Текст книги "Малороссийская проза (сборник)"

– Что хочешь, то и делай, доня; поезжай, куда хочешь: ни в чем тебе не запрещаю, лишь бы ты перестала так терзаться.

– Перестану, таточка, и когда станет у меня силы, когда совладею с моим сердцем и исполню мое намерение, тогда не увидите вы моей скорби…

Собрал Алексей ее и отправил в монастырь к знакомым монахиням. Она там молилась, отговела, советовалась с монахинями, могущими наставить ее. Тотчас с воскресения она и возвратилась домой. Видит Алексей, что она как будто сделалась бодрее… Смутна, очень смутна! Иногда как задумается, так будто и не помнит ничего; сидит, молчит и все руки ломает; но по лицу ее заметно было, что она имеет какое-то намерение, но не решится сказать отцу… А иногда, но редко, будто и рассеется, заглянет по хозяйству и кое за чем присмотрит, но все это ненадолго…

Утром, во вторник, вошел Алексей в хату и сел читать Четь-Минею. Галочка, прилежно помолясь Богу, вышла из комнаты к отцу, идет… и насилу ноги передвигает… и пала к ногам отцовским.

– Спаси меня, таточка-голубчик! – даже закричала Галочка, заливаясь слезами. – Не дай мне совсем погибнуть!

– Что такое? Что, моя донечка? – бросился Алексей, поднимает ее и удивляясь, что это с нею, – встань, – говорит, – моя крошечка, моя лебедушка!

– Не встану, пан-отченко, пока ты меня не утешишь, не обрадуешь меня, уверив, что сделаешь то, о чем я в последний раз тебя буду просить.

– Все, все сделаю, моя звездочка! Неужели ты меня не знаешь, что я душу свою готов за тебя положить?

– Спасибо тебе, мой таточка родненький! Не откажи и теперь… – И привстала на колена и начала целовать его руки: – Пан-отченко, голубчик!.. Отдай… меня замуж!

– Хорошо, моя донечка! Насилу же ты надумалась! Я и сам хотел просить тебя о том. Вот он уже скоро и возвратится; или лучше, наймем кого и пошлем к нему, чтоб поспешал…

– Нет, пан-отченко! Скрой меня от этой беды!.. Отдай меня, только не за него!

– За кого же тебя, доня, отдать?

– За кого хочешь, за кого вздумаешь, таточка! Лишь бы не за него. Поспеши, родненький, пока он не приехал!

– Что это ты, Галочка, надумала? Встань и сядь подле меня, приляг к моему сердцу и раскрой мне свою душу: что это за мысль у тебя?

– А вот, таточка, какую мысль мне некто, как Бог послал. Вот-вот он возвратится, пристанет не ко мне, а к вам; пригласит начальников своих; а они, что им за дело до чужой участи? лишь бы услужить ему, станут вас уговаривать, упрашивать; переменять ваши мысли о счастье моем. Вы прикажете мне идти, а тут еще и мое сердце сговорится с вами, и я выйду за него!.. И тем погублю навсегда того, за кого бы я отдала последнюю каплю крови, и чтобы доставить ему спокойную и счастливую жизнь, готова перенести все мучения! Мысль, что я, вышедши за него, буду причиною всех бед его, убивает меня!.. Так, чтоб положить один конец, отдайте меня, таточка, замуж. Он увидит тогда, что все кончено, сам одумается и… найдет свое счастие!..

– Будешь ли ты, доня моя, счастлива с кем другим? Не погубишь ли ты себя, отдавшись нелюбу – и еще целый век жить с ним!

– И уже мое счастье! Все равно мне бедствовать! За кого бы я ни вышла; кроме него, всяк мне нелюб!.. Он будет свободен, счастлив… через то облегчится мое горе! Для него все перенесу!

– Но ты тем сократишь свой век?

– Теперь мне очень-очень тяжело!.. Но когда все исполнится, я надеюсь, что… Таточка! Я говела, я молилась; сдается мне, что я делаю хорошо, исполняю свой долг… Меня Бог не оставит; я еще утешу тебя собою в старости твоей!

