Текст книги "Охота на тень"

41

– Бедняга, – пробормотал Манфред, сидя за рулём по дороге обратно в Стокгольм.

Малин не ответила. Как и все полицейские, она повидала много зла. Разумеется, Бьёрн был фигурой трагической. Но он не был более несчастен, чем множество других людей, с которыми Малин сталкивалась по работе. У него, по крайней мере, было жильё, и у него были родные, даже несмотря на то, что он принял решение не поддерживать с ними связь.

Малин снова подумала о своей маме, и в груди у неё засвербило. А потом Малин вдруг озарило – ведь Бритт-Мари была совсем как она! Она не росла вместе со своими биологическими родителями.

Манфред выехал на шоссе и утопил педаль газа до предела.

Малин прижало к прохладной коже сиденья.

– Я был не совсем искренен, когда сказал, что установить причину смерти вряд ли удастся, – заметил он.

Малин взглянула на шефа.

– И что это значит?

Манфред кивнул и перестроился в левый ряд, чтобы обогнать фуру.

– Я вчера общался с судебным медиком. Отчёт ещё не готов, однако на костях черепа она обнаружила переломы, которые свидетельствуют о тупых травмах головы. Она считает, преступник много раз ударил Бритт-Мари головой о какую-то твёрдую поверхность…

– Именно так Болотный Убийца поступал с прочими своими жертвами, – вклинилась Малин.

– Кончай с этим.

– Прости. Но ты так медленно говоришь.

Манфред демонстративно вздохнул.

– Как бы там ни было, – продолжил он, – гиоидная кость тоже сломана.

– По-шведски, если можно.

– Подъязычная кость, что указывает…

– На то… – начала было Малин, но быстро опомнилась.

– На то, что Бритт-Мари могла быть задушена, верно, – продолжал Манфред. – Но подъязычная кость довольно хрупка. Она могла сломаться и самостоятельно. Так что это ничего не доказывает. Но вне зависимости от судьбы этой кости, есть твёрдые доказательства того, что смерть Бритт-Мари наступила вследствие нанесения ей несовместимых с жизнью увечий. Она не просто свалилась в этот котлован, ударилась головой да так и осталась там лежать. Кто-то убил её. И этот кто-то закопал тело в толще щебня, который засыпали в котлован перед заливкой бетонной подушки.

Малин глядела на освещённые утренним солнцем поля, тянувшиеся по сторонам дороги до самого горизонта. Этот холмистый зелёный пейзаж снова заставил Малин мысленно вернуться в Ормберг, и всё её существо затопила жгучая тоска.

– А сейчас станет по-настоящему интересно, – заявил Манфред. – Потому что последняя запись в ежедневнике Бритт-Мари, очевидно, о женщине, которая позвонила и сообщила ей, что заметила подозрительного человека в Берлинпаркен. Та женщина позже показала, что Бритт-Мари обещала ей зайти тем же вечером, если успеет. Мы не можем быть уверены, потому что уже не сможем раздобыть сведения о телефонных переговорах, но это вполне могло произойти именно в день убийства Бритт-Мари.

– Она нашла его, – произнесла Малин, кивая. – Она точно была одержима этим делом, и в конце концов нашла его. И заплатила за это собственной жизнью. Наверное, лучше будет, если я позвоню её сыну и проинформирую его. Мне кажется, нам и с ним тоже нужно встретиться.

Когда Малин с Манфредом вернулись из Эстертуны, Лодде сидел, склонившись, за своим столом, а в руках у него были маникюрные ножницы.

Малин не сразу сообразила, что он подстригал ногти на ногах, и волна дурноты немедленно подступила к её горлу.

– Здорово, – протянул он, тайком запихивая ножницы в ящик стола.

– Привет, – ответила Малин, не в силах оторвать взгляда от обрезков ногтей в форме полумесяца, которые остались лежать на полу. Она чуть было не поинтересовалась, не станет ли Лодде возражать, если она сменит тампон у него в кабинете, ибо в вопросах отправления личной гигиены Лодде, очевидно, придерживался широких взглядов.

Малин никак не могла его раскусить.

С одной стороны, Лодде был отвратителен. Но, в то же время, он умело включал шарм, когда ему это было нужно. В эпоху своего великодержавия он слыл настоящим казановой, да Малин и собственными глазами видела, как Лодде до такой степени кружил головы свидетельницам, что те теряли дар речи. Ходили слухи, что у Лодде была кратковременная связь с женщиной, с которой он познакомился прошлым летом в ходе расследования убийства молодых людей в Стувшере.

