Текст книги "Охота на тень"

43

Ханне сидела на стуле, на летней веранде ресторанчика в парке Хумлегорден.

Она не забыла.

Несмотря на то, что теперь она не могла вспомнить, какой сегодня день, Ханне нужно было лишь закрыть глаза, чтобы увидеть Линдино лицо сердечком и её темные глаза, горящие, как кусочки полированного угля. Но Ханне старалась не думать о Линде слишком часто, потому что перед её внутренним взором сразу вставала и другая картина: маленькая квартирка в Эстертуне, прибитые к полу ладони Линды и её разбитое лицо.

* * *

Малин издалека заметила Ханне и Берит. На Берит было старое платье, которое Малин хорошо помнила, а её седая челка была заколота детской золотистой невидимкой. Берит помахала им рукой, когда они подошли ближе, а потом встала и поспешила им навстречу.

Ханне немного поколебалась, но последовала за ней.

Берит – пожилая дама, которая прожила в Ормберге уже целую вечность. Она работала в городской администрации, потом в социальной службе, а теперь она помогала заботиться о Ханне. Если верить маме Малин, Берит была чем-то средним между подругой, санитаркой и блюстительницей порядка.

– Здравствуй, девочка моя! – воскликнула Берит, заключая Малин в крепкие объятия, и та сразу ощутила запах кухни и детства. – Поздравляю! В голове не укладывается, что ты уже выросла и превратилась в почтенную даму, и даже стала мамой! Когда ты носила косички, скакала повсюду и таскала яблоки из сада, такого и представить было нельзя. Когда ты уже соберешься навестить нас в Ормберге?

– Сейчас много работы. Но я надеюсь, что скоро.

– Твоя мать показывала фотографии. Он такой сладкий! Его же назвали Отто?

Малин кивнула в ответ.

К собственному удивлению, она была рада встрече с Берит. Какое-то время Малин желала только одного – оказаться так далеко от Ормберга, как это возможно, и никогда не возвращаться туда. Тоска по местам детства охватила Малин впервые с тех пор, как она переехала. А сейчас, видя, как Берит улыбается, стоя в лучах солнечного света, Малин словно услыхала тихий шёпот дремучих лесов и сверкающих озёр своей малой родины, и ощутила, как в груди разливается непонятная грусть.

Манфред и Ханне обнялись.

– Очень рада встрече, Манфред, – сказала она.

Длинные кудрявые волосы поседели, и выглядела Ханне более хрупкой, чем запомнила её Малин, но держала она себя с достоинством, и улыбалась искренне. Кожа на её открытых руках была сплошь покрыта веснушками. Белая блузка без рукавов выглядела свежевыглаженной. Белые сандалии на вид были почти новыми.

– Как дела у Нади? – спросила Ханне.

– Хорошо. Она уже практически восстановилась.

Ханне кивнула и приветственно сжала обе его руки. Потом повернулась к Малин и протянула руку ей.

Малин приняла её с улыбкой, прекрасно сознавая, что Ханне её не помнит, несмотря на то, что они работали вместе не далее как прошлым летом.

– Здравствуй, Ханне. Меня зовут Малин Брундин. Мы с тобой уже вместе работали.

Выражение удивления и замешательства завладело лицом Ханне, и к её щекам прилила краска.

– О, прошу прощения, – воскликнула она, прикрыв одной рукой рот, словно пытаясь запихнуть слова назад.

– Мы с тобой говорили об этом в машине, – прошипела Берит, легонько толкая Ханне в бок.

– Ничего страшного, – сказала Малин. – Может быть, присядем?

Они расположились за одним из столиков и заказали каждый по чашке кофе. Манфред добавил к своему заказу кусочек яблочного пирога с ванильным соусом, из чего Малин сделала вывод, что шеф снова забросил свою диету.

– Наша встреча связана с тем человеком, который приходил вчера? – спросила Берит, косясь на Ханне.

– А кто вчера приходил? – удивился Манфред, отгоняя рукой мошку, которая села на пирог.

Ханне и Берит переглянулись.

– Как его зовут? – спросила Ханне.