Долго они об этом говорили… и что то, как люди с рассудком! Подумали, посоветовались, обсудили дело со всех сторон и положили, что точно Галочке, чтоб не отяготить чужой судьбы, должно выйти за ровню – «А то в самом деле, – сказал Алексей, – я не вытерплю, перемелю свои мысли и буду приставать к тебе… потому что крепко хороший человек!.. Ох, как мне жаль его!»

– Потому-то и должно поспешать окончанием моего измерения; а то, как он вдруг приедет… тогда пропала я!..

– За кого же тебя, душка, отдать? Выбирай сама: ты знаешь всех женихов, которые вот и недавно засылали сватов; скажи, кого? тотчас пошлю и такую свадьбу отгуляю, что ну! Так попразднуем, чтоб никакая туга не отозвалась ни у меня, ни у тебя!

– Не хочу я, пан-отченко, ни за кого из тех женихов. Они пышные, богатые, будут умничать. В первые годы, пока я осмотрюсь, тяжко будет моему сердцу, а они не дадут мне воли и наплакаться о моей доле!.. Не знаешь ли, таточка, какого сироты, бедного? Прими его вместо сына, отдай ему наше имущество и меня несчастную!.. За то добро, что мы ему доставим, он будет нас уважать и все уже не так будет властвовать надо мною… Найди такого, приведи и скажи мне: а вот твой муж! И я поклонюсь тебе в ноги!..

Долго думал Алексей, где найти человека, приличного их положению; потом сказал:

– Доня, Галочка! Когда так… иди за Николу!

– Хорошо, пан-отченко! – скоро, решительно отвечала Галочка… и словно льда кусок упал на ее сердце!.. Она сказала роковое слово… решила навсегда участь свою!.. прервала все связи с счастьем, радостями, спокойствием, с самою жизнью!.. – Кто же это Никола? – спросила она потом рассеянно, без особого внимания.

– Никола – круглый сирота, честного, хорошего рода, только бедность такая, что и не было и нет ничего. Я, видевши, что он парень сметливый, работящий, всему расчет знает, переговорил его от купцов к себе, когда ему был только пятнадцатый год и обещал наградить его. И какой же парень удался! За всех все сработает, никогда не заленится; хозяйское добро, как глаза, бережет; и спасибо ему, много приберег и сохранил моего! Куда надо, я его посылаю с товаром своим; все кончит наилучше и во всем даст отчет. Как у купцов бывает приказчик, так он у меня: моя правая рука. И товарищи уважают его: иногда, знаешь, бывает между ними спор, несогласие; он все разберет и рассудит по всей справедливости. Притом же он и собою видный, статный, ловкий и красив…

– Ах, таточка!.. Мне этого и не говори!..

– Так, когда так, доня, так и так! Когда уже твердо решилась идти за кого-нибудь, так выходи за Николу.

– Пойду, таточка… с великою радостью!.. Сделай же милость, пан-отченко, поспешай и кончи все скорее! Если бы можно, чтоб сегодня же нас и обвенчали…

– Как это можно? Хотя бы успеть в воскресенье…

– Приедет, таточка, приедет! – вскричала Галочка ломая руки. – И все мое пропало тогда!..

– Что же делать! надо приготовиться…

– Чего тут приготовляться? До танцев ли и плясок тут? Лишь бы в закон войти. Мое дело сиротское… а то, чтоб за сборами вы мне не наделали горшего лиха.

Долго советовались; и дочь выплакала-таки у отца, чтоб завтра венчаться и чтоб не было никаких церемоний, по обычаю. Галочка говорила: он сирота, и я также; чего же разбирать? Попросим самых старых родичей, вы нас поблагословите, обвенчаемся; что бог даст, пообедают; гостей попотчиваете, чем пожелаете, отпустите их. Это веселие (свадьба) – те же похороны!

Как дочь напросила, так отец и решился.

– Надо же, – сказал Алексей, – покликать жениха.

– Покличьте, таточка! Когда начали, то и оканчивайте.

Старик сам пошел за Николою и выходя сказал: ожидал ли он себе такого счастья?.. И я… ожидал ли такой доли своему дитяти?.. Оставшись одна в хате, Галочка вздрогнула… и сказала:

– Теперь, Семен Иванович, прощай на вечные веки!.. Вот как сильно я любила тебя, что топлю свою молодость, девованье, иду на вечные слезы, на тугу, на все мучения души, лишь бы от тебя отвести малейшую беду!.. Не говорю тебе: люби меня! Не можно… Это против закона; но вспоминай обо мне, оцени, что я сделала для тебя… и как умеешь, будь мне благодарен!.. Уже настает година, что и вспомнить мне тебя будет грех!.. Прощай, мой миленький!..

