Текст книги "Учитель истории"

А «двадцать первый» уже попал в список, получал, как и все, довольствие. И как-то ночью новая благодать. Прапорщики вдрызг напились – оказывается, Новый год. Почему-то решили угостить «двадцать первого».

– На, старый, отметь, – сквозь решетку подали полный стакан водки.

На изможденном, осунувшемся лице «двадцать первого» широко заморгали темно-карие глаза.

– Что, не хочешь принять нашу щедрость? – угрожающе-суровым хрипом.

– Пей, пей, не то побьют, – на чеченском шепот из соседней камеры.

Холодной, дрожащей рукой «двадцать первый» взял стакан.

– Тост, и до дна, – последовал приказ.

– С Новым годом! – вяло произнес Шамсадов и взахлеб, большими глотками осушил стакан.

– Вот это молодец! На, закуси… А теперь следует поговорить, – заплетался язык у прапорщика.

Вскоре и «двадцать первый» стал таким же. Отвечая на житейские расспросы, он рассказал, что был учителем истории, недавно женился; а потом, не выдержав, спросил о наболевшем:

– А что с нами будет, куда хоть везут?

– Гм, – с отрыжкой поправил голос прапорщик. – Понимаешь, в России отменили смертную казнь, а государству нужны подопытные смертники…

– Чего ты несешь?! – оборвал его другой прапорщик, стукнул в плечо. – Пошел отсюда… Всем отбой, – в сторону пронумерованных.

Наступила гробовая тишина. И молодые, наверное, еще не верили, думали – их обойдет, а «двадцать первый» уже немолод, осознал. И если бы не хмель в голове, может быть и сдержался, а так не смог, и полушепотом, надрывным голосом он молвил:

– Кентри4343
  Кентри (чеч.) – молодежь


[Закрыть], вы молодые, дай Бог Вам здоровья, и я желаю и верю – вы выживете… Только не забудьте про меня: я, Шамсадов Малхаз, из селения Гухой, Итум-Калинского района. Пусть возле могилок деда и бабушки и мне чурт4444
  Чурт (чеч.) – надмогильный камень


[Закрыть] поставят.

И хоть просил он на пьяную голову, и потому просил искренне, да все равно, чуточку, во что-то верил, на что-то надеялся, и потому о сокровенном, о тайне тубуса не обмолвился, только перед последним вздохом он решил эту тайну раскрыть.

А хмель благодатным теплом прошелся по телу, впервые за много дней ослабил боль, навел истому, и Малхаз, блаженно потянувшись, сладостно заснул… И предстала перед ним печально-строгая Ана:

– Ты забыл? Ты мало учился! Надо думать об общем, это во главе угла… Вначале меня захорони, мне чурт поставь, и тогда о тебе не забудут…

Он вскочил. Колеса, в такт его сердца, бешено стучат, вагон трясет. Задыхаясь от жажды, Шамсадов тяжело, часто дышит, и каким бы густым клубом пар не выходил из его рта, а он моментально растворялся в воздухе… и от вида толстых решеток растворился пробудившийся было дух… Он всего лишь «двадцать первый», и более – ничто.

* * *

Неистовый рев прибоя, как яростный звуковой фон страшного сновидения, пробудил ее. Вся в холодном поту, Ана, часто моргая, долго озиралась во мраке, не понимая, где находится. Наконец вспомнила пряный запах жилища Радамиста и Артемиды, потом, в такт прибою, услышала разнобойное мерное сопенье: под ее нарами, постелив одеяла на глиняный пол, лежала троица юных сестер.

«Судьба послала мне вас вместо моих сестер», – первая оживляющая искра, однако кошмарный сон все еще довлеет над ее сознанием, и сквозь шум волн она будто отчетливо слышит, как стонут ее сестра Аза и брат Базурко, зовя ее на помощь.

Чуть освоившись в темноте, боясь наступить на девочек, Ана направилась к выходу. С севера, напоминая о надвигающейся зиме, дул жесткий порывистый ветер, который мгновенно судорожно прилепил намокшую от пота тунику амазонки к ее ноющему от усталости разбитому телу. Еле ступая по острым камешкам, босая, с развевающимися прядями вьющихся волос, она, как привидение, медленно, но упрямо вошла прямо в море, так что холодная волна ее толкала чуть не в пояс, а уползая ядовито лизала икры, пытаясь унести с собой.