– Эрик Удин, – подсказала ей Берит. – Он хотел знать все подробности о том, что творилось в Эстертуне в восьмидесятых. Очевидно, его мама участвовала в расследовании убийства в семидесятых, а потом пропала. Но её нашли под…

– Но, – прервала её Малин, – как он смог вас разыскать?

Ханне с отсутствующим видом покачала головой.

– Ханне Лагерлинд-Шён – не самое обычное имя, – ответила Берит. – Найти нас было не так уж и сложно.

– И что ты ему рассказала? – спросила Малин, глядя на Ханне, взгляд которой всё ещё где-то блуждал.

– О, я…

Она покраснела и схватилась руками за щёки.

– Ты много рассказывала о расследовании, – вмешалась Берит. – И о вас с Уве. Да, ты была на удивление разговорчива. Вы проговорили несколько часов. Но по нему было видно, что он действительно нуждался в этой информации. Ужасно, должно быть, потерять свою маму подобным образом.

Вокруг стола повисла тишина, и Манфред выразительно посмотрел на Малин.

– Хорошо, – сказал он, глядя на Ханне. – Давайте перейдем к делу. Ты хорошо всё помнишь. Я понимаю, как тебе было тяжело, когда погибла Линда.

Ханне уставилась в свою чашку. Её бледные ладони ощупывали мелкие щербинки на краю деревянного стола.

– Есть что-то, что не вошло в материалы расследования, о чём ты, возможно, размышляла впоследствии, и что могло бы представлять для нас интерес?

– Я… Она… Это…

Ханне снова залилась краской и покачала головой.

– Ты же взяла с собой свой старый блокнот, – шепнула ей Берит, снова толкая Ханне в бок.

– Да, точно, – просияла Ханне. Но в следующий миг её взгляд потух, и Ханне притихла.

– В сумочке, – подсказала Берит.

– Точно. Какая я глупая.

Ханне потянулась за сумочкой и вытащила оттуда маленькую книжечку в красном переплёте. Надела свои очки для чтения и открыла первую страницу.

«Нужно сделать» – прочла Малин со своего места напротив Ханне. Потом следовал список различных дел. Номером один значилось «Встретиться с Бьёрном Удином», рядом была приписка – адрес Бьёрна и «спросить, подозревала ли кого-то Бритт-Мари». Следующими по списку были «Позвонить судебному эксперту», «Проверить Ф», «Сравнить с убийством в Техасе в 1983 году и удушением в Лионе в 1978 году».

– Следующая страница, – прервала Берит с явным нетерпением в голосе.

Ханне перелистнула страницу.

«Гипотезы» – прочла Малин. Под этим заголовком мелким почерком была исписана вся страница. По сторонам от написанного чёрной ручкой текста кто-то сделал крошечные пометки красной пастой.

– Вот оно, – обрадовалась Ханне. – Я перечитывала свои старые записи и решила записать свои новые мысли на этот счет. Могу я сначала сама их пробежать глазами?

– Разумеется, – ответил Манфред, заправляя салфетку за воротник, чтобы защитить свой прекрасный пиджак, и впился зубами в кусок пирога.

Берит поглядела на Малин, и той показалось, что во взгляде пожилой женщины сквозила тихая беспомощность.

– Да, – пробормотала Ханне.

А потом:

– Так и есть.

Манфред откусил ещё кусок, обводя взглядом парк, на лужайках которого изголодавшиеся по солнышку жители Стокгольма расстелили пледы и устроились в купальниках – загорали, читали, устраивали пикники с детьми.

Ханне подняла взгляд и откашлялась.

– Да, здесь речь о том, как он выбирал себе жертв. Мы всегда исходили из того, что он искал молодых доступных женщин. Женщин, с которыми он, вероятно, искал знакомства, и которыми был отвергнут. На этих женщин он впоследствии совершал нападения, чувствуя себя уязвлённым.

– Правда? – спросил Манфред, подавшись вперёд, так что край салфетки повис в опасной близости от ванильного соуса.

Ханне слегка покачала головой и грустно улыбнулась.

– И ещё мы думали, что тот факт, что у всех женщин были маленькие дети, был чистой случайностью, логичным следствием того, что преступник высматривал их на детской площадке. Но я боюсь, что всё могло происходить наоборот.

