Текст книги "Мир до и после дня рождения"

– Ах вот как? – произнес наконец высокопоставленный чиновник через несколько секунд после того, как Ирина сообщила о поездке Лоренса на Гран-при. – Я не испытываю интереса к спорту. Прошу меня извинить.

По мере того как люди расходились, Ирина получила еще один милосердный подарок в виде случайно завязавшегося легкомысленного разговора при упоминании кем-то имени Дианы. Все как один закатили глаза и перекрестились, вспоминая аварию в тоннеле и «смерти той, которая никогда не умрет в памяти». Какое облегчение – немного расслабиться и улыбнуться. Недостатком того, что людей становилось все меньше, стала неотвратимость встречи с Бетани. До какого-то момента Ирине удавалось оказываться в противоположном конце зала от жеманной коллеги Лоренса, время от времени на нее косившейся. Как всегда, хитрая лиса Бетани выглядела вульгарно в неприлично короткой юбке и туфлях на каблуках ужасающей высоты.

У нее была привычка упираться рукой в бок, отставив в сторону локоть, а в другой руке держать бокал с вином. При этом она покачивала им, рискуя уронить на пол, и манерно делала глоток за глотком. Черный топ без рукавов казался не по погоде легким для прохладного октября, из-под него кокетливо выглядывала бретелька кружевного бюстгальтера. Для того чтобы выставленные напоказ руки выглядели именно так, Бетани, должно быть, провела не один час в тренажерном зале, и странно, что это ей не наскучило. Жилистые, рельефные плечи напомнили Ирине мать, привившую ей отвращение к любого вида упражнениям и фанатичному следованию методике.

К сожалению, Бетани решилась первой преодолеть разделявшее их расстояние, чем заработала кредит дружественного отношения прежде, чем Ирина успела смириться с неизбежным.

– Ирина, здравствуй! – Бетани расцеловала ее в обе щеки и продолжала по-русски: – Лучшее я оставляю на самый конец!

Ирина почувствовала, что у нее начинает дергаться глаз. Ее собственное врожденное двуязычие казалось незначительным среди людей, виртуозно владевших четырьмя-пятью языками. Свою привычку говорить с Ириной по-русски Бетани объясняла желанием предоставить той возможность «попрактиковаться», что было абсолютной ерундой.

Бетани свободно говорила по-русски, чем не упускала возможность похвастаться. Ее причисление себя к России казалось Ирине дерзким. Находясь за много миль от Брайтон-Бич, она стала воспринимать этот язык не как родной для двухсот миллионов славян, а как их с Лоренсом секретный код, и полюбуйтесь, Бетани удалось его взломать.

Ответить по-английски было бы невежливо, поэтому Ирина так же по-русски произнесла:

– Привет. Как дела? – Она смирилась с тем, что диалог с Бетани до последнего слова произойдет на русском.

– Что происходит с эрудицией Лоренса? – затараторила Бетани. – Два года назад он был уверен, что Пейсли – это орнамент на шторах, сейчас же во всем, что касается Северной Ирландии, он разбирается до мельчайших подробностей. И как стильно он выглядит! А его редко увидишь в галстуке. Я всегда говорила, что он должен одеваться лучше. Зачем твой муж прячется за обносками?

При слове «муж» Ирина вздрогнула, но решила не уточнять, что они с Лоренсом не женаты. Странным образом, будучи растерянной неожиданным вопросом, она всегда открывала самое сокровенное, не могла подобрать слова для ответа, прилично прозвучавшего бы в обществе. Из-за этой раздражающей манеры она выглядела человеком, готовым поделиться личным с первым встречным, даже тем, кто ей не очень симпатичен.

– Да, – сказала Ирина. – Но мне бы хотелось, чтобы в его речи было больше юмора, чтобы он больше импровизиовал, нежели читал заранее приготовленный доклад. Это звучит слишком сухо.

– О, политические головоломки какие угодно, только не сухие, – возразила Бетани. – И вариант Лоренса приемлем для обеих сторон.