Платочек, что держала в руках, весь смочила своими горькими, кровавыми слезами!

– Теперь, – опять сказала, – все кончено!.. Закрылся для меня белый свет. – И начала молиться Богу, кладя земные поклоны, чтобы Бог послал ей силы перенести эту годину, перемочь свое сердце, исполнить закон… а там!..

То плача, то клавши поклоны, раскраснелась Галочка… и как она была хороша!.. Вот как румяная заря догорает, а тут застилают ее черные тучи, и она как будто спешит красоваться и веселить мир божий, что отодвинул бы те мрачные тучи, и все бы смотрел на эту зарю. Так была и Галочка тогда!.. Чего бы ни сделал, чего бы ни отдал, чтобы только она была счастлива!..

Вошел Алексей с Николою. Галочка стоит при конце стола… и не глянула на своего суженого… она отцовых работников вовсе никого не знала. Чего же ей было теперь смотреть на него и рассматривать, каков собою тот, с кем тяжкая, горькая доля привела жить весь век!

Алексей, севши на лавке, подумал, вздохнул и говорит:

– Еще в молодости твоей приговорил я тебя служить у меня и обещался, когда будешь мне верно и честно служить, не оставить тебя и наградить. Ты служил мне так, что дай бог, и товарищ так бы наблюдал за моими пользами. Спасибо тебе!

Никола низко поклонился.

– Пришла и моя очередь, – продолжал Алексей, – слово сдержать и отблагодарить тебя, Никола! Единственная моя радость на свете, утеха моя, счастье все… единственное мое дитя, моя Галочка… Вот она!.. Возьми ее!.. Возьми – и меня… не покинь! – зарыдал громко и не мог продолжать.

– Как это… дядюшка? – Никола спрашивает, сам бледный, трясется и боится, думая, так ли он слышит.

– Так, Никола!.. будь мне зятем!.. Береги, уважай мою Галочку, что Бог тебе посылает в жену. Сделай ее счастливою, и тебя Бог не оставит!

– Не смеетесь ли вы надо мною? – едва мог проговорить Никола.

– Это не смех и не шутка; это важный, святой час. Я, отец, имея на свете одно дитя, вручаю тебе его навеки, надеясь, что никто, кроме тебя, не сделает ее счастливою!..

Никола так и бросился к ногам Алексея и начал говорить:

– Достоин ли я такой чести?.. Я круглый сирота… ни роду ни плоду; вы меня поставили на ноги, вы меня к разуму довели… я вас знал и почитал как отца родного!.. Об Алексеевне, вот об Галочке, и думать никогда не смел!.. Кто она и кто я, мизерный?.. Смею ли?..

– Когда я вручаю тебе ее, – сказал Алексей, поднявши его от ног своих, – когда я прошу тебя: будь моим сыном; сбереги мою Галочку!

Тут подошла Галочка и, как никто не ожидал, упала к ногам Николиным… тот силится поднять ее, а она противится и просит его:

– Ни о чем тебя не прошу: только будь ко мне добр, снисходителен!.. Не уважай, когда буду иногда грустна… это пройдет. Я буду тебе покорна, буду уважать тебя; доведу до того, что ты, видя доброту мою, полюбишь меня!.. Не упрекай мне, когда… иногда… я и сама не знаю, какова буду! Не уважай тем, а доведи меня обращением своим и снисхождением, чтоб я тебя… через тебя имела хоть маленькую отраду, меньше бы чувствовала свое горе! Прежде всего помолимся Богу святому, чтобы помог нам жить, как я говорю; а после поклонимся нашему пан-отцу: пускай благословит нас и молится за нас, детей своих!