– Наоборот?

Манфред подался вперёд ещё сильнее, и Малин положила ему на плечо руку.

– Осторожно, твоя салфетка, – предостерегла она, и Манфред немного отстранился.

– Именно. Он выбирал их именно потому, что у них были дети, – пояснила Ханне. Он убивал матерей, а не просто женщин, если вы понимаете, о чём сейчас я веду речь.

За столом снова стало тихо. Манфред положил свою ложку в тарелку.

– Все эти преступления – это упражнения в ненависти, – снова заговорила Ханне. – Я говорила это в восьмидесятых, и на этом я стою сейчас. Преступник, должно быть, ненавидел не женщин в целом, а лишь одиноких матерей с маленькими детьми.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Малин.

Ханне медленно кивнула, сняла очки и посмотрела на неё. В глазах Ханне снова зажёгся огонёк, и голос её оживился.

– Преступления такого рода в первую очередь связаны со стремлением преступника к власти, а не к сексу. Мне думается, начиная с сороковых годов, женщины в нашем обществе всё сильнее укрепляли свои позиции, в отличие от многих других стран и культур. Взгляните хотя бы на женщин на полицейской службе. В сороковых, когда произошло первое убийство, женщинам ещё не дозволено было становиться полицейскими. Лишь к концу пятидесятых их приняли в систему, но и тогда они сталкивались с противодействием своих коллег мужского пола и собственного профсоюза. А в конце шестидесятых им даже на какое-то время запретили нести наружную службу, что продлилось вплоть до семьдесят первого года, если я не ошибаюсь. Прибавьте ко всему этому развитие общества в целом. Женщины вышли из дома, начали работать, была создана государственная система ухода и присмотра за детьми, разрешили аборты, и так далее. Попробуйте взглянуть на это как на неизбежное разделение власти, которая прежде была сосредоточена лишь в руках мужчин. Наверняка были и есть мужчины, которые не желали и не желают мириться с подобными порядками. Молодые женщины, которые отвергли своих мужчин – по крайней мере, в глазах нашего преступника, – предпочли сами растить детей и работать. И за это, вероятно, он хотел их покарать.

Ханне сделала паузу и сцепила в замок лежащие на коленях руки. Несмотря на летнее тепло, Малин отметила, что тонкая кожа на её руках покрылась пупырышками, а сама Ханне еле заметно дрожала.

– Хорошо, – неторопливо произнес Манфред, – только это звучит немного…

– Притянутым за уши? – подсказала Малин, чем вызвала очередной раздражённый взгляд Манфреда.

Ханне улыбнулась.

– Притянуто за уши для любого постороннего, кто пытается разобраться в этом, совершенно верно. Но для преступника собственные действия абсолютно логичны.

– Ты хочешь сказать, он способен мыслить рационально? – спросил Манфред.

– В чём-то – определённо. Я так думаю. Иначе он бы давно уже попался. В профиле преступника, который я изначально вывела, он описан как отшельник. Социально изолированный человек. Но теперь я в этом не уверена. У него сложная, эмоционально травмированная личность, но этот факт не лежит на поверхности, не бросается в глаза. Я теперь склоняюсь к тому, что он – социально адаптированный человек и, вполне вероятно, живет обычной семейной жизнью.

– Почему? – спросил Манфред.

– Потому что таким образом он избегает неприятностей. Будь он чересчур нелюдимым, он наверняка привлекал бы к себе ненужное внимание.

– Как ты считаешь, каким образом он попадал в квартиры к жертвам в семидесятых? – спросила Малин.

Ханне задумалась, а потом заглянула в свои записи.

– Мне кажется… – запинаясь, произнесла она, – что он проникал к ним по крыше. Но в восьмидесятых он, очевидно, изменил свой подход. Может быть, уже стал староват, чтобы карабкаться по крышам. Тот случай с инструментом медвежатника представляет особый интерес. У кого мог быть доступ к таким вещам?

Ханне, не дожидаясь ответа, продолжала:

– А затем исчезают технические улики из семидесятых. Так ведь и было? По крайней мере, я это записала после нашего телефонного разговора.

