Текст книги "Малороссийская проза (сборник)"

Не умею рассказать, как мне весело близ тебя! Потом мне пришла мысль: Галочка тебя не любит!.. Слушай же и не закрывайся другою рукою. Когда я расскажу тебе всё, тогда делай со мною, что хочешь. От такой мысли я хотел отвыкнуть от тебя; не буду по ней скучать, не буду больше к ней привязываться, перестану вовсе ходить, не буду ее видеть, скорее умру от того; потому что, не видевши тебя и не слышавши твоего голосочка, знаю, что не проживу долго. Вот я и перестал к тебе ходить, и все звал смерть к себе…

– И я же… призывала… ее!.. – всхлипывая, едва проговорила Га лочка.

– Как это можно? Тебе должно жить! – даже вскрикнул Семен Иванович и схватил ее руку, начал опять говорить: – Ты утеха отцу твоему, ты краса миру! Тебе должно жить! Пусть я один страдаю! Как мне можно жить без тебя?.. На что мне и жизнь, когда ты меня не любишь?..

– Кто же это вам сказал, что я вас… – сказала Галочка прямо, но потом едва-едва договорила, да так тихо, сладко и приятно, как малиновка оканчивает свою песенку, так она окончила: —…Вас не люблю?

– Так ты меня любишь, Галочка?.. – вскрикнул Семен Иванович, не помня себя от восторга; и, схватив другую руку ее, стал быстро смотреть в глазки ей, все допрашивая: – Скажи, так ты любишь меня?

Куда бы скрылась Галочка! Уйти не можно, он крепко держит ее за руку, а тут ещё в глаза смотрит и узнает в них, что есть у нее на душе. Что ей делать? Куда глаза спрятать? Больше некуда… приклонилась на плечо к нему, вот он и не видит ее…

А он все просит, руки целует, умоляет, чтоб сказала: любит ли она его хоть немного?..

Жалко ей стало его, а на сердце весело… так слёзы же льются, и сама не знает отчего… потом, всхлипывая, едва могла проговорить:

– Я не знаю, как любят… а только все то… что вы рассказывали… то так… и со мною было без вас… и я не хотела жить без вас… и хотела уме…

Остального Галочка и не договорила… Семен Иванович, в полном восторге, обнял ее, прижал к сердцу и поцеловал…

– Что со мною делается? – тихо сказала Галочка, лежа на руках Семена Ивановича, который держит ее почти без чувств, целует ее, потом взглянет ей в глаза и снова начнет целовать…

– Что со мною делается? Мне так хорошо, что я не умею и рассказать. Еще как начала знать вас и было когда задумаюсь очень, то мне тогда было так хорошо… но нет… теперь лучше. Теперь я не понимаю, кто я, где я и что я. Я точно птичка, выбившаяся из темных густых туч; летаю подле ясного, тёплого, живящего меня солнца… не страшно мне, хотя бы и на весь век меня постигло несчастье, беда и всякое горе; мне ничто теперь не важно! Я имела с вами теперь такую минуту, что и ввек не забуду той радости, какую она мне принесла! Вы меня любите, вы меня целуете… вы меня не оставите никогда?..

И с сим словом обняла его ручками, и прижала к себе крепко, и, заплакавши горько, стала жалобным голосом просить его:

– Не покиньте, не забудьте меня!.. Вы моя душа, и сердце, и утеха, жизнь, радость!.. Не умею всего высказать, что у меня на мысли!..

Много бы она ему еще сказала, так Семен Иванович не дает ей слова выговорить… целует ее в глаза, руки, шею ей целует и все благодарит, что и она его так же любит.

– Теперь, – говорит, – я не сирота!.. И для меня солнце светит… в радости век доживу. Вот идет пан-отец; скажу ему, буду просить…

– Погодите, Семен Иванович! Еще не пора пан-отцу ничего говорить. Еще мы не посоветовались ни о чем… я еще и теперь не соберу в мысль всего, что мне должно… Пускай после… я еще не привыкла к моему счастью.

– Как знаешь, так и делай, – сказал Семен Иванович, – как скажешь, так и я буду поступать, потому что ничего не знаю и не хочу ничего знать, кроме того, что ты меня любишь… что ты моя… вовек моя!