– Разумеется, я не говорю, что речь не была впечатляющей.

– Конечно, – промурлыкала Бетани с улыбкой. – В связи с происхождением ты, должно быть, так взволнована, что Лоренс собирается в Россию.

– Россию? Э… да, разумеется, я так рада, – проговорила Ирина и запнулась.

– Лоренс в восторге, – сказала Бетани, внимательно приглядываясь к Ирине. – Ты поедешь с ним?

– Я… я не знаю… мы еще не решили. А с чем связана командировка?

– Понимаешь, это миссия по установлению некоторых фактов в связи с Чечней. Финансируется фондом Карнеги, решение принято еще летом. Лоренс активно занимается в офисе русским. За обедом в «Прет а манджер» я пытаюсь ему помочь, но, как вы знаете, он безнадежен. Необыкновенно умный человек, но в иностранных языках…

– Полный осел, – закончила Ирина по-английски, обнимая одной рукой подошедшего к ним Лоренса. Она специально каждое утро готовила ему бутерброд, чтобы он мог перекусить прямо на рабочем месте после занятий в тренажерном зале. Зачем Лоренсу ходить куда-то обедать?

По дороге домой Лоренс посмотрел ей в глаза и с чувством произнес:

– Слушай, спасибо, что пошла со мной. Я понимаю, разговоры о Северной Ирландии не самые для тебя приятные.

– Как я могла пропустить такое мероприятие. Хотя на приеме, ну, все эти люди мне незнакомы, понимаешь? И в политике я не разбираюсь. Надеюсь, тебе не было за меня стыдно.

– Разумеется, нет! Быть рядом с художницей мне приятнее, даже если с ней нельзя поболтать о действиях Международной комиссии. И ты очень умная. Если этим напыщенным чучелам в рубашках этого недостаточно, пошли они к черту.

– Мне понравилась твоя речь.

– Бетани сказала, что она показалась тебе лишенной юмора.

– Я вовсе не это имела в виду!

– Не переживай, все нормально. Она действительно была скучной, – весело отмахнулся Лоренс.

Приятно иметь дело с трезвомыслящим человеком – как с неваляшкой, который никогда не упадет и не разобьется.

– Я понимаю, проблема Северной Ирландии не тема для юмористического шоу, – продолжала Ирина, – но ты бы мог добавить несколько острот. У тебя хорошее чувство юмора, надо это использовать. Именно это я и хотела сказать, а вовсе не собиралась критиковать.

– Я рад прислушаться к твоей критике. Кроме того, ты права. Надо было разрядить напряженность. Что еще скажешь?

Приободренная, Ирина попросила его сделать предложения короче, осторожнее обращаться с профессиональным сленгом и не хмуриться. Ей показалось, Лоренс мысленно сделал заметки.

– Кстати, – сказал он, – я слышал отрывки твоих разговоров о ГКЧП и Ираке. Ты держалась превосходно.

– Спасибо. Но моей информированности об этом хватает не более чем на две минуты. А они понятия не имеют, что спросить меня о работе иллюстратора. О чем же мне говорить с твоими коллегами?

– Используй стандартные резервные темы. Например, скажи им, что у меня просто огромный член.

Ирина весело рассмеялась:

– Вот что я имела в виду, это и надо использовать в речи.

– Член?

– Образно говоря, да.

К тому моменту, когда они подходили к Боро-Хай-стрит, уверенность Лоренса в его триумфальном выступлении была восстановлена. Но если самодовольство было свойственно его обычному состоянию, то сейчас к нему добавилась еще и покорность. Ожидания Лоренса в разумном масштабе были вполне обоснованны. Идеи озвучены. Слушатели отнеслись к нему с уважением. И все это было заслуженно. Лоренс не стремился изменить ход истории, оставляя эту миссию премьер-министрам и президентам, и не ждал, что от грома оваций задрожат стены аудитории, он ценил и весьма скромный успех.