Манфред кивнул, подтверждая её правоту.

– Это наводит меня на размышления, – сказала Ханне.

– Какие?

Голос Манфреда был так тих, что его почти не было слышно из-за шума дорожного движения и визга играющих чуть поодаль на большой лужайке детей.

– Я всё ещё уверена в том, что мы имеем дело с разными преступниками, – заявила Ханне, убирая блокнот и очки к себе в сумочку. – Я считаю, что убийство в сороковых было совершено одним человеком, а в семидесятых и восьмидесятых – другим. Этот другой досконально изучил подробности первого дела, и отлично знал, как не оставить после себя следов. У него, возможно, были некие знания по криминалистике, он умел пользоваться отмычкой, и непостижимым образом всегда оказывался на шаг впереди нас. Этот другой смог устроить так, что улики бесследно исчезли. Вот я и думаю: не мог ли он быть полицейским?

44

Когда Малин вечером вернулась домой, Отто снова был здоров.

«Маленькие дети – одна сплошная загадка», – подумала она, чмокнув его в беззубый улыбающийся рот. Вчера лихорадка, сегодня – здоров как бык.

– Как прошёл день? – спросила она Андреаса, который лежал на диване, уткнувшись в экран мобильника.

– Прекрасно. Ездили на озеро с Педером и Лувой.

Педер был товарищем Андреаса, который в данный момент также пребывал в отпуске по уходу за ребёнком. А Лува, которая, вероятно, была самым толстым младенцем за всю мировую историю, была ровесницей Отто.

Малин подхватила Отто с ковра и прилегла на диван рядом с Андреасом. Тот отложил мобильник на журнальный стол и положил ладонь на пушистую головку Отто.

– Послушай, – сказала Малин. – Неплохо было бы класть Отто на плед, когда он играет на полу. На случай срыгивания. Потому что этот ковёр стоил довольно дорого.

– Ммм, – промычал Андреас. – А как у вас прошёл день?

– Хорошо.

Малин погладила пухлую щечку сына, которая неожиданно оказалась шершавой на ощупь. По какой-то неведомой причине вокруг рта у него выступила мелкая красная сыпь. Малин понятия не имела, что это могло быть, потому что Отто был здоровым малышом, за исключением иногда приключавшегося с ним отита. Малин подумала, что на этой неделе нужно бы свозить его к педиатру, чтобы выяснить, что это за сыпь.

– Мы встречались с Ханне, – добавила она.

Маленькие пальчики Отто вцепились ей в волосы и больно дёрнули прядь. Малин осторожно разжала его кулачок, сняла резинку, которую на такой случай носила на запястье, и собрала волосы в низкий пучок на шее.

– Ханне?

– Да, она, очевидно, работала над этим делом в восьмидесятых.

– Как у неё дела?

Малин поколебалась, прежде чем ответить.

– Честно говоря, видеть это печально. Она совершенно сбита с толку. С ней была Берит. Ханне приходится напоминать обо всем.

Андреас, который тоже успел поработать с Ханне, и к тому же много раз виделся с Берит, легонько погладил жену по спине.

– Это было… – заговорила было Малин.

Но внезапно из глаз у неё брызнули слёзы, совершенно неожиданно. Боль горячей волной выплеснулась наружу, а мысли и воспоминания, спрятанные глубоко в душе Малин, тоже устремились на поверхность.

– Ну-ну, любимая, – забормотал Андреас, сел и обнял жену.

– Прости, – проскулила она. – Всё это просто чересчур. Чёртова Будил со своими претензиями, все эти ужасные убийства и мёртвые полицейские. И Ханне с Берит. И ещё. Эта Бритт-Мари, она ведь была приёмной. И я тут же стала думать о маме, и об Ормберге, и…

– Любимая, – повторил Андреас. – Послушай меня. – Приляг здесь ненадолго, а мы с Отто о тебе позаботимся.

Он забрал у неё из рук Отто и встал на ноги.

Малин послушалась. Выпрямилась, лёжа на диване, и больше не сдерживала слёз.

– Я скучаю по маме, – всхлипнула она.

– Я знаю.

