Текст книги "Охота на тень"

26

На следующий день Ханне отчиталась о проведенной с Рогером Рюбэком беседе. Линда слушала заинтересованно, а Лео молча разминал в руках свой вечный снюс. Что касается Роббана, то чем больше рассказывала Ханне, тем глубже становилась складка на его лбу, а шрам, пересекавший щеку, постепенно наливался тёмно-красным.

Проводить опрос фигурантов, равно как и назначать встречи в кафе для обсуждения хода расследования не входило в обязанности Ханне – так прокомментировал её рассказ Роббан. Он ещё добавил, что Ханне должна была прежде всего поставить его в известность о своих намерениях, а самое важное – ей ни в коем случае не следовало отправляться на встречу в одиночку. Полицейская служба – это служение закону. А Ханне, помимо всего прочего, даже не являлась сотрудницей полиции.

И хотя встреча с супругом Бритт-Мари тоже представлялась Роббану хорошей идеей, он подчеркнул, что на данный момент у Госкомиссии были гораздо более срочные дела. К примеру, необходимо было определить круг общения Ханнелоры Бьёрнссон и составить карту её передвижений за время, предшествовавшее убийству, а также при содействии участковых и постовых полицейских продолжать операцию «обход жильцов» – и всё это только для начала.

– Кстати говоря, не закончила ли ты предварительное профилирование преступника? – поинтересовался Роббан.

Ханне, однако, не поддалась на эти провокации и нос не опустила, тем более, она чувствовала, что нащупала какую-то важную нить. И в конце концов ей удалось даже получить благословение Роббана на то, чтобы они с Линдой вдвоём разыскали Бьёрна Удина.

– И нам, вероятно, нужно подумать о поиске потенциальных жертв, по примеру Бритт-Мари, – предложила Ханне.

– Честно говоря, мы уже проверили, – отозвался Роббан. – Вот только дома вблизи Берлинпаркен кишмя кишат одинокими мамашами. Вряд ли в округе найдется хоть один малыш, у которого в наличии есть ещё и папа.

– Ладно, – сдалась Ханне. – По крайней мере, это мы прояснили.

После совещания Роббан снова пребывал в лучезарном настроении, словно высказанное им недовольство было лишь одиноким облачком на горизонте, которое теперь унесло ветром.

– Ты не могла бы мне поподробнее рассказать о профилировании, когда выдастся минутка? – спросил он, положив руку на плечо Ханне. – Может быть, как-нибудь на неделе, после работы?

– Запросто, – ответила Ханне.

Лео задержался в конференц-зале. Его собранные в хвост жидкие тёмные волосы неопрятно свисали на шею. Взгляд, брошенный им через плечо в сторону Ханне, прежде чем та исчезла за поворотом коридора, был долгим и мрачным.

Блёклое зимнее солнце освещало укрытый снежным одеялом Стокгольм, когда во второй половине дня Ханне покинула полицейское управление. Воздух был прозрачен и чист, и Ханне шла домой пешком всю дорогу от самого острова Кунгсхольмен.

На Хамнгатан Ханне замешкалась, сомневаясь, но всё же решила сходить в «Галлериан», на месте которого когда-то была улица Норра Смедьегатан. В современном торговом центре стенка к стенке теснились украшенные к Рождеству бутики.

Ханне осмотрелась: вокруг царили светлый камень, нержавеющая сталь, крупные стеклянные вставки – ничто здесь не напоминало ни о старинных зданиях, когда-то стоявших на этом месте, ни о людях, их населявших.

Ханне продолжила свой путь с неясной тоской в груди: виной тому были настроившие Ханне на меланхолический лад размышления об изменении облика города, о бренности сущего и о жертвах Болотного Убийцы. Но уже на подходе к площади Нюбруплан солнечный свет и рождественское убранство на деревьях и фонарных столбах заставили все невесёлые мысли Ханне рассеяться.

Придя домой, Ханне отправилась на короткую прогулку с Фрейдом, растопила камин и заварила чай. Затем, когда за окном на Стокгольм стала опускаться тьма, села за проверку контрольных работ.