– Повек! – сказала Галочка и сама от всего сердца поцеловала его… потом и разошлись оттого, что Алексей доходил уже до ворот.

– Где вы это были, мой милый панночку? – от радости вскрикнул Алексей, войдя в хату и увидев Семена Ивановича, и даже подбежал к нему, бросился было ему руки целовать, так он не дал, а обнял его и поцеловал.

– Я за вами крепко скучал, – говорил Алексей, – и, потеряв терпение, ходил даже к вам. Денщик ваш сказал мне, что вы пошли на Гончаровку; так я – давай бог ноги! – скорее сюда. Где вы это были?

– Разные дела случились, – сказал Семен Иванович, – некогда было приходить к вам. Я и сам так было загрустился, что совсем пришлось умирать.

Говоря это, глянул на Галочку… а она тотчас поняла, к чему он это говорит, так скорее и перехватила:

– А нуте, не вспоминайте уже про смерть! На этом свете так хорошо, весело!.. а там, что еще будет, не знаем. Станем тут жить в счастье, в любви, пока совсем состаримся.

– Так, Галочка, так! – сказал Семен Иванович, не помня сам себя от восторга, – не отгоняйте только меня от себя… будем жить в любви…

Галочка тотчас поняла, к чему он склоняет речь и поспешила прервать его: то угощала его, то обед приготовляла… так что же? Семен Иванович, узнавши радость, постигнув счастье от чистой, искренней любви, ничего и не желает и ни о чем более не думает: так весел, как еще и не видали его никогда; говорлив за всех… Галочка также, земли под собою не чувствует, бегает, мечется, в глаза ему засматривает, к отцу подбегает, шутит, смеется… И Алексей радуется, видя, что они такие веселые. Когда спросил он у Семена Ивановича, будет ли по-прежнему часто приходить, так тот и намекнул сходно с своим намерением:

– Я, – говорит, – не только буду к вам приходить, но думаю, с вами и век жить, когда только примете…

Алексей взглянул на него… и только что думал спросить, к чему он это говорит, как Галочка, внимательно за ним наблюдавшая, опять его прервала и через целый день вовсе не допустила Семена Ивановича ни словом изъяснить о своем намерении.

Приятно, хорошо, весело прошел весь день, как один час, и не заметили, как вечер настал; надобно расходиться.

Прощаясь, Семен Иванович сказал:

– Когда бы совершилось мое счастье, чтобы я с вами целый век был?..

– Что это он сказал, доня? – спрашивал Алексей у Галочки, проводивши Семена Ивановича. – Что это он все заговаривает, что как бы ему век жить с нами?

– Не знаю, таточка! – сказала Галочка равнодушно, а сама прибирала миски, ложки и все от ужина. – Не к тому да он говорил… что никак квартиры им будут на Гончаровке… что ли, не знаю вовсе.

– Не знаю и я, – сказал Алексей и, смотря долго на Галочку, как она прибирала все покойно и не обращала на его слова внимания, потом перекрестил ее, вздохнул и, сказавши: «Ты моя дочечка!» – пошел в свою светлицу спать.

И Галочка легла в постель, но сон далеко от нее. Только и слышно, как она тяжело вздохнет… поплачет тихо… проговорит:

– Что же с этого будет? – и пустится размышлять. После довольно громко начала говорить сама с собою:

– Чего же я горюю? Уж, конечно, и он так же располагает? Так и поступим, так и будем жить… Ах, как это будет хорошо!.. Как я счастлива буду!.. Душа во мне радуется!.. Он меня будет любить, пока я умру… а я, через то, долго-долго буду жить; потому… что в счастье… и верной… любви…

Тут она и не почувствовала, как заснула, думая о своем счастье…

Спи, Галочка, не просыпайся! Мы счастливы в мечте, а мечта – сон… не просыпайся, бедная!..

Надобно же было так случиться, что утром пришел к Алексею человек, с которым они вместе купили лес, и нужно было им распорядиться, что назначить в продажу, а что, подчистив, оставить расти. Алексей знал в этом толк, и ему необходимо должно было ехать. Алексей подумал, перекрестил Галочку, посмотрел ей пристально в глаза и, ничего не сказавши, поехал. Дочь постигла мысль его и в мыслях сказала:

– Нет, таточка! Ты же сам вчера сказал, что я твоя дочь!