– И по Ормбергу.

– Полежи, – сказал Андреас. – Мы приготовим поесть.

И Малин осталась лежать на диване.

У неё не было выбора – тело обессилело, а слезы всё текли и текли. Малин думала об одиноких матерях. О тех, что вызывали у Болотного Убийцы приступ ненависти только потому, что были одинокими матерями. Думала об останках Бритт-Мари, о кольце, которая та носила на цепочке вокруг шеи; думала о Линде Буман – практически своей ровеснице на тот момент, когда убийца решил распять её на полу.

«Что не так с людьми?» – этим вопросом задавалась Малин. «Права ли была Ханне, говоря, что всё дело во власти? В ускользающей власти и непримиримой ненависти к женщинам, которые осмелились воспользоваться обретённой свободой. И возможно ли, чтобы во всем этом оказался замешан полицейский?»

Андреас сдержал слово.

Он приготовил спагетти с соусом из мясного фарша, они открыли бутылочку вина и ужинали при свечах, настежь распахнув кухонное окно навстречу летнему вечеру. Отто вёл себя примерно и уснул, едва хрупкая синева сумерек сменилась бархатной августовской темнотой.

Они смотрели кино и болтали обо всём на свете. О Луве, у которой уже прорезались зубы, и о Педере, который хотел купить летний домик на шхерах. О маме Андреаса, которая два раза звонила и жаловалась на соседа, и о зимнем путешествии на Канарские острова – они собирались туда полететь, если будет возможность по времени и по средствам. Потом они занимались любовью в постели, которая отдавала кислым блевотным душком – Отто там срыгнул.

«Как у нас всё здорово», – думала Малин. «Я вытянула счастливый жребий». Пребывая в этой блаженной убежденности, Малин отдыхала душой до самых десяти часов вечера, когда внезапно раздался телефонный звонок.

– Ханне пропала, – запыхавшись выдохнул в трубку Манфред, когда Малин ответила.

– Пропала? – прошептала она. – Но. Как…?

Она встала с постели и пошла с телефоном в гостиную, чтобы не тревожить Андреаса, который после их любовного единения, по своему обыкновению, глубоко уснул.

– Берит споткнулась на лестнице в Софиахеммет, и ей потребовалась перевязка. По этому поводу случился переполох, а когда он утих, оказалось, что Ханне исчезла. Они, разумеется, обыскали всю округу, но не смогли её найти.

– Но… – протянула Малин, чувствуя, что винные пары еще не выветрились, потому что мысли бестолково ходили в её голове кругами, а тупая боль притаившаяся за одним виском, уже давала о себе знать.

– Мы её засветили.

Малин опустилась на диван и натянула пледик Отто на своё обнажённое тело.

– Она же не могла просто испариться. Она совершенно дезориентирована, кто-то должен был заметить её, оценить её состояние и позвонить в полицию.

– Угу, – неубедительно промычал Манфред. – Сейчас лес позади больницы прочёсывают с собаками. Она могла заблудиться, могла упасть и пораниться.

– Чем мы можем помочь? Где Берит?

– Ночует у родственников в городе. Сейчас мы ничем не сможем помочь. Поисковая партия работает. Нам остаётся только ждать. И надеяться.

45

– Что-нибудь новое известно? О Ханне? – спросила Малин ранним утром, когда Манфред заехал за ней по дороге из автосервиса, откуда забрал свой автомобиль после обслуживания.

Манфред задом выехал с парковочного места и утопил педаль газа.

– Нет. Её всё ещё нет.

– Но это же совершенно ни в какие ворота не лезет. Человек не может просто взять и исчезнуть.

– Очевидно, может, – пробормотал Манфред.

– Могла она уйти вместе с кем-то?

– И кто бы это мог быть?

Малин пожала плечами, сбросив вниз сумочку.

– А где она жила раньше? До переезда в Ормберг?

– Когда она была замужем за Уве, Ханне жила на улице Шеппаргатан. А с Петером они жили в маленькой квартирке в Вазастане. Коллеги побывали по обоим адресам и опросили соседей. Никто там её не видел.

– Ты думаешь, Болотный Убийца вышел на её след?