Но это, конечно, могло оказаться очередной уткой, как и многие другие вещи, о которых болтают люди.

Малин ещё раз взглянула на обрезки ногтей, и для себя решила, что все эти слухи – полная чушь.

В следующее мгновение за её спиной возник Манфред.

– Готов? – спросил он.

– Идем, – отозвался Лодде, искоса взглянув на свои пальцы, торчавшие из сандалий. Потом он встал, прихватил со стола папку с бумагами и вышел в коридор.

Будил Грен приняла их в служебном кабинете, окнами обращённом к парку. Вечернее солнце широкими мазками золотило стену напротив рабочего стола. За окном лёгкий ветерок шуршал в кронах деревьев.

Будил шёл шестой десяток, и свои блестящие чёрные волосы она предпочитала оформлять в сдержанную стрижку «паж». На лице Будил отсутствовала косметика, отчего оно выглядело практически девичьим, взгляд её был мягким, но Малин сознавала, что впечатление обманчиво.

– Садитесь, – коротко бросила она, кивнув на стулья напротив своего стола.

Они послушно уселись.

– Я всё прочла, – произнесла она, водружая на переносицу очки, а затем потянулась за стопкой бумаг и своим блокнотом.

– Это какая-то дьявольщина, – заговорил Лодде. – Зимой 1944 года на Норра Смедьегатан в Кларе была обнаружена изнасилованная и убитая женщина. Преступник…

– Я всё прочла, – повторила Будил, громко стукнув ручкой по столу. Потом она опустила подбородок и стала разглядывать их сквозь стёкла своих очков.

– Расскажите об обнаруженных в Эстертуне останках, – велела она.

Лодде кивнул и закинул одну ногу, облачённую в синтетическую штанину, на другую.

– Останки опознаны как принадлежащие Бритт-Мари Удин. Дочери той самой полицейской сестры, которая обнаружила в Кларе первую жертву Болотного Убийцы. Судебный эксперт констатировал, что её смерть наступила в результате нанесения тяжких повреждений в области головы, а также, возможно, удушения. После этого её тело было спрятано на строительной площадке.

– И вы видите во всём этом взаимосвязь?

– Да, – подтвердил Манфред. – Только не понимаем, в чём она заключается.

– В противном случае мы с вами здесь не сидели бы, – сухо ответила она. – Что у нас с техническими уликами?

Манфред откашлялся.

– С сороковых годов – ничего. То, что было обнаружено в семидесятых – уничтожено, что весьма удручает, так как в тот период следствием были изъяты образцы крови и спермы. Однако образцы крови были проанализированы, и выяснилось, что группа крови преступника – третья положительная.

– А в восьмидесятых?

– Обнаружили волокна ткани. Ничего выдающегося. В основном – шерсть, если я правильно помню. Однако зима была в самом разгаре, так что на каждом первом в то время мог быть шерстяной свитер. К сожалению, на отмычке с последнего места преступления также не обнаружили никаких следов.

Малин принялась размышлять об инструменте, которым пользуются медвежатники, чтобы помочь тем людям, кто случайно захлопнул дверь и оказался снаружи своего жилища. К сожалению, у этого инструмента была ещё и иная сфера применения.

– Почему же он оставил инструмент в квартире? – удивилась Будил, выгнув бровь дугой.

– Туда подоспела Ханне Лагерлинд-Шён, постучала в дверь и вошла. Убийца бежал через окно. Вероятно, у него просто не хватило времени забрать отмычку.

– Наверняка так оно и было, – согласилась Будил. – Ещё что-то есть?

– В восемьдесят шестом под ногтями Линды Буман были обнаружены частицы крови.

Бровь Будил взлетела вверх.

– Так у нас есть кровь?

– Да. Но тогда ещё не делали анализ ДНК, и всё, что смогли определить, – это группу крови. Третья положительная, как и в семьдесят четвёртом. А десять лет назад по поручению группы расследования нераскрытых преступлений материал из восьмидесятых был подвергнут новому анализу, но выделить ДНК-профиль не удалось.

– Но технологии не стоят на месте, – сказала Будил.

– Конечно нет, – согласно кивнул Манфред. – Мы попросили криминалистов ещё раз взглянуть на образец. Они считают, перспективы есть.

– Отлично, – резюмировала Будил. – Какие имеются предложения?

– Мы собираемся переговорить со следователями, которые вели дело в восьмидесятых, – отозвался Манфред.

