уж дорезывайте!..

Фенна Ст. Ох!.. Язык не поворотился договаривать! Вообразите, душечка, начал говорить мне, тьфу! любовные речи, и начал, да так сладко, склонять меня, чтоб я с ним… ох!.. бежала!..

Кир. Петр. Вы же что на его сладкие речи?

Фенна Ст. Сами можете посудить, каково мне было все это слушать! Благодарю бога, сколько прожила, а во весь мой век никто не объявлял мне любви! Никто, даже и Кирилл Петрович, законный мой супруг! И никто до сего часу не привлекал меня к неверности мужу, а тут такой молокосос вздумал…

Кир. Петр. (серьезно). Что же вы сделали, когда выслушали любовные речи?

Фенна Ст. В первом жару, к сожалению, я начала кричать, а мне бы следовало отшлепать его по щекам за такой разврат. Когда же я закричала, так он вскочил и крикнул: «Как я ошибся!» Этакой плут! Как видит, что́ не по нем, так изворотил, что будто ошибся.