Около семи позвонила Миа с рассказами о новом доме в стране басков. Он стоял на холме, откуда открывался потрясающий вид на Бискайский залив. Ханне должна туда приехать, заявила Миа. Сама она собиралась отправиться через неделю и остаться там на два месяца. Миа заверила Ханне, что ей там будут более чем рады.

Они поболтали немного о том о сём, да в общем обо всём, кроме того, что действительно занимало мысли Ханне. Ибо расследование дела Болотного Убийцы было темой определённо конфиденциального характера.

– Я не могу тебе сказать конкретно, над каким делом работаю, – расплывчато ответила она на вопрос Мии. – Но это дело об убийстве. Или о нескольких, зависит от того, как на это посмотреть.

– Боже, как это, должно быть, захватывающе. Хотелось бы мне иметь такую работу.

– Нет, не хотелось бы, – со смехом отозвалась Ханне. – Ты же боишься в киоск выйти с наступлением темноты.

– Дело не в темноте. Дело в… не знаю. Насекомых, которые там прячутся.

– Насекомых? Сейчас середина зимы.

– Не прикидывайся, ты понимаешь, что я имею в виду.

У Ханне мелькнула мысль, что доведись Мии узнать, за каким зверем её собеседница вела охоту, она предпочла бы встретиться со всеми пауками в мире, лишь бы не столкнуться однажды в тёмном лесу с Болотным Убийцей.

На следующий вечер с врачебного конгресса в Майами вернулся Уве.

Он устал, страдал от смены часовых поясов и пах потом, но, несмотря на всё это, Ханне, встречавшая мужа в прихожей, одарила его долгим поцелуем.

– Я соскучилась, – промурлыкала она, зарываясь носом в его подмышку, где запах пота, разумеется, ощущался еще сильнее.

Уве что-то невнятно промычал и взъерошил её длинные волосы. Потом отстранил её от себя и окинул её фигуру внимательным взглядом с головы до пят.

– Красавица Ханне, – проговорил он с необычайно печальным видом.

– Ты тоже неплохо выглядишь, – отозвалась Ханне, забирая у него дорожную сумку, чтобы отнести в спальню.

– Я и сам могу разобрать вещи, – заявил Уве, когда Ханне уже потянула за молнию.

Ханне послушно оставила сумку и присела на кровать.

– Интересно было?

Уве принялся доставать из сумки грязную одежду и складывать её в плетёную корзину для белья, которая стояла у письменного стола.

– Весьма.

Он что-то вытащил из сумки. Эта вещь была обёрнута в шёлковую бумагу, а размером походила на обувную коробку.

– Это тебе.

Ханне с улыбкой приняла подарок из его рук. Осторожно развернула бумагу и открыла коробку. Её взгляду предстала инкрустированная жемчугом маска.

– О, Уве. Она прекрасна. Это же уичоли?[23]23
  Уичоли – индейский народ, проживающий в западной и центральной Мексике.


[Закрыть]

– Верно.

– Господи, – прошептала Ханне. – Она выглядит такой древней.

Ханне аккуратно подняла маску и повертела в руках.

– Должно быть, стоила целое состояние, – добавила она.

Уве не ответил, но улыбнулся, видя её оживление.

– Я даже боялся, что таможня меня не пропустит, – признался он. – А как ты здесь справлялась? Не поймали ещё своего убийцу?

Ханне опустила взгляд на подарок. Устрашающее впечатление сглаживалось красотой переливающихся жемчужин, покрывавших всю маску.

– Нет, – ответила она, разглядывая зияющий рот. – Ещё не поймали.

Вечером они поужинали чечевичной похлёбкой и распили бутылочку белого. Они включили музыку погромче и занялись любовью, но в этот раз не на полу или кухонном столе, поскольку Уве, у которого после перелёта ныла спина, предпочёл лежать на мягком.

Он сразу уснул, а Ханне без сна лежала в кровати подле него.

На улице поднялся ветер, и ледяной воздух проникал сквозь щели в старой оконной раме. Ханне плотнее завернулась в пуховое одеяло, но всё равно дрожала от холода. Ветер снаружи крепчал, и в конусе света, испускаемого уличным фонарём, Ханне различала беспорядочное мелькание снежных хлопьев.

