Текст книги "Охота на тень"

31

Своей маленькой группой они собрались в одном из конференц-залов полицейского управления незадолго до Рождества.

На самом деле, в Госкомиссии работало больше сотрудников – там были следователи, криминалисты и даже группа разведки. Ханне не пересекалась с ними, потому что Роббан не считал это необходимым. Он решил, что лучше встречаться в таком формате: он, она, Линда и Лео.

Ханне знала, что всем, кроме неё, в грядущие праздники предстояло работать.

На каникулах Ханне и Уве собирались ходить в гости к родственникам или обедать с друзьями, а Линде, Роббану и Лео тем временем предстоит часами просиживать за рабочими столами в донельзя тесных кабинетах, делая всё возможное, чтобы отыскать Болотного Убийцу.

Роббан долго разглядывал оттиск таблицы с девятью ячейками, положив пластиковый лист на белый фон. В холодном свете люминесцентной лампы его загорелое лицо казалось неумытым, а бледный шрам на щеке выступал более отчётливо.

– Можно говорить о большом сходстве между убийством, совершённым в сороковых годах, и теми, что произошли позднее, – заговорила Ханне. – Но есть и существенные отличия. Например – то, как убийца выбирает жертв.

Женщина, убитая в 1944 году, была замужней и имела восьмерых детей, к тому же, была значительно старше тех, кто стал жертвами Болотного Убийцы в семидесятых годах и сейчас. Помимо всего прочего, она была проституткой. Жертвы 1974 года и нынешние – все матери-одиночки, имели по одному ребенку. Они вели самостоятельное хозяйство и работали полный день. Нападения на них совершались по ночам, но жертва 1944 года была, вероятнее всего, убита вечером. Место преступления также не совсем совпадает. Район Клара располагался в центре Стокгольма, а Эстертуна – более чем в пятнадцати километрах к северу от города.

Она взяла паузу, а затем продолжила:

– У нас есть данные, свидетельствующие в пользу того, что Анна Хёёг была изнасилована? Отчёт судмедэксперта уже поступил?

– Отчёт ещё не готов, но сегодня утром я перекинулся с ним парой слов, – ответил Роббан, пальцем потирая шрам на щеке. – Повреждения влагалища присутствуют, вне всяких сомнений, но они, вероятнее всего, нанесены этой злосчастной шваброй. Следы спермы отсутствуют.

– Отлично, – отозвалась Ханне. – Вот вам одно из важных отличий между убийствами семьдесят четвёртого года и нынешними. У женщины, убитой в семьдесят четвёртом, во влагалище была обнаружена сперма. Но что касается нынешних жертв, судмедэкспертиза подтверждает отсутствие признаков изнасилования.

– И что это нам дает? – спросил Роббан.

Ханне ненадолго задумалась.

– Скорее всего, он больше не способен совершить изнасилование, – ответила она. – Этот факт, вероятно, послужил причиной того, что убийца воткнул рукоятку швабры во влагалище Анны Хёёг – он был взбешён.

– Возможно, он стар, – вставила Линда.

– Именно, – подтвердила Ханне.

– Тогда, может быть, он и убил эту Мерту в сорок четвёртом? – предположила Линда. – Ко всему прочему, за то убийство был осуждён невиновный.

– Я бы так сильно не полагался на то фото, – фыркнул Лео. – Как можно признать его невиновным лишь на основании того, что в руках у него была газета за дату убийства? Она ведь могла не быть свежей.

– Ты можешь быть прав, – легко согласилась Ханне, встречаясь взглядом с Лео. – Но проверить это не получится. Расследование было поспешным, и каких бы то ни было технических улик тогда не обнаружили. Но стоит ли ожидать иного от расследования, которое проводилось в сороковые годы?

– Тот факт, что Бритт-Мари Удин приходилась дочерью той полицейской сестре, что обнаружила жертву в сорок четвёртом, имеет какое-то значение для анализа?

– Вообще-то, нет, – отозвалась Ханне. – Это странное обстоятельство, но мне сложно предположить, какое практическое значение для нашего расследования оно могло бы иметь. Однако это обстоятельство могло дополнительно мотивировать Бритт-Мари к поиску преступника.