– Сосредоточьтесь на убийствах, которые были совершены тогда, – велела Будил. – Я считаю нецелесообразным тратить время на преступления с истёкшим сроком давности, даже если их совершил один и тот же человек.

– Разумеется, – заверил Манфред. – Мы уже обсудили это с прокурором.

На коленях Малин завибрировал телефон, и она покосилась на дисплей.

Андреас.

Она тут же вообразила, что с Отто что-то случилось. Малин вспомнила опрокинутый телевизор и здоровую шишку, которая до сих пор украшала гладкий детский лобик.

– Прошу прощения, – сказала она.

– Ответь, – бросила Будил, протягивая руку за стаканом воды.

Малин не имела ни малейшего желания разговаривать с Андреасом в присутствии Будил, но игнорировать её любезное разрешение она тоже не могла. Она не осмелилась бы его проигнорировать. А потому Малин взяла трубку, поднесла к уху и отвернула голову в сторону.

– Мы тебе не помешаем? – сухо спросила Будил в тот же миг, когда Малин ответила на вызов. Малин сразу поняла, что совершила ошибку.

– Да? – шепнула она.

– Отто заболел, – сказал Андреас.

– Заболел?

– У него жар. Тридцать девять градусов. Что мне делать?

– Ты давал ему Альведон?

– Нет. Хорошо, сейчас дам. И ещё кое-что, не забудь, у меня сегодня вечером матч.

– Прости, я сейчас на совещании с…

– Матч в Уппсале, так что ты должна быть дома не позже…

– Мне нужно заканчивать. Я перезвоню.

– Но…

Малин сбросила вызов и повернулась обратно к Будил. Её гладкое лицо было словно высечено из камня и не выражало никаких эмоций, но ручка выбивала по столу нетерпеливую дробь.

– Мне казалось, твой муж сейчас в декретном отпуске, – проговорила Будил.

– Прошу прощения. Мой сын заболел, и…

Голос Малин дрогнул.

Будил неторопливо сняла очки и положила рядом со своим стаканом. Потом она сцепила руки в замок, подалась вперёд и впилась взглядом в Малин. Девичье выражение лица словно ветром сдуло. Выражение лица Будил стало жёстким и неприступным, а один уголок рта немного приоткрылся, словно для того, чтобы выпустить наружу её неприкрытое недовольство.

– Малин Брундин, не так ли?

Малин кивнула.

– Позволь мне прояснить для тебя одну вещь, Малин. Если ты хочешь работать здесь, в моём отделе, тебе придётся заново расставить приоритеты. В этом здании есть множество вакансий для компетентных следователей. Тебе стоит их рассмотреть, если тебе сложно совмещать заботу о семье с работой.

С кончика языка Малин готовы были сорваться тысячи ответов, слова только и ждали, что их выпустят на волю. Всё, что нужно было для этого сделать, – это глубокий вдох. Но Малин молчала, словно онемев, потому что глаза Будил горели недобрым огнём.

– Это всё, – отрезала Будил, и взмахом руки обозначила, что все могут быть свободны.

42

Когда Малин вернулась домой, Андреас стоял в прихожей, держа в одной руке спортивную сумку, а в другой – клюшку для хоккея с мячом.

– Нужно бежать, – сказал он.

– Как дела у Отто?

– Спит, – ответил Андреас, перекинул сумку через плечо и открыл дверь.

– Ты дал ему Альведон?

– Не успел.

Малин чувствовала себя слишком разбитой после общения с Будил, чтобы выяснять, как могло получиться, что Андреас не успел дать ребёнку лекарство, если у него было для этого как минимум сорок минут.

– Будил взбесилась из-за того, что ты позвонил мне посреди совещания, – сказала она вместо этого.

– Будил – тупая пизда. Наплюй.

Он наклонился, чтобы поцеловать Малин, но та отвернулась.

– Пожалуйста, не надо…

Андреас сокрушённо вздохнул.

– Но это же правда. Она самая настоящая тупая пизда, и это всем известно. Послушай, мы поговорим об этом, когда я вернусь. Я тебя люблю, маленькая пу…

– Pussy?

Андреас расхохотался.

– Ты моя любимая пусечка-лапусечка.

Малин не смогла удержаться от улыбки.

– Удачи! Обещай выбить из них всё дерьмо!

Андреас послал жене воздушный поцелуй и растворился в летних сумерках. Малин услышала, как захлопывается дверь подъезда, а чуть погодя заводится машина.

А потом наступила тишина.

