Текст книги "Проблемные регионы ресурсного типа. Азиатская часть России"

На исходе века настало время переосмыслить итоги либеральной реформы. Показательно, что одна из наиболее объективных работ в этом ключе «Реформа и судьба России» [Leijonhufvud, Craver, 2001] начинается с констатации двух фактов российской действительности 2000 г.: половинное сокращение ВВП против дореформенного и сокращающееся население. Авторы статьи А. Лионхевэд и Е. Крейвер последовательно сопоставили ожидания либеральных реформаторов и последовавшие разочарования и увидели, например, что совершенно необходимо было учитывать сложившуюся структуру советской экономики и системы управления, которые почему-то считались хорошо изученными. Авторы не одиноки в своей озабоченности тем, что «неспособность предвидеть ход событий была так широко распространена» среди экономистов, что в России их ожидали сплошные сюрпризы. Некоторых американских экономистов и до сих пор беспокоит очевидный «крах американской советологии в области экономики», проявившийся в неспособности верно оценивать и предвидеть развитие советской экономики на протяжении 50 лет [Wilhelm, 2003].

И вот в 1997 г. Дж. Сакс неожиданно открыл для себя роль географического фактора, который был решительно отвергнут ранее в ходе открытых дебатов 1991–1992 гг. о применимости польского опыта шоковой терапии к России. П. Рутланд с некоторым злорадством отмечает, что «даже Саксу, адвокату стремительной либерализации российской экономики, пришлось признать неоспоримую истину из «Богатства народов» Адама Смита, что перевозка товаров морем значительно дешевле, чем по суше. С помощью корреляционного анализа Сакс показал, что близость к океану является решающим фактором в объяснении долгосрочных темпов ВВП» [Rutland, 2000, c. 261].

В 2002 г. экономист (не географ) Аллен Линч заявил, что либеральная реформа была предложена стране с «нелиберальной географией». Находясь под обаянием литературного таланта А. Паршева, шотландский ученый обильно его цитирует и приводит его знаменитую таблицу сравнительных издержек производства в разных странах (которая являлась цитатой из В. Андрианова [Андрианов, 1997], который в свою очередь не счел нужным раскрыть источники расчетов своей таблицы). Он достаточно мрачно оценивает «специфически российские аспекты экономической географии, такие как суровость климата, расстояния (включая непропорциональное размещение населения относительно ресурсов), преобладание затратного сухопутного транспорта над дешевым морским транспортом, которые делают издержки производства в России кратно превышающими мировые. В результате А. Линч приходит к выводам, которые звучали бы абсолютной крамолой десять лет назад: «даже эффективная и некоррумпированная экономика России не смогла бы преуспевать в строго либеральных условиях без государственных структур и государственной политики, направленной на компенсацию того ущерба, который причиняет России ее экономическая география». Более того, «государство должно играть центральную роль в экономическом развитии России» [Lynch, 2002].

Эта статья привлекла такое внимание руководителей семинара «Источники и ограничения силы России», проходившего в 2002–2003 гг. в Институте национальных стратегических исследований США, что они пригласили к себе известного британского географа Майкла Бредшоу, который с удовлетворением отметил, что «география снова в моде». Признавая наличие региональной науки в России и зная поэтому работы А. Г. Гранберга, М. Бредшоу представил убедительную картину нарастающего неравенства между регионами в условиях экономического спада 1990-х гг., что послужило для него поводом еще раз постулировать основные либеральные посылки анализа региональной динамики России: «Процессы пространственной реструктуризации являются составной частью более широкого процесса системной трансформации. Неудивительно, что были выигравшие и проигравшие… Современная экономическая география России является пережитком советского прошлого, на котором строится новая рыночная экономика. Проще, вследствие самой природы советской системы – слишком много предприятий и людей делают не то, что следует, и не там, где следует. Этот факт налагает политические и социальные ограничения на то, что можно сделать, и является ключевым в объяснении неполадок российской трансформации. Возможно, потребуются десятилетия созидательного разрушения, для того чтобы перечертить карту российской экономики» [Bradshaw, 2002]. Что до роли государства в этом процессе, то для М. Бредшоу она не представляется столь же ясной, как возрастающая роль крупного российского бизнеса и сил глобализации. Справедливо констатировав, что в России нет заслуживающей упоминания региональной политики, а последние изменения в налоговой системе сократили возможности регионов решать свои проблемы, либеральный ученый все же предостерег от усиления роли государства, которое, как он опасается, может в стратегических целях вернуться к политике поощрения заселения периферийных регионов.