– Эта версия не слишком правдоподобна, – сказал Манфред, поворачивая на шоссе. – Но она могла пострадать в результате несчастного случая, или с ней мог случиться какой-нибудь приступ. Она ведь такая…

Манфред замялся, прежде чем произнести последнее слово, и Малин пришлось изо всех сил сдерживаться, чтобы не закончить предложение за него.

– …хрупкая, – договорил Манфред.

На некоторое время в салоне установилась тишина. Малин смотрела на машины, теснившиеся вокруг них на мосту на остров Малый Эссинген. Над водой вилась лёгкая утренняя дымка, в которой растаяла направлявшаяся в сторону моста Вэстербрун моторная лодка, оставляя за собой на зеркальной поверхности воды длинный пенный след.

– Я не поддерживаю гипотезу Ханне. О том, что преступник может быть из полиции, – проговорил Манфред через какое-то время. – Я просто в это не верю.

Малин задумалась.

– Линда Буман, – сказала она. – Её ведь обнаружили с полицейским удостоверением в горле?

– И всё равно я не верю. Преступник мог быть всесторонне образован, начитан, мог иметь доступ к специальным инструментам для вскрытия замков и знать, как не оставить следов. А пропажа улик, которые хранились в участке в Эстертуне, могла быть просто случайностью.

– Наверное, ты прав, – согласилась Малин.

Манфред хмыкнул и надел солнечные очки. Потом бросил взгляд на свои дорогие швейцарские часы.

– Десять минут девятого. До девяти мы успеем заехать домой к Эрику Удину. Будет любопытно послушать, зачем он ездил в Ормберг, к Ханне.

Эрик Удин встретил их в кухне маленького таунхауса на берегу озера Тунашён. На нём была футболка с надписью «Плантбуден», грубые рабочие штаны с большими карманами по бокам и петлями для инструментов на одном бедре. Руки у него были мускулистыми и загорелыми, а тронутые сединой волосы – влажными, словно он только что вышел из душа.[31]31
  Название садоводческого магазина.


[Закрыть]

Взгляд Эрика, выдавая его волнение, заметался между Малин и Манфредом, когда те устроились за старомодным кухонным столом.

– Это бабушкина обстановка, – тихо сказал он, заметив, что Малин разглядывает обеденный стол тёмного дерева и старую сахарницу из прессованного хрусталя, которая стояла на кружевной скатерти.

– Всё в этом доме – её, – продолжал Эрик. – Я получил дом в наследство после её смерти, и особенно не интересуюсь дизайном, поэтому оставил всё, как было при ней.

– Понятно, – сказала Малин.

Она сделала глубокий вдох и заговорила:

– Нам в самом деле очень жаль, что с твоей мамой произошло такое несчастье.

Эрик кивнул, опустив глаза в пол.

– Спасибо. Но когда она пропала, я был так мал, что даже её не помню, поэтому не могу утверждать, что оплакиваю её. Хотя это так. Если бы она осталась в живых, моя жизнь была бы совсем другой.

Гримаса боли на мгновение исказила его черты, и Эрик скрестил свои загорелые руки на груди.

– И папина тоже, – пробормотал он, отводя взгляд.

Малин вспомнился Бьёрн Удин. Скрюченный старик в инвалидном кресле, который жил в заваленной отходами квартире и без всякого стеснения слизывал с руки пролитый самогон. Вспомнились сухие, как папиросная бумага, листья погибшего растения, остов которого торчал из горшка на подоконнике.

Да, его жизнь, вероятно, тоже повернулась бы иначе, останься Бритт-Мари в живых.

– Он мог бы найти в себе силы заняться чем-то в жизни, – продолжал Эрик. Потому что сейчас, откровенно говоря, он только сидит и пьёт – у себя дома или на дачке у приятеля.

Эрик встал и принялся бродить взад-вперёд по старомодной, но очень опрятной кухне. Остановился, провёл рукой по волосам и несколько секунд помедлил, а потом снова зашагал.

– Простите, я просто… Я был так зол на маму. Все эти годы.

Он вернулся к столу и снова опустился на стул напротив них.

