Текст книги "Охота на тень"

55

Уже начинало смеркаться, когда Малин припарковалась возле таунхауса у озера Тунашён. Глина на подъездной дороге застыла на холоде. Ветер гнал опавшую листву с газона к тщательно ухоженной туевой изгороди. Несколько отдельных капель дождя упали на щеку Малин, пока она звонила в дверь.

Звук был высокий и режущий, он навеял Малин мысль о дверном звонке, который установила у себя дома её мама, когда начала терять слух.

Ничего не происходило.

Малин позвонила ещё раз, но ответом ей была тишина. Она полезла в карман, извлекла мобильник и набрала номер Эрика Удина.

Звонок был переадресован на голосовую почту.

Малин записала короткое сообщение и положила трубку.

Потом она осторожно толкнула дверь. Та распахнулась без всякого усилия, и Малин сделала несколько шагов внутрь, а потом закрыла за собой дверь.

– Эрик? – прокричала она. – Это Малин Брундин из полиции.

Из кухни доносилось тиканье стенных часов и глухое бормотание холодильника.

– Эрик, ты здесь?

Она вошла в кухню.

Погружённое в сумрак помещение выглядело точно таким, каким она его запомнила: потёртая мебель и тяжёлый стол тёмного дерева. Кружевная скатерть и сахарница из прессованного хрусталя. Мойка сверкала чистотой, а в воздухе витал тонкий аромат кофе.

Малин отправилась в гостиную, где обстановка также была чистой, опрятной и потрясающе старомодной. На диванах теснились вышитые подушки и несколько пледов, а на книжной полке стояли книги и фотоальбом.

– Эрик! – прокричала она в очередной раз, и пошла дальше, в маленькую спальню, которая располагалась за стеной.

Там стояла высокая кровать, застеленная цветочным покрывалом и украшенная подушками в тон. На небольшом прикроватном столике стояли пузырьки с лекарствами. Сложенные ходунки стояли прислонёнными к стене.

«Должно быть, это бывшая комната Май», – догадалась Малин, и поёжилась – ведь с тех пор, как она умерла, прошли годы.

«Почему Эрик не избавился от её вещей? И где спит он сам?»

И тут Малин вспомнила о дверце в прихожей. Может быть, там и была его комната?

Она вернулась в прихожую и открыла дверцу. За ней оказалась лестница, ведущая в подвал.

– Эрик! Ты дома?

Шаг за шагом Малин спускалась всё глубже в темноту, потом нащупала выключатель и нажала на него.

Подвал оказался жилым. На полу лежал линолеум, а стены были выкрашены в голубой цвет. Одну из стен украшали две картины, на обеих были изображены шхеры. В углу маленькой прихожей Малин заметила открытую дверь. За ней оказался чулан. На полу там повсюду были разложены какие-то бумаги, а сложенные картонные коробки были собраны в стопку у стены.

Малин пошла в другую сторону и, остановившись перед очередной дверью, постучала.

– Ты здесь? Ау!

Никто не ответил, и Малин вошла.

Комната была погружена во тьму.

Малин протянула руку к выключателю и щёлкнула.

Кровать, гардероб и письменный стол с компьютером. Груды документов на полу. Взгляд Малин упал на стену над письменным столом, и она подошла ближе.

– Shit, – прошептала она.[34]34
  Дерьмо.


[Закрыть]

* * *

Манфред ехал по шоссе, увеличивая скорость. Он включил дворники и потянулся за бутылкой воды.

– Что-то во всём этом не сходится, – заговорил Лодде. – Согласно нашим сведениям, когда в восьмидесятых пошла вторая волна убийств, этот Ларс жил в Даларне.

– ДНК не лжёт.

– В 1974-м, когда было совершено нападение на первую женщину в Эстертуне, ему было всего семнадцать, – продолжал Лодде странно приглушённым голосом. – Как, чёрт побери, он ухитрился спланировать и осуществить преступление?

– Его кровь была под ногтями Линды Буман.

Лодде фыркнул.

– Может быть, это какой-нибудь родственник. Разве не так она сказала, этот специалист по ДНК, что это может быть родственник мужского пола?