Не долго – Семен Иванович уже и явился. Как свиделись, так будто целый год не были вместе. Намиловавшись, как случается между молодыми людьми, любящимися, Семен Иванович посадил Галочку подле себя и начал говорить:

– Не стану я тебе, милая моя Галочка, рассказывать, как ты меня осчастливила любовью своею!.. Когда меня точно искренно любишь, так душа твоя знает такое счастье…

– Знает, мой соколик! И нет таких слов, коими бы можно было изъяснить… – так сказала Галочка, приголубливая к нему.

– Так, моя зоречка! И я не умею его изъяснить. Знавши свое сердце, так знаю и твое: как я буду любить тебя по весь мой век, так и ты не оставишь меня и не забудешь меня никогда!..

– Захочу ли я своей смерти? Знаю, что если бы я только подумала, не что более, а только любить тебя меньше, как теперь люблю, то тут же с тоски бы и умерла! Через то и живу, что люблю и тобой любима!.. Проживет ли рыбка без водицы? расцветёт ли цветочек без росочки небесной? Так и я не проживу без твоей любви!.. Перестанешь меня любить, я тут же умру, но, и умирая, так же буду любить, как и теперь!..

– Когда меня так любишь… Галочка! Сделаешь ли все для моего счастья?

– Что хочешь, прикажи: пошли меня на край света… да нет на свете той силы, которая бы удержала меня от любви к тебе; а потому и нет того на свете, чего бы я, от истинной любви моей, не сделала для тебя…

– Какое блаженство! – сказал Семен Иванович, и поцеловав ее страстно, промолвил:

– Галочка!.. я не могу жить без тебя!.. Я женюсь на тебе… выйди за меня!.. Куда же ты встаешь?

Услышавши такое предложение, Галочка подняла с его плеча свою головку, где все лежала, и, освободив тихонько от него свою руку, встала… и стала подле него… Господи! Бледная, как полотно, ручки сложила на груди, дышит тяжело и не может выговорить слова.

Семен Иванович, удивляясь, спрашивает ее:

– Галочка! Чего же ты? Скажи мне, надеяться ли мне на такое счастье? Скажи… – и хотел было взять ее за руку… Но она отступила еще подальше от него и едва могла проговорить:

– Что… это вы… ваше благородие! – и с этим словом поспешила ухватиться за стол, чтобы не упасть… Тяжкая година для нее пришла!

– Галочка! – вскричал Семен Иванович вне себя. – Или мне так послышалось?.. Кому ты это говоришь?.. кого величаешь?..

– Вас, – сказала Галочка уже твердым голосом.

– Так ли тебе со мною должно говорить?..

– Так! Когда вы сами забыли себя, так простая девка, мужичка, напоминает вам о вашем звании.

– С чего ты так начала?

– Вам не прилично того и думать, что вы мне теперь сказали! – говорила Галочка с некоторою суровостью.

– Что с тобою сделалось?.. Галочка! Ты ли это так говоришь? – продолжал Семен Иванович, все более и более приходя в недоумение.

– Я, Галочка, дочь обывателя Алексея Таранца, простая девка, напоминаю Семену Ивановичу, что он дворянин, пан, поручик… ему не прилично и думать так.

– Так-то ты меня любишь? Так ли ты вот теперь уверяла?..

– И умирая буду то же говорить… Ах! Видит Бог, как крепко я люблю вас и буду любить навек!

– Когда же так любишь, почему не хочешь идти за меня?

– Потому не иду, что люблю вас крепко; меры нет, как люблю, пламенно люблю!

– Почему же не хочешь своего и моего счастья?

– Мое счастье в моем сердце… Желая сильно, чтоб вы были счастливы, я не хочу и слышать слов ваших.

– Когда ты желаешь мне счастья, почему не хочешь выйти за меня?

– Чтоб не погубить вас навек; чтоб не завязать вам света (не отнять у вас радостей света)… Семен Иванович! Я вам неровня!..

– Не говори мне того. Любовь равняет всех.