Входя в квартиру, Ирина подумала о том, что пора задать вопрос «С чего это ты едешь в Россию?», но решила не поддаваться спонтанному порыву. Дисциплинированность и сдержанность не позволили ей коснуться и всего остального, произошедшего за вечер. Ирина решила подождать, не затронет ли Лоренс сам эту тему. Вопросы финансирования были утверждены еще летом? И на какое же время запланирована командировка? Предложит ли он поехать вместе? Она никогда не была в России, но всегда ощущала себя частью этой страны.

Вечер закончился, за ним прошла неделя и весь ноябрь, и за это время она не услышала от Лоренса ни слова о поездке на ее родину. Дисциплинированность сменилась тягой к научному эксперименту. На Рождество они впервые отменили путешествие на Брайтон-Бич, а предложение Ирины провести медовый месяц в Таиланде трансформировалось в отдых в Корнуолле.

Правда, арендованная ими машина была настолько древней, что на шланге лопнул хомут, на весь день испортив настроение Лоренса, впрочем, это не помешало им совершить долгую прогулку вдоль моря, во время которой и зашел разговор о приближающейся командировке.

Независимость чрезвычайно важная вещь, но она может незаметно привести к изоляции, Ирина почувствовала себя остановленной перед запретной территорией. В последующие месяцы его бездействие росло со скоростью опухоли, с которой ей предстояло бороться, обнаружив ее, например, на груди во время мытья в душе. Как и большинство женщин, она сказала бы себе, что это ерунда, отмахнулась от грозящей опасности, вместо того чтобы сдать все необходимые анализы и биопсию для выявления наличия злокачественных клеток.

7

Турнир «Бритиш оупен» начался в Плимуте после Пасхи. Ирина, предпочитавшая все больше времени проводить в гостиничном номере, старалась не пропускать выпуски новостей. Она не осмеливалась произнести даже: «Ой, как это правильно, верно?» – находясь среди игроков в снукер в баре, в то время как все каналы изобиловали репортажами на тему события «исторической» важности: поздним вечером перед Страстной пятницей политики в Белфасте пришли к соглашению, которое официально положило конец проблемам в Северной Ирландии, будоражившим общество в течение нескольких лет.

Подписание Соглашения Страстной пятницы не стало знаменательным событием в жизни Ирины, в отличие от Лоренса Трейнера, о существовании которого Би-би-си и Си-эн-эн не позволяли ей забыть. Признанный эксперт в этой области, Лоренс постоянно мелькал на экране. Несколько дней она не могла включить телевизор, чтобы не натолкнуться на лицо своего «бывшего», смотревшего на нее, как ей казалось, с немым упреком.

Лоренс был человеком амбициозным и уважаемым. Лоренс отлично выполнял свою работу. Лоренс много не пил, не курил совсем. Лоренс не носился рысью за человеком, подчинившись его графику настолько, чтобы превратиться в сумасшедшего фаната. В коричневом костюме, который надевал на интервью, подчеркивающем теплый цвет карих глаз, он выглядел очень красивым. Его манера говорить была настолько уверенной, что Ирина невольно задумалась, не стала ли его жизнь в связи с их расставанием лучше, чем она ожидала, – это было, конечно, хорошо, очень, очень хорошо, но почему же его цветущий вид заставляет ее чувствовать себя несчастной? Цитируя дословно документ, который он, кажется, помнил наизусть, Лоренс был готов дать личную оценку каждому пункту. Презрение вспыхивало в его глазах всякий раз, когда интервьюер поднимал вопрос об освобождении североирландских заключенных и «получении ими пропуска на волю», что Лоренс считал недопустимым.

– Это значит отпустить на свободу огромное количество потенциальных убийц, – заявил он Джерими Паксману с Би-би-си. – Наказание для них получается не больше, чем за неоплаченный талон на парковку. Но речь идет о мире, верно? Решение правосудия должно быть твердым и неизменным.