В комнате стояла тишина, за исключением редких глухих всхрапываний Уве.

Ханне осторожно положила руку ему на грудь, и ощутив, как бьётся сердце Уве, подумала, как же ей повезло его встретить.

Они познакомились, когда Уве преподавал в университете психологию. Ему было двадцать девять, и он был восходящей звездой в науке, а Ханне была молоденькой студенткой, на много лет младше его. Уве был из той породы людей, которым, казалось, от природы было дано всё: привлекательная внешность, незаурядный интеллект, а ещё такой живой интерес к своему делу и такая цельность мысли, каких Ханне прежде не встречала.

Разумеется, она была ослеплена его академическими достижениями. О его диссертации много говорили, и сама Ханне много раз её перечитывала, подчёркивая исполненные самого глубокого смысла формулировки.

Да, она была ослеплена.

Ослеплена и очарована этим недоступным мужчиной, который стоял за кафедрой в вельветовом пиджаке и джинсах, расслабленно рассуждая о личностных расстройствах и ухитряясь при этом выглядеть столь привлекательно.

По окончании лекции Ханне направилась прямо к нему и стала задавать вопросы о его диссертации. Было очевидно, что он польщён – он надолго задержался в аудитории. Повесив поношенный пиджак на спинку стула, Уве устроился рядом с Ханне на ступенях кафедры и стал рассказывать о своих исследованиях.

Беседа быстро свернула на личные темы, и Ханне не удержалась:

– Не хочешь пойти в паб выпить пива? – спросила она.

Но Уве виновато улыбнулся, провел рукой по волосам, в которых в то время ещё не было и намёка на седину, и объяснил, что женат.

Всё это было невероятно больно.

Но три месяца спустя он разыскал телефон Ханне, позвонил ей и объявил, что собирается писать статью. А ей предложил подбросить ему пару вопросов.

Ханне, разумеется, согласилась. А при первой же встрече Уве рассказал ей, что развёлся. И что никак не мог перестать думать о ней.

Эта встреча положила начало страстному роману. Но Ханне была не просто влюблена, она была искренне впечатлена тем, как благородно Уве относился к своей бывшей жене и к ней самой. Уве напоминал Ханне её отца, которого после безвременной кончины она чуть ли не возвела в лик святых. А ещё Уве точно не имел ничего общего с теми щенками, с кем Ханне пробовала встречаться раньше.

Уве был мужчиной.

Надежной опорой и интеллектуальной ровней.

Мысль Ханне оставила Уве и вернулась к Болотному Убийце и его жертвам.

«Где же он намечал себе жертв? – думала она. – И почему его выбор пал на одиноких матерей?»

Как частенько случалось, когда Ханне размышляла, лёжа в кровати, ей в голову пришла идея. Мысль, которую требовалось записать, чтобы не забыть. Ханне встала с кровати, подобрала с пола и накинула халат и вышла в гостиную, где оставила свой блокнот. Она сделала несколько коротких пометок и отправилась обратно в постель в надежде теперь уснуть.

Проходя мимо корзины с бельём, сверху она заметила скомканную рубашку Уве. Из-под рубашки виднелись спортивная форма, толстый свитер и шерстяная поддёвка.

«Странно, – подумала Ханне. – Зачем было брать в Майами такие тёплые вещи?»

27

По неосвещенной улице Берлингатан Анна Хёёг из последних сил пробиралась сквозь метель. Было поздно, гораздо позднее, чем Анна рассчитывала прийти домой от подруги. Снега навалило по щиколотку, и коляска беспрестанно застревала в наметённых ветром сугробах. Анна была вынуждена с силой толкать коляску вперёд по тротуару, вспахивая снежную целину.

Снежный вихрь вился вокруг неё, а холод заползал под тонкую куртку прямо к телу.

«Ненавижу Эстертуну, – подумала Анна, хоть погода наверняка была одинаковой во всём Стокгольме. – Ненавижу эту чёртову дыру».

В коляске мирно спала её дочка, Туве, совершенно безразличная и к погоде, и к езде по пересечённой местности. Но Туве с самого начала была замечательным ребёнком – из тех, что спят по ночам, а бодрствуют днём, не наоборот. Она практически не плакала, всё, что ей было нужно, – сытый животик да сухой подгузник.