– Может, и так, если мы будем жить один для другого… но этого не можно сделать!.. О моей участи, о моем счастье вы не вспоминайте; я их похоронила; все умрет для меня!.. будем говорить о вас. Я не знаю, как в свете, между панами, все прочее идет; но знаю наверное то, что везде, все будут спрашивать про вашу жену: откуда и кто она такая?.. Пускай вы, любя меня, и не постыдитесь сказать прямо: «Она мужичка!» Но каково будет вам тогда? Все будут над вами смеяться, все осуждать, винить, будут удаляться от вас, что у вас от жены вся родня мужики.

– Что мне за дело? Я не посмотрю ни на кого!

– Так они будут смотреть на вас. Попрекам и насмешкам конца не будет. Не перенесете, спохватитесь… рады бы поправить, но уже невозможно будет. Вот и возненавидите меня и…

– Галочка! Этого никогда не может быть! Пускай меня засмеют, распнут, растерзают: я никогда не перестану любить тебя!

– Но я же не каменная! Неужели мне легко будет видеть, что от меня и за меня вы будете страдать; и я, все видевши, могу ли жить? Так же умру, как и тогда, как вы перестанете любить меня. Да я о себе и не занимаюсь. Как хотите, меня перерядите, научите всему приличному для пани, но натуры, привычек не переделаете, все будет видно, что я коренная мужичка. Куда явитесь со мною, везде меня засмеют; каково вам тогда?..

– Я всех брошу, отстану от людей; ты мне только…

– Не так, Семен Иванович! Вы умнее меня во сто раз, и вы знаете, что этого не можно и не должно делать. Вы знаете Бога и закон его; вы знаете, что грех жить на свете, не делая ничего. Каждый, кто может, служит в армии, кто в суде, кто торгует, кто хлеб работает, и каждый должен жить для всех, для дела, для общей пользы. Вам и скучно будет без дела, и, увидевши, что грех жить праздно, желали бы возвратиться в свет, между людей, но я вам камень на шее!

– Так этак-то, Галочка, ты меня любишь? – не имея, что более сказать, Семен Иванович упрекал ее.

– Боже праведный! Чем мне еще больше вас уверить, как я вас люблю? Неужели вы не видите силы моей любви, что я, дабы отвратить от вас всякое горе, иду на видимую смерть? Разлучиться с вами смерть для меня! И это вам ничего?

– Так не разлучимся, будем жить вместе.

– Если бы я вас, Семен Иванович, любила так, легко; так чего б мне и желать собственно для себя? Я из мужички делаюсь барыней, муж у меня молодой, красив – как нарисованный; хотя на месяц, я потщеславилась бы, а потом, что бы с ним ни случилось, хотя бы пострадал через меня, хотя бы и оставил меня, мне все равно было бы. Он от меня, я от него; собственного имущества и у меня много; не говори мне никто ничего, я благородная!.. Так я же вас не так люблю! Волос ли с вас падет, а у меня сердце разорвется; вам беда только приходить будет, а я буду страдать! И потому-то лучше хочу целый век мучиться, горе терпеть, всякие муки перенести, лишь бы маленькую беду отвести от вас!.. Нет у меня другого желания, как ваше спокойствие, счастье; нет у меня мысли, жизни, всё вы. Через вас, для вас и вами только живу!..

– Ты наибольшую беду мне делаешь, ты губишь меня… ты нож мне в сердце вонзаешь!..

– Неужели мне легче? Несчастная моя участь, что я родилась в простом состоянии! Конечно, если бы я была барышнею, я бы и тогда вас так горячо любила бы…

– Все равно. Я говорю тебе, все равно; все мы Божие создания!..

– Так, конечно, Божие создания; но что-то мне кажется, что вы не так понимаете, как оно есть. Не одинаковы звездочки на небесах; не одинаковы и деревья в садах. Вишенка не будет цвести яблоневым цветом: ей свой лист и свой цвет. Береза не примет липовых листочков. Соловей не изберет самочки, как только своего рода. Всему свой закон, а человеку еще и больше того.

– Для чего же ты прежде о том не подумала? Зачем меня полюбила?