Она дала сыну Альведон. Потом прибрала за мужем, который сидел в декретном отпуске. Убрала сыр в холодильник, вытерла пятна с мойки, закинула в машинку потную спортивную одежду и трусы. Закончив с этим, Малин приоткрыла балконную дверь, чтобы немного проветрить, легла в кровать и принялась размышлять, что же такого натворила, чтобы навлечь на себя гнев Будил.

«Нужно сосредоточиться», – сказала себе Малин. «Нельзя себя накручивать каждый раз, как Отто засопливится. Главное – нельзя позволить личной жизни взять верх над карьерой. Да, действительно, нужно работать усерднее и действовать более профессионально».

На следующее утро Малин вместе с Манфредом поехали в Эстертуну, чтобы встретиться со Свеном Фагербергом и Робертом Хольмом – вышедшими в отставку комиссарами, которые руководили расследованием убийств в семидесятых-восьмидесятых годах соответственно.

Логично было бы назначить встречу в участке, но Фагербергу уже стукнуло девяносто, и он просил, по возможности, принять их у себя дома.

Когда Малин позвонила в дверь, ей открыл человек на вид не старше семидесяти пяти. Седые волосы его были похожи на щётку, клетчатая рубашка с коротким рукавом обтягивала выпуклый живот, а круглые щеки пылали нездоровым румянцем. Длинный шрам пересекал его лицо от уголка глаза до уголка рта.

– Роббан, – представился он, широко улыбнулся и протянул руку. – Свену сложновато передвигаться, поэтому он меня делегировал навстречу вам.

Малин и Манфред последовали за Роббаном в маленькую тёмную гостиную. Там пахло табаком и затхлостью. Все лампы были потушены, и Малин скорее ощутила, чем увидела, что на цветастом диване сидел худой человек.

– Здравствуйте, – сказала она. – Можно включить свет?

– Нет, – отчётливо произнес голос с дивана. – Вам известно, сколько нынче дерут за электричество?

Малин подошла к Фагербергу и протянула руку для приветствия.

– Инспектор Малин Брундин, следователь по уголовным делам.

Фагерберг коротко кивнул, не приняв протянутую руку.

Когда глаза Малин освоились в полумраке, она смогла получше разглядеть Фагерберга. На нём были белая рубашка и серый костюм, словно он собирался куда-то идти. Под слишком просторным пиджаком он был похож на скелет, обтянутый тонкой кожей. За крупным ухом прятался слуховой аппарат, с тыльной стороны ладоней бугрились толстые синие вены, которые, словно угри, змеились под его пергаментной кожей. Кожа на шее обвисла тяжёлыми складками, а длинные загнутые вверх папилломы росли прямо из его ноздрей. Это зрелище Малин мысленно сравнила с сорняками, которые тянулись к солнцу на неухоженной клумбе возле дома.

Однако взгляд Фагерберга сохранил остроту. Он неотступно следил за Малин, пока та, пройдя по комнате, не опустилась в одно из кресел.

– Как у вас тут мило, – сказала она, скользя взглядом по разложенным повсюду подушкам и расставленным на полке чёрно-белым фотографиям.

– Я стараюсь, – ответил он в то же время, как Роббан сел с ним рядом на диван, а Манфред тяжко опустился в кресло.

У Фагерберга с Роббаном в стаканах был напиток соломенного цвета, а посреди стола стояла початая бутылка виски. Возле неё лежали несколько книг. Верхней в стопке была, насколько Малин могла разглядеть, монография легендарного криминалиста и полицейского Отто Венделя «Мёртвые должны заговорить».

– Да, мы тут вспоминали былое, – сказал Роббан, кивком указывая на бутылку и книги. – В восьмидесятых мы пересекались в связи с убийствами. А в девяностых мы состояли в одном охотничьем клубе.

– Мир тесен, – констатировал Манфред.

– Хотите чего-нибудь? – спросил Фагерберг, накрыв одной костлявой рукой другую. Кофе, может быть?

– Нет-нет, – не беспокойтесь, – ответил Манфред. – Пейте виски, вы это заслужили.

– Значит, вы обнаружили инспектора Удин, – пробормотал Фагерберг.

– Да, – отозвалась Малин, вспоминая фотографию молодой женщины, которая лежала в папке на столе. Развевающиеся на ветру тёмные волнистые волосы, широкую улыбку и взгляд, исполненный веры в будущее.

Фагерберг потянул из кармана пачку сигарет и зажигалку.

– Не будете возражать, если я закурю?

