Текст книги "Мир до и после дня рождения"

После того как у нее начала расти грудь, режим питания ужесточился – выпуклости в балете вне закона. Татьяна была принята в престижную танцевальную школу на Манхэттене. Ирина полагала, что если бы она отказалась от борьбы, то последствия были бы весьма грустными. Татьяна работала с невероятным упорством.

Ее результаты были впечатляющими, она даже выступала в Линкольн-центре, но Татьяна все же была слишком невысокого роста, что вкупе с ненавистными ею молочными железами не позволяло быть отобранной на просмотрах. Сокрушительное разочарование, постигшее сестру, стало предупреждением для Ирины, пополнившей ряды неудачников, стоящих в горе в стороне от искусства. Особенно раздражали члены высшей когорты, очень и очень одаренные, очень много работающие и очень успешные, заслуженно награжденные за приложенные усилия.

Татьяна была примером того, что происходит с перфекционистами, вынужденными наконец признать, что они работают ради достижения невозможного. Главенствующий принцип жизни «все или ничего» подтолкнул Татьяну к выбору ничего. Ирина была дома в тот день, когда сестра объявила, что уходит из балета. Она никогда не забудет маленькую, худенькую девочку, наполняющую огромную тарелку спагетти. Мать была в ужасе, а Ирина с восторгом смотрела, как полфунта пасты быстро исчезает с тарелки сестры. Татьяна вырвала победу из совокупности поражений и низвергла не только мать, но и саму себя.

Татьяна отказалась не только от танцев и голодания, но и от любого вида запретов. Она мечтала о муже, и в течение года нашла его, и вышла замуж – приятный молодой человек, русский, живущий по соседству, работал на стройке. Она хотела иметь детей, и теперь у нее было двое – десяти и двенадцати лет. Татьяна любила булочки, торты ко дню рождения, наваристые борщи, в которых ей было отказано в течение двух десятилетий, и поглощала все это, словно желала наверстать упущенное, и наверстывала до сих пор. Ирина всегда сочувствовала мужу сестры, Дмитрию, тихому, спокойному человеку, который терпеливо наблюдал, как его жена превращается из птички в корову.

Можно было бы ожидать, что девушка, лишившаяся милости, будет ввергнута в опалу. Однако сначала Татьяна льстила матери своим подобием, затем льстила тем, что представляла выгодный контраст, – таким образом, дочь, которой было легко манипулировать, осталась ближе сердцу матери.

Ирина предполагала, что, бросив балет, Татьяна стала счастливее, как мог бы стать счастливее каждый, прекратив мучить себя типичным для американцев обязательством иметь «мечту». Однако перфекционисты никогда кардинально не меняют свои взгляды, и Татьяна посвятила себя домашнему хозяйству с тем же рвением, с каким отдавалась балету. Она постоянно что-то шила, консервировала, пекла и вязала свитера, которые никому не были нужны. В каждом ее поступке чувствовалось стремление к защитной реакции, маскируемой под самоуверенность матери семейства. Она была суетлива и слишком опекала детей, словно дети пытались освободиться от нее, отчего они стремились к этому с удвоенной силой.

Сегодняшнее торжество будет проходить по классическому и привычному сценарию: ее сестра взяла на себя все приготовление блюд, суматоху с подарками, гирляндами и праздничными колпачками. Было бы намного разумнее им приехать в гости к Татьяне, чем ей везти сюда все корзины с продуктами, но последнее время она стала невероятно сентиментальной по поводу празднования Рождества «дома».

Татьяне были предоставлены все разъяснения по телефону – они с Раисой в обязательном порядке общались каждый день, – поэтому, поднявшись по ступенькам, она не удивилась, увидев курящего на крыльце Рэмси. Мгновенно загруженный пакетами и сумками, Рэмси покорно, без единой жалобы повиновался, лишь выражение его лица говорило о том, что он с недоумением и тревогой спрашивает себя: «Что я здесь делаю?»

Ирина помогла убрать готовые блюда в холодильник, с ужасом констатировав, что сестра приготовила настоящую кулебяку, украшенную листьями и ягодами из теста, – на создание такого чуда из теста и лосося нужно потратить большую часть дня. Сама Ирина была уверена, что кусок лосося, прожаренный до полуготовности и поданный с хорошим соусом, намного вкуснее и экономит уйму времени.