– Я ведь считал, что она сбежала, – говорил Эрик. – Что она не хотела меня воспитывать. Так все думали. А папаша всё болтал об этой открытке, утверждал, что она перебралась на Мадейру. Правда, не могу сказать, верил ли он сам в это. Может быть, он говорил так, чтобы защитить меня. Или себя самого. Наверное, чертовски больно быть вот так брошенным. А теперь открылось это. Я никак не могу осознать. Её и правда убили?

– Мы так считаем, – сказал Манфред. – Ей кто-нибудь мог желать смерти?

Эрик рассмеялся безрадостным смехом.

– Мне было три года, я не имею ни малейшего понятия. Но очень хотел бы это выяснить. Я должен это выяснить. Потому что когда нашли её останки, я будто сам себя потерял. Всё, во что я верил, оказалось ложью. Я теперь не уверен, кто я вообще такой, потому что я больше…

– Не можешь её ненавидеть? – закончила Малин, тут же раскаявшись.

– Именно. И мне так ужасно стыдно за все чудовищные вещи, которые за эти годы я успел о ней передумать.

– Эти мысли не нанесли ей никакого вреда, – сказал Манфред.

Эрик не ответил, только наморщил лоб, и лицо его исказила гримаса.

– Что ты делал в Ормберге позавчера? – словно мимоходом поинтересовался Манфред.

Эрик выглядел удивлённым.

– Я ездил проведать сотрудницу полиции, которая в восьмидесятых работала над делом. Или она не сотрудница. Мне кажется, она психолог, или кто-то вроде. Так или иначе, её зовут Ханне…

– Лагерлинд-Шён, – выпалила Малин, не сдержавшись.

Манфред искоса взглянул на неё и заговорил:

– А зачем ты к ней ездил?

Эрик уставился на свои руки.

– Я пытаюсь… не знаю. Понять. Что случилось с мамой.

– У Ханне деменция, и она уже давно не сотрудничает с полицией.

– Это я понял.

– Как ты её нашёл? – спросил Манфред.

Эрик протянул руку и взял с подоконника пачку пожелтевших листов бумаги, пролистал их и выудил оттуда визитную карточку, а потом положил её на стол.

– Ханне Лагерлинд-Шён, доктор философских наук, – прочла Малин.

– Однажды она вместе с коллегой побывала здесь. Как минимум тридцать лет назад. Так или иначе, тогда она оставила свою карточку. Я нашёл её в подвале.

– Ты видел Ханне или разговаривал с ней после своего визита в Ормберг? – спросил Манфред.

Эрик покачал головой.

– Для чего бы мне это делать?

Манфред не ответил.

– Но я собираюсь встретиться ещё с парочкой пенсионеров, – добавил Эрик. – Имена мне подсказала Ханне. Их зовут Фагерберг и Рюбэк.

Манфред поглядел на Малин долгим взглядом и обернулся к Эрику.

– У тебя, разумеется, есть право разговаривать с кем заблагорассудится. Но мы были бы признательны, если бы в дальнейшем при возникновении каких-то вопросов ты обращался к нам.

Эрик молча кивнул.

– А если ты что-то узнаешь о Ханне, прошу немедленно нам перезвонить. Она пропала.

Эрик остолбенел и встретился взглядом с Манфредом.

– Пропала?

– Да, – подтвердил тот.

Потом Манфред выудил из кармана два маленьких пакетика.

– Мы должны передать тебе эти вещи. Это обручальное кольцо Бритт-Мари, а это – помолвочное кольцо её матери, которое было обнаружено на цепочке вокруг шеи Бритт-Мари. Цепочка тоже здесь.

Эрик протянул руку, и Манфред вручил ему пакетики.

– Кольцо Элси? – шепнул Эрик, глядя на украшения у себя в ладони. Потом сжал кулак так крепко, что побелели костяшки пальцев.

– Бабушка много о ней рассказывала, – пробормотал он, вытирая слезу со щеки.

– И ещё кое-что, – произнес Манфред, наклонился и вытащил из пакета чёрную картонную коробку. Коробку он водрузил на стол.

– Это…?

Эрик притих и положил руку на коробку.