Манфред глядел на блестевшую под дождём чёрную ленту дороги, ведущую в город. Уже стемнело, и над полями клубился густой туман.

– Это мог быть только он. Его отец мёртв, а братьев или детей у него нет.

– Всё равно я считаю, мы что-то упустили, – упрямо сказал Лодде, достал мобильный и взглянул на часы.

– Когда помер его папашка? – спросил Лодде внезапно.

– В восемьдесят втором. А что? – спросил Манфред, отпивая глоток воды.

– Хмм, – промычал Лодде, выудил из кармана зубочистку и принялся методично ковырять в зубах.

– А мы уверены в том, что он настоящий отец Ларса?

– Что ты имеешь в виду?

– Дома у старухи я обратил внимание на свадебное фото. Я понял, что на фото – она. А на руках у неё маленький мальчик.

В машине стало тихо.

– Дьявольщина, – пробормотал Манфред. – Ты же не думаешь, что…

– Я думаю, нам нужно встретиться с ней ещё раз.

Манфред взглянул на часы.

– Сейчас?

– Мы быстро обернёмся.

Манфред глубоко вздохнул.

– Хорошо, – сказал он, вглядываясь в темноту в поисках следующего съезда.

Улла Санделл открыла дверь в ту же секунду, как Манфред прижал палец к дверному звонку, точно так же, как менее часа назад, когда они побывали здесь впервые. Она сменила застиранный халат на платье с цветочным узором, а сверху накинула коричневую кофту, которая выглядела не по размеру большой. Манфред догадался, что кофта принадлежала сыну.

– Да?

– Простите за беспокойство, фру Санделл, – сказал Лодде с широкой улыбкой. – Мы хотели бы задать вам ещё несколько вопросов.

Она явно засомневалась, но всё же посторонилась и впустила их в тёмную прихожую.

– Ларс – хороший мальчик, – повторила она. – Я всё ещё не понимаю, о чём вы собираетесь с ним говорить.

И она, покачиваясь, пошла в гостиную. Кофта болталась у неё на плечах, словно на вешалке.

Манфред был подавлен. Что бы ни натворил её сын, вряд ли это была её вина.

Улла уселась в то же кресло, что и днём, держа свой костлявый палец на красной тревожной кнопке. Слово взял Лодде.

– Фру Санделл, – начал он. – В каком году вы вышли замуж?

Глаза её расширились от удивления, а взгляд неуверенно забегал по чёрно-белым фотографиям, которыми были увешаны стены.

– В каком году?

– Летом шестидесятого.

– Ларсу было три года?

Улла с сомнением кивнула.

– Прошу извинить за мой вопрос, но я должен его задать, – произнёс Лодде с несвойственным для себя тактом. – Кто был отцом Ларса?

Улла закрыла глаза и поспешно затрясла головой.

– Курт – единственный отец, который был у Ларса. Он его усыновил, когда мы поженились.

– Понимаю, – сказал Лодде, наклонился вперёд и положил руку на предплечье Уллы, а потом легонько погладил большим пальцем её морщинистую кожу.

– Мы не стали бы бередить старые раны, не будь в том острой необходимости, но нам необходимо знать, – продолжал он.

Слёзы показались в уголках глаз Уллы. Они покатились по её сморщенным щекам, и Улла зашмыгала носом. Одновременно она слегка покраснела, глядя на руку Лодде, которая всё ещё не отпускала её.

– Констебли должны понимать, что тогда было другое время, – заговорила она. – Это был такой скандал. Я ведь из хорошей семьи, и когда я оказалась в таком положении, мне было всего семнадцать. Мы, наши семьи, решили, что лучшим в той ситуации будет, если мои родители помогут растить Ларса. Но потом я встретила Курта, и всё встало на свои места.

Улла вытерла слёзы тыльной стороной своей дрожащей ладони.

– Я не понимаю, какое значение это имеет сейчас, – прошептала она.

– Кто биологический отец Ларса? – спросил Лодде.

Улла вздохнула.

– Мы сейчас не общаемся. Он платил алименты, во всяком случае, поначалу. Потом деньги стали приходить нерегулярно. Но у меня ведь был Курт, так что я не могла жаловаться.