Итак, ответ на щекотливый вопрос об ответственности найден. Теоретические основы анализа устояли, а порочным оказался объект исследования – «неправильная страна неправильной формы», которой и посвящены почти 300 страниц «Сибирского проклятья».

Для того чтобы составить понятие о содержании книги, достаточно взглянуть на обложку, которая представляет собой полярный пейзаж снежной пустыни. Книга сопровождена теплым отзывом Дж. Сакса: «Это долгожданный и важный вклад в литературу о том, как физическая география влияет на экономическое развитие или упадок. В своем «Богатстве народов» Адам Смит отмечал, что холодные земли, которые позднее вошли в Советский Союз, будут географическим барьером его развитию. Хилл и Гэдди показывают, как советские плановики пытались и не смогли преодолеть эти барьеры с помощью революционного пыла, центрального планирования и Гулага. Действительно, наследие неправильных и часто жестоких действий набросило длинную тень на экономические перспективы сегодняшней России. Эта книга обогащает продолжающиеся ныне дебаты об экономическом прошлом и будущем России» [Gaddy, Hill, 2003].

Ричард Пайпс, автор «Истории коммунизма» и бывший советник Р. Рейгана по советским вопросам, указывает на главного потенциального адресата этой книги: «“Сибирское проклятье” – это в высшей степени оригинальная и убедительная оценка рецидивирующих экономических проблем России, являющихся следствием неправильного размещения людских и материальных ресурсов. Нынешнее Правительство России хорошо бы сделало, если бы учло наставления американских авторов». Дальше всех смотрит Збигнев Бжезинский: «Вывод этой книги о зловещем будущем Сибири придает важную новую перспективу геополитическим дилеммам России». Воистину, «когда такие есть друзья, нужны ли нам враги?»

На страницах своей книги авторы последовательно, во множестве аспектов прорабатывают старую идею «сжатия». Полагая само собой разумеющимся, что «микроэкономические основания» под нее уже подведены классиками, они сосредотачиваются на деталях. Так, например, читателя просят представить Новосибирск, из которого уехало более полумиллиона жителей. И тогда оказывается, что предстоит решать проблемы сселения оставшихся жителей компактным образом, в несколько жизнеспособных районов города, потому что опустевшие улицы станут небезопасны, а самое главное, потребуется обеспечить рациональное использование тепловых и других бытовых коммуникаций. Но оказывается, что система советского планирования снабдила города нерациональной системой центрального отопления, что делает невозможным его частичное отключение.

Почему же именно полмиллиона? Потому что в среднем восточные районы страны перенаселены в полтора раза, и это легко доказать, наложив 100-летние канадские тренды на отраслевую и территориальную структуру производства и населения России по состоянию на 1910 г. А причем здесь Новосибирск? Он должен сократиться в числе других искусственно созданных коммунистами «индустриальных динозавров» для того, чтобы исправить нерыночную экономическую географию. Куда же они денутся, новосибирцы? На запад. Неужели в Москву? Вероятнее всего, так как только Москва является образцом правильного рыночного развития, о чем свидетельствует положительное сальдо миграции. А их туда пустят? Во всяком случае, авторами рекомендовано снять московские ограничения на прописку в целях повышения мобильности трудовых ресурсов. Но почему именно Новосибирск? Это самый холодный город России. Новосибирск? Да, этот город отвечает за 5,2 % холода на российской территории, а следующий за ним Омск вносит лишь 4,3 %, впрочем, остальные города, включая Якутск, еще теплее, и этот результат вы легко получите сами, если помножите среднеянварскую температуру на количество жителей города, а потом поделите на численность населения России. Этот замечательный показатель называется TPC (temperature per capita) – индекс температуры на душу населения.