– И не жалею, что так сильно полюбила такого отличного, разумного и с доброю душою человека. Счастье мое, что я вас узнала, а никого другого… но нет! Я другого и не полюбила бы. Велико и мое счастье, что вы полюбили меня. Вы мне как будто свет открыли. Без вашей любви я погибла бы. Неужели же нам не можно любить друг друга без всяких горестных последствий? Будем любить один другого, как брат и сестра. Будем всегда вместе и будем счастливы; когда же вам надобно будет куда отлучиться, я буду знать, что вы и за морем будете обо мне так же скучать, как и я о вас. Возвратитесь?.. как мы тогда обрадуемся!.. Ах, Семен Иванович! Какая это жизнь будет! Бедности не будем знать, пан-отца моего будем покоить; люди будут почитать вас так же, как и теперь; никто вас ни в чем не обвинит, ничем не укорит; если вы будете счастливы, я от радости буду без души, что такой человек так крепко и благородно любит меня, девку простую, необразованную, только тем немного стоящую такой любви, что любит вас выше всего на свете!.. Семен Иванович! Нашему счастью люди позавидуют, ангелы Божии порадуются, потому что наша любовь будет чиста, свята, без всяких дурных помыслов… Любите меня так, то я и вы будем весь век счастливы!

И с сим словом бросилась к нему и обняла его крепко, обливая горькими слезами…

– Не можно, Галочка… не можно, моя рыбочка, звёздочка моя!.. Не умею всего изъяснить тебе, что у меня на мысли!.. Вот же кстати пан-отец приехал; буду его просить. Он меня послушает. Тогда что, Галочка?

– И я скажу ему свое, пусть рассудит…

И разошлись порознь, отирая слезы, наплакавшись порядочно.

Старик вошел в хату, помолился, взглянул на них – и заметил, что тут что-то произошло. Разделся, сел и не требует ничего, обедать ли или что другое. Галочка стоит подле печи, и ни с места! Наклонила головку и смотрит… на свои красные сафьянные башмачки… и не бросается, чтобы чем услужить отцу. Боится уйти из хаты, чтобы без нее Семен Иванович не рассказал всего пан-отцу, а тот, чтоб не решил ее участи на вечную горесть…

Молча поглядывал на них Алексей довольно долго, наконец решился сказать:

– Вы что-то себе такие чудные? Как будто чего плакали. Один считает стекла в окне, а другая песчинки на полу. А? А я, как отец, чтобы не помешал вам в чем, я не должен знать ничего, и потому мне никто ничего не говорит. А? Может и так; но смотрите, чтобы после на себя не жаловались!..

Выслушавши такой упрек, Семен Иванович бросился к Алексею, обнял его и стал рассказывать, как впервые увидел Галочку и заметил ее; как далее-далее полюбил и как теперь любит ее… И как сладко говорил! Всю свою душу, сердце свое, мысли и намерения, все рассказал подробно, как и Галочке не мог рассказать. Галочка, слушая его, горько плакала. Потом Семен Иванович сказал:

– Вот так ее люблю, так буду любить вовек! Не могу жить без нее! Алексей Петрович! Отдай мне ее для радости, утехи, вечного счастья моего! Хочешь, я выйду в отставку, буду жить у тебя; хочешь, ко мне переедем, будем также жить вместе, буду тебя уважать, покоить…

И много подобного говорил и просил о согласии.

Алексей все слушал молча и ни разу не взглянул на Галочку. А она, сердечная! Бледная-бледная! Руки сцепила, сердце бьется сильно, душа боится, и все тело трепещет, думая:

«Вот пан-отец велит согласиться… пропала я тогда!..»

Помолчавши, Алексей сказал:

– Знаю, что вы имеете честную душу и что ни говорите, все это справедливо. Вы не решитесь погубить девку, и еще любящую вас. Верю вам, что вы так точно полюбили мою дочь. Как бы я был другой отец, то, может, и обрадовался бы, что мое дитя, мое рождение, будет благородная и род мой будет пановать. Но я так положил: кого Галочка сама изберет, за кого пожелает выйти, тот и будет мой зять. И теперь я против ее воли не пойду. Уверяю вас, Семен Иванович, что она мне про вас еще ничего не говорила. Я сам только со вчерашнего дня приметил, что между вами произошло что-то, но и не спрашивал ее, зная ее откровенность, что в важном случае она мне все скажет. Пускай же, – примолвил Алексей, усмехнувшись, – так и будет, как Галочка верно вам уже сказала.