Она немного помолчала и снова заговорила:

– И Ларс всегда считал Курта своим отцом, как мы и хотели.

– Кто? – повторил свой вопрос Лодде, придвинувшись ещё ближе.

Улла медленно покачала головой.

– Я не думаю, что будет какой-то вред, если я скажу сейчас, спустя столько лет. Но вы должны мне пообещать сохранить это в тайне. Ларс ничего не знает.

56

Как только Малин прыгнула в машину, она утопила педаль газа до упора и проехала пару сотен метров прочь от дома Эрика. Потом остановилась, дрожащими пальцами вытащила мобильный телефон и набрала Манфреда.

После пяти гудков вызов прервался. Малин снова набрала номер, но Манфред так и не взял трубку, так что она решила надиктовать сообщение.

– Привет, это Малин. Послушай. Я побывала у Эрика Удина. Его не было дома, но я кое-что нашла. В подвале. У него там вся стена обклеена вырезками о Болотном Убийце. Фотографии, интервью, статьи. Очень странно. Так делают только безнадёжные психопаты. Перезвони, когда прослушаешь. Я еду в участок.

Несколько тяжёлых капель ударились о ветровое стекло. Малин смотрела в темноту и думала об Эрике. Как он ходил взад-вперёд по кухне, бормоча, что не знает, кого ненавидеть теперь, когда он узнал правду о своей маме.

Потом Малин пришло на ум определение из профиля, созданного Ханне: эмоционально травмированная личность; ненавидит не женщин в целом, а именно матерей.

«Он вписывается по всем параметрам», – подумала Малин. «Все эти годы он ненавидел свою мать, потому что считал, что она его бросила».

Но Эрик не мог иметь отношения к убийствам и нападению в семидесятых, потому что тогда ему было всего пара лет от роду. А в середине восьмидесятых ему было четырнадцать. Но ведь четырнадцатилетний подросток не мог быть серийным убийцей?

Или мог?

Малин уставилась в темноту, утирая со лба капли дождя.

Слева простиралась гладь озера. Немного впереди справа виднелся контур дачного массива. Там в темноте светилось одинокое окошко.

«Ханне», – подумала она, внезапно вспомнив о сигнале, поступившем на горячую линию. О том, что женщину, похожую на Ханне, видели поблизости.

Когда Малин припарковала машину на небольшой разворотной площадке возле дач, дождь уже кончился, но туман никуда не делся. Он стелился над масляно-блестящей гладью озера, клубился вокруг ив, которые росли у кромки воды, и расползался всё дальше по берегу.

Малин посмотрела на дачи.

Около тридцати маленьких домишек, не намного больше детских игровых домиков, теснились на берегу между пляжем и трёхэтажными жилыми домами, которые отмечали границы Эстертуны. Домишки были окружены маленькими палисадниками, во многих из которых виднелись аккуратные насаждения и грядки. Большинство дач были законопачены на зиму – ставни закрыты, двери заперты засовами, а садовая мебель выстроена вдоль стен.

Не видно было ни души.

Малин пошла на свет, исходивший из окна домика посреди массива. Свернула с дорожки в чей-то сад, перелезла через пару заборов, и оказалась на нужной лужайке.

Несмотря на темноту, Малин обратила внимание, в каком запущенном состоянии находился дом. Краска местами облезла, а на крыше не хватало черепицы. Водосточная труба отвалилась со своего места под крышей и валялась на земле. Огромные нестриженые кусты, казалось, занимали собой всё пространство садика.

Малин не спеша стала пробираться к домику по высокой мокрой траве. Она петляла между разросшихся кустов и аккуратно перешагивала разбитую черепицу. В нескольких метрах от домика стояла старая ржавая бочка, наполненная кусками обугленной древесины, а чуть поодаль в земле виднелась глубокая яма. В земляной холмик возле ямы кто-то воткнул лопату.

Малин преодолела две ступеньки крыльца и постучала в дверь. Никто не открыл, и Малин ударом сшибла покосившуюся дверь с петель, а потом вошла внутрь.

