Текст книги "Охота на тень"

16

Несколько часов спустя отчёты были перепечатаны начисто и аккуратной стопкой лежали на столе. Она сознательно упомянула в них и фон Бергхоф-Линдера, и собственную теорию относительно способа проникновения преступника в жилища жертв через крышу, несмотря на то, что знала – Фагербергу это не понравится.

Бритт-Мари также составила список жильцов всех трёхэтажных домов вблизи Берлинпаркен.

Список этот, однако, не был предназначен для глаз Фагерберга.

Насколько Бритт-Мари могла понять, среди жильцов оставалось всего три одиноких матери. Одной из них была шестидесятипятилетняя женщина, с которой Бритт-Мари была шапочно знакома. Она проживала на первом этаже дома номер 3 по Берлингатан вместе со своим тридцатилетним сыном-инвалидом. Другая – тридцатипятилетняя вдова-аптекарша – жила вместе с семилетней дочерью на первом этаже дома номер 25 по Лонггатан. Третьей была двадцатидвухлетняя санитарка, которая размещалась со своей двухлетней дочкой на верхнем этаже дома номер 27 по Лонггатан.

Бритт-Мари размышляла.

Если её теория относительно Болотного Убийцы верна, он станет искать одиноких матерей с детьми на верхних этажах. Это означает, что женщина под номером три – та, что живёт на Лонггатан, 27, – для него будет представлять наибольший интерес.

Бритт-Мари посмотрела на её данные: Гунилла Нюман, 25 марта 1952 г.р.

Нужно было её предупредить, но нельзя было допустить, чтобы об этом узнал Фагерберг.

Немного поразмыслив, Бритт-Мари отложила список в сторону и решила сделать перерыв. Она заправила чистый лист в печатную машинку.

Бритт-Мари хотела дополнить рассказ об Элси историей убийства Мерты Карлссон. Вероятнее всего, убийцей был тот самый фон Бергхоф-Линдер. Но Бритт-Мари не могла знать точно, что именно происходило тем роковым вечером.

«Придётся сочинять, – решила она. – Так обычно поступают писатели».

Медленно, но верно из-под клавиш печатной машинки выходила история о встрече Мерты со своим убийцей. Бритт-Мари с улыбкой воображала, что сказала бы Анита, если бы сейчас её увидела.

За спиной Бритт-Мари раздалось покашливание, и она резко обернулась. В дверях стоял Рюбэк, держа в обеих руках по чашке кофе.

– Ну, как продвигается? – поинтересовался он, искоса поглядывая на список имён, лежавший на столе перед Бритт-Мари.

Она кивнула.

– Я решила побольше узнать о жителях этих домов у парка.

Рюбэк наморщил лоб.

– Зачем?

– Затем.

Рюбэк наклонился вперед и пробежал глазами список.

– Ты считаешь, он выберет себе новую жертву среди них, так?

Бритт-Мари молча кивнула.

Потом она повернулась в другую сторону и бросила долгий взгляд в сторону кабинета шефа.

– Он будет вне себя, если узнает об этом, – сообщил Рюбэк, вручая Бритт-Мари одну из чашек.

Она встала, протягивая руку за чашкой, но та в последний момент неловко накренилась в руке Рюбэка, и кофе пролился, обжигая её пальцы.

– Прости! – воскликнул Рюбэк.

Он шагнул к Бритт-Мари, выудил из кармана носовой платок и аккуратно промокнул её руку.

Он едва касался Бритт-Мари, однако от этих прикосновений по её телу пробежала приятная дрожь.

Она прикрыла глаза, чтобы отгородиться от него, отгородиться от самой этой сцены. Тщетно: с закрытыми глазами присутствие Рюбэка ощущалось ещё острее. Он был так близко, что его тёплое дыхание, словно дуновение летнего ветерка, ласково касалось её щеки, и Бритт-Мари никак не могла перестать думать о том, каково бы ей было, подойди он ещё ближе.

Она отвернулась и аккуратно поставила чашку к себе на стол. Пробежала взглядом свои записи, пытаясь привести в порядок мысли. Однако всё, о чём в тот момент могла думать Бритт-Мари, – так это насколько невозможны и запретны были её чувства.