Что же остается растерянному новосибирцу, если он еще и экономист? Может быть, следует, вспомнив полузабытый термин «критика буржуазных фальсификаторов», углубиться в метод брукингских исследователей? Но упомянутые упражнения, составившие кандидатскую диссертацию питомицы РЭШ и аспирантки Пенсильванского университета Татьяны Михайловой [Mikhailova, 2003], являются главными и единственными экономическими расчетами в «Сибирском проклятьи». Впрочем, всплыл еще один важный «закон», который дружно нарушают сибирские города. Будучи близкими по количеству населения, они не вписываются в эмпирическое распределение Ципфа, приведенное в книге для городов США. А коль скоро подобная форма кривой наблюдается в рыночных экономиках, то именно сибирские города не дают России перейти к рынку.

На этом работа по обзору книги для экономиста заканчивается, так как главным методом Фионы Хилл и Клиффорда Гэдди является интерпретация богатого фактологического материала, представляющего собой выдержки из российской и зарубежной прессы, огромное количество работ зарубежных исследователей Сибири, отдельные работы московских экономистов, и интервью. Ну и как не процитировать А. Паршева на четырех страницах! Российская действительность невероятно многообразна, изложение построено талантливо и увлекательно, а ответ на любое из походя бросаемых американскими политологами порицаний потребовал бы работы коллектива экономистов. И должен ли, например, историк отвечать на исторические изыскания математика А. Фоменко?

Из всего богатства оценок привлекают внимание некоторые яркие пассажи, касающиеся актуальных проблем региональной политики: «В течение 90-х в унаследованной экономической географии России происходили некоторые позитивные изменения. Был инициирован ряд программ, включая программы Мирового банка, призванных помочь людям покинуть холодные удаленные регионы и повсеместно облегчить миграцию. И в конце десятилетия, в 2000–2002 гг. важные члены экономической команды российского правительства – премьер-министр Михаил Касьянов и министр экономического развития Герман Греф – также выражали озабоченность тем бременем, которое накладывает на российскую экономику поддержание Сибири. Они с большой неохотой поддерживают статус-кво или открыто противодействуют дальнейшему размещению централизованных ресурсов в регионах, действуя на свой страх и риск. Однако внятные меры политики были и остаются редки. И даже будучи принятыми, они, бывает, приводят к двусмысленным результатам – как программа переселения «Крайний Север», которая скорее перемещает людей в большие города восточнее Урала, чем в более теплые, потенциально более продуктивные места на западе. Между тем, местные лидеры Сибири, как и ожидалось, сопротивляются усилиям Правительства сократить или вовсе срезать субсидии, вызывая вновь к жизни идею: если благополучна Сибирь, то благополучна и Россия» [Gaddy, Hill, 2003].

Любопытно, что предлагаемые меры означают повышение роли государства в экономике. Программы помощи переселенцам, консервация закрытых предприятий, поддержание наполовину опустевших городов вдоль Транссиба, новые индустриальные проекты в Европейской России – все это требует колоссальных бюджетных расходов. Авторы сознают, что такая «стратегия» чрезвычайно затратная, но готовы пожертвовать одним из принципов экономического либерализма во имя достижения стратегической цели – «правильных рыночных очертаний России» [Gaddy, Hill, 2003].

В конце концов, американские ученые приходят к тому, что причиной беспорядка в географии является вредный образ мыслей. «Привычный образ мыслей российской политической элиты и российского населения – отношение к Сибири как к центральному элементу в развитии российского государства – стал таким же серьезным препятствием продвижению вперед, как и физические и объективные трудности исправления неправильного распределения производительных сил, доставшегося от прошлого. Умы не то чтобы невосприимчивы к переменам, но их трудно изменить» [Gaddy, Hill, 2003]. Но на то и существуют зарубежные специалисты в области стратегических исследований, чтобы без обиняков сформулировать то, что иные российские чиновники предпочитают не афишировать, зная вредную ментальность своего народа.

Проблемы федерализма авторы решают просто и по справедливости. «Сибирь нужно вставить в ее правильный контекст. Богатство Сибири – не сибирское богатство. Это российское богатство. Просто так случилось, что часть российского богатства расположена в Сибири. Но Сибирь не может претендовать на него как на собственное, как бы ни хотели этого олигархи и местные чиновники» [Gaddy, Hill, 2003]. Таким образом, и краеугольный камень современного анализа переходной экономики России – коррупция – приобретает «правильный» сибирский контекст.