«Я победила! – почему-то грустно вымолвила Ана. – Ну и что? Что от этого изменилось?.. Ничего…»

Так больше ни о чем не думая, только неморгающим упертым взглядом наблюдая, как в дали, в мутной толще бесконечного мрака с глубины вскипают белые гребни волн, она от тех же холодных волн чуточку откидывалась к берегу, да с этой же волной приятно ощущала, как лижет холодная вода уже не только икры, а все выше и выше, и она, поддаваясь этой неожиданно манящей ласке, по ступне, на цыпочках медленно и верно покорялась стихии, мечтая в ней найти родину, родных и покой…

– Ана! Ана! – грубо рванул ее за руку Радамист.

Ана ни слова не произнесла. Так же безропотно покорилась силе мужчины, и словно не обратила внимание на плачущих у дома Артемиду и разбуженных дочерей.

Только вновь уложенная на жесткие нары, она, тягостно выдыхая, застонав от болей мышц и души, лежа ничком и чувствуя, как о ней заботится, обсушивая и укрывая, не одна пара нежных рук, уткнувшись в пахнущую бараньей шерстью грубую подушку, прикрывая рот, истошно зарыдала – она сильнейшая, правда, среди рабов, она, желанная забава, и уже не одни руки жирных господ бесцеремонно шарили по ее телу, и только прорвавшийся Радамист помог ей соскочить с трибуны, где толпились влиятельнейшие сановники империи. В густых сумерках они растворились в ликующей толпе, а с наступлением ночи, как воры, покинули праздничный Константинополь – вот итог победы…

Спящего будить грех. А будить Ану после таких событий – совсем невозможно. Да бывают обстоятельства поважнее, и если ранее люди Зембрия Мниха только под покровом ночи, украдкой пробирались в бедняцкий пригород Константинополя к дому Радамиста, то сегодня прибыла целая кавалькада в сопровождении императорских гвардейцев, и во главе их – сам Зембрия Мних.

– Ана… Ана, проснись, – слегка теребила плечо девушки Артемида, и увидев, как раскрылись большие зеленовато-лиловые глаза, – этот приехал… Твой доктор.

– Зембрия Мних? – шепотом спросила Ана, резко села на нарах, тень пробежала по ее лицу, наверное, впервые меж утонченными золотисто-пышными бровями образовалась маленькая ложбинка, и она, угрюмо склонив к груди голову, пыталась задуматься, и было о чем, да не смогла – рой всяких мыслей хаосом метался в ее сознании, и самая страшная: теперь она должна дать ответ на предложение Мниха, и она не знает, что сказать. Просто физически дряблая физиономия уже немолодого Мниха вызывает у нее чувство если не отвращения, то явного отторжения; и прочих – прочих фактов – не счесть, однако иной опоры у нее нет, безнаказанно облапают ее хозяева этой империи.

– У-у-х! – чуть ли не со свистом горестно выдохнула Ана.

В это время в комнатенку вошел подавленный Радамист.

– Ана, – угрюмо сказал он, – зная твой характер и воспитание, скажу – тебя ожидает новое испытание… Эти люди гораздо сильнее олимпийцев, в их руках власть, вся громадная империя. Они хитры и коварны, порочны и алчны. Для жизни среди них нужнее сноровка ума. А чтобы среди них выжить, иной раз придется поступиться принципами – тогда используй их же приемы: ведь жизнь – борьба! А ты ступила на скользкий путь, путь зачастую обманчивой славы… И последнее, возьми себя в руки, улыбнись, настройся, как перед олимпиадой. Ведь ты дочь амазонки, победитель! Не забывай, ты – великая Ана Аланская-Аргунская! И пусть все это знают и чтут. Бог тебе в помощь!

– Аминь! – хором прошептали Артемида и ее дочки.

– А теперь иди, – выпроваживал ее Радамист. – Этот люд в таких местах ждать не любит.

