Текст книги "Охота на тень"

У Эрика родилась сестрёнка, и Бьёрн снова был счастлив. У него возникло ощущение полноты, словно ему удалось воссоздать свою старую семью, вместо того, чтобы построить новую. Но по ночам, лежа в кровати, Эрик желал маленькой сестрёнке смерти.

Всё это на самом деле не так странно, как может показаться. Ни один человек не может бесследно исчезнуть – даже камень, брошенный в море, оставляет круги на воде. Всё, что происходит в мире, имеет последствия, и всякий конец – это начало чего-то нового. Исчезновение Бритт-Мари наложило отпечаток на судьбу Эрика, и эхо этого события было слышно ещё многие годы спустя. Судьба матери стала его наследием, точно так же, как судьба Элси была наследием Бритт-Мари. А от наследия никуда не денешься, как и от себя самого.

Одиннадцать лет спустя после исчезновения Бритт-Мари Болотный Убийца вновь свершил акт неукротимой ненависти, которая искала выхода. Ещё одна молодая женщина приняла смерть от его рук.

И всё началось заново: охота на зло, на Болотного Убийцу. Поиски Бритт-Мари, исчезновение которой всё ещё было покрыто тайной.

Длинная тень прошлого, как часто случается, оказалась более существенна, чем событие, отбросившее её. Несмотря на то, что годы шли, раны так до конца и не затянулись, и зло неумолимо прорастало сквозь пространство и время.

В мире ничего не менялось, а его обитатели считали, что он подвержен постоянным переменам. Им казалось, что жизнь простирается перед ними подобно свежей, нехоженой тропе.

Но история имеет свойство повторяться, она циклична – словно желает цапнуть саму себя за хвост.

Американский президент Рональд Рейган совершил визит в Женеву вместе со своей супругой Нэнси. В Женеве Рейган встречался с лидером Советского Союза Михаилом Горбачёвым. Это был первый робкий шаг на пути к окончанию холодной войны и новому, быть может, менее жестокому, миропорядку.

В новостях почти каждый день сообщали о росте озоновой дыры над Антарктидой. А если речь не шла об озоновой дыре, то говорили о новой болезни – СПИДе, которую считали Господней карой для грешников.

Тем временем над Эстертуной сгущался мрак.

Однажды холодным туманным декабрьским днем в 1985 году, Ханне Лагерлинд-Шён впервые ступила на порог полицейского управления в Стокгольме. Она не обратила внимания, как внезапно замолчали трое полицейских, обсуждавших что-то стоя у входа, и как уставилась на неё молодая женщина за стойкой рецепции.

Она так привыкла к подобной форме внимания, что давно перестала реагировать.

У Ханне было всё, чего не смогла достичь Бритт-Мари. У неё было высшее образование (в её копилке был экзамен по социальной антропологии и свежая докторская степень по бихевиоризму). А ещё на свете было очень немного людей, которые осмелились бы хоть как-то недооценить или принизить её навыки. К тому же, буржуазное происхождение подарило Ханне природную уверенность в себе, которую нельзя развить искусственно. Эта уверенность – словно доспех, надев который можно спокойно вращаться в любых кругах общества.

А ещё Ханне была красива, и этот факт тоже нельзя было сбрасывать со счетов. Даже если она сама не придавала этому значения, это влияло на её ближайшее окружение. И не всегда шло на пользу: Ханне, к примеру, никогда не могла пройти где-то незамеченной или принять участие в мероприятии, не оставив у каждого из участников неизгладимого впечатления о себе. И ещё она не могла избежать зависти. Не единожды коллеги шушукались у неё за спиной, якобы академическими успехами Ханне была обязана, в том числе, своей молодости и красоте.

Но Ханне этого не знала, а даже если бы и узнала – её это вряд ли взволновало бы: она болела душой за свою работу и была уверена в собственной компетентности.

Если бы кто-то поинтересовался её взглядами на красоту, Ханне, вероятно, заблудилась бы в пространных рассуждениях об эстетике. Она стала бы утверждать, что красота культурно обусловлена и что стремление к красоте нередко ограничивает женщин, которые вынуждены подгонять свои тела под навязываемый обществом идеал. Потом она, вероятно, упомянула бы об имевших место в истории практиках бинтования женских стоп, намеренного откармливания женщин и даже о калечащих вмешательствах в женскую физиологию. Но охотнее всего она стала бы рассказывать, как инуитские женщины тысячелетиями украшали себя, татуируя на своих лицах линии, коими отмечали важные вехи в жизни, например, рождение детей.

Такова была Ханне – жадная до знаний и историй.

Она была полна оптимизма и уверена в собственных силах, но очень молода.