Почему авторы вдруг решили «поставить сибиряков в угол»? Да просто Татьяна Михайлова, построив несколько регрессионных уравнений, точно подсчитала, что каждый россиянин жертвует одной четвертой частью дохода в пользу развития Сибири, а в скобках приписала раздумчиво «а, может, и половиною» [Mikhailova, 2003А]. Но добродушные Ф. Хилл и К. Гэдди в заключительных строфах своей книги от души жалеют сибиряков: «В настоящее время ресурсы Сибири достаются слишком высокой ценой… Сибирь, по существу, остается смягченной формой Гулага, который сначала приволок сюда людей на работу, а потом принудил остаться. Сибирские ресурсы могут внести свой вклад в будущее процветание Сибири, а региональная экономика может однажды стать жизнеспособной, если только российское Правительство не будет упорствовать в своих попытках сохранить гигантские потемкинские города, заброшенные коммунистическими плановиками в холод» [Gaddy, Hill, 2003, c. 212–213].

Экономическое «сжатие» Сибири происходит реально в результате целого комплекса причин, но оно мало по сравнению с масштабами другого сжатия – сжатия региональной науки. За те десять лет, в течение которых ученые занимались в основном выживанием, не было проведено тех исследований, на которые можно было бы указать новоиспеченным «сибироведам». На стороне радетелей «сжатия» – факты, прихотливо выбранные из разнообразия российской действительности, полная свобода интерпретации и бойкие перья. А экономисты оказались в такой ситуации, что в качестве немедленного ответа могут разве что оценить объем необходимого исследования, девять десятых которого стандартно составляют сбор и обработка данных и необходимые расчеты.

Таким образом, на примере региональной науки можно видеть, что оставленные области (исследований) никогда не остаются пустыми. И вот уже американский институт адресует свое произведение прямо Правительству России и готов переписать «Стратегию развития Сибири». Но пока есть исследователи, которых это удивляет, есть и реальные проекты дальнейшего освоения Сибири, которые требуют развития в новых экономических условиях. Модельный результат последствий «сжатия» уже получен.

Глава 2
Оценка последствий фрагментации экономики России

Природа не терпит пустоты… При наличии государства густозаселенного, соседнего нам, эта окраина не останется пустынной. Если мы будем спать летаргическим сном, то этот край будет пропитан чужими соками, и, когда мы проснемся, может быть он окажется русским только по названию.

П. Столыпин. Из выступления в Государственной думе, начало XX в.

Переход к рыночной экономике при практическом самоустранении государства от регулирования хозяйственной жизни резко усилил естественную неоднородность экономического развития регионов. Центробежные силы могут нарастать, если различия в уровне жизни между регионами будут иметь тенденцию к увеличению. Сдерживающей центростремительной силой пока еще являются цивилизационные «установки» проживающего там населения, но напряженность в отношениях между регионами уже достигает предельной величины.

М. К. Бандман, 2001

В конце 1980-х гг. все отчетливее стали звучать идеи выделения части республик из состава СССР. В ИЭиОПП СО АН СССР А. Гранбергом, В. Сусловым, Ю. Ершовым и другими учеными была проведена оценка последствий фрагментации единого народно-хозяйственного комплекса СССР, в том числе и для проверки утверждения о том, что Россия (РСФСР) является «донором» для всех других союзных республик. Предполагалось, что без них Россия получит новый импульс развития, освободившись от нагрузки. Результат расчетов получился нежелательным для тех, кто хотел бы видеть независимую Россию, не говоря уже о самостийной Украине и других республиках: потери по показателю конечного потребления выявились во всех без исключения отдельных фрагментах экономики страны. Тогда это рассматривалось лишь как предупреждающий пример для политиков, которые всерьез намереваются разваливать Союз.

Ожидания благополучия отдельной России не оправдались ни в действительности, которая для России оказалась еще более печальной, ни в наших расчетах на перспективу. Представляется, что этот исторический урок должен быть учтен при формировании государственной региональной экономической политики России в ее азиатской части.