Голос Лоренса был популярен, словно голос Кассандры. Представляя события несколько однобоко, многие комментаторы видели соглашение в розовом цвете, не трудясь прочитать мелкий шрифт. И только Лоренс отмечал, что собрать сверхквалифицированное большинство, требуемое для принятия политически значимого соглашения на собрании, было тупиковым решением и что самые большие проблемы на переговорах – обновление полиции и военное разоружение – не были разрешены, а отложены до того дня, который будет по-настоящему значимым. Его одинокий предостерегающий голос утонул в гуле пьяного восторженного рева, но от этого казался лишь более храбрым, хоть и уносимым порывом господствующего ветра. Был ли он прав или не был, Ирина все равно гордилась им.

Шестым чувством она понимала, что так будет лучше, верно? – все это ради мира, правда? – если Рэмси не станет свидетелем торжества своего предшественника. В последние дни она интуитивно старалась избегать разговоров, в которых могло бы всплыть имя Лоренса. Однако, поскольку она думала о нем все чаще – а как могло быть иначе? – следовало изъять из обращения все темы и упоминания о событиях, которых накопилось немало за последнее десятилетие, имеющих связь с ее прошлым партнером. Впрочем, излишняя осторожность может быть опасна.

Поскольку Соглашение Страстной пятницы интересовало Рэмси не больше миграции северных оленей карибу, ей было несложно оградить его от просмотра выпусков новостей, хотя пару раз она едва успевала в последний момент выключить телевизор, когда он уже открывал дверь номера своим ключом. Однажды вечером, когда Рэмси благополучно практиковал удары у стола, Ирина смотрела очередное интервью Лоренса по Ай-ти-ви, и ее охватила такая волна нежности, что, ругая себя за глупость и страсть к мелодраме, она прижалась щекой к гладкой поверхности экрана.

Потеряв счет времени, она очнулась лишь тогда, когда в комнате появился Рэмси, и беспомощно посмотрела на лежащий на кровати пульт. Отпрянув, она принялась лихорадочно искать кнопку на панели, которой никогда не пользовалась, и в замешательстве схватила носок.

– Экран очень пыльный, – проговорила она, поспешно вытирая поверхность. Ей все же удалось добраться до пульта, но, к сожалению, слишком поздно.

– Это же мистер Заумный фанат.

– А ведь верно! – радостно подхватила Ирина.

– Только не говори, что ты слышала голос парня, с которым столько прожила, видела его огромное лицо на экране и не узнала.

– Ну, конечно, сейчас, когда внимательно посмотрела, я узнала…

– Ты знала, что его будут показывать, так? Поэтому и вытолкала меня на тренировку. Свидание по телику – вот как это называется.

– Но, Рэмси, Лоренс уже неделю на всех каналах!

Ошибка.

– Вот как? А ты преданный зритель. Странно, но ты ни разу не сказала, что видела его.

– Зачем? Он дает интервью на тему Соглашения Страстной пятницы, а от этой темы тебя клонит в сон.

– Потому что я не интеллектуал. Меня не волнуют события в мире. Я интересуюсь только снукером.

Сказать в такой момент «Совершенно верно» было бы верхом недипломатичности.

– Ты не можешь завидовать нескольким дням его славы. У эксперта по делам Северной Ирландии ее и так немного. И не забывай – он постоянно видит твое лицо по телевизору.

– Но ему не приходится видеть, как ты любуешься на меня на экране.

– Нет, но ему приходится мысленно представлять, как я трахаюсь с тобой каждую ночь. Ну и кто из вас в лучшем положении?

Разумеется, это было только начало, и, как многие предыдущие отчаянные споры, этот затянулся до раннего утра. Однако различие заключалось в том, что после примирения она не ощутила уверенности в желании провести всю жизнь с Рэмси, словно Лоренса никогда не было на свете, напротив, перед глазами стояло лицо с глубоко посаженными карими глазами, смотрящими на нее с укоризной. Что она делает в Плимуте? С каких пор результатом принятых ею решений стало огромное количество свободного времени, растрачиваемое лишь на выкуривание большего числа сигарет? Впрочем, когда раньше у нее было столько свободного времени? Разве в прошлом она не испытывала страх перед праздным образом жизни? «Паффин» были настолько любезны, что предоставили ей дополнительные шесть месяцев для завершения работы над книгой в связи с «личными обстоятельствами», но разве не стоит ей приберечь их на случай болезни или других непредвиденных событий? Думала ли она о работе над следующим проектом? Или настолько привыкла, что он будет в любом случае? Неужели она не скучает по тем дням, когда увлекалась рисунками настолько, что забывала поесть? Нет ничего страшного в том, чтобы иногда проводить так время, но посвящение жизни питью, еде, сексу и разговорам ни о чем в баре в обществе игроков в снукер никогда не было для нее определением веселья. Неким образом Лоренс превратился из «бывшего» в альтер эго, в доброго ангела, в голос ее души.

