Текст книги "Малороссийская проза (сборник)"

Головатый хотя несколько достиг своей цели. В самом деле, скоро узнали, что государыня изволила спросить о черноморском деле, и, по докладу, что, за другими важнейшими, оно еще не кончено рассмотрением, изъявила свое неудовольствие и приказала поспешить производством и потом взнести к себе. Дело зашевелилось.

Песня понравилась всем, положена на музыку, явилась у дам на фортепьяно, пета ими… Головатого приглашали по-прежнему на обеды и всегда с бандурою, просили спеть «свою» песню; он пел и при случае плакал припевая или пел приплакивая. Говорили: «Как хитер черноморец! написал жалобу, подделал голос и поет публично», – говорили, толковали; а дело, зашевелившись, встретило остановку – и снова замолчало. Так протек июнь и прошли первые дни июля.

С 10-го на 11-е июля, ночью, Головатый в квартире своей разбужен был пушечною пальбою с крепости города. Поняв причину всеобщей радости, закричал он на своих: «Агов, хлопци, вставайте! станемо молитися Богу, чи не пошлет нам своей милости!» «Хлопцы» вскочили, положили несколько поклонов и пустились в город узнавать, какого ангела Бог послал царскому дому.

– Ольга Павловна, Ольга Павловна! С чим и вас, батьку, поздоровляємо… – кричали возвратившиеся из разведывания.

– Помолимся же Богу, – сказал Головатый, – за маненьку царевну; нехай росте здорова, на утиху бабушки и родителям, а нам на нове́ счастье. Бижить як можно швидше, – приказывал он своим после молитвы о новорожденной, – и яки перши попадете дрожки, сюда их; побижимо на всю нич в Царское Село. А ви, хлопци, одягайтесь, будемо во дворце.

Скоро, на лихих дрожках, поскакал Головатый с свитою из города и, не доезжая Царского Села, до восхождения солнца, остановился и во всем парадном убранстве своем лег под деревом на земле близ самой дороги, приказав и своим то же сделать; дрожки же, привезшие их, отпустили в город.

Утром царедворцы, вельможи и все спешило, в блестящих экипажах, в Царское Село для принесения поздравлений. При шуме проезжающих, Головатый приподнимал от земли свою бритую голову и, смотря на проезжающих, показывал себя находящегося в таком положении. Коротко знакомые с ним, узнавая его, останавливались и спрашивали, отчего он в шитом мундире, в орденах находится здесь и валяется на земле?

– А как же? – отвечал он. – Бог послал всеобщую радость, и мы спешим в Царское Село принести и свои поздравления.

– На чем же вы спешите? Где ваши экипажи?

– А за что бы я нанял их, когда мне с «хлопцами» скоро не за что и харчеваться будет.

– Так вы это пешком?

– Овыи на колесницах, овыи на конях[323]323
  Овый – иной. Овые на колесницах, овые на конях – одни на колесницах, другие на конях. (Прим. Л. Г. Фризмана)


[Закрыть], а мы пехтуро́ю, туда же за добрыми людьми, чтоб исполнить долг свой. Рада бы мама за пана, так пан не берет, – так и мы: рады бы поехать, так не на что подвод нанять. Как не кончится дело наше, мы и тогда, не имевши чем выехать, взваливши торбы на плечи, также «поченчикуе́м» домой, как теперь сюда… – И много подобного объяснял Головатый расспрашивающим его.

Прибывшие в Царское Село вельможи рассказывали один другому о встрече с черноморцами и довольно громко рассуждали о положении, в какое приведены они чрез медленное решение дела их. Суждения усилились, когда, по съезде всех во дворец, Головатый с свитою своею явился в улицах Царского Села, идущий пешком и показывающий, что он едва движет ноги от дальней ходьбы. Изможденный, усталый явился он в зале и изъявлял беспокойство: «не опоздал ли? Сторона неблизкая, Петербург от Царского Села; а дрожек нанять не могли – прожилися совсем».

Должно полагать, что тогда же доведено было до сведения государыни о крайности, какую черноморцы терпят в Петербурге, потому что в конце аудиенции князь Зубов приказал Головатому явиться завтра у него. Головатый явился, и князь Зубов поздравил его с оканчивающимся делом и что уже готов указ к поднесению ее величеству для подписания.

– О чем же указ, смею спросить вашу светлость, и кому?