– Но если всё же это один и тот же человек, – проговорила Линда, – и он разыскал Бритт-Мари, потому что она – родня Элси. Он хотел заставить её молчать, или…

– Но чего ради? – прервала её Ханне. – Бритт-Мари передали в приёмную семью ещё младенцем. Она не могла знать ничего, что могло бы навредить убийце. Нет, гораздо более вероятно, что кто-то решил скопировать то убийство. Оно ведь широко освещалось в прессе.

– Так мы имеем дело с одним или с несколькими преступниками? – устало протянул Роббан.

– Невозможно сказать, – спокойно произнесла Ханне. – Но давайте предположим, что это один и тот же человек. Насильники крайне редко дебютируют с таким жестоким преступлением, какое произошло на Норра Смедьегатан. Этот тип преступника воплощает в жизнь фантазии, которые до того вынашивал десятилетиями. У большинства имеется за спиной кое-какая уголовная карьера, что означает, что они не могут быть слишком молоды. Давайте предположим, что в сорок четвёртом он всё-таки был молод, скажем, около двадцати. Тогда на момент нападения и убийства в 1974-м ему было бы пятьдесят, а сейчас – около шестидесяти. Да, такой вариант имеет право на существование. Но вот если в сорок четвёртом ему было тридцать, то сейчас должно быть уже около семидесяти, и я не знаю, насколько правдоподобен такой вариант. Очень небольшой процент преступников совершает свои деяния в таком преклонном возрасте, во всяком случае, когда для совершения преступления требуется определённая физическая сила. А если в сорок четвёртом ему было уже сорок, то на сегодняшний день ему должно было исполниться восемьдесят, что само по себе свидетельствует о нелепости такого предположения. К тому же, стоит задаться вопросом, чем же занимался наш преступник в годы между убийствами?

– А как ты сама думаешь? – поинтересовался Лео, скрестив руки на груди в откровенно оборонительной позе.

– Самое простое предположение: сидел в тюрьме, в другом городе или даже за границей, – отозвалась Ханне. – В таком случае серию преступлений могли спровоцировать специфические события в жизни этого человека. Когда мы говорим о сексуальных преступлениях подобного рода, важно понимать, что обычно их провоцирует переживание преступником оскорбления или отказа. Поэтому между подобными преступлениями могут возникать длительные перерывы, до тех пор, пока преступник не подвергнется следующему оскорблению.

– Оскорбление? Ну не знаю, – протянул Лео и заёрзал на месте. – Звучит чересчур заумно для меня, уж извини. В любом случае, этот человек – сумасшедший.

– Сумасшедший – опасный термин, – выделяя каждое слово, предостерегла Ханне. – Я не думаю, что он является сумасшедшим по определению, с точки зрения закона. Эти преступления потребовали от человека, совершившего их, долгой и кропотливой подготовки. Психопат не способен к подобной деятельности. Такие люди – мужчины и женщины – обычно оставляют множество улик, и их вычисляют довольно быстро.

– Криминалисты ведь обнаружили волокна! – запротестовал Лео.

– Я имею в виду другие улики, – отозвалась Ханне. – Микроскопические следы в той или иной форме оставляет за собой каждый человек. Но здесь важно другое. Его никто не видел. Его никто не слышал. Никто не знает, каким образом он проникал в жилища жертв, и он не оставил ни отпечатков пальцев, ни следов обуви.

– В 1974 году обнаружили и кровь, и сперму, – напомнил Роббан.

– Да, но ведь нам это не сильно помогло, правда? – упорствовала Ханне. – Нам теперь известно, какая у него группа крови, но идентифицировать его мы всё равно не можем.

Лео явно колебался, прежде чем что-то сказать, но его опередил Роббан:

– В таком случае, какова твоя версия?

Ханне заправила за ухо прядь рыжих волос. Сделала глубокий вдох и произнесла:

– Я считаю, что некто скопировал убийство, совершенное в сороковые годы.

– А нынешние убийства, – саркастически произнес Лео, – вероятно, некто скопировал их из семьдесят четвёртого года?

– Ну, нельзя исключить и такую возможность, но мне так не кажется. Способ действия слишком схож. Ханнелора Бьёрнссон ведь была найдена на том же самом месте, что и убитая в 1974 году женщина. Не просто в той же квартире, но непосредственно в том же самом месте этой квартиры. Мы можем исходить из того, что такие подробности были известны лишь самому преступнику и тем, кто принимал участие в расследовании.