– Эй, – сказал Рюбэк, хватая Бритт-Мари за всё ещё влажную руку. – Я вижу, что тебя что-то гнетёт. Не хочешь встретиться и рассказать мне об этом?

Не поворачиваясь к нему лицом, Бритт-Мари молча покачала головой, уставившись на висевшие над Эстертуной тяжёлые тучи.

– Вечерами я обычно делаю круг по парку, – сообщил он. В районе девяти. Мне это помогает расслабиться после… всего этого. Он сделал рукой приглашающий жест и добавил:

– Приходи, если будет желание.

– Но вы же не хотите сказать, что этот самый… Болотный человек… попытается пролезть ко мне через балконную дверь? – спросила Гунилла Нюман, вытаращив свои ярко накрашенные глаза.

– Не знаю, – ответила Бритт-Мари. – Возможно. Не могу сказать точно.

Гунилла наморщила лоб и поглядела вниз, на свои габардиновые брюки-клёш и сабо на платформе. Её длинные спутанные волосы светлыми прядями свисали на плечи. Она походила на одну из ночных бабочек, которые обычно спали пьяным сном в предвариловке, или на девчонок, которые после полуночи шатались возле «Гран-Палас».

Бритт-Мари думала над словами Кроока о том, что обе потерпевшие были необразованны и малообеспеченны. Гунилла Нюман вписывалась в их ряд, по крайней мере, на первый взгляд.

– Не понимаю, – пробормотала Гунилла, вытягивая изо рта влажную прядь. Потом она взглянула на свои наручные часы.

– Чего вы от меня хотите? – спросила она.

Бритт-Мари знала, что час был поздний – уже не время стучаться в двери и задавать вопросы о Болотном Убийце, но ждать дольше она не могла.

– Для начала я хотела бы, чтобы ты подумала и сказала, не видела ли ты кого-то подозрительного поблизости. Около дома, на крыльце, или, может быть, на крыше?

– На крыше?

Гуниллу Нюман это предположение явно позабавило. Она прикурила сигарету и отложила зажигалку на край раковины из нержавеющей стали.

– Не видела? – повторила свой вопрос Бритт-Мари, нимало не обеспокоенная насмешливым тоном собеседницы.

– Нет, – ответила та. – Конечно, я никого не видела. Во всяком случае, на крыше.

– В таком случае, я просто попрошу тебя всегда держать балконную дверь закрытой, в особенности в ночное время, – сказала Бритт-Мари.

– Но здесь бывает так душно, – надулась Гунилла.

Бритт-Мари проигнорировала этот комментарий, думая, что если бы Гунилла видела распятых женщин, то не стала бы так ныть.

– А в том случае, если ты увидишь что-то подозрительное, я хочу, чтобы ты позвонила мне, – продолжала Бритт-Мари, вручая ей карточку со своими номерами – и рабочим, и домашним.

Гунилла взяла карточку и пробежала по ней взглядом. Затем сложила её в несколько раз и бросила в миску, стоявшую возле мойки.

– Хорошо, – ответила она. – Нет проблем.

В следующую секунду из дальней комнаты раздалось хныканье.

– Простите. Карина проснулась. Мне нужно идти к ней. Иначе она больше не уснёт. Чёртов ребёнок.

17

Тем вечером Бритт-Мари снова вернулась поздно. Её задержал не столько визит к жительнице дома у Берлинпаркен, сколько тот факт, что из участка она вышла лишь в восемь вечера. Причиной тому было её нежелание общаться с кем-либо из коллег, поэтому Бритт-Мари решила остаться на работе до тех пор, пока весь этаж не опустеет. Потом она начисто перепечатала ещё несколько страниц рассказа об Элси и совершенно забыла о времени.

Это было безответственно – ведь Бьёрну пришлось в одиночку заниматься Эриком в течение нескольких часов, а его такие перспективы обычно не слишком радовали.

Мысли Бритт-Мари вернулись к Фагербергу, Крооку и остальным. Бритт-Мари знала, что, скорее всего, преувеличивает, но ей всё время казалось, что коллеги на неё косо смотрят. А их разговоры вполголоса, которые велись у кофеварки или около буфета, при появлении Бритт-Мари тут же стихали. Даже зови-меня-Алисой стала как-то странно поглядывать на Бритт-Мари. Единственным, кто более-менее адекватно себя вёл по отношению к ней, оставался Рюбэк, если можно считать адекватными его судорожно улыбающееся лицо и преувеличенное стремление угождать.