Она так многого ещё не знала о жизни в целом. Конечно, не знала она и о Болотном Убийце. Она не подозревала, как быстро может иссякнуть и обратиться в прах душевная сила. Как страсть, которой она так долго была одержима, может превратиться в оковы. Как любимая работа может стать тягостной обязанностью, и как собственное тело, которому она привыкла всецело доверять, может изменить в тот самый момент, когда она будет нуждаться в его постоянстве сильнее всего.

Ханне во многом походила на Элси и на Бритт-Мари.

И точно так же, как они, Ханне лишь начинала подозревать, какой непроглядной была наползающая на город тьма.

19

– Чем я могу вам помочь? – поинтересовалась одетая в форму женщина за стойкой.

Ханне сняла вязаную шапочку и, проведя по волосам рукой, выпустила на волю водопад длинных рыжих локонов.

– У меня назначена встреча с комиссаром Робертом Хольмом, – пояснила Ханне, вытирая замёрзший нос.

– Я ему сообщу, – ответила женщина.

Пока Ханне ожидала встречи, холод постепенно ослабил свою хватку и онемение мало-помалу сошло с её пальцев, носа и ушей, к которым вернулась кровь. Оттаявшие ладони жгло, а с шапки капало.

Ханне прокручивала в голове свой позавчерашний разговор с Робертом Хольмом. После краткого обмена любезностями он сразу перешёл к делу, поинтересовавшись, не хотела бы Ханне помочь в расследовании убийства. Бывший научный руководитель Ханне, профессор Шёвалль, невзирая на относительно юный возраст Ханне, порекомендовал именно её, когда полиция обратилась к нему с тем же вопросом.

За спиной Ханне послышалось деликатное покашливание, и она резко обернулась.

– Ханне?

Перед ней стоял мужчина на вид чуть старше сорока, в густых волосах которого сквозила проседь. Кожа его была тёмной от загара, словно он только что прилетел домой каким-нибудь чартерным рейсом. А может быть, он был из растущего числа жителей Стокгольма, которые проводили час-другой в неделю в солярии. Глубокий шрам пересекал его лицо от уголка глаза до уголка рта, из-за чего оно выглядело слегка асимметрично. На нём был костюм и галстук, покоившийся на выпуклом животе. Галстук был украшен булавкой с золотой полицейской эмблемой.

Ханне кивнула и протянула руку для приветствия.

– Роберт Хольм, – отрекомендовался он с улыбкой. – Но все зовут меня Роббан. Добро пожаловать в Госкомиссию!

Рукопожатие было крепким и таким долгим, что Ханне почти смутилась. Роберт снова улыбнулся.

– Сейчас я вкратце введу вас в курс дела.

– Ханнелора Бьёрнссон, – пояснил Роббан, выкладывая на видавший виды письменный стол перед Ханне пару фотографий.

Кабинет был тесным, и в нём было такое крошечное окошко, что казалось, оно вовсе не пропускало в помещение серый свет холодного декабрьского солнца. За спиной Роббана стоял низкий стеллаж. В нём помещались дела и книги, поверх которых были свалены в кучу разноцветные бумажные папки. На письменном столе по стойке смирно в чёрной пластиковой подставке вытянулись ручки. Рядом лежал органайзер «Филофакс» в кожаном переплёте и стояла крутящаяся визитница.

Ханне посмотрела на фотографии. На них была молодая женщина с длинными светлыми волосами, которые, вероятно, были окрашены перманентом. Чёлку она начесала и уложила назад, словно та стояла против ветра, воспользовавшись большим количеством средства для укладки. У неё была широкая улыбка и ровные белые зубы за исключением одного – переднего.

– Она была найдена мёртвой в собственной квартире в доме десять по улице Берлингатан в пятницу, пятнадцатого ноября.

Ханне нервно сглотнула, ощущая, что сердце забилось быстрее.

Это всё по-настоящему.

Конечно, в своих исследованиях Ханне тоже использовала подлинные материалы. Они с профессором Шёваллем просиживали бессчётные часы, изучая материалы по убийствам в Швеции и за рубежом, но всё это касалось её лишь опосредованно. Возможно, лишь сейчас Ханне поняла, что от неё ждут реального участия, что её вклад должен повлиять на ход этого дела.

– Двадцать четыре года. Работала официанткой. Мать-одиночка. Сыну два года. Отец давно проживает в Мальмё и фигурантом расследования не является.

На стол перед Ханне легли ещё фотографии, и она наклонилась вперёд, чтобы хорошенько их рассмотреть. Обнажённая женщина лежала на полу с раскинутыми в стороны руками. Вокруг головы разлилась лужа крови, изо рта торчит что-то длинное.