А ещё Туве радостно смеялась всякий раз, как видела лицо Анны.

Кем был отец Туве, Анна точно не знала. Да ей и не хотелось выяснять. Им и вдвоём с Туве было неплохо. Анна не нуждалась в муже, а Туве – в отце.

Мужики – пустое место, это Анна усвоила очень рано. А если бы это понимала её мама, можно было бы избежать многих бед.

Анна вошла в дверь дома номер 14 по Берлингатан. Сняла капюшон и варежки. Стряхнула со лба капли талой воды. Поставила коляску под лестницей, вынула Туве и коробку с продуктами и стала подниматься на второй этаж. В подъезде стоял дух марихуаны, и Анна вспомнила о намерении отправить домовладельцу анонимную жалобу на укурков с первого этажа, которые дымили днем и ночью.

Анна смотрела на Туве и думала, что не в такой среде той должно было расти – рядом с наркотой и преступностью, где скорее правилом, чем исключением для подростков была судьба преступника или наркомана. Или того и другого одновременно.

«Скоро я отсюда выберусь», – говорила она себе. Она уже скопила почти половину взноса за кооперативную квартиру. Ещё каких-то несколько месяцев – или несколько тысячных купюр – и цель будет достигнута, а тогда сестра обещала одолжить ей вторую половину.

У Анны бабочки начинали порхать в животе, едва она принималась об этом думать. Кооперативная квартира где угодно, только не в Эстертуне.

Несмотря на невысокую зарплату помощницы на кухне при доме престарелых, что у озера, Анна ухитрялась откладывать деньги. Это было непросто: ей вот уже почти два года приходилось подрабатывать телефонными продажами для книжного клуба, и она очень редко могла себе что-то позволить. Ни шмоток, ни косметики, ни визитов в модные клубы, где развлекались почти все её друзья.

Всё, что Анна делала, и всё, к чему она стремилась, было только ради Туве.

Анне считала, что если она сможет обеспечить дочери лучшие жизненные условия, чем были у неё самой, то это будет победа.

Но при всём этом Анна не чувствовала себя в чём-то ущемлённой. Напротив, ей казалось, что иметь такую ясную цель в жизни – это благословение. В свете этой яркой путеводной звезды Анне было легко принимать решения, которые в любой другой ситуации принять было бы непросто.

Войдя в квартиру, Анна осторожно стащила с Туве красный комбинезончик, положила её в кроватку и вложила пустышку в маленький ротик. Туве немедленно зачмокала, и пустышка стала послушно подниматься и опускаться в такт её причмокиванию. Потом Анна положила принесённые продукты в холодильник. Завтра к обеду она ждала сестру, и по такому случаю собиралась приготовить цыплёнка в горшочке. Анна знала, что они долго будут сидеть за столом и разговаривать, и знала, о чём будет разговор.

О маме. О папе. И обо всём том дерьме, что им пришлось вынести.

Счастье, что они с сестрой были друг у друга.

Когда Анна закончила разбирать сумку, она почистила зубы и села полистать каталог Стокгольмского Университета. Но искать сейчас было рановато, вначале нужно было переехать. Но потом, когда они окажутся в надёжном месте, Анна планировала взять студенческий займ и пойти учиться.

Не ради себя самой, только ради Туве.

Потому что если бы у Анны была хорошая работа, настоящая работа с высокой зарплатой, она смогла бы дать своей дочке то детство, которого та заслуживала.

Детство, которого не было у Анны.

Она заскользила взглядом по списку курсов: право, экономика, философия. Попыталась представить себя в адвокатской конторе или экономическом отделе. Представила себе все возможности, которые откроются перед Туве, если её мать станет хорошо зарабатывать. Туве могла бы брать уроки верховой езды, ездить на языковые курсы за границу, или даже завести домашнее животное. Потому что со своего нынешнего дохода Анна не смогла бы позволить себе даже хомяка. Не то чтобы она хотела завести хомяка – она вообще ненавидела всех грызунов: и свинок, и крыс, и хомяков.