Когда Бритт-Мари покинула участок, на центральной площади уже было тихо и пустынно. Даже репортёры, весь день простоявшие у дверей участка в ожидании услышать официальное заявление, уже разошлись. Но их присутствие и не представляло для Бритт-Мари никакой сложности. Она предполагала, что никому из них не пришло бы на ум, что она, женщина, являлась сотрудницей уголовной полиции, и к тому же непосредственно работала над нашумевшим делом.

Проходя мимо игровой площадки, Бритт-Мари вспомнила, что Рюбэк звал её прийти туда. Она глянула на часы. Было пять минут десятого. Она всё ещё могла бы с ним встретиться. Возможно, Бритт-Мари пошло бы на пользу, если бы она смогла облегчить перед ним своё сердце, узнать его видение ситуации. Но она понимала, что этому не бывать. Ей нужно было спешить домой.

К тому же… Рогер Рюбэк и она в парке. Вдвоём. В темноте.

Это могло закончиться самым определённым образом. А у неё и без того хватало проблем.

Тем не менее, по пути домой Бритт-Мари продолжала сомневаться. Словно ноги не желали слушаться её. Ноги вели её под деревья, в густой мрак, наполненный ароматами влажной зелени и позднего лета. Ноги хотели в тишине ступать по покрытой росой траве.

Ноги хотели нести Бритт-Мари к запретному и невозможному.

Когда она отперла дверь к себе домой, в прихожей её встретил Эрик. Из одежды на нём был только подгузник. Вся уличная обувь была вывернута из полки и валялась разбросанная по полу, словно обломки кораблекрушения. Воздух был пропитан тошнотворным зловонием, и Бритт-Мари бросилось в глаза, что подгузник Эрика протёк, а липкая коричневая субстанция стекала по его ляжке.

– Бедняжка, – воскликнула она, присев с ним рядом на корточки. – А куда ты дел папу?

Эрик показал пальчиком в сторону гостиной.

– Папа устай, – пояснил он, очевидно нимало не обеспокоенный сложившейся ситуацией, и потянулся за белым резиновым сапогом.

Бритт-Мари расшнуровала туфли и бегом бросилась в гостиную, в страхе перед тем, что должно было открыться её взору. Нельзя было так задерживаться. Нужно было вернуться домой в шесть, как обычно.

Выскочив из прихожей, Бритт-Мари застала Бьёрна лежащим на полу гостиной. Он издавал громкий храп. На журнальном столике вперемешку валялись пустые пивные жестянки и бутылки из-под водки. Недоеденный бутерброд с печёночным паштетом лежал на ковре у самого рта Бьёрна, словно тот заснул прямо с куском во рту.

Бритт-Мари упала на колени рядом с ним. Не для того, чтобы проверить, всё ли с ним хорошо, а потому лишь, что силы её покинули, и гравитация неудержимо притянула её к полу. В тот миг, когда Бритт-Мари скорчилась на ковре в позе эмбриона, глотая катившиеся по щекам жгучие слёзы, она впервые отважилась признаться себе в немыслимом.

«Я больше так не могу», – подумала она.

«Я просто погибну».

На другой день Бритт-Мари была на ногах с раннего утра. Она покормила Эрика завтраком, измерила ему температуру, чтобы убедиться, что он здоров, и затолкала пивные жестянки в мусоропровод. Она даже успела проветрить в квартире, чтобы Май, когда придет, не почуяла, как там было накурено.

Потом Бритт-Мари усадила Эрика в кровать рядом с Бьёрном и разбудила мужа. Тот зафыркал, щурясь на неё из-под опухших век, и пробормотал что-то про кофе. Бритт-Мари проигнорировала. Он не извинился за своё вчерашнее поведение – возможно, считал, что просить прощения было не за что, или попросту ничего не помнил.

Только вот Бритт-Мари не могла забыть.

На самом деле она почти всю ночь пролежала без сна, размышляя о своей жизни. Бритт-Мари думала об Элси и о распятых женщинах. О Фагерберге, Рюбэке и Бьёрне. И, конечно, об Эрике – какое счастье, что вчера с ним ничего не случилось. Ведь в квартире малыша подстерегают бессчётные опасности: розетки, окна, острые ножи, пылающие конфорки, о которые так легко обжечь маленькие пальчики.