Она не представляла себе, изменился ли Лоренс и насколько. Ирина могла воспользоваться ноутбуком Рэмси (который был нужен ему лишь для переписки с поклонниками на своем сайте), но считала это не слишком уместным для подобной цели, хотя твердо решила связаться с Лоренсом по электронной почте. Она посвящала время переписке только тогда, когда была совершенно уверена, что Рэмси случайно не зайдет в комнату, и для собственного спокойствия еженедельно меняла пароль почтового ящика на Яху. Послания ее были краткими, с полупрозрачным намеком на «разногласия», возникавшие в ее новой жизни. Она предпочла утаить от Лоренса, насколько распущенным стал ее образ жизни и сколько турниров – все до одного – она посетила с Рэмси в этом сезоне.

Посвящать Лоренса в детали вечеринок было бы жестоко – пение хором в барах, амниотическое забытье в объятиях Рэмси. Но то, от чего она действительно старалась его защитить, было много более вредоносным. Вопреки мрачным прогнозам Лоренса, что жизнь с Рэмси превратится в череду одних и тех же рассказов о снукере, до четырех утра их чаще заставляли бодрствовать именно разговоры, а не пылкий секс. Рэмси слушал; Лоренс не всегда ждал, когда она закончит. Рэмси получил возможность усвоить главное, узнать по воле случая всю ценность невысказанного. С Лоренсом же, напротив, любая дискуссия имела тенденцию неожиданно прерываться. Знакомясь с новым человеком, он неизменно приклеивал ему ярлык – «Он идиот!» – так уверенно наклеивают марку на почтовый конверт. «Свист» превратился в «Слив»; больше сказать было нечего. С Рэмси же беседа набирала обороты – могла нестись по волнам часами – с того самого места, когда с Лоренсом превращалась в бормотание и наконец прерывалась.

Что же касается знакомства с новыми людьми, Рэмси придавал в этом такое же значение мелочам, как Лоренс при изучении Соглашения Страстной пятницы. Пока она старалась аккуратно увести интересы мужа подальше от снукера, осторожно водя его вокруг открытого люка, он поражал ее острыми и точными оценками и фразами, например о ее отце, сказав, что тот спрятался за иностранным акцентом, потому что потерял связь со своим собственным голосом. Когда Ирина вспоминала, как мать с мольбой стояла на коленях, умоляя ее согласиться пойти на прием к стоматологу, нежно приговаривая, что никогда бы не позволила установить ее дочери эти ужасные скобы, будь это требование вызвано эстетической, а не «медицинской» необходимостью, Рэмси воскликнул:

– Вот корова! Твоя мать готова была железки тебе на зубы поставить, только бы не признавать, что ты красива!

Странно, но Ирина никогда не рассматривала произошедшее с этой точки зрения.

Конечно, нельзя забыть, что во время разговоров о Северной Ирландии Рэмси погружался в кому, но во многие важные моменты проявлял ту же природную интуицию, заставлявшую людей дергаться, и бывал порой довольно прямолинеен. Лоренс резко бросал в лицо факты. Лоренс был сосредоточен на «что», а Рэмси на «кто». Рэмси считал политику делом личным, а политиков придурками, не способными ни на что хорошее. Он говорил, что у Милошевича «лицо ребенка, испачкавшего подгузник и ждущего, когда вы все исправите». Когда два парня убили нескольких человек в Арканзасе из дробовика деда одного из них, Ирина пребывала в растерянности; Рэмси же сказал:

– Ну, в твоей стране не привыкли производить впечатление на девочек хорошими оценками по английскому, верно?