Алексей снял со стены образ; молодые начали молиться; Никола пал пред образом на колена и сказал:

– Петрович! или как вы мне повелеваете: пан-отец! и вы, Алексеевна! Вот вам Бог милосердый; пред его образом присягаю вам: вас, Алексеевна, любить, уважать, почитать не как мою жену, но как мою господыню, повелительницу… никогда и ни в каком случае не услышите от меня никакого противоречия, а тем более досадного слова. Буду для вас такой же работник, как был до сего часа. Вы имеете надо мною волю; вы умнее меня, вы научайте меня во всем. Петрович! Я отца и матери не помню. Вы мне их заменили. Будьте же мне, как и были, хозяином, благодетелем, повелевайте мною точно так же, как и во все время. Как радел о вашем имуществе, так и буду продолжать всегда. Вы будете покойны от меня во весь ваш век. Теперь, пан-отче, благословите меня на начало, и я уверен, что вы благословите меня и на исполнение всего этого!

Тут он и Галочка пали к ногам отца… Как плакала Галочка!

Алексей благословил их на новую жизнь, и все прилично и хорошо приговаривал; просил Бога послать на них милость свою.

Потом посадил их в паре, наставлял их, как жить согласно, как уважать, как снисходить друг другу… долгонько обо всем им говорил.

Посидевши, сказал, что надобно приготовляться; завтра свадьба.

Никола уже помогал тестю своему, в чем нужно было. Припросили родных, соседей, для приготовлений. Галочка, в чем душа, туда же с ними хлопочет и все поспешает, всех торопит, чтоб скорее все делали, как будто спешила к счастью своему и боялась, чтобы кто не помешал.

У богатого и есть из чего, и есть кому все устроить; так и не мудрено, что к завтраму все поспело.

Самые ближние родные были прошены. Удивлялись, толковали, как это Алексей, такой богатый, одним-одну дочь и отдает за своего работника и еще за бедного! Лучше бы отдал – кто скажет – за купца; кто за поповича; а иной говорил:

– Может быть, иной и пан не погордился бы взять такую кралю да с таким богатством!

И много такого было говорено. Как же одарили их и все хорошими платками и вышитыми рушниками, так они и замолкли, и затихли, надеясь после погулять знатно, как обычай велит.

Принарядилась Галочка к венцу… все просто; не надела из дорогого ничего: ни плахты, ни намиста, а так, как прилично сироте… Но как была хороша! Вот уже справедливо, что хоть на картине написать!.. Очень хороша была!.. Но только тем чудно было видеть ее, что как будто она была не она. Глазки быстрые как будто горят; краска в щёчках так и переливается; то вдруг станет очень бледна… то опять румянец вспыхнет. Пойдет проворно, дает порядок, всех торопит… и вдруг руки опустит, головку потупит и, где стоит, не знает; что делала, куда шла, все забудет!.. Говоришь к ней, она отвечает не то; то вдруг смотрит быстро на всех и как будто удивляется, чего это люди сошлись и перевязанные платками и рушниками расхаживают?.. Оглядывается кругом, глянет на себя… и помертвеет!.. Вот такая она была!

Вошел и Никола принять благословение… и что же? Не надел ни той свиты, ни того жупана, что Алексей подарил его к венцу; а надел, хотя и хорошего сукна, но простую, серого сукна свиту, и прочее все было на нем просто.

– Зачем ты, Никола, не нарядился в ту свиту, что тесть подарил тебе? – так спрашивали его женщины, – и жупан было надеть.

– Не идет дело, – отвечал Никола, – меня берет пан-отец из работников, и я батраком, в своем виде, должен явиться перед Господом Богом и, принявши от него Галочку с моим счастьем, тогда, через нее, стать чем-нибудь лучшим. Теперь же я, сам по себе, еще ничто!

И благословил же Алексей Галочку к венцу и проводил ее, точно как на кладбище!.. А плакал, точно как ребенок!.. Тяжко было ему на душе, хотя, исполняя дочернину волю; но какая эта воля ее была!.. Это все равно, как бы она, выбрав нож, просила бы именно этим ножом зарезать ее!

Шла бедная Галочка в церковь скоро, быстро и все спешила; ни на кого не смотрела; никуда не оглядывалась… Сама подошла к венцу; но как стала на подосланный рушник, окинула глазками венец… встрепенулась, как рыбка, подняла глазки вверх… и слезы в них заблистали!..