Да, с ним могло произойти всё что угодно.

В конце концов Бритт-Мари уснула, зажав в кулак помолвочное кольцо своей матери, которое носила не снимая на шее.

Идя на работу короткой дорогой, Бритт-Мари ощутила в воздухе незнакомую прохладу, прозрачную хрупкость, которая намекала на скорое наступление осени. Листья берёз пожелтели, а многолетние растения вокруг статуи в парке Берлинпаркен стояли по пояс в высоту, давным-давно сбросив цвет. Строители, копошившиеся вокруг гигантского котлована, сменили футболки на свитера с длинными рукавами, а знакомый пьяница у фонтана на площади, тот самый, который напоминал Беппе Вольгерса, укутал плечи каким-то засаленным покрывалом, пытаясь сберечь тепло.

Бритт-Мари бросила взгляд на часы. Было четверть восьмого.

Не было никакой причины приходить на работу в такой ранний час. Ни Фагерберга, ни Рюбэка на местах ещё не будет, а те времена, когда Бритт-Мари казалось важным продемонстрировать начальству своё усердие, давным-давно миновали.

Бритт-Мари решила прогуляться. Она пересекла площадь и направилась в сторону озера Тунашён. Через пару сотен метров городская застройка кончилась, а вместо асфальтированной дороги показалась узкая гравийная тропа. Бритт-Мари шла сквозь редкий подлесок, и опавшие листья, увлекаемые ветром, кружились в танце у её ног.

Она дошла до самого озера. Ветер растревожил водную гладь, и небольшие волны разбивались о каменистый берег. По правую руку располагался дачный массив. Маленькие домики идиллического вида стояли вплотную друг к дружке, и Бритт-Мари вдруг вспомнила о Суддене, чья мамаша владела одним из этих домиков. Последнее, что Бритт-Мари о нём слышала, – Суддена подозревали во взломе. Бьёрн, однако, утверждал, что тот ни при чём и это всё наговоры.

Бритт-Мари скользнула взглядом по длинному ряду домиков, каждый из которых на вид был не больше детского домика на дереве. В крохотных палисадниках кусты и деревья пылали всеми оттенками жёлтого и оранжевого.

«Приходит осень и всё меняется, – думала Бритт-Мари. – Ничего не остаётся прежним».

Это больше походило на насмешку: природа собиралась нарядиться в своё лучшее платье и наложить макияж в огненных тонах, в то время как Бритт-Мари хотелось лишь прилечь на куче опавших листьев и умереть. Ну хорошо, может быть, не умереть, но по крайней мере сменить работу. И мужа.

Она устыдилась, едва успев додумать эту мысль до конца.

Нельзя допускать таких мыслей, когда у неё наконец появилась та семья, о какой она всегда мечтала.

Или можно?

Вообще-то у Бритт-Мари имелась разведённая подруга, но на той не осталось живого места от побоев мужа, так что это было не совсем одно и то же.

Или нет?

Чего можно требовать от отношений между людьми? И от жизни в целом?

Бритт-Мари подумала о Рюбэке. О его влажном тёплом дыхании совсем рядом со своей щекой, о его тёплых руках и о том, что он сказал.

Вечерами я обычно делаю круг по парку. В районе девяти. Приходи, если будет желание.

Она могла бы пойти туда сегодня вечером. Но проблема заключалась в том, что Бритт-Мари больше не была уверена, чего она хочет. Возможно, Анита была права, когда посоветовала ей уехать и поразмыслить над своей жизнью в одиночестве. Возможно, именно это ей сейчас и было нужно.

18

Несмотря на прогулку, Бритт-Мари всё равно первой поднялась на третий этаж полицейского участка. Она решила воспользоваться неожиданной возможностью: закрыла дверь в свой кабинет и подняла отполированную за годы чёрную трубку бакелитового телефона, чтобы набрать номер матери.

Бритт-Мари любила свою маму, но разговоры между ними случались не так уж часто. А когда случались, слова будто бы иссякали, едва они успевали обсудить Эрика и трёх маминых псов.

Каждое лето Бритт-Мари, Бьёрн и Эрик две недели проводили в Хёганэсе, в гостях у Хильмы, и тогда нежная материнская забота с лихвой компенсировала недостаток слов.