Всё живое, что было покрыто шерстью, а по размерам меньше кролика, вызывало у Анны мурашки по коже.

Прежде чем лечь, Анна сделала обход квартиры. Заглянула в кладовку и шкаф, проверила, заперта ли входная дверь, заглянула под кровать, чтобы убедиться, что там никто не спрятался, – ибо с тех пор, как Анна прочла об убийстве Ханнелоры Бьёрнссон, она стала вскакивать по ночам от непонятных звуков и замечать непонятные тени в парке. Тени на поверку оказывались тётками, выгуливавшими своих такс, или престарелыми дядьками в шляпах, или вовсе деревьями, согнувшимися под тяжестью снега над тропой.

Кстати, Анна не была единственной напуганной женщиной в округе – на работе только и разговоров было, что об этом убийстве.

Завывание ветра за окном некоторое время не давало Анне уснуть, но наконец она провалилась в глубокий сон без сновидений.

Её разбудил звук.

Словно бряцание металлической цепи, холодный звон удара металла о металл. Однако, уставившись в темноту, Анна смогла разглядеть лишь темноту.

Воющий звук ветра усилился. Красные цифры на табло электронных часов показывали 03:01 – Анна видела это со своего места. Холодный воздух забирался к ней под одеяло, и Анна плотнее закуталась, внимательно прислушиваясь. Со стороны кроватки Туве доносилось легкое мерное дыхание, и временами – когда она посасывала пустышку – тихое причмокивание. Из кухни слышен был монотонный шум работающего холодильника, а окна слегка потрескивали, когда очередной порыв ветра, разбиваясь о стёкла, вжимал их внутрь.

Анна закрыла глаза.

«Я всё придумала, – уговаривала она себя. – У меня паранойя, перевозбуждение».

Она сделала глубокий вдох, расслабилась и уже решила попытаться уснуть, как вдруг раздался новый звук.

Как будто что-то шуршало.

Этот звук заставил её подумать о крысах, и Анна рывком села в кровати. Несмотря на то, что в этом доме она никогда не видела даже мыши, от мысли о грызунах пульс Анны участился.

Она спустила ступни на пол и почувствовала, как холодный воздух овевает щиколотки. Сделала несколько несмелых шагов к двери и вытянула вперёд руку, чтобы нащупать выключатель, – потому что, если в темноте скрывалось животное, Анна хотела бы знать, где оно, чтобы избежать встречи. Ничего хуже, чем крыса, карабкающаяся по своей ноге, Анна и представить не могла. Отвратительные маленькие лапки на её обнажённой коже.

Анна щелкнула выключателем.

Прямо перед ней в прихожей стоял человек, одетый в чёрную куртку и чёрные брюки. На лице у него было нечто вроде маски. Она была похожа на шлем, которым пользуются грабители, или балаклаву, которую надевают на лицо в сильный мороз. Глаза спокойно изучали её через прорезь в маске. В руке незнакомец держал нож с длинным широким лезвием.

Анна закричала. Она завопила что было сил, потому что мгновенно поняла, что её ждет. Она кричала, потому что это было неправильно, и несправедливо, и страшно, но прежде всего потому, что не хотела умирать.

В кроватке проснулась Туве.

Она захныкала, а потом расплакалась. Уголком глаза Анна видела искажённое страхом личико дочки и выпавшую изо рта пустышку.

– Уааааааа! – кричала Туве.

Несмотря на парализующий страх, в голове у Анны возникла чёткая мысль, которая была не менее мучительна, чем догадка, кем был их незваный гость.

Кто же теперь присмотрит за тем, чтобы Туве выбралась из этой проклятой дыры?

28

На следующее утро Ханне с Линдой отправились в гости к Бьёрну Удину.

Им было немногое о нём известно – только что после исчезновения Бритт-Мари он встретил другую женщину и у них родилась дочь, но сейчас он снова был одинок и не работал.

День был насквозь серым – дорога впереди покрыта слякотью, здания вокруг сплошь из серого бетона, а тяжёлое небо было зловеще тёмным.