– Беда же моя, когда ты, пан-отче, сдаешься на Галочку! – сказал Семен Иванович, ударивши рукою по голове себя…

– А что? Видно, рассудила по-своему?

– Она мне много наговорила, но все не резонно. Чего человек не хочет, так найдет, чем отклонить от себя…

– Э, нет же, Семен Иванович, не гневите Бога! – отозвалась Галочка, рыдая у печи. – Вот тут посреди нас Бог милосердый, тут мой таточка родненький, кого я, после Бога, первого обожаю, так тут я скажу, а в такой час неправды не могу сказать; пускай в первый раз от меня услышит мой пан-отец, что я никого не любила; вас, Семен Иванович, полюбила, и люблю точно так же, как и вы рассказываете, что любите меня. И если бы я была вам ровня, я бы сразу, не думавши, кинулась к своему счастью; а то…

– А что же это то? – спросил Алексей, – говори, доня, все, что знаешь; я послушаю и рассужу, к делу ли твои речи?

Тут уже Галочка принялась говорить, а Семен Иванович стал поодаль – и нечего скрывать – частенько утирал слёзы.

Пересказала Галочка отцу все то, что и Семену Ивановичу говорила, зачем и почему ей не можно идти за него; и, если так любит ее, так и сам не захочет, чтоб она через него страдала.

Выслушавши все, Алексей поцеловал ее в голову и сказал:

– Доня! Милое мое дитя! Я знал тебя и не боялся ничего. Теперь иди к себе в светлицу; мне нужно с Семеном Ивановичем переговорить по-своему, как есть я отец своему дитяти. Ты знаешь меня, Галочка, то и не тревожься ни о чем.

В полной уверенности на отца Галочка вышла из хаты.

– Семен Иванович! – сказал старик. – Как Галочка, любя вас, души в себе не слышит, так она о вас только и заботится, а о себе и не помышляет. Но я, будучи ей отец, должен об ней и о себе подумать. Положим, что она выйдет за вас, но не пройдет месяц-другой, как мы увидим ее на столе!..

– Отчего же так? – спросил Семен Иванович. – Буду оберегать ее; пылинке не дам пасть на нее, ото всего защищу ее…

– Вы? Так. Вы будете ее любить и уважать. Но люди съедят ее своими языками! Она у них из мужичек не будет выходить. И так, и сяк, и через то и потому он женился на ней; навязалась на него… должно было покрыть грех!.. А вы, Семен Иванович, грамотные, знаете все, знаете, как человеку тяжко терпеть и переносить худую славу безвинно! Знаете и то, что, когда хоть крошечка дурной славы пройдет про человека, так он и через целый век не избавится от нее. В женском же поле еще и горше. Каково же будет моему дитяти, которая так чиста и непорочна, как голубица, а ее сегодня ножом в сердце, завтра в ту же язву!.. Надолго ли станет ее?.. – и всплакнул горький старец.

– Мы сами отречемся от людей: будем жить один для другого, не будем знать никого! Такая жизнь самая благочестивая, святая, счастливая!..

– Правда ваша. Будете жить в любви и в счастье… Бог благословит вас деточками такими, как я был награжден дочерью, на новую вам радость и на утешение… Но тут, вместо того, чтоб матери – я ничего не говорю о вас, а только про мое рождение – матери бы веселиться и утешаться деточками, им нигде от языков людских покою не будет. Все будут на них указывать пальцами, все зашикают: «их мать мужичьего рода (нищая, и вся родня такая и сякая; таковы же и дети будут…)». Все будут от них удаляться, пренебрегать, упрекать в том, в чем они и не виновны… А каково это будет для матери? Ими, славою их, она живет; она готова на всякую муку, всё перенесет, душу свою отдаст, лишь бы им было хорошо!.. О Семен Иванович! Вы не знаете, что́ дети для родителей!.. А в хозяйстве вашем, подданные ваши, вместо того чтоб уважать ее, повиноваться, они будут упрекать ее, что и она такая же мужичка, как и они…

– О нет! Я этого не потерплю… строго прикажу, чтобы…

– И что пользы по приказу? Когда человек сам собою не приобретет уважения, так хоть и не приказывай! В глаза будут уважать, а за глаза проклинать. Достанется и мне на старости: я буду им как бельмо в глазе. Как хотите, а подчас и вы постыдитесь уважить меня, как тестя, при людях! Галочка за этим будет пристальнее наблюдать, нежели я, и все заметит. Она моя кровь. Через мое унижение, через людские упреки, через непорядки в хозяйстве, через детский за нее стыд и не очувствуемся, как она, моя голубочка, ляжет в сырую землю!.. Не будет, сердечная, знать счастья и спокойства в замужестве, не будет утешаться деточками; в горе, в слезах, в тоске угаснет, как свечка!.. И если бы без вины: а если же, в таком деле, каково есть неравный брак, да, быть может, заключается грех?