Но сегодня Бритт-Мари отчаянно хотела услышать слова, которые ускользали от неё.

Мама сняла трубку после третьего гудка, пояснив, что запыхалась после прогулки с Бамси, старшим из пёсьей стаи. По-видимому, Бамси страдал от воспаления анальных синусов, и по этой причине выгуливать его стало весьма затруднительно. Бритт-Мари поначалу почудилось, что мама произнесла «анальный секс» и даже испугалась, не приключился ли с ней удар – потому что мама никогда не осквернила бы своего рта таким словосочетанием.

Когда мама всласть наговорилась о собаках и наслушалась рассказов об Эрике, она снова по обыкновению замялась. Наступившая тишина представлялась Бритт-Мари гигантским прожектором, луч которого направлен на неё в ожидании признания. Бритт-Мари почувствовала дурноту. Ей было бы несравнимо легче, если бы у матери нашлись какие-то другие слова, которые могли бы защитить её от этого безжалостного луча. Слова, в которых можно было бы укрыться от своего признания, как в милосердной тени.

– Мама, у нас с Бьёрном проблемы.

В трубке стало ещё тише, если это только было возможно. Но теперь слова рвались наружу. И Бритт-Мари рассказала о выпивке, о пропавших деньгах, о купонах тотализатора. О потерянной работе Бьёрна и о том, в каком виде она застала обкакавшегося Эрика, придя домой. Единственное, о чём Бритт-Мари умолчала, – это неприятности на работе; по какой-то неведомой причине ей было стыдно за них. Как будто она винила себя за злобу Каменнолицего и за многозначительные переглядывания коллег.

– Девочка моя, – произнесла мама и снова замолчала.

Вновь вспыхнул прожектор, и в его слепящем свете Бритт-Мари опять стояла одна, наедине со своим стыдом.

Бритт-Мари не знала, что ещё нужно сказать, – она ведь уже рассказала обо всём.

– Бедная моя девочка, – повторила мама.

– Что мне делать? – спросила её Бритт-Мари, слыша, как открывается входная дверь и кто-то входит в участок.

Но мама всё молчала, словно статуя в Берлинпаркен.

Через пару мгновений распахнулась дверь кабинета, и внутрь вплыло улыбающееся лицо Рюбэка. Он собрался было что-то сказать, но вовремя заметил, что Бритт-Мари разговаривает по телефону, и извиняющимся жестом поднял руку.

– Может быть, тебе стало бы полегче, если бы ты так много не работала, – неуверенно проговорила мама. – Наверное, он чувствует себя на вторых ролях. Мужчины – как псы, милая. Им необходимо ощущать свою важность. Если у них нет подходящего занятия, они начинают беситься.

Тем вечером по дороге домой в голове Бритт-Мари уже созрело решение. Она даже успела поговорить с Май и попросила её посмотреть за Эриком подольше, под тем предлогом, что их с Бьёрном якобы пригласили в гости на ужин. Она также попросила Май взять Эрика к себе на несколько дней, в том случае, если самой Бритт-Мари придётся срочно ехать к матери, состояние которой неожиданно ухудшилось.

Май согласилась, предупредив, что на следующий день рано утром у неё запись к стоматологу, поэтому если Бритт-Мари уже уедет, смотреть за Эриком в это время придётся Бьёрну.

Потом Бритт-Мари написала короткую записку Фагербергу, в которой объяснила, что будет отсутствовать некоторое время по причинам личного характера. Записку она положила к нему на стол и прижала пепельницей.

Берлинпаркен был погружен во мрак, и когда Бритт-Мари спешила домой, шёл обложной дождь. Пахло прелыми листьями и влажной землёй. Окна трёхэтажных домов гостеприимно светились в темноте, и Бритт-Мари задумалась о всех живущих там семьях, обо всех, кому удалось сберечь свой мирок, несмотря на проблемы с детьми, работой и вообще с чем угодно. О тех, кто смог склеить осколки своих растрескавшихся жизней и идти дальше.