– Обыкновенно, в сенат. На него возлагается сделать распоряжение об отдаче войску Тамани на общих правилах…

– Мы такой чести недостойны, ваша светлость, – сказал Головатый униженно. – Возможно ли, чтоб для нас сенат принял столько трудов? Одними справками и сообщениями им будет хлопот на десять лет; а как к нам напишут какую бумагу, то мы – известно, «дурни» – ее и не растолкуем. Нам бы так, ваша светлость, просто: пожаловала б царица прямо от себя грамоту и там бы какими льготами нас облагодетельствовала по нашей бедности, то мы бы, без всяких справок, и пошли бы на Тамань и принуждены были бы никем отписываться, чего и не умеем. Да еще, как она нам есть «маты», так бы, как водится, благословила бы нас хлебом и солью на новое хозяйство и счастливое поживанье. Князь Зубов усмехнулся и сказал:

– Государыня к вам милостива, и я решусь доложить ей.

На другой день князь поздравил Головатого с решительным окончанием участи их и с царскими милостями. На пожалование войску Тамани приказано заготовить грамоту «Войску верных черноморских казаков милостивое слово», в которой подробно изложить жалуемые преимущества и льготы. В ознаменование особого благоволения дать войску хлеб и соль с приличною солонкою на блюде; кошевому атаману[324]324
  Кошевой атаман или просто кошевой – глава войскового управления (коша) в Запорожской Сечи с середины XVI века до 1775 года, в Задунайской сечи в 1775–1828 годах и в Черноморском казачьем войске в 1787–1797 годах. (Прим. Л. Г. Фризмана)


[Закрыть] саблю, украшенную драгоценными цветными каменьями; Головатому золотую саблю с надписью «за храбрость» (тогда этот знак был в числе высших наград); сыновей его Александра, лет шестнадцати, написать поручиком, а другого, Афанасия, малолетнего, привезти в Петербург и определить в корпус. Первому чиновнику, находившемуся с Головатым, полковнику Высочину, орден Св. Владимира 4-й степени, а прочим, равно и всем, о ком представит Головатый, повелено Военной коллегии дать следующие чины.

Достигнув своего, Головатый оканчивал дело. Остановка последовала в Военной коллегии, в приготовлении патентов, произведенным по представленню Головатого. И как он хотел все окончить при себе, то и доложил о задержке его графу Н. И. Салтыкову, как председательствующему в Военной коллегии.

– К чему им патенты, – сказал граф, – излишние расходы. Достаточно им и указа Военной коллегии.

– Да ничего, ваше сиятельство! – отвечал Головатый. – Указ, как на бумаге вообще о всех написан, так его не разорвать же на клочки, всем произведенным для «квитка», а пусть уже отпечатают на пергаменте.

На другой день выданы все патенты.

Головатый, приняв высочайшую грамоту в приличном ковчеге, большой хлеб, сверх коего были вытиснуты слова: «Царское Село», богатейшую, в старинном вкусе, серебряную, жарко-вызолоченную солонку с таковым же наверху двуглавым орлом, при солонке в таком же роде серебряное, вызолоченное блюдо, – на сих вещах означено было время и причины пожалования их «войску верных черноморских казаков» – сабли кошевому и себе, – выехал из Петербурга и по дороге заехал к отцу моему.

Находясь в Петербурге, он постоянно переписывался с отцом моим, извещал его о представлении государыне, ожиданиях, горестях, о всяком бывшем с ним случае, из чего и из рассказов его потом я изложил это все; наконец, поспешил уведомить о торжестве своем и предварил за несколько часов о приезде своем к нам, чрез одного из «хлопцов» своих, полковника Высочина. Этот хлопец мерялся не аршином, а сажнем: ростом, в плечах и в объеме он имел только по одному саженю. Между прочим скажу, что Высочин хвалился своею парою платья, сшитого для него в Петербурге, по заказу его. Что же? Напереди, в полах верхней черкески его, сукно поставлено было с золотыми клеймами, бывающими обыкновенно в концах сукна: «drap superfn a la couronne». Когда же ему сказали, что это нейдет:

– Овва! се краса. Я через то и за сукно дорогше заплатыв, щоб сии цяци мини досталися. Я и в Петенбури так щиголяв!