– Нет конечно, – заверил Манфред, с вожделением глядя на пачку в руках Фагерберга.

– Должен сказать, меня эта новость повергла в шок, – хрипло произнес Фагерберг, прикуривая сигарету. Когда он втянул в себя дым, пылающее око моргнуло во мраке, а Фагерберг разразился лающим кашлем.

Малин поняла, что Фагерберга подвёл голос, но не была уверена почему – был ли он так сильно расстроен произошедшим с Бритт-Мари, или тому виной был табачный дым, или попросту всё объяснялось его почтенным возрастом.

– Я не перестаю удивляться, что люди творят друг с другом, – подал голос Роббан, опустошив свой стакан. – Когда мы потеряли Линду…

Он замялся, но заговорил снова.

– Да, я тогда всерьёз задумался об увольнении. Тогда я впервые потерял одного из своих парней.

– Одного из своих, – поправил он сам себя, с улыбкой встретившись взглядом с Малин. – Я ведь чувствовал, будто это была моя вина. Моя карьера неуклонно шла в гору. Я пришёл в Госкомиссию, когда мне не было ещё и тридцати. Стал самым молодым из когда-либо назначенных комиссаров, представляете? Всё складывалось несказанно удачно для меня. А потом случилось это. Но тогда я был уверен, что мы его возьмём. Потому что никто не может остаться безнаказанным, убив полицейского, так ведь? Только потом расследование убийства Пальме стало требовать все больше ресурсов, а наше дело так и осталось «висяком».

– С Бритт-Мари всё было иначе, – вставил Фагерберг. – Никто всерьёз не верил в то, что она могла стать жертвой нападения. Она ведь написала письма – и мне, и своему мужу, – в которых выразила намерение уехать. И по правде говоря, я не был удивлён, потому что она не годилась для этой службы.

Фагерберг стряхнул пепел в пустую чашку из-под кофе.

– Что конкретно вы имеете в виду, говоря, что Бритт-Мари не годилась для этой службы? – поинтересовалась Малин.

Фагерберг явно смутился, рот на его бугристом лице вытянулся в тонкую линию. Он сделал глубокую затяжку и, казалось, задумался.

– С тех пор прошло много лет. А тогда система была не готова.

– Не была готова к чему? – упрямо спросила Малин, явно не собираясь менять тему.

Фагерберг заколебался, но всё же решил идти до конца.

– Ко всем полицейским женского пола. Система была не готова, общество было не готово. Сейчас всё иначе. Сейчас, если кто хочет служить в полиции, будет только плюсом, если он баба, педик или мигрант.

Манфред незаметно поднял ладонь, и Малин пришлось проглотить едкий комментарий, уже готовый слететь с кончика языка.

– Как я уже упоминал в нашем телефонном разговоре, мы подозреваем, что Бритт-Мари могла вести… частное расследование, – сказал Манфред.

– Да, она всё никак не унималась по поводу этой своей теории – что преступник проникает к жертвам по крыше, – пробормотал Фагерберг. – Только это был полный вздор. Вы действительно считаете, что её убил Болотный Убийца?

– Действительно, – ответила Малин. – Судебный эксперт обнаружила в задней части черепа переломы, характерные для ударов тупым предметом. К примеру, если бы её головой били о землю, эффект был бы тот же. Точно как и у прочих убитых.

Однако Фагерберг словно пропустил её комментарий мимо ушей. Он всё ещё глядел на Манфреда.

– Вы действительно считаете, что это был Болотный Убийца? – повторил он свой вопрос.

Манфред переглянулся с Малин.

– Я тоже придерживаюсь этой версии, – ответил Манфред.

– Странно, – произнёс Фагерберг и притушил окурок в пустой чашке. – Тогда это такой же серийный убийца, как в Штатах. Сейчас всё зло – оттуда.

Манфред закашлялся.

– То, что биологическая мать Бритт-Мари обнаружила первую жертву…

– Однозначно было чистой случайностью, – оборвал его Фагерберг. – Для следствия этот факт не имел никакой практической ценности. Однако для Бритт-Мари, очевидно, он имел большое значение. Потому она и стала одержима этим делом.

– Вероятно, – сказал Манфред, помолчал немного, и снова заговорил:

– За эти годы вы, наверное, многое успели передумать. Может быть, хотите с нами чем-нибудь поделиться? Чем-то, что не фигурировало в материалах дела?

В комнате стало тихо. За окном светило солнце, и маленькое плодовое деревце тянуло к нему свои ветви. Позади деревца Малин разглядела высокую живую изгородь. Лучезарный летний день снаружи усиливал тягостное впечатление от пребывания в погребе.