В домике было на удивление тепло. Тепло исходило от маленькой дровяной печурки в углу. Её явно кто-то недавно растопил. На кухонном столе одиноко стояла настольная лампа с зелёным абажуром. Посреди комнаты валялся перевёрнутый деревянный стул с перекладинами, а рядом были разложены инструменты, словно кто-то собрался его чинить. На полу возле стула лежал открытый пакет с шоколадными маффинами.

– Ханне! – громко позвала Малин, прежде чем идти дальше.

Слева от печурки показалась дверь.

Малин аккуратно её приоткрыла. За дверью оказалась крошечная спальня. Стены там были оклеены обоями с цветочными гирляндами в зелёно-золотых тонах. Полотнища обоев повсюду отстали от стен и висели длинными лентами, которые слегка трепыхались на сквозняке. Прямо на полу лежал покрытый пятнами матрас.

Внезапно почувствовав, что за ней кто-то наблюдает, Малин резко обернулась. Однако позади неё никого не оказалось.

Там не было ни Эрика, ни незнакомца с ножом, ни безликого монстра, преисполненного безграничной ненависти.

Она вернулась к входной двери, открыла её и вышла на крыльцо. Пока её глаза привыкали к окружающей темноте, а предметы вновь обретали контуры, влажный промозглый воздух тут же проник сквозь свитер Малин, и она поёжилась от холода.

К домику примыкала какая-то пристройка. Малин включила свой карманный фонарик и отправилась к этой кособокой хижине, тщательно выбирая, куда ставить ногу. Тем не менее, она ухитрилась наступить прямо на упавшую черепицу, и жуткий треск прорезал тишину осеннего вечера.

Малин немедленно выключила фонарь, замерла и прислушалась.

Ничего.

Только ветки кустов легонько царапали стёкла, да упрямо стучали попадавшие в прорехи на крыше капли дождя.

Прежде чем пойти дальше, Малин засунула руку в карман и достала мобильник, чтобы отключить звук. Затем так тихо, как только могла, она прокралась к пристройке. Там было две двери – на одной из них висела треснувшая табличка с сердцем, а вторая была заперта на тяжёлый навесной замок.

Малин пошла к запертой двери. Она принялась озираться вокруг, одновременно обшаривая руками пространство за наличником. Ей за шиворот немедленно посыпались листья и хвоя. Нагнув голову, чтобы отряхнуть мусор, Малин заметила у стены разбитый горшок с давно погибшей пеларгонией. Она наклонилась и пощупала влажную землю в горшке. Потом присела на корточки и осторожно провела рукой вокруг донышка.

И там – под большим черепком – лежал ключ.

57

Фагерберг одиноко сидел в своей гостиной, держа в руке стакан виски, и размышлял над своей долгой жизнью.

– Две вещи хотелось бы мне увидеть перед смертью, – произнёс он, серьёзно кивая портрету жены. – Как возьмут Болотного Убийцу и как найдут того, кто застрелил Улофа Пальме. Именно в таком порядке, если будет позволено.

Фагерберг думал об Эрике Удине, который побывал у него на днях. С лихорадочным взглядом тот задавал Фагербергу весьма конкретные вопросы и усердно записывал ответы.

Фагерберг теперь знал, что поимка преступника – дело времени.

Потом он поставил стакан на стол и взял в руки книгу Отто Венделя «Мёртвые должны заговорить». Он хотел ещё раз прочитать о граммофонном убийстве. Из всех историй потрёпанной старой книжки это была самая любимая история Фагерберга.

Но едва он взял книгу в руки, как его пронзила резкая боль за грудиной. Фагербергу показалось, будто неимоверная тяжесть упала ему на грудь, или будто его обмотали невидимой липкой лентой, так что невозможно стало дышать.

«Не время, – сказал себе Фагерберг. – Не сейчас».

И потянулся за телефоном, чтобы вызвать помощь.

* * *

Эрик Удин находился всего в нескольких сотнях метров.

Перед ним расстилалась блестящая черная гладь озера.

Эрик глядел на воду, на стоявшие вдоль берега деревья. Каждое лёгкое дуновение ветра вызывало шорох среди зарослей тростника.

Внезапно Эрику показалось, что всё вокруг затрепетало, и он ощутил порыв ветра. Через несколько мгновений это повторилось снова.