Отец мой встретил Головатого по-старинному, с пушечною пальбою и с хором музыки. «Полюбил меня вчерне», – сказал Головатый при выходе из коляски, бросаясь к отцу моему и со слезами обняв его…

Пошли пиршества. Головатый прогостил у нас целую неделю. В каждый обед на столе, вместо всех украшений, стояли царские подарки черноморцам: хлеб, солонка с блюдом, грамота в ковчеге и сабли. Городские чиновники ежедневно навещали Головатого и поздравляли его с полученными для войска царскими милостями.

В свободное от посетителей и пиршеств время Головатый составлял церемониал, как должно войско встретить и принять царскую милость; тут же он докончил начатую им дорогою песню и, подобрав к ней голос, целый вечер заучал ее «танцору Николе» и, удостоверясь, что он уже ее крепко помнит, отправил его с составленным церемониалом и другими препоручениями к кошевому, а Николе подтвердил выучить казаков петь сложенную им песню. Вот она:

 
«Ой, годі ж нам журитися,
Пора перестати;
Дождалися от цариці
За службу заплати.
Дала хліб-сіль і грамоту
за вірнії служби.
От тепер ми, миле браття,
Забудем всі нужди.
В Тамані жить, вірно служить,
Границю держати,
Рибу ловить, горілку пить,
Ще й будем багаті.
Та вже ж можна женитися
І хліба робити;
А хто прийде із невірних,
То як врага бити.
Слава Богу – і цариці!
А покой гетьману!
Злічили нам в серцях наших
Великую рану.
За здоров’я ж ми цариці
Помолимось Богу;
Що вона нам указала
На Тамань дорогу!»[325]325
  Вот кем, когда, где и для какого случая сложена эта песня, а не так, как сказано в «Очерках России»: грамотою предоставлено черноморцам на Тамани пользоваться «рыбными ловлями, производством продажею вина свободно» и проч. Это все выражено в песне.


[Закрыть]
 

Головатый выехал от отца и прибыл к войску. Церемониал был отлично устроен и произведен. Старшие чиновники, бывшие с Головатым, несли хлеб, от царицы пожалованный; меньшие сыновья Головатого, Афанасий и Юрий, сабли; за ними сам Головатый нес высочайшую грамоту и солонку на блюде. После обыкновенного служения, молебствия и прочтения грамоты разделен был хлеб на части: одна оставлена для хранения в войсковой церкви, на память в роды родов; прочие же разделены были всем казакам, наличным и в откомандировках находящимся. Потом Головатый препоясал кошевого саблею, высочайше пожалованною, а сей Головатого ему назначенною. После чего началось пиршество при беспрестанном повторении песни: «Ой, годі ж нам журитися». Все это подробно описано в «Московских ведомостях» 1792 года, в сентябрьских или октябрьских нумерах.

Весною 1793 года началось переселение черноморцев в «обетованную» им землю, на Тамань, где и основан город, по прошению Головатого высочайше наименованный: Екатеринодар[326]326
  Екатеринодар – город, основанный в 1794 году переселившимися на Кубань черноморскими казаками. С 1920-го – Краснодар. (Прим. Л. Г. Фризмана)


[Закрыть].

В 1796 году часть войска черноморского была в персидском походе под начальством Головатого. В отсутствие его умер кошевой Захар Чепига[327]327
  Захар Чепига – Чепега Захарий (Харько или Харитон) Алексеевич (1725–1797) – второй (после Сидора Белого) казачий атаман Черноморского казачьего войска, генерал-майор русской армии, активный участник Русско-турецких войн второй половины XVIII столетия и переселения Черноморского казачьего войска на Кубань. (Прим. Л. Г. Фризмана)


[Закрыть], и император Павел I высочайше назначил кошевым Головатого; но, кажется, он не узнал о сей новой монаршей к нему милости: в январе 1797-го заболел он горячкою, свирепствовавшею в тех местах, где находилась команда его. Он крепился, не ложился в постель и не снимал одежды. Продолжая заниматься делами, как бы и здоровый, он 26 января, чувствуя и говоря окружающим, что скоро умрет, бумаги, следующие к отправлению на завтра, все отметил 27 числом. Так подписав и выставив 27 же число твердо и ясно на письме к отцу моему, сам того же 26 генваря, сидя в креслах и во всем мундире, скончался.

В уездном городе, в Малороссии, городническое присутствие.

Городничий подписывает бумаги, не читая их.

Квартальный (войдя в присутствие). Как прикажете, ваше высокоблагородие, с задержанными беспашпортными?