– Эх, Алексей Петрович! Перед Богом все равны!

– Так; равны по делам своим, как явимся туда. Тут же нам должно знать, что то есть начальство. Каково бы было без него?

– Без начальства же и не можно; и благо нам за ним. А что люди так все братья и, следовательно, равны.

– Ох, что вы это говорите? Я просто читать умею, а таки начитываю и понимаю, что еще с начала века, от самого Адама, уже были благородные и простые.

– Где это ты, Петрович, начитал? – усмехнувшись, спросил Семен Иванович.

– Нигде же, как в св. Библии. Ведь помните, что потомки Сифа, сына Адамова, звались сынами Божими, а Каинов род сынами человеческими.

Хотя оно и не то, что благородные и простые, как мы теперь разделяем, но все одни лучшие, а другие пониже. С тех-то времен так и пошло. Когда же начали мешаться сыны Сифовы с родом Каиновым, вот и умножились на земле грехи до несть конца и до того, что Бог истребил всех водою. Читаем же и далее, что святым мужам повелевалось всегда брать жен из своего рода, а отнюдь не из чужого. И у иудеев одно колено было лучшее перед прочими; и часто, в Библии же, поминается «люди и народ». Так вот видите, есть различие. И если бы это было не от Бога, а от гордости сильных, то давно бы Бог, противящийся гордым, истребил и искоренил панство. Все это видевши, как мне пойти против закона и порядка, от Бога данного, и в ваш род, благородный, отдать свое дитя, рожденное в простоте и мужичестве? Не будет благословения Божьего! А я не хочу этого ни Галочке, ни всему потомству моему, если Бог благословит меня им.

Много такого они говорили и долго спорили между собою, то из Писания, то и своими словами, и все-таки Семен Иванович не убедил Алексея – на чем в тот день так и осталось. Все были вместе, говорили между собою свободно и приятно… Когда же Алексей выходил куда, то Семен Иванович, лаская Галочку, просил, чтоб переменила свои мысли и вышла бы за него; но она все держалась своего и, плача, умоляла его не вспоминать больше о том.

– Хорошо! – сказал Семен Иванович, уже перед светом, проходивши всю ночь по своей комнате и все думая да придумывая, как бы поставить на своем?

– Хорошо, – говорит, – сделаю так. Увижу, чем будет тогда отговариваться?

И спал ли, не спал в ту ночь, а утром рано он уже и у Галочки. Лаская ее, сказал, что, получив дозволение от начальства, едет завтра к себе, в Прилуки.

– Надолго же? – встревожась, спросила Галочка.

– Так что недели две или три проезжу. Не близко отсюда.

– Зачем же вы поедете?

– Дело есть.

– Галочка! – сказал Семен Иванович, поцеловав ее крепко. – Неужели ты думаешь, что я только так, безо всего, поговорил с тобою и с твоим отцом о счастье моем и, выслушавши, что вы мне говорили, согласился с вами и оставил свое намерение? Это бы мне лучше живому лечь в землю! Нет, я так не оставлю. Поеду домой, возьму от брата и от всех родных такую бумагу, что они не только позволяют, но еще и просят меня, чтоб я женился на… обывательской дочери.

– Говорите, Семен Иванович, прямо: «На мужичке». Эге! Видите, уже вы и безо всего стыдитесь сказать, что женитесь на мужичке!

– Нет, душка… это не то… – продолжал Семен Иванович, но ясно видно было, что его смешало Галочкино замечание. – Вот, взявши такие бумаги, возьму и от духовных лист, что нет греха жениться «на неравной», как твой отец говорит. Возвращаясь, буду просить своих начальников, чтоб уговорили твоего пан-отца, и попрошу здешнего протопопа, чтобы поговорил с ним из Писания.