«Дыхание Эстертуны, – подумал он. – Почему я не замечал его раньше?»

Эрик пытался понять.

Понять он, вероятно, мог бы, но принимать правду не хотел.

Глядя на мобильник у себя в руках, Эрик думал о сообщении от той сотрудницы полиции, которая привезла ему кольца.

Стоило ли звонить ей сейчас?

Было слишком поздно.

В груди у Эрика защемило от отчаяния. Ноги несли его к дачному массиву.

Ему оставалось сделать только одно.

* * *

Дверь со скрипом отворилась, и Малин скользнула внутрь. Пахло дровами и ещё чем-то затхлым. Этот запах Малин распознать не смогла.

Она закрыла за собой дверь, включила фонарик и огляделась.

Пространство было вытянутым и узким. На полу лежал толстый слой опилок. Вдоль стены напротив Малин по обеим сторонам маленького окошка стояли штабеля дров. Перед дровами высилась покрытая старым истрёпанным брезентом непонятная куча, из-под которой торчали толстый край прозрачной пластиковой плёнки и несколько досок.

Слева, чуть поодаль, Малин заметила зелёную нейлоновую сумку.

Малин подошла к сумке и заглянула внутрь. Там лежали смятая простыня и маленькая красная записная книжка.

Книжка показалась Малин странно знакомой, и когда к ней пришло прозрение, Малин в ужасе остолбенела.

Она бросилась на колени и схватила книжку. Ощутив пальцами прохладу переплёта, она дрожащей рукой раскрыла первую страницу.

Почерк был аккуратный и до боли знакомый.

«Ты была здесь, Ханне», – подумала Малин, и желудок немедленно скрутило. Малин положила фонарик на старую чурку, чтобы поближе рассмотреть содержимое сумки. Луч света выхватил из сумрака кусок пластиковой плёнки, которая торчала из-под брезента, и Малин застыла на месте.

Что-то виднелось под слоем плёнки.

Малин нагнулась ниже, чтобы рассмотреть, что это.

Сначала мозг отказывался воспринимать информацию, и всё, что видела Малин, было бледной бесформенной массой. Но потом Малин поняла.

Из-под плёнки виднелись очертания человеческого лица.

Рот был открыт, черты искажены, кожа утратила цвет. Тем не менее, ошибки быть не могло. Наружу торчала прядь седеющих рыжих волос, а под подбородком виднелся воротничок белой блузки.

Ханне.

Малин инстинктивно попятилась, хватая ртом воздух. Она врезалась во что-то мягкое и, ещё не успев обернуться, ощутила запах пота.

Человек в чёрном капюшоне стоял прямо у Малин за спиной.

Его одежда была мокрой, и волосы мокрыми верёвками свисали на лицо, которое угадывалось под тёмной тканью. В руках человек держал большой молоток. Тот матово поблёскивал в свете фонарика.

Малин отступила на несколько шагов, споткнулась о тело, завёрнутое в плёнку, и выставила вперёд руку, пытаясь защититься.

Человек стоял совершенно неподвижно, за исключением ритмично поднимавшейся и опускавшейся грудной клетки.

Тело Малин сковал шок, сердце бешено забилось в груди, а во рту мгновенно пересохло, когда она осознала, во что ввязалась.

– Дьявол! Что ты здесь делаешь? – прорычал человек.

– Я…

Он замахнулся молотком.

– Нет! – Малин с криком согнулась, но недостаточно быстро.

Удар пришёлся ей в висок, и пол стал стремительно приближаться к её глазам.

«Нет, – пронеслось у неё в голове. – Не я. Не сейчас. Не так».

И на сетчатке Малин возникла беззубая улыбка Отто.

58

Манфред прослушал сообщение от Малин, лишь когда они с Лодде вернулись обратно в город.

– Остановись, – велел Манфред.

Лодде недоверчиво поглядел на него.

– Здесь?

– Да, здесь.

Лодде резко затормозил и остановился возле тротуара. Ехавший позади автомобилист зло засигналил, а велосипедист, проезжая мимо, постучал рукой по крыше их машины.

Манфред снова поднёс мобильник к уху.