Городничий. Эх, боже мой! Я вам сколько раз подтверждал, чтобы вы о всем, к должности относящемся, докладывали дома. Ну, что же я вам теперь скажу?

Квартальный. Что прикажете?

Городничий. То-то и есть! что вам приказать? Ведь дело важное, они пашпортов не имеют.

Квартальный. Они говорят, что вовсе несомнительные имели пашпорты, но потеряли и что их вся Владимирская губерния знает.

Городничий. Так зачем же их и задержали, когда они несомнительны? Зачем удерживать, когда вся губерния знает?

Квартальный. Так прикажете отпустить?

Городничий. Да… или нет… знаете что? Проводите меня домой, я вам резолюцию скажу дома… Я дома как-то покойнее духом и тотчас найдусь, что делать, а здесь окружен бумагами. Вот их сколько у меня!

Квартальный. Нет ли ко мне чего относящегося? (Перебирает бумаги, подписанные городничим, и вскрикивает:) Что вы это наделали?..

Городничий (оторопев). А что?

Квартальный. Губернаторское предписание к вам, а вы и его подписали!

Городничий. Видишь, каковы штуки нашего письмоводителя! Прошу покорно! Он уже это со мною не впервые так подыгрывает. Там как-то подложил спорную расписку; да когда я ее по ошибке подписал, так он же и на меня вину вздумал складывать, зачем я, не читавши, подписываю. То-то и есть. Куда мне эту пропасть перечитать? Семь бумаг, семь полулистов, а есть и в лист. То-то и есть. Никто не видит нашей службы, никто не чувствует, как голова кругом идет.

Квартальный. Позвольте доложить и об этом арестанте, что неделю сидит на одном хлебе и воде.

Городничий. А что же, не признается?

Квартальный. Только и дела, что песенки попевает.

Городничий. Запоет он у меня сегодня по-моему. Всю правду скажет. Готово ли у вас все к допросу?

Квартальный. Готово все. Прикажите при вас его допрашивать?

Городничий. То-то и есть. Мне бы крайне не хотелось видеть его, но как жена моя любопытна знать об этой шайке, так и просила при ней произвести допрос. Я сейчас иду домой, отделался здесь; прикажите арестанта вести ко мне. Крепко ли он содержится?

Квартальный. Помилуйте, я каждый день его видаю. И выбрал к нему четырех приставов из богатейших обывателей. Они попеременно стерегут его; а упустят, будут отвечать, да и есть чем, правду сказать.

Городничий. Ну, так и примемся за дело. (Сложив подписанные им бумаги.) Фу ты пропасть! Не верится, что все это в один день подмахнул! А все ни во что, все выговор за выговором, замечание за замечанием. Подвели под выговор самого наместника, графа Румянцева[328]328
  …графа Румянцева… – Румянцев-Задунайский Петр Александрович (1725–1796) – русский полководец, генерал-фельдмаршал, в 1764–1781 годах – генерал-губернатор Малороссии. (Прим. Л. Г. Фризмана)


[Закрыть]. Нет и году, как открыто наше наместничество и здесь учрежден город, а уже успели меня совсем очернить. То-то и есть! Побывали бы они в моей коже. (Встает.) Пойдем. Всех дел не переделаешь.

В доме городничего.

Жена городничего присматривает, как ключница ее укладывает яйца, хлебы, яблоки и др. приносы.

Ключница. Вот сколько добра наносят вам каждый день! Я уже не знаю, куда с ним и деваться.

Жена городничего. То ли бы у нас было, как бы место получше…

Обывателька (вбегает и, кидаясь к ногам городничевой жены, просит). Матиночко, голубочко, добродеечко! Помилуйте же меня, несчастную! Вы же у нас отец и мать! Не погубите моих сироточек!..

Жена городничего. Что тебе надобно? (Продолжает считать яблоки.)

Обывателька (все лежит у ног ее). Без вашей защиты я пропащая с моими деточками! Одним одна коровка была, и ту сегодня взяли к квартальному. Говорят, его корова куда-то забежала, так он напал на мою бедность! У меня только и имущества, только тем и пропитываю деточек…

Жена городничего (оставя свои занятия, с любопытством к ней). А хороша ли была твоя корова?

Обывателька. Отменная была, добродейко! Давала много молока; я, кроме того, что пропитывала деточек, залипшее продавала.