– Так кто это? – спросил Роббан и тут же засмеялся собственной плоской шутке.

Ханне убрала оттиск таблицы и положила на его место новую картинку.

– Мужчина, очевидно, так как коллеги в семьдесят четвёртом обнаружили следы спермы. Этнический швед.

Лео поднял руку.

– Откуда нам это знать? Эстертуна кишит приезжими.

– Знать мы не можем, но в пользу этого предположения говорит статистика. Большинство серийных убийц выбирают себе в жертву людей той же этнической группы, к которой принадлежат сами. Я сказала бы, что в семьдесят четвёртом ему было между тридцатью и пятьюдесятью, из чего следует, что на данный момент он уже перешагнул верхнюю ступень среднего возраста. Это также означает, что в сороковые годы он был ребёнком или подростком. Он, конечно, мог прочесть о том убийстве, или наслушаться досужих сплетен, и это, в свою очередь, могло оказать на него влияние. Вероятно, у него имеется уголовное прошлое, и я бы обратила пристальное внимание на информацию об осужденных за сексуальные преступления. Но тут не обязательно должно быть убийство, может быть любое преступление, начиная от домогательств и заканчивая изнасилованием. И искать следует кого-то, кто сидел в тюрьме или жил в другом городе или стране в течение нескольких лет. Я не думаю, что он страдает от серьёзного психического расстройства. Возможно, работает на полставки, или вообще не работает, учитывая, что ему требуется значительное время для поиска и слежки за будущими жертвами. Он, бесспорно, талантлив и, вероятно, обладает специфическими знаниями о методах работы полиции и криминалистической службы. Он ведь умудрился так долго сохранять преимущество, не оставляя за собой следов.

– Может быть, ему просто везло, – пробормотал Лео, засовывая подушечку снюса в карман короткого пиджака.

– Совершенно верно. Обратите внимание, что я сейчас говорю о предполагаемом преступнике. О том, что статистически наиболее вероятно. Я предполагаю, что социально он изолирован, ведёт жизнь одиночки и имеет комплекс неполноценности. Но атакуя своих жертв, он выпускает ненависть наружу. У него имеется некая привязка к Эстертуне. Может быть, он там живёт, или раньше жил. Или работал. И ещё я считаю, что жертв он присматривал в Берлинпаркен, куда те приходили на прогулку с детьми. То, что у всех жертв были дети, – следствие того, что убийца выбрал их именно в парке.

Она сделала короткую паузу и продолжила:

– То, что они были матерями-одиночками, – вовсе не случайность. Одинокую женщину проще одолеть, чем женщину, которая проживает совместно с другим взрослым человеком. А наш преступник аккуратен и методичен. Он долго планирует свои преступления и, очевидно, наслаждается самим процессом, так как тот является частью его фантазии. Возможно также, что он забирает у жертв что-то вроде трофея, этот тип преступников часто так поступает. Вероятно, он возвращается на места преступлений, чтобы заново пережить это событие. Так что может быть очень полезным установить наблюдение за квартирами жертв.

Линда подалась вперёд и уставилась на Ханне своими странными тёмными глазами.

– Так почему он убивает?

Ханне выдержала театральную паузу.

– Существует вероятность, что он чувствует себя оскорблённым такими женщинами. Они все были молоды и одиноки. Возможно, он искал знакомства, шёл на сближение, но был отвергнут.

– Могли они встречаться в клубе? – предположила Линда. – В «Гран Палас», как говорил Фагерберг?

Ханне покачала головой.

– Если честно, я так не думаю. Если верить тому, что показали родственники и друзья жертв, те не посещали подобные места. К тому же, какова вероятность, что все встреченные им в клубе девушки жили бы вблизи Берлинпаркен? Нет. Я считаю, общий знаменатель в этом деле – именно парк. Вы нашли ещё какие-нибудь связи между жертвами?

– Нет, – ответил Лео. – Мы всё проверили. Друзей, коллег, контакты в телефонном справочнике. Господи, мы даже выяснили, где они покупали подгузники и чулки! И нет, они делали это в разных местах.

– Но если кто-то не хочет идти на свидание, разве такой мелочи достаточно для убийства? – воскликнул Роббан.