– Выглядит довольно постановочно, – пробормотала Ханне. – Руки словно…

Ханне замялась, не зная, как лучше сформулировать.

– Руки прибиты к полу, – опередил её Роббан. – А изо рта у неё торчит ёршик для посуды. На этом фото видно лучше.

– Господи, – выдохнула Ханне. – В точности как убийства в Эстертуне в семидесятые.

– Именно.

Ханне взглянула на вторую фотографию. Лицо женщины крупным планом. Кровь запеклась в волосах. Лицо распухло, губы растрескались, между ними можно разглядеть верхние зубы. Рукоятка ёршика для мытья посуды торчит из уголка рта.

«Вот так выглядит смерть», – мысленно сказала себе Ханне, думая о том, что молодая женщина с фотографии, вероятно, жила самой обычной жизнью, совсем как Ханне… до недавних пор.

– Полиция Эстертуны, которая изначально занималась расследованием, запросила нашу помощь в начале декабря, – продолжал Роббан. – У них нехватка кадров и, к тому же, это дело…

Он ненадолго прервался, чтобы вынуть из коробки ещё пару папок.

– Это дело – особенное. Да, ты, очевидно, слышала о тех убийствах в семидесятые годы. Способ действия идентичный. Более того, похожее убийство произошло в 1944 году в Кларе, здесь, в Стокгольме.

Роббан пододвинул папки ближе к Ханне.

– Как его называли, Болотный Человек?

– Болотный Убийца, – поправил Роббан.

– Вы считаете, это один и тот же человек?

– Об этом рано говорить. Сначала тебе нужно войти в курс дела. Поезжай домой и там спокойно знакомься с материалами. Я собираюсь попросить одну из моих сотрудниц, Линду Буман, показать тебе все места преступлений завтра в первой половине дня. Тогда после обеда мы сможем увидеться и всё обсудим. Согласна?

Ханне неуверенно кивнула.

– Убийство этой Ханнелоры, – медленно проговорила она, не желая прямо сейчас сворачивать разговор, так как в её голове роилось слишком много вопросов, – оно произошло на одном из прежних мест преступлений в Эстертуне?

Роббан откинулся на спинку стула и сложил руки на животе. Он медленно обвёл Ханне взглядом.

– Тебе уже кто-то рассказал? – спросил он.

– Рассказал? Что?

– Ханнелора Бьёрнссон проживала в той же самой квартире, в которой в 1974 году произошло убийство Маргареты Ларссон.

20

После обеда Ханне отправилась к себе домой, в квартиру на Шеппаргатан. Развела огонь в камине, вскипятила чайник, устроилась на широком диване и принялась изучать материалы дела, вооружившись блокнотом и ручкой. В протоколах допросов она что-то подчёркивала, разглядывала фотографии и карты, внимательно прочла отчёт о вскрытии трупа, а затем аккуратным почерком внесла собственные заметки в блокнот.

В ногах у неё примостился Фрейд, пятилетний кобель лабрадора, которого Ханне получила в качестве компенсации за отсутствие ребёнка от Уве, своего мужа. Уве категорически не желал иметь детей.

Проблема с детьми, или, вернее сказать, проблема их отсутствия, вовсе не волновала Ханне. Она наслаждалась жизнью и подозревала, что маленький ребёнок, случись ему появиться на свет, станет препятствием её работе.

Ханне сознавала, что находится в гораздо более выигрышном положении, нежели её подруги, которые убивались, разрываясь между работой и детьми. Они вынуждены были таскать своих сопливых детишек из дома в садик и обратно, при этом не имея возможности всецело отдаться ни детям, ни работе. Разве возможность жить в отношениях, не обременяя себя наличием детей, – не окончательное освобождение, шанс обрести которое был у человека во все времена? Возможность исключить из уравнения семейную жизнь и вместо неё сфокусироваться на работе?

Временами, правда, у Ханне что-то свербило в сердце, когда пятничным вечером, гуляя по универмагу Эстермальмсхаллен, она обращала внимание, как делают покупки к выходным семьи с детьми. Ханне и сама не знала, что было тому виной, – то ли тоска по тому, чего она себя лишила, то ли мысль о том, как лестно ей было бы, пожелай Уве завести ребёнка от неё. Словно этот факт мог бы стать примитивным доказательством его любви.

В то же время, Ханне не могла не согласиться с мужем в том, что движущей силой в принятии решения завести ребенка скорее являются эгоизм и стремление к самореализации, чем какие-либо альтруистические побуждения. В самом деле, абсурдно, что в современном обществе до сих пор оставались люди, не сумевшие освободиться от устаревших представлений о том, что ценность женщины определяется её способностью с одинаковой периодичностью выдавливать из себя хорошеньких детишек. Если так рассудить, сама по себе семья превращалась в крайне реакционный фетиш.