Жена городничего (кличет). Оська, иди сюда! (Слуга входит.) Ступай сейчас во двор квартального и возьми там всех коров и пригони сюда. Скажи, что я велела.

Обывателька (кланяясь в ноги городничихе). Покорно вам благодарим, добродейко! Вы наша защита, наша помощь. Правду люди говорят, в вашем хозяине толку мало, а вы нам всем голова. Подержи вас Бог на свете!

Жена городничего (не внимая ей, говорит ключнице). А ты, Устя, как пригонят ее корову, так отправь ее на хутор.

Ключница. Попробовать бы прежде, хороша ли на молоко?

Жена городничего. Все равно, не будет пригодна нам, можно будет продать.

Обывателька (от удивления всплеснув руками). Мою корову?

Жена городничего (равнодушно). Уже она, голубочка, не твоя. У тебя отнял квартальный; а чтобы он не смел своевольничать, так я у него отняла, а ты своего ищи на нем. Ступай себе.

Обывателька (бросаясь к ногам ее). Помилуйте вы меня, несчастную!..

Жена городничего. Полно, полно; ты мне надоела. Ступай домой. (Видя, что она не встает и рыдает у ног ее, приказывает ключнице:) Выведи ее, Устя, из дому и прикажи проводить со двора. От них нет покою.

Ключница (выводит обивательку, не могущую от рыдания слова промолвить). Иди же, иди проворнее. И не принесла ничего на поклон. Так ли приходят к начальству? (Уводит ее.)

Немного времени спустя, приходит к городничихе обыватель и говорит ей с упреком:

– Что же это будет хорошего, добродейко? Вы приказали огород отдать мне, потому что я умею с ним обращаться не как хозяин его, а теперь приказываете возвратить соседу; на что это похоже. Мало ли я вам передавал? И огород того не стоит, что вы с меня перебрали за это дело, которое и начать сами же велели. Конечно, он больше моего дал? Скажите только, что надо, я не постою; только не приказывайте возвращать.

Жена городничего. Кто же у тебя отбирает? С чего ты взял это? Разве не я приказала квартальному отдать тебе, а соседа выгнать?

Обыватель. Вестимо, что вы, спасибо вам за вашу правду; так же его высокоблагородие, муж ваш, не то повелевает.

Жена городничего. Как? А что он смеет повелевать?

Обыватель (вынимая из-за пазухи бумагу). А вот что: извольте просмотреть.

Жена городничего. Показывай ее своему батьку. Разве не знаешь, что я неграмотна? Ты мне расскажи, в чем дело. Что там написано, и кто подписал?

Обыватель. Написано просто: самоуправно захваченный мною огород возвратить такому-то, взыскав с меня за самовольное повладение; а подписать изволили они сами, г-н городничий.

Жена городничего (с сердцем выхватила бумагу и разорвала ее). Вот тебе и раз!

Обыватель (испугавшись). Ах, боже мой!.. Помилуйте, что вы сделали?

Жена городничего. Что сделала, то сделала. Как он смеет такие бумаги подписывать? (Городничий входит.) Вот же и сам на глаза, когда хотели. Что ты там это понаделал? Какую бумагу подписал?

Городничий. Я… я… и не одну подписал…

Жена его (с криком). Добром хвалишься! И все такие же глупости, как и это? Как ты смел из-за моего приказания делать противное?.. Так у тебя письмоводитель больше значит, нежели я, законная жена твоя? Зачем ты отнял у него огород? А?..

Городничий. Потому… потому, что он завладел неправильно…

Жена. Как ты смеешь говорить неправильно, когда я, я так приказала? Владей, мужичок, огородом, никого не слушай, знай одну меня и не бойся никого… А за повладение… что же?.. надобно заплатить, нечего делать! Так ты, что следует, доставь ко мне, и всегда одну знай, а на них не смотри.

Обыватель (отходя, все кланяется). Всенижайше благодарим, добродейко, за вашу правду и неоставление.

Жена городничего (мужу). А ты как смел переумничивать то, что и я тебе приказала? Мало ли тебе доставалось? Того и смотри, что с пойманным разбойником так же наделаешь дурачеств. Я приказала, чтобы его при мне допрашивали. Что же не ведут?

Городничий (упрашивая жену). Сейчас приведут; тут и начнем. Сделайте милость, только не беспокойтесь, не надрывайте здоровья своего!.. А на меня отложите свой гнев. Что же? виноват так виноват. Спешил прочитать да, не разобравши, и подписал.