– В большинстве случаев, к счастью, нет, – сказала Ханне. – Но есть люди, которые неспособны принимать отказ в какой-либо форме. Отказ пробуждает в них ненависть такой силы, с какой они не могут совладать. И сам акт насилия для них – это упражнение в ненависти. Я думаю, он ненавидит этих женщин, а возможно, не только их. Может быть, он ненавидит женщин вообще. Он приколачивает их к полу, чтобы наказать, и оскверняет тела после убийства, засовывая в них различные предметы. Рукоятка швабры во влагалище – о чём она может нам поведать?

– Что он хочет наказать их за то, что они – женщины? – предположила Линда.

– Возможно. И за то, что благодаря своей женственности они имеют над ним власть, противостоять которой он не в силах. А о чём нам могут сказать вещи, которые он засовывает жертвам в рот?

– Хочет их заткнуть? – спросил Роббан.

– Как вариант. Заткнуть и унизить. И он всегда выбирает предметы, которые связаны с женщиной и домашним хозяйством, – кухонную утварь, приспособления для уборки, и так далее. И обратите внимание: свои преступления он совершает на глазах у детей своих жертв. Этот факт не может быть случайностью. Он делает так для того, чтобы причинить жертве худшие страдания, чем те, что она испытывает, когда гвозди пронзают её плоть.

– Упражнение в ненависти, – проговорил Роббан, потирая шрам. – Что же нам делать дальше?

Ханне сложила руки на коленях.

– Нужно продолжать работать так, как вы привыкли. Я слишком мало знаю о полицейской работе, чтобы давать советы.

Ханне взяла паузу и, прежде чем продолжить, окинула взглядом сидящих за столом.

– Но мне кажется, вам стоит подумать над установкой наблюдения в Берлинпаркен.

Роббан кивнул.

– Полиция Эстертуны получит подкрепление из патрульного отряда. Настроения в городке близки к паническим. Вам известно, что вчера вечером под окнами полицейского участка в Эстертуне прошла акция протеста?

– Что-что? – переспросил Лео.

– Протестующие утверждали, что полиция выделяет недостаточно ресурсов для раскрытия этого дела, – пояснил Роббан. – Ну а вечерние газеты вы читали?

Все, включая Ханне, кивнули.

В последние несколько дней тема убийств стала ведущей в прессе. Нетрудно понять, почему такие заголовки, как «Болотный Убийца вернулся», «Кто станет следующей жертвой убийцы из Эстертуны?» или «Здесь распяли Ханнелору, 24» наводят страх на горожан.

– Тот мужчина, которого подозревали в сороковых, – вновь заговорила Ханне. – Биргер фон Бергхоф-Линдер. Мне кажется, его тоже стоит разыскать, просто на всякий случай. Нельзя ведь исключать возможность, что он замешан в эстертунских событиях.

Когда Ханне уже собралась домой, к ней подошёл Роббан.

– Всё это очень интересно, – сказал он. – И я всё-таки настаиваю на том, чтобы узнать больше о профилировании. Как насчёт пива?

Ханне взглянула на золотые наручные часы, которые получила в подарок от Уве на день рождения.

Было пять минут седьмого. Уве вернётся домой через час, а до тех пор Фрейд прекрасно побудет один.

– С удовольствием, – согласилась она.

Они выбрали один из баров на улице Хантверкгатан. То было тёмное, дымное полуподвальное помещение. Из динамиков струилась тихая музыка кантри, звук которой смешивался с голосами посетителей. Повсюду висела толстая зимняя одежда, пахло сигаретным дымом, мокрой шерстью и прокисшим пивом.

– Что тебе взять? – спросил Роббан, сбрасывая куртку, чтобы перекинуть её через спинку одного из высоких стульев.

– Бокал белого, пожалуйста.

Пару минут спустя Роббан вернулся с пивом для себя и бокалом вина для Ханне и сел рядом с ней.

– Как вышло, что ты решила выбрать профилирование в качестве профессии?

– Почему бы и нет?

Роббан бросил на неё пытливый взгляд и сделал большой глоток пива.

– Просто нестандартный выбор, – пояснил он, стирая пену с уголка рта.

– Смотря с чем сравнивать.

Она улыбнулась, и Роббан расхохотался.

– Туше! Но согласись, это не совсем то, чему юные девушки желают посвятить свою жизнь.

– Не знаю. Меня всегда интересовали преступления.