Священнику ответ, что идет по своей воле и что никому прежде не обещалась, сказала твердо, громко… Можно было справедливо заключить: что она ни делала, приступая к замужеству, подходя к венцу, все делала словно не в своем уме; а как будто особая сила какая управляла ею против ее воли. Душа, рассудок повелевали ей хоть погибнуть, а не довести милого человека до несчастной жизни, женясь на неровне… так сердце не того желало! Оно крепко в ней бушевало и хотело поставить на своем: хоть на годочек, хоть на месяц, хоть на денечек узнать счастье, пожить с милым, чего и он крепко желал!.. и кто знает? Может, и не было бы ничего такого, чего боится душа!.. Вот с такими-то мыслями все боролась Галочка… и вот они… чуть-чуть не победят!.. и победили бы, если бы у нее был рассудок слабее и твердости меньше; как ни настойчиво требовало, как ни жалостно молило сердце, но не успело… И Галочка оттого, точно как свеча, горела, пока достаточно было воску: а как он догорал, так и свеча гасла все более и более; так и она крепилась, чтобы стало сил окончить все; а тут за каждым словом, как отчитывали молитвы, то и она словно угасала; не нужно было ей уже твердости, все исполнила; и при последнем действии, при обхождении около налоя, так она не смогла уже сама по себе идти, а шепнула подружке, державшей венец над нею:

– Веди меня… я упаду!

И точно, если бы не подружка и еще один из родных, то она бы не могла идти!

Когда кончился венец и должно было класть поклоны, она уже и не поднялась сама!.. Бросились к ней, брызнули водою и кое-как привели ее в чувство!.. Уже не могла сама идти домой; Никола с боярином едва довели ее.

Какое же гулянье на такой свадьбе? Угостили ли, попотчивали ли чем родичей, а скорее их и отпустили…

И что же? Как ни странно, выходила замуж Галочка за своего батрака, имея множество женихов наилучших и богатых; и еще так поспешно, без сборов, без приборов, без всякого веселья… знали и то, что еще от самого поста часто прихаживал к ним какой-то офицер, просиживал у них целые дни, и часто поздно вечером возвращался – все это знали… и какая пища для злословия!.. Но никакая худая слава не проходила про Галочку: во-первых, потому, что очень хорошо знали ее, что она не приступила бы ни к чему худому ни за все золотые горы; а во-вторых, что тогда не умели поносить и порицать людей, язвить языками, а наиболее не касаться к девичей чести; никто не смел ни про одну девушку выпустить и полсловечка. Попробовал бы кто сбрехнуть на которую-либо, так бы все и восстали на такого! Из брехунов вовек бы не вышел. И старики, бывало, приказывают молодым: знаешь не знаешь, молчи; когда же наверное что знаешь, что сам именно видел, то и тогда не смей разглашать, а скажи старшему в своей семье тихонько, когда что нужно предупредить; а нет? так и молчи себе; девичья слава, как белое полотно: пылинка падет, и то видно. Через такой порядок, бывало, и девки берегутся – боже упаси! Смело можно сказать: не только в сотне, но между тысячью девок, не было ни одной, которая бы забыла себя, не как теперь: проходя улицею, десятками насчитаешь! Святое дело, старина!.. Неужели она никогда не воротится?..

Прошло уже по более двух недель, как Галочка вышла за Николу. Как вот, в один день старый Алексей сидит в хате и читает Четь-Минею; Николы не было дома, пошел к человеку за делом. Галочка сидит у окна, собиралась шить рубашку мужу, покроила, а теперь и не разберет, что и куда следует… да, видно, оттого и задумалась; сложила ручки на работу, головку склонила и думает… Да какая гарная молодичка! Уже точно нельзя было решить: красивее ли она была девкою, убирая голову длинными своими косами да дорогими, золотыми сетками; или как теперь в парчовом золотом очипке, что очень ей к лицу: все так и глядел бы на нее! Хотя в лице и крепко похудела, и румянец на щечках пропал; но все казалось, что ей так лучше, красивее было.

Как так сидят себе, вот… колокольчик… и ближе, все ближе… и как раз замолчал подле хаты…

Галочка глянула в окошко…

– Ох! – только и могла вскрикнуть; руки и ноги затряслись, едва встала… хочет спешить в комнату… и с места не может двинуться…

– Что там такое? – спросил Алексей, худо слышав, что кто-то подъехал.

– Он, таточка!.. Это он!.. – задыхаясь, вскрикнула Галочка и бросилась в комнату…

Тут, как раз, опрометью в дверь… и кто же? Семен Иванович!..