С понурым видом Ана тихо вышла из уже ставшего родным дома. Все так же напористо дул северный ветер, еще свирепее дыбилось и рычало темно-фиолетовое исчезающее в дымке море, и совсем низко, чуть ли не прижавшись к земле, ползли тяжелые, мрачные тучи. Пахло морем, рыбой, сладко-переспевшим виноградом и конским потом. В окружении своей свиты и гвардейцев императора прямо перед Аной стоял широко улыбающийся Мних, и если бы он первым делом потребовал дать ему ответ на его предложение, она уже решила вынужденно сказать: «Да». Однако Зембрия Мних, широко раскинув руки, воскликнул, будто обиженно, своим слащаво-тонким голоском:

– Ана, дорогая! Как ты накануне улизнула? Ведь торжества были в честь тебя! – он быстро приблизился, холодными руками трогательно обхватил ее плечи, привлек к себе. – Ты молодчина! Я и не представлял! Ты всех сразила, покорила! Тебя ждут во дворце! А император, – тут он перешел на шепот, и его фальцет совсем зашипел, – настоящий император, просто очарован, влюблен!

– А что, есть и ненастоящий император? – слегка отпрянув, недобро ухмыльнулась Ана.

В данный момент ее не интересовали настоящие и ложные императоры Византии, ей стало странно, почему этот влиятельный человек, до сих пор с дрожью в руках гладящий ее плечи, с подобострастным трепетом заглядывающий в ее глаза, не пытается ею овладеть, а говорит об императоре?

Зембрия Мних словно прочитал мысли девушки, прикусывая нижнюю толстую губу, страдальчески отвел взгляд, и после долгой паузы, видимо переборов себя, вновь, с тем же отработанным дворцовым заискиванием:

– Ана, не смей в таком тоне говорить о царствующей особе, тем более, что он македонской династии.

– Для меня все люди – равны.

– Чушь! – стал серьезнее Мних. – Равенства нет и не будет. У каждого своя ноша… А тебе выпал шанс, используй его во благо свое и своего окружения.

– Значит – для Вашего блага? – заметный сарказм в ее словах.

Зембрия Мних, будто ошпаренный, поигрывая пальцами, отвел руки, сделал шаг назад, путаясь в роскошном плаще, выпятил объемное брюшко, в задумчивости уперся взглядом в прибрежный ракушечник и, поправляя на ветру редкие, уже седеющие волосинки на лоснящейся плеши, холодно выдавил:

– Пусть это так… Однако помимо меня и до меня вспомни о пропавших в рабстве сестре и брате, о тех земляках, которых ты мечтала выкупить…

– Всех выкуплю! – перебивая, с вызовом крикнула Ана.

– Ой-ой! – теперь искоса глядел Мних. – Опомнись! Ты ведь не знаешь, где ты и кто ты? Это не марафон бежать, где противник явно перед тобой… Подумай об элементарном – где и как ты будешь перевозить и хранить выигранные деньги? А? Что, может, этот несчастный Радамист тебя будет охранять?

– Я возьму с собой Астарха.

– Кого? – ухмыльнулся Мних. – Этот тот раб, что провонял ослятиной и лежит в моей больнице?

– Не смейте так говорить! – сжались кулаки Аны, от гнева она даже топнула босой ногой.

– Говорю, как есть! – напирал Мних. – И советую тебе – не забывайся. – Он вплотную приблизился, но на сей раз не трогал, лишь мельком глянув на ее гладкое, пунцово-сияющее лицо, обрамленное золотистыми волосами; тяжело отвел взгляд, и уже помягче и тише. – Ана, или ты делаешь то, что я велю, – он осекся, кашлянул, – точнее прошу… или… Ты не знаешь нравов Византии. А впрочем, среди богатых людей правда везде одна, в вашей Хазарии они были не лучше… Делай выбор, я жду. – Мних отошел в сторону, тоскливо глянул в туманность бушующего залива.

– Иного нет, иди, – слегка толкнул Ану Радамист, запричитала за спиной Артемида.

Всю дорогу Ана и Зембрия Мних не сказали ни слова, оба были печально-угрюмы. К полудню они прибыли к загородному дворцу Мниха, оказались наедине именно в том зале, где накануне олимпиады Зембрия горячо объяснялся в любви и просил взаимности Аны.

В напряженно-торжественном молчании они очень долго стояли, избегая взгляда друг друга, и наконец, очень печально, как сама с собой, первой заговорила Ана.

– Странно, – горько усмехнулась она, – я думала – выиграю олимпиаду и моя жизнь в корне изменится, а она – осталась такой же, если не хуже, – тут она искоса, чуть исподлобья, щурясь сквозь густые бархатисто-роскошные брови, изумрудным холодом глаз пронзила доктора. – Так кто же я теперь?

– Ты, ты, – руки Зембрия Мниха затряслись, упитанное широкоскулое лицо в страдании, словно от глубокой, невыносимой боли исказилось. – Ты, – заорал он, – Великая Ана Аланская-Аргунская!