Линда, однако, по своему обыкновению радостно щебетала. Её светлые волосы были заправлены под вязаную шапочку, которая выглядела на пару размеров больше, чем нужно. За рулём Линда наклонилась вперёд, вцепившись в руль побелевшими пальцами, словно это был спасательный буй, который нельзя было отпускать. Время от времени она запускала руку в пакет с сырными чипсами, лежавший на сиденье рядом.

Линда болтала о своей предстоящей свадьбе – сколько будет гостей, и куда они поедут после венчания. О свадебных платьях, музыке и праздничных залах. О родственниках, которые были на ножах и по этой причине не могли быть посажены за один стол, и о брате, который только что развёлся и, вероятно, будет всё время паршиво себя чувствовать.

Как вообще поступают в подобных случаях? Следует ли из уважения к нему отложить праздник, или лучше ничего не менять?

Это ведь её свадьба.

– Ой, прости, – наконец, воскликнула Линда. – Я же всё время о себе болтаю. Расскажи о своей семье.

– Об Уве?

– Нет, – Линда со вздохом закатила глаза к небу. – О твоей семье. Где, например, прошло твоё детство?

Ханне через стекло разглядывала проносившийся мимо серый пейзаж.

– На улице Нарвавеген, в центральном Стокгольме.

Линда присвистнула.

– Вот чёрт. Эстермальм. Так ты, получается, примерная девочка?

– Не мне об этом судить, – ответила Ханне, хотя знала, что Линда права.

– У тебя есть братья или сёстры?

– Нет.

– А чем занимаются твои родители?

– Папа был профессором. Изучал северные языки. Он умер почти сразу, как я поступила в университет.

Линда наморщила лоб и некоторое время хранила молчание.

Перед глазами Ханне немедленно возник образ ласкового, но немного рассеянного мужчины, который большую часть времени проводил в их большой библиотеке. Она вспомнила его большие руки и густые волосы с проседью. Живой взгляд из-под тяжёлых век.

Несмотря на то, что папа постоянно работал, у него всегда находилось время для Ханне.

Он всегда находил это время.

Фактически, именно на папиных плечах лежали все бытовые заботы семьи – приготовление пищи, стирка, уборка.

Но этим он занимался вынужденно.

– Профессор северных языков, – протянула Линда. – А чем он занимался?

– Преподавал, руководил научной работой студентов. Занимался исследованиями. Он опубликовал ряд научных работ о происхождении шведской письменности. А ещё о кратких гласных «i» и «y».

О том, что Хольгер Лагерлинд-Шён ещё и заседал в Шведской Академии Наук, в кресле номер пять, Ханне умолчала.

Линда окинула её внимательным взглядом.

– Прости… Только как можно изучать гласные? Как бы сказать… это звучит немного…

Она не договорила фразу.

– А что твоя мама? Чем она занимается?

– Она художница.

– Рисует?

– Да.

– Что?

– Что ты имеешь в виду?

Линда переключила скорость и утопила педаль газа до предела, обгоняя старый фургон «Фольксваген».

– Ну, она пишет портреты? Или пейзажи?

– Она пишет абстрактные картины. Ничего определённого на них не увидишь.

– Хм, – промычала Линда, запихивая в рот очередную чипсину. – Вы с мамой близки?

Ханне мысленно взвесила свой ответ. Стандартный вариант – тот, что не повлечёт за собой утомительных расспросов, – что они с матерью, конечно же, близки друг другу. К тому же, Ханне редко откровенничала с другими людьми. Бывали, конечно, исключения – Уве, например, тесный круг ближайших друзей, да научная руководительница, которая помогала Ханне в написании дипломной работы в бакалавриате. Та самая, что взяла на себя заботу о Ханне в тот памятный вечер, когда мать бросила ей в лицо, что желает ей смерти. Что никогда не хотела иметь детей, по крайней мере, таких монстров, как Ханне.

Ханне покосилась на Линду.

– Мы с папой были довольно близки, – сказала она. – Очень близки. Я всегда была папиной девочкой.

Она запнулась, но решила всё же договорить до конца.

– Мама была не в себе большую часть моего детства. У неё были проблемы с психикой. Они, кстати, и сейчас никуда не делись. У неё случаются припадки, и в таких случаях её помещают в клинику. В какие-то периоды она вообще разрывала со мной всякие отношения. Когда я была маленькой, мама выдумала, что мы с папой против неё сговорились и что-то замышляем. И она отказывалась встречаться со мной несколько лет подряд.