– Ирина, я просто обалдела от такой новости, – прошептала Татьяна ей на ухо, прикрывшись дверцей холодильника. – Мама может ворчать сколько угодно, но я считаю, здорово, что ты наконец бросила Лоренса. Мне было неудобно сказать тебе об этом, когда вы были вместе, но, по-моему, он просто невыносим. Сколько в нем пренебрежения к окружающим! Он относился ко мне с презрением лишь потому, что меня не печатают в «Уолл-стрит джорнал» и я люблю шарлотку. Тоже мне Всезнайка! Постоянно твердит об Афганистане, будто это кому-то интересно!

– Я понимаю, ты не разделяешь его интересы, – осторожно заметила Ирина, – но он так много говорил об этом, потому что действительно очень этим обеспокоен.

– Чушь, – фыркнула Татьяна. – Он просто любит выпендриваться. И он такой холодный. Ты ведь русская, тебе нужен рядом человек душевный.

После вчерашнего вечера Ирина старалась тщательно следить за своими словами.

– Не думаю, что Лоренс был – вернее, и есть, ведь он не умер – такой уж холодный человек. – Впрочем, стоит уточнить, что Ирина на всякий случай произнесла эту фразу по-русски.

– Да ты что, тебе больше не нужно его защищать! Он обращался с тобой как с ребенком. Постоянно указывал, что делать, никогда не давал до конца выразить свою мысль. Похоже, он даже не представляет, что значит быть художником.

– Он никогда не пытался заставить меня быть надменной, если ты об этом.

Несмотря на то что ей, кажется, полагалось радоваться поддержке сестры, неожиданная неприязнь к Лоренсу больно кольнула Ирину.

– Мне еще не довелось поболтать с Рэмси, но, по-моему, он очень хороший.

– Да, многие так думают, когда впервые его видят.

– Но он ведь хороший? Ты же вышла за него замуж!

– Разумеется! – Ирина поспешила дать задний ход. Впрочем, определение «хороший» не вполне подходило человеку, скандалившему всю ночь до шести утра и не дававшему спать теще.

Пирожки в духовке приобрели наконец коричневатый оттенок, и сестры по детской привычке, не сговариваясь, вымыли и вытерли противень, тщательно собрали все до единой крошки со стола и с пола, подцепляя некоторые пылинки смоченным в воде пальцем, и проверили, чтобы ни один из кусочков не застрял в сеточке стока раковины. Когда они внесли блюдо с маленькими пирожками с мясом в гостиную, дети Татьяны тихо сидели на краях кресел. Медлительные и перекормленные, они не посмели поставить ноги на ковер, не говоря о том, чтобы стучать пятками по ножкам кресел, как сделали бы любые нормальные дети. На вопрос об успехах в учебе Раиса получила от каждого обстоятельный ответ, подобный медленному чтению по буквам слова из шести слогов.

Тем временем Дмитрий уже откупорил запотевшую бутылку водки, необходимую для любого русского застолья, которую Ирина никогда бы не предложила на завтрак мужу. Более того, увлеченный разговор Дмитрия и Рэмси о достоинствах «Столичной», «Абсолют» и водки «Грей гуз» дал рост семенам, посеянным Рэмси в беседе с тещей. Он мечтал выкурить сигарету, что заставляло его с невероятной скоростью опрокидывать рюмки.

Татьяна поставила тарелки для пирожков всем, кроме, разумеется, Раисы, и устроилась рядом с Рэмси, который тут же поднял тему, которой все в семье старались осторожно избегать:

– Ирина сказала, что вы танцевали, но потом бросили.

– Верно, – напряженно произнесла Татьяна, отламывая корочку.

– Она говорила, вы чертовски талантливы.

– Она мне льстит. К сожалению, таланта мне не хватило.

Большинство людей заметили бы знак, вспыхнувший в воздухе яркими буквами: «БОЛЬНОЕ МЕСТО! БОЛЬНОЕ МЕСТО!» – и поспешили сменить тему. Но в данном случае звезда снукера вошла в меньшинство. Рэмси не собирался тратить много времени на болтовню и сразу перешел к сути:

– Не пойму я, в чем была проблема? Бристоль, угадал?