– Ваша раба, – вяло.

– Нет, нет! Не говори так, – бросился доктор к ней. – Ты не представляешь, как я тебя люблю! Что ты для меня значишь! Как я тобой восхищаюсь!

– Поэтому уступаете императору? – брезглив ее тон.

– Замолчи! – на писк сорвался голос Мниха, он даже замахнулся кулаком, да застыл, а потом несколько раз ударил им по своей лысине. – Тебе не понять, тебе, да и никому этого не понять. И рассказать об этом нельзя!.. Ана, пойми, на мне тяжкий груз, самая ответственная миссия перед многими прошлыми и будущими поколениями, из-за которой я лишился многого в жизни, – слезы потекли из его глаз, с всхлипами он заплакал и умоляюще, невнятно бормотал. – Ана, ты не знаешь, как я тебя люблю! С первой встречи ты покорила меня, просто зачаровала. И я не намерен тебя никому уступать, никому отдавать. И не отдам!

– Я не пойму Вас, – вроде бесстрастен тон Аны. – Так объясните мне – кто я для вас, для всех? Кто я в конце концов?

Зембрия Мних застыл, как многочисленные статуи в этом зале, и только по его лицу было видно, какая в нем идет борьба, какой выбор.

– Ты для меня – все! – вдруг как никогда более низким, утробным голосом выдавил он. – Самый дорогой человек!

– Невеста, жена? – непонятные нотки в ее голосе.

– Я не имею права жениться, – вскипел Мних. – Дал обет… Да и не в этом только дело, – вплотную придвинулся он к Ане. – Не тот я мужчина, не тот, понимаешь? – крупные капельки выступили на его лбу и лысине. – И все равно никому не отдам.

– Так кто же я? – развела Ана руками. – Или кем я у вас?

– Ана! Я прошу, не говорит в таком тоне со мной!

– Мне нужна ясность! – твердо сказала она. – Я хочу знать: кто друг, кто враг, и вообще – чего от меня хотят?

– Ана! – он схватил ее руки. – У меня нет друзей, нет близких, нет родственников. Есть только единомышленники. Так это каста, и они мне противны, да никуда не деться – повязан по жизни. У меня очень много врагов, и, не скрою, главные из них там, в императорском дворце, куда я тебя посылаю. И все тебе не объяснишь, я и сам не понимаю, несу свой удел… А ты мне очень дорога! Я люблю тебя, ценю и верю. И хочу, чтобы ты была мне единственно близким человеком, родным… Ана, поверь, хоть ты и пережила многое и многое испытала, но ты еще очень юна и жизни еще не знаешь. Пойми, наш с тобой удел – один: мы с тобой живем и будем жить не ради собственной услады, а во благо иных, даже не совсем родственных людей и весьма абстрактных идей. Это наш удел, наш жизненный путь! И только я смогу помочь тебе, а ты мне.

– Да, – все еще сух голос Аны, – я помогла Вам расправиться с Басро Бейхами. А теперь как я найду сестру и брата? Только он знал их участь.

– Ну-ну, при чем тут я?! – возмутился Мних, а следом, шипя. – Знай, если бы Басро и Феофания были живы, то тебя, а может, и меня, уже в живых бы не было… Поняла? И запомни, впредь этих имен больше не называй, и вообще выкинь из головы. А сестру и брата твоих я уже ищу и даже примерно знаю, где они.

– Где? – воскликнула Ана.

– Сестра Аза – вероятно, на острове Крит, а брат Бозурко – где-то в Болгарии.

– Где этот остров Крит? Где Болгария? – заблестели глаза Аны.

– Ана, – тон Зембрия Мниха тоже изменился, они явно сходились. – Это нелегко. Крит и Болгария в разных местах, это иные, и теперь, к сожалению, не подвластные Византии страны.

– Я должна туда ехать. Я их выкуплю.

– Успокойся. Это огромные земли, и там тысячи людей. Мы не знаем, где они конкретно, но мои люди в поиске. Даю тебе слово… И если ты хочешь идти на помощь порабощенным родственникам, то поверь мне, самый верный и близкий путь к их освобождению лежит через императорский дворец. И ты не представляешь, как тебе повезло, какая выпала честь.

– Не нужны мне ваши дворцы, ваши императоры! У меня есть деньги… Кстати, сколько я выиграла? Ведь у нас был уговор.