Выслушавши это, Галочка как будто помертвела! Подняла свои глазки, полные слез, к Богу, тяжело вздохнула и сказала:

– Вы-таки все свое!

– И умру с тем, и таки доведу конец по своему желанию!

– Не знаю! – тихо и грустно проговорила Галочка… Во весь тот день она крепко тосковала и не мешала Семену Ивановичу пересказывать Алексею, зачем он едет в свой край.

Алексей же, выслушавши все, сказал:

– Увижу, что ваш брат и родные скажут. Послушаю, как рассудит и духовный чин. Тогда скажу свое последнее слово – и делайте, как знаете!

Услышавши это, Галочка поспешила в свою комнату ломая руки.

Во весь тот день Галочка крепко горевала: все сидит против Семена Ивановича, быстро смотрит на него, а того, о чем говорят, она и не слышит. Долго смотря на него, когда – видно – станет ей на сердце очень тяжело, то она выбежит в комнату – и ужас как плачет…

Настало время прощаться… Галочка – и меры нет, как плакала! – целовала его, прижимала к себе, хочет что-то сказать, но за слезами не может выговорить слова.

Алексей, сложа руки, смотрит на это, а слезы с глаз так и льются…

Семен Иванович, надеясь скоро возвратиться и все устроить по желанию, хотя вовсе не с грустью расставался, но не мог удержаться от слез. Целует ее и все просит, чтобы она не грустила, что и он скоро возвратится и привезет общее их счастье.

Уже совсем распрощались. Уже Семен Иванович вышел из хаты, и Алексей пошел провожать его… как вот Галочка крикнула:

– Воротитесь еще, Семен Ива…

И уже он в хате, и бросился к Галочке… она обняла его, целует и силится говорить: в последнее… но слезы залили слова!..

– В последнее целую вас! – так говорила Галочка. – В последнее прощаюсь с своим счастьем!.. Мне уже не можно будет и этого слова сказать!.. Не забывайте меня!.. Не забывайте, как я сильно любила вас и от такой любви что для вашего счастья сделала… Благодарю вас, что и вы меня любили!.. что вы дали знать счастье на сем свете!.. Прощайте навек!..

Тут она отпустила его; тихо, едва переступая, пошла в комнату и упала пред образом… Как же услышала, что в последний раз затворили за ним дверь, в последний раз слышала его голос, то и зарыдала!.. Душу свою готова была выплакать.

– Встань, доченька, встань!.. не плачь, не горюй, не убивайся так!.. Когда точно так крепко любишь его, так что же? Иди уже за него… Я, хотя уже и к ночи, я сам пойду и приведу его, не разрывайте своих сердец!.. Может… найдете свое счастье.

– Пускай завтра, таточка, обо всем поговорю с вами.

Назавтра Галочка вошла к отцу… Господи, бледна как смерть!.. Кровинки нет в тех щечках, что до сего времени, как розы алели; глазки ее покраснели, распухли… видно было, что всю ночь плакала; а сама… так от ветра и валится!..

Увидевши ее, Алексей испугался…

– Доня моя милая! – начал говорить, целуя ее. – Утеха моя, Галочка несчастная! Ты, страдая так, раздираешь мое сердце!.. Каково мне видеть, что ты сама себя живую в гроб кладешь… И я не спал всю ночь, и плакал о тебе и о нашем Семене Ивановиче… жалко мне его! Раздумавши все, потом помолясь Богу, решился, что будет – то будет; не буду вас разлучать. Всякий грех возьму на свою душу… сам пострадаю, а не отниму вашего счастья… И с сею мыслью послал работника за ним, чтобы скорее ехал сюда…

Галочка так и задрожала и быстро спросила:

– И что же?

– Лиха година! Работник уже не застал его; чуть свет он уже выехал; так сказал денщик его.

– Мне легче стало! – сказала Галочка отдохнувши. – Нет, таточка-голубчик! Не делайте этого, не губите меня вовсе и не берите греха на душу свою. Не беспокойтесь обо мне; мне тяжело только в это время; пройдет все. Теперь, пан-отченко, отпустите меня в Хорошевский монастырь; я там проживу до воскресения и потом уже буду просить исполнить последнюю мою волю…