– Почему…? – начал было Лодде, почёсывая растрёпанную бороду, но Манфред предостерегающе поднял руку:

– Тихо. Мне нужно связаться с Малин.

Ещё один автомобилист засигналил сзади.

– Здесь стоять нельзя, – заворчал Лодде. Манфред его проигнорировал. Через несколько секунд он оторвал мобильник от уха и взглянул на Лодде.

– Час назад Малин оставила сообщение. Подвал Эрика Удина оклеен вырезками об убийствах. Его жилище похоже на жилище долбаного психопата.

– Но…

Лодде притих.

– А теперь я не могу дозвониться до неё.

– Эрик же слишком молод! Когда убили Линду Буман, ему было ведь всего четырнадцать-пятнадцать?

Лодде перевёл дух и снова заговорил:

– К тому же. Странные вещи творятся. Я помню…

– В данный момент мне наплевать, кто это, – оборвал его Манфред. – Я просто хочу дозвониться до Малин.

– Она сказала, куда собиралась ехать?

– В управление. Но в таком случае она уже взяла бы трубку.

– Я позвоню, узнаю, не видел ли её кто-то из коллег, – сказал Лодде, вытаскивая из кармана поношенной ветровки свой мобильник.

Манфред забарабанил пальцами по ветровому стеклу, размышляя, пока Лодде беседовал со следователями.

– Нет, – сообщил Лодде, закончив переговоры. – Она не возвращалась. Но прошло ещё не так много времени. Может, она остановилась перехватить бургер, или…

– Мне это не нравится.

– Может, по пути домой она решила проверить тот сигнал?

– Сигнал?

– Ну да, был же какой-то тип, который сказал, что видел женщину, похожую на Ханне, в дачном массиве, – сказал Лодде. – Это же рядом с домом Эрика?

Манфред помнил тот день, когда они побывали в таунхаусе Эрика. Как тот ходил по кухне взад-вперёд, обхватив голову руками.

«Что такое он там говорил о своём отце?»

…сейчас, откровенно говоря, он только сидит и пьёт – у себя дома или на дачке у приятеля.

– Поворачивай, – скомандовал Манфред. – Нам нужно назад, в Эстертуну, и побыстрее.

* * *

Эрик пошёл короткой тропой по мокрой траве, и ему пришлось продираться через колючий кустарник. Ветки царапали ему щёки, но Эрик не обращал на это внимания.

Эрик заметил, что вдоль дома всё ещё торчат отцветшие люпины, и разросшиеся до гигантских размеров манжетки, и герань, которую давно нужно было срезать. В следующий миг он едва не угодил в глубокую яму, и сразу забыл о растениях.

Эрик толкнул дверь и вошёл в пристройку. В нос ему сразу ударил запах гниения и опилок. Посреди комнаты на полу сидел человек в чёрном капюшоне, спиной к выходу. Карманный фонарик, лежавший на чурке возле него, освещал гротескную сцену: окровавленный молоток, который человек держал в руках, и лежавшую навзничь женщину, рядом с головой которой расплывалась лужа свежей крови.

Её лицо распухло, каждый раз, как она делала вдох, раздавался хрип, и в уголке её рта пузырилась кровь.

Это была она, та женщина из полиции, которая приходила к Эрику и отправила ему сообщение.

Человек на полу обернулся, снял капюшон и посмотрел на Эрика.

Эрику хватило мгновения, чтобы осознать, что все его самые страшные опасения подтвердились, но это мгновение, казалось, длилось целую вечность. Время тянулось, удлинялось до предела, как резина, а Эрик пытался воспринять увиденное. Но несмотря на то, что истина лежала прямо перед ним, на полу, жестокая и неоспоримая, Эрик всё ещё не желал верить.

Летели секунды.

– Я знал это, – наконец прошептал Эрик.

Почти всю свою жизнь он прожил с мыслью, что мама бросила их. Что это мама виновата в том, что в жизни Эрика не было любви, что она была скудна, как каменистая равнина. А после того, как останки матери были обнаружены под гаражом в Берлинпаркен, Эрик убедил себя, что вся вина за его боль лежит на безымянном монстре, на Болотном Убийце.