– Скажу… Ставки еще не подсчитаны, но я ориентировочно уже знаю: тысяча – твои призовые, и еще минимум семь.

– Это ведь богатство! – заликовала Ана.

– Нет, – урезонил доктор. – Богатство – это деньги плюс власть. А просто деньги – порой кабала… Возьми свои мешки с золотом и отправляйся на поиски сестры и брата. Хе-хе, я посмотрю – далеко ли ты отъедешь, и отъедешь ли вообще?

Большой ком пробежал под белоснежной кожей шеи Аны, уголки ее алых губ опустились. Она решительно сделала пару шагов от Мниха, встала, и после долгой паузы, на выдохе, стоя спиной к доктору:

– Что мне делать?

– То, что я скажу.

– Значит, – очень тихо и печально молвила Ана, – вместо Бейхами у меня другой хозяин, и я та же раба; разве что тавро еще не поставили.

– Замолчи! – как обычно нервничая, на писк сорвался голос Зембрия Мниха. – Не упоминай это имя! А раб твой – я! Я! Я – твой раб! – пузырьки слюны выступили в уголках его рта, а он весь дрожал, так что брюшко тряслось. – Ты ведь не знаешь, а я в марафон отправил трех человек, чтобы тебя охраняли. Ты не знаешь, сколько я затратил сил и средств в поисках твоих брата и сестры. Ты не знаешь, чего мне стоило вызволить из рабства твоего Астарха. А он был не чей-то раб, а как военнопленный – префектуры, и клеймо города у него на плече до сих пор есть – как знак пожизненного рабства Константинополю. И только императорский указ его может освободить от рабства. А я его вызволил, раз тебе это было угодно, и на свой страх и риск поместил в больницу. Как ты велела, я разузнал поименно, где в рабстве люди с Кавказа. Вот их список. Наконец, этот дворец, а он стоит больше пяти тысяч, принадлежит уже тебе, и ты получаешь официальный статус византийки, а не какой-то угнанной с Кавказа рабыни. Это все – твое, вплоть до конюшен, прислуги, рабов! Я тебе это дарю, что ты еще хочешь?

Наступила долгая пауза, и только слышно, как натужно дышал Мних.

– Я хочу, – шепотом нарушила молчание Ана, – если все это так… чтобы семья Радамиста жила здесь, со мной.

– Пожалуйста! Ты здесь теперь хозяйка: сама решай, сама приказывай.

– Тогда еще… Я очень устала, нельзя ли хотя бы…

– Нет, – оборвал ее Мних. – Это воля императора… Его чувства должны возгораться, а не тлеть… Сейчас маг-индус и его юные феи поколдуют над твоей душой и телом, благо есть над чем, а я в это время постараюсь кратко изложить дела внутри византийского двора, и ровно на закате ты должна быть во дворце, тебя лично будет сопровождать евнух императора Константина Порфирородного.

– Евнух? – усмехнулась Ана.

– Чтоб ты знала, в Византии евнух блюститель ложа, блюститель тайн, одна из высших должностей империи.

– Значит, евнух проводит меня к ложу императора? – даже в гневе было прекрасно лицо Аны.

– Ана! – закричал Мних. – Я не знаю, куда тебя препроводят!.. Это император – пойми. Это его воля, это его страна, а вокруг нас его гвардия. И хочешь ли ты или я – это неважно. Есть воля императора Византийской империи, и она должна быть исполнена… Но у тебя есть шанс: ты умна, красива, смела и сильна, и я надеюсь – ты справишься… а я, я стараюсь помочь тебе, как могу.

– Вы пойдете со мной во дворец?

– Нет, я давно там нежеланный посетитель… Правда, надеюсь, не без твоей помощи, эти времена скоро пройдут, – лицо доктора довольно расплылось, и, словно перед лакомством, он сладко облизнул толстые губы. – Мы с тобой очень постараемся, и чтобы ты была более решительной – напомню: прямо или косвенно, но Константинополь и его владыки причастны к трагедии твоей семьи, и в любом случае в рабстве Вы оказались здесь… А теперь пора готовиться – император, да не один; и ждать они не любят. Пошли.

Хотя Ана и провела немало времени в этом дворце, теперь якобы принадлежащем ей, а в эти полуподвальные помещения не спускалась. Она боязливо озиралась, а Мних, дергая, как ребенка, вел ее вглубь. Наконец со скрежетом отворилась тяжелая дверь. В нос ударил пряный запах. Полумрак, и только в углах горят факелы. Где-то ласково струится вода, а прямо посередине зала, на коврах, подвернув под себя ноги, сидит очень худой, бородатый, почти голый старик.