Ханне умолчала о том, что со временем сама пришла к выводу, что её склонность к изучению всего тёмного, больного и искалеченного, вероятно, произрастала из попыток понять собственную мать. Ту, что в один день могла быть ангелом, а назавтра превращалась в дьявола. Ту, что утром могла покупать свежий хлеб и заплетать волосы Ханне, а тем же вечером придушить ручного кролика дочери, только потому, что ей показалось, что зверёк на неё странно смотрел.

Ханне не стала говорить и о другом своем хобби, гораздо более странном. О масках, висевших на стене у неё дома, и о своей любви к Гренландии и инуитам.

– Да, я понимаю, что ты имеешь в виду, – сказал Роббан. – Я сам, можно сказать, имею особую тягу к серийным убийцам.

– Правда?

Он кивнул, улыбнувшись так широко, что шрам на щеке словно стал глубже, а кожа вокруг глаза натянулась.

– Я думаю, они похожи на зверей. Хищников. Ты согласна?

Ханне задумалась.

Что-то в словах Роббана и выражении его лица заставило её ощутить неприятный холодок у себя на шее.

– Конечно же, меня интересуют серийные убийцы, но также и любые другие виды преступлений и преступников. К тому же, разве мы все – не животные?

Роббан оставил эту тему. Он принялся рассказывать о своей службе в полиции. Как в 1965 году приехал в Стокгольм из Уппсалы, чтобы получить полицейское образование. Как много лет отдал охране правопорядка, но уже с первого дня мечтал служить в уголовной полиции.

– Много было женщин-полицейских тогда, в шестидесятые? – спросила Ханне.

– Не так много, но были. Только в конце шестидесятых им несколько лет не разрешалось нести внешнюю службу.

– Почему?

Роббан скривился и посмотрел на свою кружку, которая успела опустеть.

– По правде говоря, я не помню. Мне кажется, проводили какое-то исследование, которое пришло к выводу, что женщинам лучше служить в следственных подразделениях. Но всё это было так давно, что с уверенностью я сказать уже не могу. Эй, я пойду возьму себе пива. Тебе принести ещё вина?

Ханне посмотрела на свой бокал. В нём оставалась половина.

– Буду благодарна.

Роббан отправился к барной стойке и вернулся несколько минут спустя.

– Ну так как, расскажешь, каким образом составляется этот психологический профиль?

Ханне покрутила в руках бокал и задумалась.

– Это довольно-таки сложно. Я…

– Кстати, – оборвал её Роббан. – Я вспомнил кое-что из семидесятых.

Он снова заговорил о своей службе. Об убийцах, которых он смог изловить, и о тех, кто сумел от него уйти. Об одном товарище, который напрочь спился, и о том, как получил свой шрам – в погоне за обкуренным автоугонщиком. Когда Роббан дошёл до своего назначения комиссаром, его глаза заблестели.

– Самый молодой из всех когда-либо назначенных на подобную должность! – с дрожью в голосе произнес он.

Ханне хмыкнула и покосилась на часы.

– Послушай, большое тебе спасибо за вино, – сказала она. – Но мне пора двигаться домой. Мне нужно вывести собаку.

Как только Ханне произнесла эту ложь вслух, её охватил стыд.

Зачем она солгала? Ей вовсе не нужно было объяснять, зачем ей идти домой. У неё было самое непреложное в мире право покинуть этот бар в любой момент.

– Что? Уже? Но я хотел бы ещё послушать о профилировании, – протянул Роббан, словно они в принципе успели коснуться этой темы, тогда как на самом деле Ханне вынуждена была слушать байки Роббана о его блестящей карьере.

И тут он наклонился вперёд и положил ладонь ей на бедро.

– А ещё я хотел бы узнать больше о тебе, Ханне.

Его рука легонько сжала бедро Ханне.

Это было коварно. Прикосновение Роббана было очень осторожным, и он выбрал идеальную точку – прямо над коленом, не слишком высоко. Дерзко, но на открытое домогательство не тянет. Вполне допустимый дружеский жест между коллегами.

Тем не менее, Ханне сознавала, что это происшествие вобьёт в их отношения клин, который останется между ними навсегда.

Она схватила и уверенно отбросила его руку.

Потом смерила его ледяным взглядом, поднялась на ноги и пошла прочь.