Услышав об извинении Клинтона во время поездки в Африку за рабство, он фыркнул:

– Какой смысл извиняться за то, чего ты не делал? Ханжа и мерзавец – его распирает от гордости! Когда человек переживает за содеянное, ему стыдно за себя.

Нечастые совместные просмотры телевизионных новостей позволяли Ирине услышать его удивительно точные, но редкие комментарии.

– Похоже на «Марвел комикс», правда? Можешь себе представить, ваш президент и премьер оба с каменным лицом произнесли «оружие массового уничтожения»?

И, уж разумеется, последнее, в чем она готова была признаться Лоренсу, – что обсуждать события в мире с Рэмси было намного веселее и смешнее, чем слушать его нудные лекции во время мытья посуды. По этой причине ее письма по электронной почте были очень короткими. Но все же ответы Лоренса были еще короче. Иногда он позволял побаловать себя обличительными выпадами в сторону Рэмси. (Из супружеской солидарности Ирина должна была попросить его держать мысли о ее муже при себе, но дело в том, что она так и не смогла открыться Лоренсу, что они с Рэмси поженились.) Доминирующей в его письмах была тема о необходимости ее возвращения к работе, и в этом он был прав. Лоренс очень хорошо ее знал. Подталкивая ее начинать свои фразы с буквы, невольно слетающей с языка – буквы «Я», – он постоянно заставлял Ирину задуматься, кто она на самом деле.

Пока Ирина трудилась над убеждением самой себя в необходимости вернуться к работе, ближайшим турниром в календаре стал чемпионат мира – пожалуй, единственный, который Рэмси не позволил бы ей пропустить. Ирина поехала с ним, но впервые рассматривала этот жест как мостик в будущее.

Комментаторы с таким придыханием произносили слова «Крусибл» и «Шеффилд», что Ирина представляла себе особняк с позолотой, горгульями и оливковыми ветвями из камня, украшенный яркими гирляндами, а внутри обитые бархатом ложи в свете старинных канделябров. Какое разочарование!

На деле она увидела грубое здание 1960-х годов постройки с песочного цвета линолеумом и тонким ковровым покрытием – интерьер напоминал ей заштатную общеобразовательную школу. Даже от одного вида здания снаружи Ирины портилось настроение.

К этому времени она просмотрела ужасающее количество матчей по снукеру, знала почти все мельчайшие детали правил, в том числе почему при совершенно равном счете назначается «переигровка в черном». Наблюдая за игрой Рэмси, Ирина постоянно думала о результате. От победы или поражения зависело, будет ли позже вечером Рэмси беззаботно кутить, подбрасывать ее в воздух и кружить по номеру в «Чарли Паркер» или закажет ужин в номер, во время которого непременно затеет ссору. Однако сезон снукера включает в себя тысячи фреймов. Как бы четко Ирина теперь ни понимала, что ни одна партия в снукер не может быть похожа на другую, после семи месяцев турниров они казались ей похожими одна на другую. После нескольких раундов чемпионата мира она с уверенностью могла сказать, что ей скучно. Но, конечно, не просто скучно. Невероятно скучно, скучно так, что она готова выпрыгнуть из собственной кожи или кого-то убить.

В этом году Рэмси также прошел весь долгий путь до финала, чем Ирина была чрезвычайно раздосадована, она втайне надеялась, что он выйдет из борьбы рано и они наконец-то поедут домой. Как бы то ни было, в конце Рэмси протянул руку для поздравлений Джону Хиггинсу и в седьмой раз принял награду за второе место – не красивый серебряный кубок, а еще одну нелепую стеклянную тарелку. Никакая грация движений не могла скрыть разочарование, которое любая нормальная жена с легкостью разглядит на лице своего мужа.