Бритт-Мари продолжила свой путь с неприятным предчувствием, что приближается к некой финальной черте. Входя в дом, она успела подумать, что у них ещё есть время всё исправить, что они в самом деле могли бы пойти куда-нибудь поужинать, как она и сказала Май. Может быть, они могли бы поговорить о своих собственных осколках и о том, что нужно предпринять, чтобы их склеить. Но распахнув дверь квартиры и увидев, какой бардак царил в прихожей, Бритт-Мари в который раз ощутила, как лодка её мечты разбивается об острые скалы действительности.

– Эй! – крикнула она.

Бьёрн не отзывался, но Бритт-Мари слышала его голос в гостиной.

– А как же, чёрт побери. Приходи, и отправимся туда.

Бритт-Мари повесила плащ на крючок, подняла валявшиеся посреди прихожей башмаки Бьёрна и поставила на обувницу. Потом сняла туфли, поставила их рядом и вошла в комнату ровно в тот момент, когда Бьёрн положил трубку.

– Кто звонил? – спросила она.

– Судден. Мы пойдем по пивку.

Мысль о Суддене, который проиграл всё, что у него было, и не имел в жизни интересов помимо скачек и пива, убила остатки её надежд на то, что им удастся что-то склеить.

– Нам нужно поговорить, – сказала она.

– Слушаю?

– Я попросила Май не приводить Эрика ещё пару часов, чтобы у нас было время все обсудить.

Бьёрн опустился на диван и посмотрел ей в глаза. Его лицо не выражало никаких эмоций.

– Слушаю, – повторил он.

– Бьёрн. У нас ничего не выходит. Если ты не… Тебе нужно привести свою жизнь в порядок. Перестать пить. Найти работу. Иначе нам придётся развестись.

– Да чёрт побери! – завопил он, и на мгновение Бритт-Мари показалось, что Бьёрн заплачет. Но в следующий миг он вскочил на ноги и стал ходить взад-вперед, скрестив руки на груди и крепко сжав кулаки.

– Развестись?

В его голосе звучали до странности незнакомые нотки – словно отчаяние и едва сдерживаемый гнев сдавили ему горло.

– Я больше не могу, – сказала Бритт-Мари, опершись рукой о стену, потому что ноги, казалось, отказывались её держать. – Ничего не получается. Мне жаль.

Она немного помолчала и снова заговорила:

– Я же знаю, что ты можешь собраться. Ты сильный и умелый. Ты умный. Эта статистика, которую ты ведешь… Здесь ведь нужны и внимание, и… целеустремлённость. Так почему не направить их на поиски работы? И ещё – ты же можешь не пить при Май, так почему нельзя сдерживать себя дома и на работе?

Бьёрн только наматывал круги по ворсистому ковру, не отрывая взгляда от пола.

– Развестись? – в очередной раз повторил он. – А Эрик? Ты подумала о нём?

Бритт-Мари проглотила подкативший к горлу комок.

– Только о нём я и думаю.

Бьёрн приблизился к ней, подняв сжатую в кулак правую руку. На долю секунды ей показалось, что он её ударит, но Бьёрн только оттолкнул её в сторону и заревел, как раненый зверь.

В тот миг, когда его крик умолк, раздался дверной звонок.

Шаги Бьёрна стихли в прихожей, и Бритт-Мари услышала, как он открывает дверь и что-то неразборчиво говорит Суддену. Несколько секунд спустя дверь захлопнулась.

Бритт-Мари долго собиралась, может быть, оттого, что глубоко внутри надеялась – Бьёрн вернётся. Она зажгла свет, выпила чашку чаю и собрала чёрную спортивную сумку: несколько перемен белья, туалетные принадлежности, лёгкое успокоительное и пару книжек. Потом вытащила блокнот и ручку, устроилась на диване, который всё ещё хранил запах Бьёрна, оторвала чистый лист и не спеша принялась за письмо.

Я не могу так жить. Мне хотелось бы найти какой-то иной выход, но прямо сейчас я его не вижу. Я уезжаю, чтобы подумать. Предлагаю тебе заняться тем же самым в моё отсутствие. Всё, чего я хочу, – чтобы у нас всё снова наладилось, но для этого тебе придётся сделать над собой усилие. Я сказала Май, что поеду к маме, так что она поможет тебе с Эриком. Своего шефа я тоже предупредила, что меня какое-то время не будет.

Бритт-Мари остановилась в нерешительности. Она смотрела на слова, которые говорили о многом, но почти ничего не объясняли.