– Здравствуй, мой любезный приятель, Алексей Петрович! – крикнул Семен Иванович, вбежав в хату, и бросился обнимать его. – Каково поживаешь?

– Спасибо Богу! – отвечал Алексей, что и обрадовался, увидевши его, а как вспомнил, что тут без него совершилось, так у него душа так и покатилась, и не знает, как ему и быть, и думает:

«Будет тут много шуму!»

– Где Галочка моя? Здорова ли она? Уже теперь она совершенно моя! Вот, Петрович, привез тебе письма и от брата, и от дяди моего, старшего брата отца моего. Тут тебе все доброе пишут.

Так говорил Семен Иванович… сердечный, весел, говорлив и не ожидает над собою беды; сел на лавку и стал доставать те письма.

– Не беспокойтесь, Семен Иванович! – сказал старик. – Письма прочтете после… может, вы желали бы видеть Галочку?

– На́, пан-отче, читай эти письма, а я побегу, отыщу Галочку, что, может, и не знает о моем приезде. Отыщу и приведу к тебе, а ты нас благослови, как детей своих. Теперь ни в чем нет препятствия, – и хотел было бежать из хаты отыскивать Галочку… но Алексей остановил его, сказавши:

– Да не беспокойтесь; вы уже ее не найдете… она сама к вам выйдет… Галочка! выйди сюда, душка, на часок!

Галочка вошла… Семен Иванович бросился было, как стрела, к ней… но… увидел… она в очипке… его Галочка уже замужняя!!! Он так и затрепетал! Побледнел как мертвец… и упал на стол… вдруг вскочил… и к ней…

– Галочка! Что ты это сделала?..

– Семен Иванович! – сказала она, поклонившись и глотая слезы, что от сердца рекой текли и удушали ее. – Прежде всего говорите со мною, как с замужнею. Пан-отец меня благословил, и я, по моей, самой твердой воле, вышла за человека честного, доброго; он меня любит крепко, уважает и печется обо мне. После этого мне неприлично ни слушать что от вас, ни вспоминать что-либо; и самые мысли нам должно удалять от себя. Еще раз пришлось мне в жизни сказать вам, и то уже точно в последний раз: Прощайте! Все, забудьте и самую мою любовь, заставившую меня решиться на такой подвиг для вашего спокойствия… Счастье вы еще найдете… а я…!!!

Слезы совершенно залили ее слова… Она скорее вбежала в комнату, затворила дверь, и слышно было, как горько рыдала…

Долго Семен Иванович, упавши на стол, плакал, от сердца плакал… потом вскочил, обнял Алексея, поцеловал его и сказал:

– Я благодарю тебя, Алексей Петрович, за дружбу твою… за все… здесь только я видел свое счастье!.. теперь… прощай на вечные веки!.. – ударил себя рукою в голову и выбежал из хаты…

И точно: с тех пор они уже никогда его не видали и не слыхали о нем вовсе ничего.

* * *

Выездил я в свой век, мало ли по свету! Был и в Змиеве, и в Чугуеве; а в другую сторону еще и того дальше. Проезжал Ахтырку, доезжал до Лубен, и в Прилуке жил. Там-то знал я этого Семена Ивановича. Он уже вышел из военной службы. Злодеи турки прострелили ему ногу и левую руку отрубили.

Раз лежали мы у него в саду под липою и курили трубки. Тут я спросил его:

– Отчего он так покалечен? Иной возвращается с войны цел, здоров и даже порохом не окурен, хотя и рассказывает, что такие и такие города брал.

– Оттого, друг мой, что я сам искал смерти! – сказал Семен Иванович, вздохнувши тяжело. – Не успела поджить нога, я опять на коня. Отрубили руку. Пока вылечился, заключили мир… и замыслы мои все уничтожились.

– Зачем же вы искали себе смерти? – спросил я.