Она вышла замуж за человека с особым талантом, героя журналов для болельщиков и репортажей на Би-би-си, его будут дразнить на улицах. Весь мир, примечательно, что за исключением его жены, был разочарован игрой Рэмси Эктона.

Вместо того чтобы быть очарованной длинными шарами, ловко падающими в лузу, гениальными дуплетами, ослепительными плантами, она наблюдала за Рэмси с полуприкрытыми глазами. То, что для других она сочла бы гениальным, в его игре казалось само собой разумеющимся, но она не могла больше на это смотреть. Ирина выскользнула из ложи для почетных гостей и членов семьи, чтобы утешить мужа, и тут же вспомнила слова, звучавшие когда-то на одном из семейных ужинов по случаю дня рождения: «Как ни странно, то, что привлекает вас в человеке, часто становится позже поводом для раздражения». Это правда. Она невыносимо устала от снукера. Если она будет сопровождать Рэмси на все турниры и в следующем сезоне, то возненавидит снукер.

В начале мая, когда их лимузин наконец въехал на улицу Виктория-парк-Роуд, Рэмси задумчиво смотрел в окно. Он всегда переживал, что оказался вторым, и это подтверждало расхожее мнение, что он попросту не верил в себя и каждый раз, сталкиваясь с проблемой лицом к лицу, не мог заставить себя победить. Единственное, чем он объяснил свое состояние, – сослался на проблемы с кишечником, хотя и был слишком застенчив, чтобы признать, ходит ли он в туалет слишком часто или слишком редко. Ирина стала находить его разговоры о кишечных проблемах слишком докучливыми, а скрытность между супругами и вовсе казалась смешной.

Она столько месяцев тосковала по «дому», но, войдя в трехэтажный особняк Рэмси, ощутила, что сердце ее упало.

Стало очевидно, что дом, по которому она так скучала, – квартира в Боро. В окружении разномастной посуды она скучала по своим баночкам со специями, миксеру 1940-х годов, любовно раскрашенному ею эмалью в зеленый с цветом манильской пеньки. Покинутый уютный дом заставил ее ощущать себя распутной самкой, бросившей родное гнездо. В траурные мгновения тоска по беспечно брошенным хозяйственным мелочам – большим белым тарелкам для пасты, сахарнице из Дельфта и молочнику к ней в пару – могла быть использована в качестве объяснения горю, которое она боялась позволить себе признать. Представляя себе свою старую квартиру, она невольно ожидала услышать шум открываемой двери и слова «Ирина Галина!», эхом разносящиеся по холлу.

За окном бушевал цветущий весенний день. Ирина предложила прогуляться по парку, надеясь, что ее желание скорее уйти из этого дома не будет столь очевидно, ведь она много месяцев рвалась сюда так же страстно, как сейчас мечтает сбежать.

В пруду плавали утки, под ногами хрустели скорлупки арахиса. После многих месяцев, проведенных в душных помещениях, и неумеренного количества шампанского Ирина была внутренне опустошена и смогла бы говорить лишь на одну тему, которую предпочитала поднимать только наедине с собой. Рэмси ее муж. Неразумно – и немудро – в день, когда он привел ее в свое жилище, признаваться в том, что она тоскует по другому.

– Сегодня вечером мне бы очень хотелось поужинать дома, – сказала она, глядя на уличное кафе. – Ты не против?

– Ой, с этим столько проблем. Покупки, уборка, готовка?

– Я так скучала по нормальному вечеру дома.

– Как было с Лоренсом.

– Как будет с тобой. С октября ты каждый вечер приглашал меня в ресторан. Теперь я хочу угостить тебя ужином.

Они отправились в «Сейфуэй» на Роман-Роуд, принимая по дороге множественные приветствия от прохожих. Иногда доброта незнакомых людей казалась трогательной, но сегодня Ирина мечтала, чтобы они оставили Рэмси в покое. Размышляя о жареных баклажанах с чесноком, она дошла до овощного отдела, и Рэмси положил в тележку упаковку органической брокколи. Ирина не имела ничего против брокколи, но сегодня этого блюда не было в меню.