– Своеобразный лондонский сленг кокни, – объяснила Ирина. – Именем города они называют женскую грудь.

– Полагаю, – медленно начала Татьяна, – будь я действительно человеком целеустремленным, – могла бы сделать операцию.

– Не жалеете, что отказались от всего одним махом? Не корили себя, а? Может, не надо было сдаваться?

– Не о чем тут думать, – произнесла Татьяна, поворачиваясь к Рэмси и откладывая пирожок. – Когда я бросила балет, мне показалось, что с меня огромная тяжесть свалилась, все наконец стало ясным и простым. Я люблю искусство, но, если хорошенько присмотреться, что оно представляет собой на самом деле, становится ясно, что радости простой жизни куда ценнее. Трапезы, дети, любование закатом на променаде. Невольно напрашивается вывод: если в творчестве есть смысл, тогда сама жизнь и есть самое важное творчество…

Из другого конца комнаты Ирина следила за ними и удивлялась, как, подталкиваемая Рэмси, Татьяна зашла так далеко. Господи, обычно она болтала о ремонте в ванной комнате.

Татьяна встрепенулась, решив, по-видимому, что невежливо так надолго становиться центром внимания.

– Знаете, Рэмси, – заговорила она после паузы, – расскажите лучше о себе. Моя мать сказала, что вы настоящий ловкач. Что-то там творите на бильярде.

– Можно и так сказать, – кивнул Рэмси и опрокинул в рот очередную рюмку.

– Нет, нельзя, – вмешалась Ирина. – Прекратите.

– А мне кажется, это здорово! – с придыханием продолжала Татьяна. – Знаете, так таинственно и туманно.

– Если ты получила сведения от мамы, то скорее следовало назвать это не туманным, а теневым. И Рэмси не имеет никакого отношения к шулерам. Послушай, дорогая моя, мне бы хотелось, чтобы ты поняла…

– Моя жена хочет, чтобы я громко сообщил о том, что я знаменитость. До нее так и не дошло, что по-настоящему известный человек не будет кричать об этом на каждом углу. Она хочет выставить меня полным болваном.

– Кто такой болван? – пискнула десятилетняя Надя.

– Придурок, – объяснил Рэмси. – Идиот. Человек, у которого вместо головы пончик.

– Как же он говорит, если он пончик? – не унималась девочка. – Пончики не могут говорить!

– О, еще как могут! – воскликнул Рэмси, вставая, чтобы подкрасться к ней и нависнуть над головой. – Говорят, что я в числе шестнадцати лучших игроков в снукер, подруга, со мной надо обращаться как с большой шишкой!

По комнате пробежала волна удивления – непривычная штука для их тихой жизни, – Рэмси схватил Надю в охапку и подбросил над головой так, что ее ноги мелькнули в опасной близости от самовара. Девочка весело хохотала, Ирина никогда не слышала, чтобы она издавала этот звук. Она улыбнулась своим мыслям; ей ли не знать то ощущение, от которого захватывает дух, когда длинные, сильные пальцы сжимают ребра, а руки подбрасывают тебя в воздух. В этот момент Ирина впервые подумала о том, что Рэмси мог бы стать хорошим отцом.

Мелькнувшая в глазах матери свирепость натолкнула ее на мысль о том, что Рэмси пьян, что, впрочем, если задуматься, неудивительно.

– Ну что, ребята, – заявил Рэмси, оглядывая детей, – будем открывать подарки? – Весьма смелое заявление, но ведь Рэмси не знал, что это против правил — в семье Макговерн к подаркам не прикасаются до окончания обеда. Рэмси отыскал под елкой коробку и бросил ее мальчику. Оглядевшись, чтобы получить разрешение, Саша принялся аккуратно отрывать липкую ленту. – Черт возьми! – вскрикнул Рэмси. – Что за кретин научил тебя так открывать подарки? Твоя сестра спрашивала, кто такой болван, так вот так подарки открывают болваны. Эту бумагу надо сорвать и выбросить к чертям!