Стоило ли ей написать, когда она планировала вернуться? Но Бритт-Мари сама не знала, сколько ей потребуется времени, чтобы вернуться к себе прежней, такой, какой она была когда-то.

Она закончила своё короткое послание единственным способом, который пришёл ей на ум.

Люблю тебя,

Бритт-Мари.

Письмо она положила на журнальный столик, липкий от пролитого пива.

Зазвонил телефон.

Сначала она решила, что это Бьёрн решил извиниться. Что он раскаялся и хочет всё обсудить. Что он скажет ей, что у каждой проблемы имеется как минимум одно решение. Что они – два разумных человека, которые должны найти выход. Что вся та любовь, которая однажды их связывала, не могла просто испариться, должно быть, она закопана где-то поблизости, в мусорной куче обидных слов и прочих осколков.

Но взяв трубку, на другом конце провода Бритт-Мари услышала незнакомый женский голос.

– Это Гунилла. Гунилла Нюман, с Лонггатан. Надеюсь, я не помешала, но вы просили позвонить, если я увижу что-то подозрительное. А теперь… Я точно не знаю, может быть, я преувеличиваю, но какой-то мужчина довольно долго стоял в парке и глядел в мои окна.

Бритт-Мари покосилась на свою чёрную сумку и оставленное на столике письмо. Потом черкнула в своём блокноте:

Гунилла Нюман, Лонггатан, 27.

Она подвела эту запись жирной чертой и захлопнула блокнот.

– Я забегу, если успею, – ответила она. – Спасибо за звонок.

Здесь история Бритт-Мари заканчивается.

Заканчивается загадочно, но так как тебе, читатель, уже известно, что ничего никогда не проходит бесследно, я полагаю, мне не стоит повторять, что с этого места берет начало новая история.

Рассказать сейчас, что сталось с Бритт-Мари – всё равно что забегать вперёд, читая книгу. Но кое-что упомянуть можно.

Бритт-Мари с сумкой в руках вышла на улицу, погрузившись в вечерний мрак. Дождь усилился, и её волосы, вымокнув до нитки, прилипли к щекам, а тонкие струйки холодной воды стекали по шее, забираясь под ворот вязаного свитера.

Подойдя к Берлинпаркен, Бритт-Мари констатировала, что видимость там была практически нулевой. Она не могла даже разглядеть статую кормящей матери возле качелей. Тем не менее, Бритт-Мари показалось, что напротив дома 27 по Лонггатан кто-то стоял, прислонившись к дереву. И чем ближе она подходила к этому месту, тем сильнее крепла её уверенность в собственной правоте.

Там кто-то был.

Вот только кто? Рюбэк, вопреки погоде решившийся совершить свой вечерний променад, чтобы разогнать тяжёлые мысли? Или Болотный Убийца?

Кстати, а как можно распознать в ком-то убийцу? Это слышно по голосу? Фальшивый подтон выдаст его и вскроет дурные намерения? Или, может быть, убийцу выдают повадки? Взгляд?

Оставляет ли зло свою печать на лице человека?

На следующее утро солнце сияло высоко в ясном голубом небе.

Бьёрн сидел на диване, дрожащей рукой держа письмо Бритт-Мари, и слёзы текли по его щекам, а Эрик в это время методично выворачивал все кастрюли и крышки из кухонного шкафа и кидал на пол.

На третьем этаже полицейского участка Эстертуны Фагерберг закурил одну из своих сигарет, повернулся к ожидавшим его Крооку и Рюбэку и заявил, что вообще-то не удивлён: он с первого мгновения знал, что Бритт-Мари не выдержит давления. Господи боже, как было бы замечательно, продолжал он, если бы начальник полицейского управления больше не присылал ему некомпетентных сверхчувствительных куриц. Кроок, по своему обыкновению, кивнул и хмыкнул что-то неразборчиво, а Рюбэк молча глядел в пол.

Фагербергу не повезло – в последующие годы всё больше женщин выбирали профессию полицейского, и в 1981 году первая женщина была назначена начальником Главного Полицейского Управления. Тем не менее, во многие сферы женщинам всё ещё не было доступа – первая женщина-криминалист завершила своё образование лишь в 1990 году.