Жена. И тебе еще разбирать? Вперед не смей в полиции ни одной бумаги подписать; принеси ко мне, прочти, и когда скажу, тогда только и подписывай. Арестанта же надо хорошенько допросить. Нам до их числа нужды нет и кто у них начальник; черт с ними! Пуще всего выпытать надобно, много ли они награбили, что именно и где это спрятано. Можно бы уговорить его, чтобы довел наши подводы и выдали бы все, а за то потом и отпустить его: пусть снова разживаются…

Четыре мужика вбегают в расстроенном виде. Квартальный за ними вошел и стал у двери. Они, бросаясь к ногам городничихи, кричат все вместе: «Помилуйте, вельможная добродейко!.. Помилуйте!.. Пропали мы и с головами!.. Помилуйте!.. не осиротите наших детей!..»

Жена городничего. Что такое? Что вам надобно?

Городничий заложа руки за спину, ходит по комнате и насвистывает песню.

Мужики. Помилуйте!.. Ей, истинно мы не виноваты!.. Он сам ушел…

Жена городничего. Кто ушел?

Мужики. Харцыз, разбойник, что у нас под арестом был.

Жена городничего. Как? Так это вы его отпустили? Он откупился у вас?

1-й мужик. Когда бы откупился, так оно бы и ничего; было бы за что отвечать, а то же ушел без всего да еще и сбрехал, солгал на свою беду.

Жена городничего. Это ваши плутни!.. Расскажи, как это случилось.

1-й мужик. А как случилось? Так, просто случилось. Вот как случилось. Мы его берегли до сего часу крепко-накрепко; не давали ему и есть, а ему кто-то из стороны приносил всего. Мы никак не додумались, кто ему это приносил. А не раз заставали, что он доедает поросятину да еще и горилку пьет. Мы станем его бранить и приказывать, чтоб он ничего не ел, а он в ответ песни поет. Вот так и было до этого часа. Как приказали нам вести его, мы и хотели связать ему руки, а он и говорит: «На что вы свяжете меня?» – а мы говорим: «Чтоб ты часом не ушел». А он говорит: «Я и так не уйду»; а мы спрашиваем: «Jo?»[329]329
  Неужели?


[Закрыть] – а он говорит: «Ей-богу», – а мы говорим: «А ну, побожись больше». Он и побожился, и таки крепко. Вот мы и повели его. Только что вышли на улицу, смотрим, он не то думает, поворотил в другую сторону. Мы ему говорим: «Иди за нами». А он поет, рукою махнул и идет своею дорогою. Мы ему кричим: «Брехун! сбрехал; побожился, а сам уходишь». А он все-таки идет и не оглядывается. Глядим, уже далеченько отошел; мы стоим и советуемся, что нам делать? А вот этот Климко и говорит: «Побежим да поймаем его». А мы говорим: «Побежим». Вот, сложивши свои палки, начали перепоясываться, стянулись поясами крепче, знаете, чтоб легче было бежать. Как совсем, то, схвативши палочки, и побежали за ним изо всей мочи, а он, дурень, и не уходит, не бежит, а идет развалом. Мы так и набежали на него… а он… вдруг как оборотится к нам да как погрозит на нас пальцем… мы так и обмерли!.. даже присели от страху!.. Глядим, примечаем, а он все далее, все далее. Как же совсем скрылся, тут мы принялись ругать его… и уж как ругали!.. Поверите ли, добродейко, так ругали, что и сам письменный так не выдумает набранить, как мы ему спроста докладали. Откуда у нас слова набрались?.. Сами себе удивлялись. Уже будет помнить…

……………….

И проч., и проч. Кончилось на том, что пойманный разбойник из нововозникавшей шайки ушел. Жена городничего с упустивших не оставила взыскать по своему усмотрению. Не пощадила и квартального за слабый присмотр: обобрала все, что тот за полгода службы собрал. Не переставала жалеть, что не успела выспросить, где они скрывают свои награбленные вещи. Хвалилась, однако ж, что она его везде узнает, и лишь бы поймался, выпытает своим манером у него все.

Городничий же при всяком случае и обстоятельстве ходил по комнате и насвистывал песню.

Муж и жена Долбины в своей деревне; муж занимается счетами с приказчиком, жена заботится о приготовлении чая. Октябрьский вечер, пасмурный и сырой.