Откуда Рэмси было знать, что в семье принято аккуратно разглаживать бумагу и использовать ее для упаковки подарков на следующий год. Не подозревая, что нарушает важное правило, Рэмси принялся показывать Саше, как надо срывать бумагу, и вскоре они вместе, весело смеясь, подбрасывали клочки в воздух. Увы, но Саша так разошелся, что опрокинул мисочку со сметаной, стоящую у края стола, и она упала, вывалив содержимое прямо на белый с синим ковер.

– Расслабься, дружище, – махнул рукой Рэмси и стал быстро зачерпывать сметану ладонью.

Татьяна уже неслась в кухню.

– Я все уберу, мама, только не волнуйся! Уже бегу!

– Плевать на эту сметану! – Рэмси достал из кармана шелковый платок, смочил его в водке и потер пятно.

Когда он увидел вооруженную тряпками и губками Татьяну, глаза его стали круглыми. Он был уверен, что Раиса ничего не заметит. Но она заметила.

Подарок, открытый Сашей, был от Рэмси. Приставка «Сони плей стейшн» с игрой «Чемпионат мира по снукеру 1999». На диске были все матчи, начиная с Гран-при и заканчивая чемпионатом мира, таким образом Рэмси презентовал родственникам Ирины наглядную демонстрацию того, чем он занимается. Несмотря на то что дети были в восторге от подарка Рэмси, игру они разглядывали с озабоченными лицами.

– Что такое снукер? – заныл Саша, подталкивая всех к разговору о самом главном.

– Снукер, – улыбнулся Рэмси, опускаясь на колени у кресла, – самая лучшая игра в мире.

– Но у нас в школе в нее никто не играет, – нахмурился Саша. – Я о ней никогда не слышал.

– Вот черт, – пробурчал Рэмси.

Он встал, налил себе еще рюмку и повернулся к детям с лицом ведущего детской передачи, столкнувшегося с невеселой и угрюмой аудиторией:

– Тогда начнем с песенки? Любите учить новые песенки? Я, он и она снукернутая семья…

Восторженно-удивленные лица детей приободрили Рэмси, и он громче запел свой рождественский гимн:

– Посмотри, вот так мы можем с кием и шарами тоже…

Татьяна лихорадочно собирала обрывки бумаги в принесенный с кухни пакет.

– Ирина, – очень тихо и твердо произнесла Раиса. Ирина услышала бы ее голос, даже если бы рядом пели хором. Он мгновенно напомнил ей о всех пролитых в детстве стаканах молока и разбитых вазах. Поднявшись с подобного трону кресла, Раиса продолжала по-русски: – Пожалуйста, уйми своего мужа.

– Сомневаюсь, что у меня получится, даже если я очень захочу.

– Снукернутый ты и я!.. – тем временем продолжал Рэмси.

– Ирина, я думаю, что нам надо поговорить.

Быстро преодоленное матерью и дочерью расстояние до кухни стало репетицией строгой сосредоточенности; никто в гостиной не должен был их услышать из-за стоящего шума.

Раиса перешла на русский, которым свободно владели даже внуки, она не боялась ранить чувства Рэмси и отлично знала, что он обязательно потребует у Ирины объяснений и она будет вынуждена либо обидеть его правдой, либо солгать.

– Сейчас только два часа дня, – произнесла Раиса. Несомненно, для Рэмси фраза в переводе прозвучит по-другому, но она стремилась к тому, чтобы четко выразить свою мысль на родном языке.

– Но сегодня же Рождество, мама, – по-русски же ответила Ирина.

– Со дня вашего приезда он постоянно пьет. Поверь мне, я живу на Брайтон-Бич и разбираюсь в этом. И это не имеет отношение к «стрессу», – она употребила более причудливое английское слово, – по причине встречи с тещей. Дело вовсе не в празднике. Он алкоголик.

Их разделял кухонный стол, Раиса сжала пальцами, ногти на которых были покрыты ярко-красным лаком, спинку одного стула, а Ирина стула напротив.

– Он редко пьет днем и обычно ведет себя прилично.

– Много значит много, и никто не может вести себя потом прилично. – Из гостиной донеслись громкие звуки исполняемого Рэмси припева. – Ирина, я старалась держать язык за зубами и уважать тот факт, что, по крайней мере по твоему утверждению, он твой муж. Но я не могу понять, что тобой двигало. Лоренс, смею заметить, подходил тебе гораздо больше. Он был верный, экономный и внимательный. Я никогда не понимала, чем он занимается на работе, но мне было понятно, что он работает – где бы то ни было, – и очень много. Он был человеком выдержанным и умеренным. Он никогда бы не стал ползать по полу и распевать песни, не забывая при этом подливать себе водки.