Тогда он решил докопаться до правды.

Эрик думал, что стоит ему разгадать эту тайну – и он освободится от тьмы.

– Я знал это, – повторил он.

– Э… э… то, – заговорил его папа. – Я не имею к этому отношения. Это же хибара Суддена. Я нашёл её здесь, и…

– Это ложь, ложь, и ещё раз ложь.

– Нет. Я пришёл сюда, а она…

– Молчи! – завопил Эрик, и слёзы хлынули потоком у него из глаз. – Ты можешь просто заткнуться? Я знаю, что ты сделал. Я знаю, что это был ты, всё это время. Всё, что ты говорил мне, – ложь.

– Нет, я…

Бьёрн поглядел вниз и свободной рукой потёр культю ноги. Длинные седые пряди скрыли его лицо.

Эрик знал, что нужно уходить. Что его отец опасен, по-настоящему опасен. Но Эрик не мог сойти с места, потому что овладевшее им отчаяние было парализующим. Нет, Эрик не испытывал страха – потому что слишком мало ценил собственную жизнь.

Он перебирал в памяти все случаи, когда держал на ладони пригоршню таблеток Май, раздумывая, не положить ли конец этому дерьму. Даже тогда ему не было страшно, только немного тревожно от ощущения незавершённости. Эрик чувствовал, что должен был что-то свершить.

Нет, он не боялся смерти.

Он боялся жизни, а это страх совершенно иного рода.

– Я не… – начал Бьёрн.

– Закрой рот! Заткни свою пасть! – закричал Эрик. – Ты убил их…

Рука Бьёрна замерла в движении и так вцепилась в протез, что тот съехал на сторону.

Эрик поглядел на его ногу.

– А твоя нога, – произнёс он. – Так называемый несчастный случай. Я изучил каждый день, каждый час, каждую минуту той зимы в восьмидесятых. Тебе ампутировали ступню ровно через две недели после убийства Линды Буман. Никакой грёбаный мусоровоз на тебя не наезжал. Ты повредил ногу, когда вылезал из окна той квартиры в Берлинпаркен. А инструмент медвежатника тебе Судден подогнал, так ведь?

– Нет, всё было не так.

Голос Бьёрна понизился до шёпота.

– Ты не поехал в больницу, потому что боялся, что тебя заподозрят, разве нет? А когда ты всё-таки пошёл к врачу, ступню уже было не спасти. И это была большая удача, потому что ты больше не мог бегать по улицам и убивать людей.

Стало тихо.

– Всё было ложью, – прошептал Эрик. – Я нашёл письмо от твоего бывшего работодателя. Сокращение, говоришь? Так ты объяснил всё бабушке? Чёртов лгун! Ты угрожал убить свою начальницу, потому что не выносил её. За то, что она женщина. Поэтому тебя вышвырнули.

Эрик замолчал, потому что тьма стала такой непроглядной, такой удушающей, что засасывала в себя даже слова, словно морская пучина.

– Ты украл у меня жизнь, – простонал Эрик, – и даже не можешь признаться в этом.

Бьёрн сидел молча, опустив голову. Рукой он всё ещё держался за культю.

Эрик обратил взгляд на женщину, которая раскинулась на покрытом опилками полу. Дыхание её стало реже, лицо побледнело, а в уголке рта больше ничего не пузырилось.

Эрик знал, что должен задать этот вопрос, хоть знал ответ заранее.

– Ты и маму тоже убил?

Бьёрн ничего не ответил.

– Я отыскал твой старый паспорт, – продолжал Эрик. – Там стоял штемпель с Мадейры. На нём значится май 1977-го. Ты сам послал оттуда открытку, чтобы отвести от себя подозрения, так ведь?

Бьёрн молчал.

В душе Эрика ширилась и рвалась наружу тьма. Вся боль, которую он пытался заглушить так долго, что она стала частью его существа, теперь угрожала разорвать его на кусочки.

Наконец Эрик понял, как можно избавиться от боли. Он шагнул к своему отцу и вырвал у него из рук окровавленный молоток.

Человек, в чьей душе жила тьма, поднял молоток, чтобы убить своего отца.

Я поднял молоток, чтобы убить своего отца.