Однако вернёмся к Бритт-Мари. Проходили дни и недели, а о ней никто ничего не слышал. Вечера становились темнее, листья опали с деревьев в парке Берлинпаркен, и их собрали в кучи вокруг ограждения, окружавшего строительную площадку. Котлован больше не выглядел как котлован: из земли на месте ямы вырастал колоссальный бетонный фундамент. Он рос день ото дня, и в Эстертуне только и разговоров было о том, насколько он безобразен.

Кто вообще догадался разместить такое уродливое здание в таком красивом парке?

В октябре в Стокгольме открылся арт-центр «Культурхюсет», а Шведская Академия сообщила о присуждении Нобелевской премии по литературе Эйвинду Юнсону и Харри Мартинсону. А на следующей неделе Бьёрн вместе с Эриком перебрался жить к Май, так ей было проще помогать сыну вести быт. И она помогала – выливала алкоголь и время от времени награждала Бьёрна пощечиной – когда сильно протестовал. Она мыла, чистила и готовила еду. А когда Бьёрн забыл, что нужно мыться, – пинками загнала в душ, сорвала с него одежду и долго скребла жесткой щеткой. А потом кухонными ножницами остригла его волосы.

Бьёрн, давно прекративший сопротивляться, молча сидел на унитазе, глядя, как на пол падают длинные влажные пряди.

В полицейском участке Алиса Лагерман собрала все личные вещи Бритт-Мари в коробку, закрыла её крышкой и отнесла в кладовку, на тот случай, если Бритт-Мари вернётся. На месте Бритт-Мари стал работать новый инспектор. Фамилия его была Хамберг, но несмотря на то, что человеком он был неглупым и приятным, Рюбэк совершенно не стремился с ним поладить.

К концу ноября Хильма и Бьёрн объявили Бритт-Мари без вести пропавшей. Полицейский, принимавший их заявление, слишком хорошо знал, кто такая Бритт-Мари, но сомневался, стоит ли им об этом рассказывать. А после того как прочёл прощальное письмо Бритт-Мари, которое захватил с собой Бьёрн, он и вовсе решил держать язык за зубами.

Это дело казалось чересчур личным. Очевидно было, что речь шла о внутрисемейных обстоятельствах.

Поиски Бритт-Мари долго не начинались всерьёз – ведь она оставила послания и мужу, и шефу, сообщив, что собирается уехать. А когда они наконец начались – то ни к чему не привели. Полиция не смогла напасть на след Бритт-Мари. Она словно провалилась сквозь землю.

Шли месяцы. Годы. Расследование нападения и убийства в Эстертуне были отложены в долгий ящик за отсутствием улик.

В 1979 году холодным пасмурным весенним днём скончался Пекка Кроок – от опухоли, которая росла в его правом лёгком с осени 1974 года и вызывала отвратительный хриплый кашель. Алиса Лагерман послала его вдове цветок и в который раз попыталась убедить комиссара Фагерберга завязать с курением.

В начале восьмидесятых отошла в мир иной Хильма, так и не узнав, что сталось с её единственным ребёнком.

Вокруг сына Бритт-Мари – Эрика – сомкнулось кольцо тьмы. Тьма эта была густой, как дёготь, и непроглядной, как январская ночь над Эстертуной. Эта тьма питалась его болью – от совершённого по отношению к нему предательства. Несмотря на то, что Эрик пытался удержать тьму в себе, она не хотела там оставаться. Она рвалась наружу, отравляя его жизнь.

Бьёрну это было невдомёк. У него появилась новая женщина. Молодая, с короткими светлыми волосами. У неё был безумный смех, а ещё она любила курить возле вентилятора в их новой квартире. Они сняли цветочные гардины с воланами, принадлежавшие Бритт-Мари, и подумывали о том, чтобы заменить диван – на нём были уродливые чёрные ожоги от сигареты, которую эта женщина уронила однажды дождливым вечером.

Новая женщина забеременела. Внутри неё проросла жизнь, которая впоследствии стала младшей сестрой Эрика. Бьёрн нашёл новую работу, работу с высокими требованиями, такую, к которой нельзя было относиться спустя рукава. Но именно так он и поступил. Он стал выпивать каждый вечер, а иногда и по утрам, идя на работу короткой дорогой через центр. Но женщина ничего не замечала. Она курила, смеялась, и округлялась.