Слуга (входит к Долбину и докладывает). Приехал, сударь, гость и с ним верховых человека четыре.

Долбин. Конечно, кто из соседей заехали по незнанию. И наверно, охотники. Очень кстати. Подай огня в гостиную и доложи барыне. (Сам выходит и встречает гостя, не знакомого ему.) Позвольте узнать, кого имею удовольствие принять у себя на новоселье?

Гость. Извините мою невежливость и наносимое вам беспокойство. Я здешнего уезда помещик, отставной поручик Бурьяновский. Возвращаясь из города в свою деревню, рассудил, чтоб покойнее провести ночь, остановиться, с дозволения управителя, в доме. Я вовсе не знал о приезде вашем, иначе бы ни за что не обеспокоил вас…

Долбин. Помилуйте; я рад случаю, доставившему мне при первом случае такое приятное знакомство. Покорно прошу пожаловать… (Входят в гостиную. Долбин о чем-то беспокоится и тихомолком отдает приказания людям своим, рассылая их одного за другим.)

Гость. Как я вижу, так я вас обеспокоил своим наездом.

Долбин. Уверяю вас, ни малейше. Я приказываю насчет помещения и угощения людей ваших.

Гость. Извините меня, если я вас отягощаю ими; но провожатые и вооруженные в теперешнем случае необходимы.

Долбин. Отчего же это?

Гость. Неужели вы ничего не знаете?

Долбин. Я не имел к тому времени. Купив эту деревню и быв задержан в Москве, я послал приказчика принять имение, а сам с женою только сегодня утром приехал и кое-как успел расположиться. Вот почему не успел ничего узнать, о чем изволите говорить…

Гость. Так, может быть, я и потревожу вас своим рассказом. Весь уезд – или, точно, весь край наш – в страшной тревоге. Все вооружены, все на страже. У нас запорожцы частенько пошаливали, грабили помещиков и проявляющихся тиранили и даже умерщвляли; но все это проказничали так называемые «гайдамаки, харцызы», являвшиеся в разных местах и потом скрывавшиеся из наших мест. Теперь же явилась сильная партия, в короткое время составившаяся или нахлынувшая откуда, неизвестно ничего, и, обращаясь все в наших местах, наводит ужас всем помещикам. Не далее как третьего дня наехали к одному помещику, забрали все, что могли, впрочем, даже не ударив никого. Под заграбленные вещи взяли у помещика фуры и волов; а после нескольких дней, в одно утро, все фуры и волы найдены близ двора помещичьего и деньги с запискою, что уплачивается за столько-то дней работы волами.

Долбин. Так вот отчего пред вечером, незадолго до приезда вашего, я увидел, что человек десять с дубинами приведены приказчиком во двор. На вопрос мой он сказал, что это ночные сторожа. Я приказал отпустить их, а он, покачав головою, сказал: «Напрасно, сударь. К ночи нельзя рассказать вам всего; пусть до утра. Тогда вы одобрите мои распоряжения!» Все это я оставил без внимания. Так вот какие чудеса происходят у вас! А я полагал, что в Малороссии – тут-то и житье. С такими мыслями всегда искал случая в здешних местах купить имение.

Вошла хозяйка; гость рекомендовался; пили чай, говорили о всем, о выгодах различных имений, о хозяйственных заведениях в тех местах и пр. Г-же Долбиной очень нравилось местоположение новой их деревни; рассказывала о будущих своих заведениях, и, наконец, речь склонилась опять на разбойников. Узнав о существовании их в сих местах, г-жа Долбина испугалась крепко. Муж начал успокаивать, обещевая сформировать целую роту гарнизона, вооружить всех крестьян и не допустить напасть на себя.

Гость. Вам вовсе нечего опасаться, они не придут к вам. Странно очень, что они нападают только на таких, о ком идет худая молва. В одном селении жили два помещика. К одному из них, о котором говорили очень дурно, нагрянули разбойники. Управившись там по своему желанию, возвращались мимо другого. Увидев его среди двора, с небольшим числом людей приготовившегося к обороне, разбойники сказали ему: «Не бойся ничего, ты добрый пан. Мы тебя не тронем: иди в дом и успокой свою панью и деточек». И в самом деле, прошли мимо, не сделав ему ничего, как, напротив, соседа его обобрали и сверх того сделали ему чувствительное наставление.

Долбин. Это странно! Берет ли начальство меры к истреблению такого зла?