Чай остыл, огонь в камине потихоньку угасал, а за окном на город опустилась тьма, чёрная и плотная, как бархат, однако Ханне этого даже не заметила. Время от времени отдельная искра огненной блохой выскакивала из очага и, попадая на решётку, умирала.

Ханне потянулась и потёрла шею одной рукой, оглядывая просторную гостиную, три из четырёх стен которой занимали высокие стеллажи, до потолка заставленные книгами. Свободную стену украшали несколько абстрактных полотен её мамы, маски древних народов мира, полученные в дар от Уве, и ещё старинные фотографии инуитов, купленные Ханне на аукционе. На полу внахлёст лежали восточные ковры, на первый взгляд, разбросанные хаотично. Однако справедливости ради стоит признать, что придание комнате требуемого богемного духа отняло у Ханне и Уве добрых полдня.

Ханне взглянула на часы: было пять минут седьмого. Три часа пролетело, а она и не заметила. Болотный Убийца и его жертвы – прибитые гвоздями к полу женщины – будто приковали Ханне к дивану. Фрейд поднял голову, заглянул ей в глаза и с надеждой понюхал воздух.

– Не сейчас, – отмахнулась она, так как никогда не кормила Фрейда раньше семи. Они так привыкли. Уве совершенно не понравилось бы, что пёс постоянно попрошайничает. Это в его глазах было почти так же катастрофично, как завести малыша.

Уве вообще очень чётко умел формулировать свои запросы и потребности. Он совершенно точно знал, как хочет жить, и не видел проблемы в том, чтобы это разъяснить. И Ханне была ему за это благодарна, ведь такой подход существенно упрощал жизнь.

Ханне опустила взгляд на стопку документов, лежавших на журнальном столике, и впервые ощутила некое подобие панической атаки. Она должна постараться ради этих женщин, и ради всех других, которые в будущем могли стать жертвами Болотного Убийцы. Комиссар Роберт Хольм, по-видимому, имел завышенные или даже нереалистичные ожидания в отношении будущих результатов работы Ханне. Но профилирование – не точная наука. Это квалифицированные предположения, основанные на ограниченном статистическом материале, которые никогда не заменят старой доброй полицейской работы. Ханне могла лишь изо всех сил стараться – и она, естественно, собиралась сделать всё от неё зависящее – однако существовали пределы её возможностей.

Она ведь всё-таки не была волшебницей.

Ханне отложила бумаги в сторону, подошла к одному из стеллажей и протянула руку за томиком мемуаров Хальворсена, в которых речь шла о его бегстве в Гренландию в начале века. Ещё она взяла сборник рассказов об инуитах, который подарил ей папа в начале её университетской учёбы. Этот сборник когда-то принадлежал её деду с отцовской стороны, легендарному путешественнику Карлу Ивару Лагерлинд-Шёну. Ханне погрузилась в чтение историй об инуитах, об арктическом мраке и ветрах – преданий, которые передавали из поколения в поколение эти живущие в стране вечного холода люди.[19]19
  Юхан Хальворсен (1864–1935) – норвежский скрипач, композитор и дирижёр.


[Закрыть]

Уве пришёл домой через час. Она встретила его в прихожей, подарила ему мимолётный поцелуй и смахнула рукой снежинки с его пальто.

Его каштановые волосы, в которых уже виднелась седина, были влажными и немного вились у висков. Щетина щекотала ей подбородок.

– Как прошёл день? – поинтересовалась она, в поисках тепла прислонившись к радиатору. В их красивом, но продуваемом сквозняками жилище всегда наблюдался недостаток тепла.

– Как я того заслуживаю, полагаю.

Голос Уве был весел, но в выражении его лица читалась жёсткость, слишком хорошо знакомая Ханне.

– Ты разговаривал с отцом.

Это была констатация факта, а не вопрос.

Спрашивать не было нужды. Такое каменное выражение лица всегда появлялось у Уве после разговоров с папой. Именно отцу Уве был обязан тем, что три вечера в неделю проводил лёжа на диване в приёмной на станции Уденплан, у своего нового терапевта.[20]20
  Станция метро в Стокгольме.


[Закрыть]

– Это так заметно?

Уве опустился на скамеечку рядом с полкой для обуви и принялся расшнуровывать ботинки, оставляя на паркете лужицы серо-коричневой слякоти.

– Ты же знаешь, я вижу невидимое.