– Любовь! – отвечал он, вздохнув еще тяжелее и погрузился в мысли. Потом начал говорить:

– Я так любил одну девушку, далеко, в Харькове, что чуть не сошел по ней с ума! И было от чего! Любил ее неизъяснимо! Она была из простых, дочь обывателя. Вижу, что я без нее не могу жить. Подумал – подумал… что же? Она меня любит… А как была хороша, какой ум имела, как здраво судила обо всем… Я надеялся скоро образовать ее, и она точно была бы редкою женщиною… Что же? Не захотела выйти за меня. А чтобы не увлечься любовью и моими убеждениями, так она в отсутствие мое, с большим усилием, принудила себя обвенчаться с отцовским работником, чтобы удалить себя от меня, чтобы я, женясь на ней, не подвергся стыду, нареканиям и всему прочему.

Правду сказать: когда я увидел ее молодицею, женою другого, а не моею, то не знаю, как я на том же месте не умер! И страдал же я долго! Одна телес ная болезнь продолжалась у меня более полгода. Потом я бросился под турецкие сабли и пули – не убили. Возвратился домой, истерзался от тоски – и все за Галочкою! Так звали любимую мною. Открылось наместничество; меня выбрали в капитан-исправники. Вот, по неволе, стал я быть с людьми. Далее, далее, не перестав любить Галочки нисколько, женился я для домашней семейной жизни, надеясь найти где-нибудь спокойствие, которого нигде не находил… Я любил Галочку как-то необыкновенно! Другую не мог так любить… Ну, да нужды нет! – вскрикнул он, вышедши из задумчивости и утерши слезу… – Жену мою ты знаешь: она хорошей фамилии; душа у ней добрая; но бедная и потому не получила образования, требуемого здешним обществом, которое далее не хочет ничего видеть… Я был счастлив женою, но увидел, что Галочка правду говорила, что люди, если узнают, что моя жена из простых, так съедят нас. Когда вот моя хорошего рода; но наши все не принимают ее, удаляются, презирают за то, что от бедности не так образованна, как они. Родные мои туда же.

Конечно, мы смеемся с людской неправды, но иногда бывает прискорбно. Жена моя, по характеру своему, переносит все равнодушно. Но что было бы с Галочкою, если бы на ней я женился? Она с своим умом, с чувствительностью, с любовью ко мне, не перенесла бы унижения к себе для меня и точно умерла бы!

Сяк-так, я нахожу спокойствие в семье своей. Жена, далее меня, ничего не желает; лишь бы я был подле нее, а прочее для нее ничто. Наградил нас Бог детьми, которые, кажется, усладят мою старость. Всегда вспоминаю Галочку и благодарен ей от полноты души, что она предусмотрела все и отвратила от нас обоих вечные бедствия. Видно, она больше людей знала, нежели я… А как любила меня!.. – Тут он задумался и долго все думал, наконец сказал: – И вспоминания горьки! Не облегчу ли я скорби своей, рассказав тебе все подробно?

И он рассказал мне все, что у них было с Галочкою, в Харькове, на Гончаровке. Потом заключил:

– Какой же геройский подвиг ее! Каково самоотвержение! Вот любовь!

Скоро после того я возвратился в Харьков. По старой привычке отправился ходить по улицам на Гончаровке; хожу – и, ах, я тогда был еще молод! поглядываю на красивых девок, сидевших, по слу чаю воскресного дня, у ворот кучами. Далее проходя, вижу, сидят на призьбе девка и молодица… кроме того, что молоденькие, но притом еще как были красивы! Одним словом, прелестные!..

Трудно было решить, которая из них, молодица или девушка, была прекраснее!..

Я, по молодым летам и по старой привычке, как заметил их, так и остановился как вкопанный!.. Стою, любуясь ими… и только! Поверьте слову. Как вот и отозвалась… женщина, не совсем старая, но уже подходящая к пятидесятому году, потому-то я и не заметил ее, хотя она и сидела подле них и держала на руках дитя. Вот она и спросила меня:

– А чего вам, панночку, треба?

Такой вопрос меня смешал. Мне ничего не было нужно, и я хотел только вдоволь наглядеться на прелестные, попавшиеся мне на глаза, личики; но надо же было что-нибудь отвечать? Как-то мне пришло на мысль, что я на Гончаровке; а тут вспомнился и Семен Иванович, и Галочка; то я, чтоб изворотиться, сказал:

– Мне нужно бы узнать… не знает ли… кто..?

– Кого? – спросила так же женщина.