Гость. Вам известно, что с открытием наместничеств введен только порядок и что благодетельные меры правительства не всеми поняты, да и сами исполнители не по всем частям еще готовы у нас; а потому действия по некоторым предметам идут слабо, как это нередко случается при введении нового устройства. Притом же суеверный простой народ распускает ужасные нелепости об этой шайке. Надобно вам знать, что за несколько лет явился какой-то шалун, по прозванию Гаркуша. Собрал небольшую шайку, ходил с нею открыто, проповедывал какие-то странные идеи. Его очень скоро схватили и упрятали в Сибирь. Теперь действующая у нас шайка распускает слухи, что будто этот самый Гаркуша вырвался из Сибири и атаманствует над ними. В самом деле, они при действиях своих всегда кричат: «Батько Гаркуша так приказал». Впрочем, собирали толпы мужиков, вооружали их и намеревались выступать против разбойников. Тут шайка совершенно исчезала, а проявлялась очень скоро в другом уезде, подалее от прежних действий. Надобно правду сказать, не слышно, чтобы эти разбойники кого убивали, тиранили или зажигали где; они только грабят, а у иного оставят что-нибудь для прожития. В нашем же уезде как-то необыкновенно долго гостит эта шайка, о местопребывании коей при всех усиленных стараниях не могут никак узнать. Их нет нигде, а являются везде. Может быть, и выдумывают, но только уверяют, что атаман их, называющийся Гаркушей, является в разных видах. Вечером, при холодной, ненастной погоде, вот как теперь, к кому-либо из помещиков въедет военный чиновник, купец с товарами или мимо проезжающий чиновник и просит укрыть его в предостережение от разбойников. Ему дают убежище, а ночью, когда в доме все обеспечивались, странник впускал товарищей и в благодарность за гостеприимство ограбливал добродушных хозяев.

Г-жа Долбина (с ужасом оглядывает гостя, бледнеет и дрожащим голосом говорит). Но если… отдают ему все… то он уже… не убивает?

Гость (смеясь). Э! я вижу, сударыня, что вы крепко струсили и по странному моему у вас появлению почитаете меня за самого Гаркушу или за товарища его? Не бойтесь ни меня, ни настоящего Гаркуши… Его скоро изловят. К спокойствию нашему, у него с нашим начальством завелась личность, и оно теперь все меры употребляет схватить его. Надобно вам знать, что нашим городом управляет не городничий, а жена его; от нее вся расправа.

Долбин. Воображаю, как все части благоустроены в городе.

Гость. Именно. Все городские обыватели работают ей как помещице; в случае надобности к ней идут и от нее покупают защиту. Сверх того, она берет у них все, что ей нравится.

Долбин. Порядок.

Гость. Она пользуется временем. Знавши, что муж ее не способен к этой должности и потому будет удален, она спешит изо всего извлекать свои пользы. Не умею вам сказать, по какому случаю схвачен один из разбойнической шайки. Говорят, что будто сам Гаркуша поддался с умыслом, чтобы высмотреть действия городничихи. Какое бы ему, казалось, до того дело? Как ни идет управление, ему нет ни пользы, ни вреда; но так говорят. Верно только то, что городничиха приказала схваченного разбойника содержать под строгим присмотром. Не представляя его к суду, морила голодом, выспрашивала ни о чем более как только о месте, где хранятся награбленные им сокровища. Уже располагала приступить к пытке, как арестант ушел. Вскоре за тем доставлено к городничему письмо от Гаркуши, коим он благодарит жену его за хлеб-соль и угощение, оказанное товарищу его, и что он вскоре посетит ее сам с семьею своею и лично покажет свое расположение к ней. «Причем, – так пишет он, и городничий имел дух показывать это письмо многим, и мне также, – покажу, братику, и тебе любовь свою за твое мудрое управление городом». Натурально, что это все самохвальство: как сметь ему показаться в городе, хотя бы и с многочисленною шайкой, а особливо, когда городничиха взяла свои меры и распорядилась, чтобы при малейшем даже подозрении о появлении Гаркуши в городе каждый хозяин дома бежал бы к ней, кто с дубиной, кто с топором, ружьем, с чем попало. Эта мера, кажется, заставит его удалиться от наших мест. Помещики также взяли все предосторожности. Одним словом, город и уезд вооружен. Гаркуше плохо приходит[ся].