Мы обновили расчеты по более дробной номенклатуре отраслей и регионов и по отношению к сегодняшней ситуации – оценке в перспективе фрагментации экономики уже самой России. Были выделены европейская часть России вместе с Уралом (ЕРУ) и остальная, Азиатская Россия (АР), которая рассматривалась в разрезе отдельных регионов (в СФО выделено 12 субъектов РФ). Сразу скажем, что Тюменская область с ХМАО и ЯНАО, т. е. основные поставщики газа и нефти, в настоящее время относятся к Уральскому федеральному округу, хотя формально находятся на территории Азиатской России. В состав Красноярского края были включены Таймырский (Долгано-Ненецкий) и Эвенкийский АО, в состав Иркутской области – Усть-Ордынский Бурятский, а в состав Читинской области – Агинский Бурятский АО.

Мы попытались оценить экономические последствия постепенного «свертывания» ресурсной части производственного комплекса АР, усиления его экспортной ориентации и переориентации перерабатывающего комплекса ЕРУ на импортные ресурсы. Последние могут оказаться дешевле (на сегодняшний день) сибирских прежде всего из – за высокой доли транспортных расходов.

В качестве инструментария использовалась 15-региональная межотраслевая оптимизационная модель в разрезе 30 отраслей. Прогноз строился на период 2001–2006 гг. Последовательность вариантов формировалась как имитация возможных последовательных реакций отдельных частей экономики страны и мирового рынка, принятых в качестве «субъектов» рыночных отношений, на те или иные изменения экономических взаимоотношений внутри России (табл. 2.1).

В дальнейшем показатели по всем вариантам даются в их отношении к показателям базового варианта (принятыми за 100 %), предполагающего рост экономики России за период в среднем 5 % в год с дифференцированными значениями по регионам от 3 до 8 %.

Таблица 2.1 Характеристика вариантов расчетов по содержанию мероприятий экономической политики

Вариант 1 – «Распад единого экономического пространства». Результат получился ожидаемый: ситуация сравнима с положением, предшествующим крушению СССР. Примем допущение, что распределение конечного потребления регулируется государством с помощью, например, бюджетных и других финансовых механизмов пропорционально численности занятых в регионах России. Величина среднего по России падения уровня конечного потребления составит по расчетам к 2006 г. порядка 10 %. При этом валовая продукция может сохраниться практически на прежнем уровне – потеря в целом по России менее 2 %, а по отдельным регионам она даже может возрасти (но также незначительно, см. табл. 2.2). Такой результат является неожиданным с позиций отраслевого анализа, когда за ростом производства всегда следует рост доходов. Межотраслевой межрегиональный подход «улавливает» ситуацию, когда рост производства в отдельных регионах связан с переходом на менее эффективные с точки зрения затратных характеристик технологии при замыкании региональных рынков. Рост затрат вызывает рост производства, но реальные доходы падают и т. д.

Таблица 2.2. Изменение уровня конечного потребления и производственной структуры в регионах России по некоторым важнейшим[6]6
  Важность определяется по степени зависимости объемов производства от изменения условий интеграционных связей между регионами ЕРУ и АР.


[Закрыть] отраслям (вариант 1), %

Так, при сокращении сельскохозяйственного производства в ЕРУ, оно возрастает почти во всех регионах АР. Наибольшее сокращение в других отраслях производства, вероятно, произойдет в Алтайском крае – 8 %, Иркутской и Томской областях – по 5 %, Кемеровской области – 4 %, Красноярском крае – 3,5 %. Из отраслей скорее всего сокращение коснется целлюлозно-бумажной промышленности (на 18 % в целом по Сибири), угольной отрасли (13 % – только в одном Кузбассе), черной металлургии (до 5 %). Увеличится безработица в Красноярском крае и Иркутской области – как следствие сокращения спроса на сырьевые ресурсы. Существенного падения занятости на Урале и в европейской части России не ожидается, но эффективность живого труда по показателю конечного потребления существенно снизится. Отметим, правда, что этот вариант, как и другие последующие, неявно предполагает возможность моментального перехода работников сокращающихся отраслей в другие – растущие. Однако, учитывая наличие некоторого количества незанятых трудовых ресурсов и недозагрузку мощностей ранее «замороженных» производств, такое допущение нельзя считать сильным. В целом при ухудшении связей между ЕРУ и АР экономика России становится более «самоедской» – производство работает в большей степени «на себя», чем на конечное потребление, причем во всех регионах.