– Не знает ли кто, где тут жила, а может, и теперь живет Галочка, что была Таранцивна смолоду, а теперь…

– А на что вам она? – усмехаясь, спросила она меня и притом так быстро смотрела на меня…

Черные глаза ее… ну, правду сказать: в молодости эти глаза были… ну, были!

– Да так… ничего. Передать ей нужно бы поклон от одного человека.

– От кого же это? – и смутилась немного; потом сказала: – Просимо, панночку, до господы; пожалуйте в хату; может, и я что-нибудь про нее вам скажу. Сидите же, доченьки, за воротами и выглядывайте отца. А ты, Наталка, – сказала она молодице, отдавая ребенка, – возьми свое дитя да не уходи домой, пусть муж придет за тобою. Пожалуйте.

Нечего делать, надо мне идти за нею. Вошли. Вот она, усмехаясь, спрашивает меня:

– Кто же это пересылает поклон к Галочке?

– Может быть, ты, пан-матка, и знаешь ее? – спросил я.

– Может, и знаю, когда скажете, от кого поклон.

– От Семена Ивановича, из-под Прилук.

– Я так и думала… – сказала и невольно призадумалась, наклонивши голову; потом, вздохнувши, спросила: – А как он поживает себе?

– Э! Так верно ты-то и есть Галочка? – спросил я поспешно.

– Может быть, и я… Так он вам рассказывал про меня? – спрашивала Галочка, немного изменяясь в лице.

– Про все рассказывал.

Тут я говорил – как Семен Иванович помнит ее, благодарен ей… И как разговорились, так она уже со всею откровенностью пересказывала мне, что чувствовала и что перетерпела от самого начала знакомства с ним…

– Я его любила крепко, – продолжала Галочка, – так любила, что для доставления ему чего-либо полезного я пошла бы на всякую муку!.. Правду сказать, – промолвила она, тяжело вздохнув и взглянув на образ, – не малое мучение и выходить замуж, как я для его счастья выходила!.. Что я перенесла! Один Бог укрепил! Иду замуж, и сама не знаю, за кого и для чего иду! Точнехонько, как во сне была. Не понимаю ничего, что и для чего делается; я сама тороплю всех. Одна мысль, когда я несколько приходила в себя, владела мною: спешить поставить преграду между мною и им… Я не приходила в рассудок, и вышедши замуж… и вот явился Семен Иванович… Я обдумала, что ему сказать при встрече нашей, но не помню, что ему говорила и как оставила его… Ко мне пришла жестокая горячка; шесть недель я не вставала с постели… Полагали, что я умру!

И выздоровевши, я не была покойна. Мне было очень тяжело, нестерпимо несносно все!.. Тоска мучила меня… Иногда я забывалась до того, что, глядя на мужа моего, не могла сообразить, что он за человек и отчего принимает во мне такое участие? Только было пан-отец – пускай царствует! Разговорит меня, и я наплачусь вволю, отчего мне хотя и становилось легче, но ненадолго… Готова была умереть, сквозь землю провалиться, свет за очами пойти! Тяжко, тяжко мне было!.

Как вот Господь послал мне сына. Пришлось же так, что моего новорожденного назвали Семеном. Это мне принесло какую-то радость. Я пожелала, чтобы Семен Иванович был моему сыну восприемным отцом. Батенько послушал меня; а Никола, муж мой, тот и подавно! Он еще и теперь смотрит мне в глаза, чтобы угадать, чего я желаю…

Вот Семен Иванович, хоть и за глаза, хоть и не знал того, но был мне кум, стал родным мне. Это меня даже веселило, я начала свободнее дышать, грусть находила на меня в меньшей степени и не так уже часто. Маленький Семен меня много утешал… я начала понимать, что мне надобно сберегать себя для него, а там и еще родились дети… год от году я делалась покойнее.

Не хочу скрывать пред вами: часто думала о Семене Ивановиче, вспоминала все наше знакомство, и казалось мне, что в то время, как я была с ним, так я ходила не на этой земле, а на какой-то другой, на золотой, между прелестнейшими цветочками; казалось, что тогда и солнце яснее светило, и только на нас двух, и, сияя на нас, подавало нам радость и счастье! И что будто, после такой блаженной жизни, я упала в какую-то яму, где темно все, словно в гробе! Что делалось со мною до времени, пока скорбь меня оставила, я не могла ничего порядочно привести на память.