– Я уже говорил, и снова повторяю, – скрипучим голосом проговорил Фагерберг. – Я считаю, что убийца хотел наказать беспутных женщин. Они ведь любили ходить по клубам и развлекаться, эти дамочки. Очевидно, они порой приводили кавалеров к себе домой. Возможно, преступник был завсегдатаем подобных увеселительных заведений. Или он был религиозен. Вы проверяли церковные общины Эстертуны?

– Спасибо, – сказала Малин. – Мы об этом подумаем. А что, кстати, случилось с одеждой? Ведь на некоторых предметах одежды жертв в семьдесят четвёртом году были обнаружены следы спермы. Но эти улики не сохранились.

Фагерберг состроил гримасу.

– Если бы вы только знали, сколько всякого дерьма мы каждый год выбрасывали.

– Так вы выбросили одежду?

– Я? – фыркнул Фагерберг. – Маловероятно. Но в какой-то момент один из поборников чистоты и порядка решил подвергнуть архивы чистке и избавился от материалов.

Роббан провёл рукой по густому ёжику седых волос.

– Мне кое-что не даёт покоя. Насчёт временных рамок. Почему именно сороковые, семидесятые и восьмидесятые? Чем убийца занимался в промежутках? Между преступлениями проходили годы, даже десятилетия.

– Если это один и тот же человек, – сказала Малин. – Мы более склоняемся к версии о том, что в сороковых действовал другой преступник.

– Вы говорите «человек», – вздохнул Фагерберг, растягивая свой тонкогубый рот в косой усмешке. – Неужели нельзя уже определиться с тем, что это мужчина? Потому что, насколько мне известно, у женщин не бывает эякуляции и они не могут оставить на месте преступления следы спермы.

Он скрестил руки на груди.

– Но это вопрос времени. Учёные скоро смогут разрешить и его, – добавил он. – Теперь ведь можно и пол самостоятельно выбирать.

Манфред предпочёл проигнорировать комментарий Фагерберга, сочтя за лучшее ответить на вопрос Роббана.

– Убийца мог жить в другом месте или отбывать срок в тюрьме. Или, может быть, он лечился в психиатрической клинике. Мы, конечно, всё это проверим.

– Что ещё вы планируете предпринять? – сухо спросил Фагерберг.

– Мы стараемся распутать каждую ниточку, которая попадает к нам в руки, – ответил Манфред. После обеда, к примеру, мы встречаемся с Ханне Лагерлинд-Шён, профайлером, которая работала над этим делом в восьмидесятых.

Роббан кивнул.

– Ханне. Что с ней случилось, кстати? Я слышал, она не работает из-за Альцгеймера.

– У неё деменция, – ответил Манфред. Она практически утратила способность запоминать то, что происходит в данный момент, но вспомнить то, что происходило в восьмидесятых, для неё не представляет сложности.

Роббан снова кивнул, и взгляд его оживился.

– Она была чертовски стильной, – сказал он. Красотка, только жалила беспощадно, как пчела. Длинные рыжие волосы. Выдающаяся…

Он сложил обе ладони чашечками и приложил к груди.

Фагерберг глухо засмеялся.

– Настоящая пин-ап модель?

– Да на них можно было запрыгнуть и сесть, – не унимался Роббан. – До чего же приятно было на неё смотреть. Но она была замужем. Кстати, она до сих пор замужем?

Малин видела, что Манфреду становится сложно сохранять самообладание. Он сложил свои большие руки на коленях и, прежде чем ответить, на несколько секунд опустил глаза в пол.

– Нет, они развелись несколько лет назад, и она встретила другого мужчину. Полицейского. Но к сожалению, через пару лет тот умер. Так что сейчас она живёт в маленькой деревушке в Сёрмланде. Но сегодня днем она приезжает в Стокгольм, в Софиахеммет, на какое-то обследование, так что нам нужно постараться встретиться с ней до того.[30]30
  Частная больница в Стокгольме, на острове Юргорден, связана с университетским колледжем Софиахеммет. Построена в 1889 году. Связь с королевской семьёй восходит к 1884 году, когда в университете ещё продолжалось обучение медсестёр, спонсируемое королевой Софией.


[Закрыть]

– Не передавайте ей привет от меня, – сказал Роббан, заговорщицки подмигивая. – Мне кажется, ей было сложно принять тот факт, что о полицейской работе я знал больше её, и что парнями руководил тоже я.