Регионы существенно отличаются по возможностям адаптации к таким изменениям межрегиональных связей. Прежде всего, это относится к тем регионам, где зарегистрированы центральные офисы крупнейших компаний, фактически владеющих сибирскими ресурсами и некоторыми последующими стадиями их переработки. Для сохранения работоспособности европейских (российских) перерабатывающих предприятий эти компании найдут возможность покупки ресурсов на мировых рынках (скорее всего западного направления – Африка, Латинская Америка, Канада). Средства, высвободившиеся в результате свертывания деятельности сибирских «неэффективных» предприятий, будут переброшены на аналогичные зарубежные предприятия. Весьма вероятно, что компании при этом выиграют в финансовом отношении, а заботу о новых безработных в Сибири возьмет (если будут средства в условиях сокращающего бюджета) на себя государство, что для транснациональных компаний в общем-то безразлично. Этот тезис подтверждается исследованиями ряда зарубежных ученых.

Так, например, Д. Смит, исследуя закономерности формирования и влияние деятельности ТНК на региональное развитие, отмечал, что попытки государства вмешаться на местном или региональном уровнях в деятельность ТНК и достичь целей благосостояния местного населения, сталкиваются с неодолимой проблемой: мультинациональные фирмы не интересуются данным пространственным уровнем [Смит, 1978]. С ним соглашается другой английский эконом-географ Ф. Гамильтон, констатируя факт, что конечная цель капиталистической фирмы – получение прибыли, а не достижение национальных, региональных или других неэкономических целей [Гамильтон, 1978]. Исследователи проблем регионального развития на Западе уже давно пришли к выводу, что решение многих вопросов территориального разделения труда нередко вызывает необходимость вмешательства «государственного механизма по предотвращению разрушения социального согласия» [Савей, 1976]. Аналогичный вывод делается и при исследовании проблем переориентации частных фирм (тем более многонациональных) на другие регионы и, как следствие этого, резкий рост безработицы в оставляемом регионе [Бредбери, 1982]. Не менее остро проблема развития отдельных регионов стоит и в развивающихся странах. «Географическая справедливость» в распределении инвестиций по всему региону для достижения максимальной эффективности для населения предполагает обеспечить «по возможности справедливую занятость, мобилизуя ресурсы на большую мобильность населения» [Буасье, 1976]. При этом четко осознается, что противоречие «эффективность-справедливость» может быть разрешено только при вмешательстве государственных органов управления.

Очевидно, что производственный комплекс самой Сибири (в том числе и инфраструктура городов) при выборе первого варианта развития страны будет выходить из строя ускоряющимися темпами. Затраты МЧС на ликвидацию чрезвычайных ситуаций в Сибири и на Дальнем Востоке могут превысить все сегодняшние дотации этим регионам. Однако более существенное влияние на уровень жизни может оказать постепенное повышение цен на импортируемые ресурсы в ЕРУ, для чего есть все основания. Во-первых, у ЕРУ нет пока подготовленных транспортных коммуникаций для независимого от «третьих» государств ввоза сырья, тем более во все увеличивающихся объемах. Во-вторых, производственные компании – владельцы этих ресурсов (пусть даже и с участием национального капитала) – понимая зависимость перерабатывающего комплекса ЕРУ от импортного сырья, не смогут не воспользоваться этим обстоятельством для перераспределения эффекта в свою пользу. Таким образом, учитывая концентрацию в ЕРУ финансового капитала, у них (условно, у всей этой части России) есть возможность перераспределить доход в свою пользу, естественно, за счет населения и инвестиционных проектов Сибири. Данная ситуация рассмотрена в следующем варианте расчетов.