– Это вещи Бритт-Мари. Они лежали в нашем архиве с восьмидесятых. Мы изучили эти материалы, но не обнаружили ничего ценного для расследования. К тому же, у убийства твоей матери вышел срок давности, поэтому мы можем передать тебе эти вещи. Вот наш номер. В случае чего – звони.

– Благодарю.

Эрик часто заморгал и взглянул на них. Несмотря на загар, было заметно, как побледнело его лицо.

* * *

Он долго сидел в кухне после того, как Малин с Манфредом ушли. Эрик сидел за столом и глядел на пакетики с кольцами. Потом вытащил их и принялся разглядывать. Изящная гравировка на кольце, которое всё ёщё висело на цепочке, гласила:

«Аксель, 1 мая 1939».

Эрик потянулся к чёрной коробке, вспоминая реакцию себя четырнадцатилетнего на визит полиции. Вспоминая слова, которые он выплёвывал, словно наелся чего-то горького.

А это можете забрать. Мне это без надобности.

Эрик аккуратно снял крышку и вывернул содержимое коробки на стол. Среди документов золотом поблёскивала кокарда да торчал край полицейского удостоверения.

Что-то перевернулось у Эрика в душе.

Стопку документов и кольца он перенес в свою подвальную комнату без окон и сложил всё на стол перед компьютером, а потом сел и принялся изучать. Эрик обнаружил письма, членскую карточку стрелкового клуба, квитанции и старый календарь.

Открыв его, Эрик стал осторожно перелистывать страницы.

Почерк был аккуратный и легко читаемый. Короткие записки – как привет из давно утраченной жизни. Этот календарь был во сто крат ценнее обычного, потому что мама Эрика на каждой странице оставляла несколько строк, словно в дневнике.

14 марта: визит к врачу. Купила Эрику брюки, но на обувь денег не хватило.

20 апреля: Бьёрн обещал отвести Эрика в парк, но вместо этого уснул на диване. Хуже всего то, что меня это не удивляет.

10 июня: Май пообещала взять на себя заботу об Эрике в течение дня, когда я выйду на работу. Это не лучший выход, но иного выбора нет.

Потом записи стали встречаться чаще и сделались длиннее, свидетельствуя о её растущем отчаянии.

В конце августа 1974 года Бритт-Мари немного написала о своей работе. Её шеф, Свен Фагерберг, целыми днями заставлял её перекладывать бумажки, не допуская до следственной работы, но коллега по имени Рогер Рюбэк оказался «добрым и понимающим». Нападение на Ивонн Биллинг 22 августа описано в одном предложении. О Бьёрне, конечно, она тоже писала. О том, как он забрал семейные деньги, играл на скачках, потерял работу и якшался с типом по имени Судден, который явно вызывал у Бритт-Мари отвращение.

И вот запись пятого сентября:

Сегодня возле Берлинпаркен мы обнаружили убитую женщину. Она была распята на полу, совсем как Ивонн! Это чудовищно. Не перестаю думать, мог ли это быть тот же человек, что в 1944-м, хотя Фагерберг утверждает, что это невозможно.

Затем записи становятся короче. Но в одну из сентябрьских суббот Бритт-Мари нарисовала на полях большое сердце, а запись сделала красной ручкой.

Фантастический день. Бьёрн принес мне завтрак в постель, а потом мы пошли в парк и пускали с Эриком мыльные пузыри.

Между страниц была вложена фотография.

Эрик вытащил поблекшую полароидную пластинку и поднёс к свету. На снимке возле песочницы стоял мальчишка. В руке у него была маленькая пластиковая палочка с петлёй на конце, откуда вылезал большой мыльный пузырь. Эрик узнал щекастое лицо, которое когда-то принадлежало ему. Позади мальчика угадывался силуэт Бритт-Мари. Она сидела на корточках, глядя в камеру. Застыв во времени, она широко улыбалась и протягивала руку к сыну.

Эрик закрыл глаза и сжал кулаки. Потом повесил оба кольца на ту же тонкую цепочку и застегнул ее на шее.

Теперь Эрик знал, что нужно делать. Тяжесть тьмы, навалившейся на его плечи, угрожала его раздавить.