– Все женщины видят невидимое, я это давно понял.

Он поднялся, приблизился к Ханне и заключил её в свои крепкие объятия.

– Не хочу сейчас об этом говорить, – прошептал он у неё над ухом. – Лучше расскажи, как у тебя всё прошло.

– Хорошо, – согласилась она и поведала Уве о знакомстве с Роббаном и о том, что она успела прочесть о Болотном Убийце, который распинал женщин на полу, а затем насиловал.

Когда Ханне закончила свой рассказ, Уве ещё несколько секунд молчал, а потом взял её за плечи, отодвинул от себя и поглядел на неё. На его лице застыло отвращение.

– Боже мой. Ты точно уверена, что хочешь в это ввязаться?

– Абсолютно. Я хочу помочь. Я должна это сделать.

– Как ты всё успеешь?

Ханне улыбнулась и потянула Уве за собой в кухню, где усадила на стул.

– Я справлюсь. Лекции и руководство дипломными проектами в университете занимают у меня не больше трёх дней в неделю. У меня остаётся масса свободного времени.

Уве хмыкнул.

– Вина? – спросила Ханне.

– Сама как думаешь? – улыбнулся он.

– Думаю, что одним бокалом здесь не обойтись.

Ханне откупорила бутылку бордо и наполнила бокалы. Потом устроилась напротив мужа и заглянула ему в глаза.

– Я хотела бы услышать твоё профессиональное мнение об этом преступнике, – медленно проговорила она, поворачивая бокал вокруг своей оси, так что тёмная жидкость внутри закручивалась воронкой.

– Я психиатр. Я ничего не понимаю в профилировании и расследовании убийств.

– Перестань. На работе ты сталкиваешься с массой травмированных людей. Если насильник и убийца распинает свою жертву на полу, а затем засовывает ей в глотку ёршик для мытья посуды, что ты об этом скажешь?

– Я ничего не знаю об этом деле.

Ханне притворно вздохнула и пригубила вино.

– Мне это известно. Я просто интересуюсь, какие спонтанные ассоциации у тебя возникли по этому поводу.

Уве сделал большой глоток вина и потрепал по холке Фрейда, который стоял рядом и явно считал, что к вину следовало подать кусочек сыру.

– Хм, – промычал Уве, почёсывая щетину на подбородке правой рукой. – Ну, разве что, самые очевидные.

– Какие же?

– Религиозные. Это ведь своего рода распятие, с той лишь разницей, что происходит на полу. Но тем не менее. А распятие – это наказание за грехи. Хотя, конечно, можно рассматривать акт прибивания гвоздями к полу и под другим углом… Как способ предотвратить побег. Он прибивал их к полу, когда женщины ещё были живы?

– Да, к сожалению.

– В таком случае, он мог придумать это, чтобы удержать их. И в буквальном смысле и, возможно, в переносном. И ещё эта деталь с ёршиком для посуды. Возможно, он желал унизить их, а может быть, просто таким образом заставлял их замолчать.

Ханне наклонилась вперёд и взяла Уве за руку. Рука оказалась холодной. Она улыбнулась, и принялась растирать её своими ладонями.

– Вот видишь, сколько у тебя хороших идей! – воскликнула она, придвигаясь ещё ближе – так, что смогла поместить его руку между своих грудей.

Однако Уве, очевидно, утративший всякий интерес к Болотному Убийце, убрал свою руку и вместо этого взял за руку Ханне.

– Уже устал? – с досадой в голосе проговорила Ханне, когда он потянул её за собой в спальню. В тот миг она была счастлива, по-настоящему счастлива.

Всё в этом мгновении было идеально: искра вожделения в его глазах, его прозорливые размышления о способе действия, характерном для Болотного Убийцы, эти чертовски сексуальные завитки его влажных волос.

Ханне была счастлива, поскольку в тот момент ощущала, что обладает всем, чего когда-либо могла желать, и не могла допустить и мысли о том, что может всего этого лишиться.

Что тьма может дотянуться и до неё.

Когда они добрались до двери спальни, Уве притянул её к себе, поцеловал и проник рукой ей под юбку. Ханне, прислонившись к дверному косяку, позволила ему провести разведку, а затем сползла по стене, опустившись на корточки. Когда её лицо оказалось на уровне его руки, Ханне поцеловала её. Взяла в рот его большой палец и слегка прикусила. Потом их взгляды встретились, и Ханне улеглась на один из восточных ковров, которые всегда придутся кстати, если кому-то внезапно взбредёт в голову заняться сексом на полу.

– Иди сюда! – требовательно произнесла она, стаскивая трусики. – Помоги мне забыть о Болотном Убийце.