Вариант 2 – «Сжатие экономического пространства». Этот вариант расчетов был сделан в предположении о «не ухудшении» показателей конечного потребления в ЕРУ, но, естественно, за счет дополнительного сокращения конечного потребления регионов Сибири и ДВ. Более того, они – а это более 100 млн чел. российского «европейского» населения – могут даже на некоторое время повысить (относительно первого варианта) свои реальные доходы, сократив дополнительно еще какие-то дорогостоящие ресурсные и транспортные проекты в Сибири и на ДВ (табл. 2.3).

Таблица 2.3 Изменение уровня конечного потребления и производственной структуры в регионах России (вариант 2), %

Регионы Сибири и Дальнего Востока – сократили КП на 25–32 %, правда, почти без сокращения численности занятых – всего на 4 %. Но это объясняется только тем, что резко сократилась производительность труда – труд остался, точнее «переместился», в менее эффективные отрасли, работающие больше на промежуточный продукт. Сократилось (по сравнению с вариантом 1) производство в отраслях, работающих непосредственно на конечное потребление – в легкой и пищевой промышленности.

Вариант 1, скорее всего, можно назвать «временным», так как он рассчитан на маловероятную и кратковременную ситуацию добровольного равномерного распределения потерь России от разрыва связей между регионами. Добровольного прежде всего со стороны ЕРУ – тех регионов, которые имеют реальную возможность с помощью финансовых схем перераспределения доходов, используя подавляющее количество своих представителей в законодательной власти и, что, вероятно, важнее, «финансовую силу», не допустить потерь в конечном потреблении европейской части и Урала, пусть даже и за счет остальной части населения России. Поэтому вариант 2 представляется более реалистичным.

Продолжая эту логику, можно ожидать дальнейшего (скорее всего, одновременного) перераспределения доходов уже между отдельными регионами Сибири и на Дальнем Востоке.

Вариант 3 – «Каждый за себя». Суть этого варианта состоит в том, что и на ДВ, и в Сибири некоторые из регионов, наиболее обеспеченные в ресурсном отношении, также найдут самостоятельный выход на мировые рынки. В перераспределении доходов может использоваться тот же способ: вертикально-интегрированные компании сократят развитие в тех регионах Сибири, которые не отвечают их сегодняшним коммерческим интересам и переместят капитал либо в европейскую часть России (в лучшем случае), либо за рубеж. Экспортную же выручку за ресурсы конкретного региона можно целенаправленно (и, на первый взгляд, справедливо) оставить именно в данном регионе, а не делиться с соседями, тем более через сложную систему платежей в федеральный бюджет и последующих дотаций по бедствующим «не ресурсным» регионам. Такой сценарий, к сожалению, вполне реализуем уже потому, что не противоречит интересам ресурсных регионов, которые в качестве экономической стратегии выбрали «свободное плавание».

Наиболее обеспеченными в ресурсном отношении регионами Сибири являются Кемеровская область, Красноярский край и Иркутская область, а также часть регионов Дальнего Востока, например, Сахалинская область (табл. 2.4). По мере потери рынков ЕРУ, компании, эксплуатирующие ресурсы сибирских и дальневосточных регионов, начинают интенсивно ориентироваться на страны Азиатско-Тихоокеанского региона. Некоторое время (года 3–4), продавая там свои ресурсы, снимая «сливки» с наиболее подготовленных месторождений, они способны задержать падение уровня конечного потребления в своих регионах, но на всю Сибирь средств, естественно, не хватит.

Таблица 2.4 Изменение уровня конечного потребления и производственной структуры в регионах России (вариант 3), %

Так, вышеназванные ресурсные регионы Сибири и ДВ смогут задержать падение уровня жизни «своего» населения до уровня 80–90 %, что несколько выше, чем при «дележе» между всеми сибирскими регионами относительно равномерно (см. вариант 2). Однако есть все основания предполагать, что, во-первых, такая ситуация на рынке ресурсов в странах АТР фактически приведет к монопсонии – рынку одного покупателя, который и будет диктовать условия покупки ресурсов. Также более чем вероятно, что инвестиции в поддержание ресурсного комплекса со стороны Японии, Кореи и других заинтересованных стран АТР будут крайне выборочными, «точечными» и уж, конечно, будут направляться не в развитие инфраструктуры Сибири, т. е. не в ее транспортный комплекс, без чего нельзя говорить об эффективности сибирских ресурсов.