Ханне замолчала.

– Всё это сложно, – добавила она.

Линда протянула руку и крепко сжала ладонь Ханне.

– Эй, – воскликнула она. – Ты хоть представляешь, как тяжело даже слышать такое?

И отчаяние Ханне стало потихоньку рассеиваться, словно туманная дымка, а осколок льда в сердце плавился, уступая место тёплому чувству.

Некоторое время они ехали в молчании.

Линда время от времени материлась и от души сигналила какому-нибудь участнику движения, который чересчур замешкался, или, наоборот, мчался на всех парусах, или попросту оказывался у неё на пути.

– Чёртов членосос, – выругалась она, когда в правом ряду её подрезал грузовик.

Ханне было приятно общество Линды. Она никогда прежде не встречала похожих девушек, таких искренних и страстных. Без царя в голове, но всё же очаровательных. Линдина безыскусная манера поведения живо откликалась в сердце Ханне.

«Мы могли бы подружиться», – думала она.

«Мы могли бы подружиться, и я стала бы приглашать её в гости к нам с Уве…»

Ровно на этом месте мысль Ханне обрывалась, потому что Уве Линда бы точно не понравилась – это Ханне понимала. Уве общался исключительно с интеллектуалами – эта малосимпатичная черта выдавала в нём сноба, – а Линда была во всех отношениях замечательной, но точно не интеллектуалкой.

Бьёрн Удин предстал перед визитёрами в тренировочных штанах и застиранной футболке, которая сильно обтягивала живот.

У него были налитые кровью глаза, а седоватые волосы начинали редеть. Тем не менее, по его виду до сих пор можно было понять, что в молодости этот человек был хорош собой. Скулы и подбородок ещё не оплыли, а рот сохранил чувственные очертания.

Линда и Ханне представились.

– Из полиции? Нашли Бритт-Мари? – переспросил он, не дав Ханне с Линдой толком перешагнуть порог.

– Нет, к сожалению, – отозвалась Линда. – Но мы хотели бы задать вам несколько вопросов.

Бьёрн проводил их в маленькую гостиную.

Обстановка комнаты ограничивалась чёрным кожаным диваном и большим, громоздким телевизором. На полу валялись коробки от пиццы, пакетики из-под чипсов и пустые пивные жестянки. Чувствовался слабый дух какой-то тухлятины.

– Прошу прощения, – пробормотал Бьёрн, словно прочтя мысли Ханне. – Я не успел прибраться.

– Ничего страшного, – отозвалась Линда, покосившись на экран включенного телевизора. Там показывали какие-то лошадиные бега.

– Я убавлю звук, – сказал Бьёрн, протягивая руку за пультом.

Ханне в тишине внимательно за ним наблюдала, думая о том человеке, фотографию которого рядом с Бритт-Мари видела в материалах дела. Это у него были когда-то длинные светлые волосы, это он когда-то напоминал рок-звезду. Он носил джинсы-клёш и самоуверенную улыбку на губах.

Время его не пощадило.

– Что вы хотите знать? – крикнул он из кухни, куда вышел за складным стулом для себя.

Когда Бьёрн вернулся и сел, Линда вынула блокнот.

– Вы живёте один?

– Угу.

– Но вы ведь встретили женщину после исчезновения Бритт-Мари.

Бьёрн кивнул.

– Анетта. Мы встретились через пару лет после ухода Бритт-Мари. У нас есть дочь, Йенни. Но мы недавно развелись. Это оказалось чертовски хлопотно. Она, Анетта, сделала всё, чтобы только мне насолить. Настучала в социальную службу, что я не гожусь в родители, и выбила себе полную опеку. Власти ведь всегда принимают сторону женщин. Так всегда бывает – бабы выигрывают все дела об опеке.

– Где же сейчас проживают ваши дети?

– Йенни живёт с Анеттой, а Эрик у мамаши. Моей, то бишь. Её зовут Май.

– У вашей мамы? – переспросила Линда, приподняв светлую бровь. – Почему?