– Садись здесь, – прямо напротив старика усадил доктор Ану.

Обветренное, сморщенное лицо старика было безучастным, и лишь в узких разрезах глаз мелькнули огоньки. Старик, что-то бормоча, повел перед Аной руками, потом сунул в рот длинную трубку и выдохнул в ее лицо густые клубы слащаво-приторного дыма, и в этот же момент доктор поводил перед носом Аны рукой с ватным тампоном.

И без того усталую Ану сразу же склонило ко сну, да так, что она не могла этому противиться. И проваливаясь в никуда, сквозь бормотание старика она одно лишь запомнила – голос Мниха:

– Делай то, что я велю, делай… Это во благо твое и мое, ради тебя и меня… Мы едины.

А проснулась она наверху, в своей светлой спальне, прямо в теплой воде, и вокруг нее юные смугленькие, красивые феи, водят вдоль тела мягкими пальчиками, будто маленькие рыбешки приятно щиплют все ее тело, напевают забавную песнь.

Потом две женщины занялись волосами Аны, а другие обдавали ее благовониями. И под конец пожилая мастерица, как скульптуру, осмотрела со всех сторон ее тело, даже много раз кое-где потрогала; велела помощницам накинуть на плечи Аны мягкую алую бархатисто-шелковую нежную ткань, и прямо на ней, обозначая сказочно-девичьи контуры изящного тела, стала прошивать ее тонкими золотыми нитями.

Когда женщины, закончив старания, расступились, Ана глянула в большое привезенное с далекого Востока серебряное зеркало – и себя не узнала: перед ней стояла грациозная, строгая, уже повзрослевшая женщина, а не озорная, бойкая девушка.

Как раз в этот момент бесшумно вошел в зал Зембрия Мних. От вида Аны он не только застыл в онемении, но даже невольно отпрянул, и заметная тень страдания, ревности и злобы исказили его широкоскулое лицо.

– Ана! – выдавил он из себя. – Ты неотразима! – и тут же, прикрывая лицо, как бы скрываясь от действительности. – Какой я дурак… как я несчастен!.. За что?! За что? – выскочил он из зала, однако вскоре вновь вбежал, весь потный, взъерошенный. – Тебя ждут, уже приехали!

Он бросился к Ане, как бы выражая отеческую заботу и пытаясь привлечь ее взгляд, однако Ане была уже противна эта опека, казались фальшивыми все эти реплики и жесты. Может, она еще и не презирала своего благодетеля, но он уже был для нее мелким, если не ничтожным; в свою угоду он толкал ее в самое пекло, и лишь одно с азартом разжигало ее – ей предстоит встреча и вероятная борьба не с заурядными людьми, а со знатью великой Византийской империи.

– Я буду ждать тебя. Молиться за тебя, – суетился вокруг нее Мних, пытаясь всеми частями тела коснуться этого очарования.

Ана ни слова не проронила, только свысока, надменно бросила в его строну косой взгляд, локтем отстранила и горделиво тронулась.

– Стой! – когда уже Ана была у самого выхода, тонко завизжал Мних. – Я сейчас! – он бросился в боковую дверь, взмокший от пота, вернулся нескоро; держа на дрожащих вытянутых руках что-то блестящее. – Ана, вижу, презираешь, – срывался его голос. – Но это последнее, что я могу сделать для тебя, – он торжественно поднял руки и, сам зачаровываясь, глянул на большой граненый рубиновый камень, обрамленный в золотую цепь с белыми бриллиантами. – Этот бесценный камень – подарок индийского махараджи одному из моих предков за излечение от тяжелой болезни. Только у нас он хранится более трехсот лет. Такого камня нет в Византии, а значит и в ближайшем свете, – окреп голос Мниха. – Я этот камень дарю тебе, как высший знак, чтобы во дворце все поняли, каких ты княжеских кровей.

Все-таки податливы женщины к лести, к роскоши и блеску: растрогалась Ана, обняла на прощание доктора, даже в щечку поцеловала, а Зембрия Мних тоже пустил слезу, под локоть провожал Ану, на ухо шептал:

– Как будет, что будет – не знаю, держись; я верю в тебя и надеюсь…