– Знаешь, я думала приготовить баклажаны, – осторожно возразила она.

– Не могу сказать, что люблю их, – ответил он, выбирая морковь и цукини.

– Ты что-то задумал?

Рэмси пожал плечами:

– Если я ужинаю дома, всегда ем одно и то же – тушеные овощи с бурым рисом.

– Но ты же игрок в снукер! – воскликнула она в недоумении. – Если вы не швыряете деньги на ветер, то должны есть картошку и фасоль на тосте, а не органические продукты. Это неправильно!

– Мы тоже люди, – ледяным тоном ответил Рэмси, – и не желаем есть всякую дрянь только для того, чтобы соответствовать стереотипам таких зазнаек, как ты.

Ирина нервно покрутила в руках пакетик специй.

– Я хотела приготовить для тебя курицу «кунг пао».

– Это еще что такое? – с подозрением поинтересовался он.

– Острое блюдо.

– В смысле, в нем много специй и перца? Я такое не ем. Никогда не понимал, зачем мешать все в одну кучу. – Верно, даже в «Бест оф Индия» Рэмси заказывал курицу «тикка» – созданное специально для Англии блюдо, такое же острое, как томатный суп.

– Моя мама говорит, что у меня противоестественная страсть к жгучей пище. Она полагает, что это еще с того времени, как она намазала мне палец «табаско», чтобы я его не сосала. Все равно я не выпускала палец изо рта, только из глаз при этом лились слезы. Кажется, тогда я его и полюбила.

Брови Рэмси поползли вверх.

– Даже подумать боюсь, на что еще мы можем накапать «табаско».

– М-м-м. Может немного жечь.

Увы, даже флирт не помог скрыть конфликт вкусов, остро ранивший Ирину.

– Ладно, давай делай эту курицу «бух-бух». А я приготовлю овощи и рис сам.

– Я не желаю, чтобы мы готовили ужин каждый отдельно, – проворчала Ирина, возвращая чили на полку. – Боже мой! Если маме так хотелось отучить меня от привычки сосать палец, ей надо было намазать его рисом с овощами.

Когда Ирина взяла пакет молока, Рэмси воскликнул:

– Я не ем молочные продукты!

Она посмотрела на него и скрестила руки на груди.

– По крайней мере, последние семь месяцев ты их ел. Например, гребешки в сливочном соусе с шафраном. Или ты полагаешь, «Оскар» использовал взбитый тофу?

– Это было в ресторане, поэтому не считается.

– Но мы ели в ресторане каждый день.

– Вот еще один повод, вернувшись домой, обойтись без лактозы. Иначе в шафрановом соусе не будет ничего, что можно считать исключением.

Ирина нахмурилась. Небольшие гастрономические странности Рэмси незначительная проблема перед лицом истинной любви, однако она изо всех сил боролась с абсурдными мыслями, что его диетические наклонности могут привести к катастрофе.

– Если ты не против, хочу заявить, что ты сам себя обманываешь, ты лицемер.

– Вот это да! Не ожидал такого тяжелого удара в «Сей-фуей».

– У меня твердые убеждения по поводу еды.

– Тогда ты должна понять, что они есть и у меня.

– Они есть у большинства людей.

Наконец они пришли к соглашению. Тем не менее, чтобы не свести достигнутое к нулю, Ирина вынуждена была спросить:

– Ну, хоть попкорн ты любишь?

– Пожалей мои кишки. Он по вкусу похож на пенопласт, разве не так?

– Ну, если ты так считаешь, – пожала она плечами и с грустью вернула четыре пакета «Дане ривер» на полку.

Они шли вниз по Роман-Роуд, держа каждый по пакету со скучным набором продуктов, чтобы не лишать себя возможности держаться за руки.

– Кстати, я всегда считала, что мамин рассказ про «табаско» апокрифичен.

– Анока… что?

– А, не важно.

Рэмси вырвал руку.

– Мне чертовски противно, когда ты так делаешь.

– Как? – Ирина остановилась и повернулась к нему лицом. – Что я такого сделала?