Сцепив пальцы лежавших на коленях рук и шаря взглядом по потолку, Бьёрн медлил с ответом.

– Мамаша всегда любила всех строить и всем управлять, она стала заниматься нашим хозяйством ещё в то время, когда Эрик был малюткой, а Бритт-Мари так стремилась работать. Она считала, что Эрику с ней лучше.

– Понимаю, – отозвалась Линда, но прозвучало это не слишком убедительно.

– Так чем вы сейчас занимаетесь? У вас есть работа?

Бьёрн покачал головой.

– Неа. Не срослось. К тому же, у меня проблемы со спиной…

Бьёрн не договорил фразу, и уставился в экран телевизора, словно опасаясь что-то пропустить.

– Известны ли вам какие-либо подробности дела, над которым работала Бритт-Мари перед тем, как исчезнуть? – поинтересовалась Линда.

– Не особенно. Знаю только, что она занималась тем убийством, которое произошло неподалеку от Берлинпаркен.

– Может быть, она напала на след преступника?

Бьёрн пожал плечами.

– Не имею понятия. Она не слишком распространялась о своей работе. Мне кажется, ей там приходилось несладко. Помнится, она говорила, что её начальник – говнюк.

– Какой она была? – внезапно задала вопрос Ханне.

– Бритт-Мари?

Взгляд Бьёрна мечтательно затуманился, и он отвернулся к окну.

– Доброй, – помедлив, отозвался он. – Заботливой. Только чересчур упрямой. Страдала ипохондрией. Банальный насморк пугал её до полусмерти.

Бьёрн горько улыбнулся и продолжил:

– Однажды у меня вскочил прыщик на лбу. Крошечный след от укуса комара, не иначе. Так Бритт-Мари хотела тащить меня к доктору. Сдаётся мне, она стала себя так вести после того, как у её матери обнаружили рак. Боялась болезней и всё такое.

– Как вы думаете, что произошло с Бритт-Мари?

Бьёрн покачал головой, и пряди длинных волос съехали ему на лоб, закрывая глаза. Прежде чем ответить, он аккуратно отодвинул их в сторону.

– Не знаю. Вначале я думал, она уехала, ведь именно об этом она говорила в своём письме – что ей нужно было время на размышления. Я, разумеется, был зол на неё, очень зол. Но со временем я стал подозревать, что с Бритт-Мари что-то случилось. Не может человек просто исчезнуть. Испариться. К тому же, бросить Эрика и просто уехать навсегда – это было совсем непохоже на Бритт-Мари. Она ведь была настоящей мамашей-наседкой. Только вот потом я получил ту самую открытку.

– Открытку?

Бьёрн кивнул и поднялся на ноги.

– Да, она где-то у меня лежит. Подождите.

Он скрылся в спальне, откуда вскоре донёсся стук открывающихся и закрывающихся ящиков комода. Линда не сводила с Ханне своих чёрных глаз. Та выглядела подавленно.

Через минуту явился Бьёрн, неся в руке открытку.

– Вот, – сказал он, протягивая открытку Линде.

На открытке были изображены головокружительно высокие горы, подножия которых уходили прямо в море. Пейзаж дополняли цветущие луга, которые простирались до самого горизонта, где растворялись в небесной лазури.

«Привет с Мадейры», – прочла Ханне надпись на открытке.

Но когда Линда перевернула открытку, на ней не оказалось никакого текста, за исключением адреса Бьёрна, который был аккуратно выведен справа прописными буквами на четырёх разлинованных строчках.

Оттиск штемпеля из Фуншала гласил, что открытка была отправлена 20 мая 1977 года.

– Но здесь ведь ничего не написано.

– Верно, – вздохнул Бьёрн. – Но она всегда мечтала там побывать. Это была просто идея фикс. Так что, получив открытку, я снова впал в ярость. Я всё думал о том, что если это она послала открытку, то нет слов, которые могли бы описать глубину её предательства по отношению к Эрику…

Он замолчал и указательным пальцем вытер нос. Сделал глубокий вдох и стал тихонько всхлипывать. По его лицу потекли слёзы и сопли, а плечи опускались и поднимались в такт рыданиям.