– Я понимаю, Рэмси не произвел на тебя хорошее впечатление, но ты сама ему не позволяешь это сделать. Ты не пытаешься узнать его…

– Мне это не требуется, – отчеканила Раиса. – Я отлично знаю такой тип мужчин и поняла, что он собой представляет, сразу, как только увидела его на пороге.

– Да? И что же он за тип?

– Потребитель, – уверенно ответила мать. – Он возьмет у тебя все, что ты захочешь ему дать, а потом и еще немного. Он состоит из желания потворствовать своим прихотям и подростковой страсти к вредным привычкам. А то, что его эгоистичность и жадность скрыта под внешним шармом, делает его еще более опасным. Привязанность таких мужчин не длится долго, и они всегда заставляют женщин скатиться вниз вместе с ними.

– Просто поразительно, сколько ты можешь сказать о моем муже, учитывая то, что вы практически не разговаривали.

– Я могла бы сказать и больше, – изрекла Раиса, поводя плечами. Это был ее фирменный жест, выражающий крайнюю степень недовольства. – Но полагаю, ты вряд ли захочешь это услышать. Неужели ты допускаешь, что такой человек будет хранить верность? О, такие заводятся в одну секунду, как термостат. Хотя могут быть и заботливыми, и нежными. Ты обратила внимание, как он вел себя с Татьяной? Видела, как она засветилась? Никто никогда не уделял ей такое внимание.

– Какое внимание?

– Ты знаешь, о чем я. Внимание, от которого тают. Мне было больно смотреть. Думаешь, за твоей спиной он не говорит другим женщинам, как они красивы и очаровательны?

– Нет, я так не думаю. – Ирина подумала, но, конечно, ни за что не посмела бы высказать это вслух, что основной причиной злости Раисы было то, что он не пожелал подарить такое же «внимание» и теще.

– Признайся честно, Ирина, о чем ты думала? – Раиса отпустила стул и принялась ходить взад-вперед. Весь ее вид говорил Ирине, что разговор только начинается, отчего желудок стало выкручивать, как и прошлой ночью. – Чем ты вообще думала? Не тем ли местом, что у тебя под юбкой? О, я согласна, он эффектный мужчина, но не считаешь ли ты, что лицо его навсегда останется таким и ты прежде от него не устанешь? Он распущенный и слишком стар для тебя. Такие мужчины если не уходят, то умирают прямо на жене и оставляют ее стареть в одиночестве и без денег.

– Он всего на пять лет меня старше!

– А что тебе останется, когда он начнет разваливаться на части? Пьяный муж в постели и куча его же долгов!

– Я уже сказала. У Рэмси полно денег!

– Сейчас полно. Я видела, как он ими разбрасывается. Точно как твой отец! У них дырка в кармане, а каждый день проходит как вечеринка! А потом одним прекрасным утром они просят у тебя взаймы доллар, чтобы купить газету.

– Твое нежелание понять, как высоко его ценят в Британии, похоже на детское упрямство! Рэмси Эктон всемирно известный игрок в снукер!

– Игрок в снукерс! – Раиса буквально выплюнула это слово в лицо дочери. – А его голос. Как он говорит. Как работяга. Не представляю, как ты можешь это выносить.

– Мне нравится, как он говорит. В этом его стиль!

– Возможно, мой английский и не так хорош, но даже я понимаю, что у него манеры плебея! – Раиса принялась размахивать руками в такт своего любимого Чайковского. – Мне стыдно объяснять это женщине твоего возраста. К заключению брака надо подходить с практической точки зрения. А не руководствоваться чувствами. Я сама совершила эту ужасную ошибку и не вынесу, если ты ее повторишь! Лоренс не богат, но у него есть стабильный доход.

– Оставим обсуждение благосостояния Рэмси, почему ты все в жизни связываешь с деньгами?

– Я говорю не только о деньгах. Брак – это союз двоих людей. Я не хочу сказать, что это своего рода сотрудничество, я не так цинична, как ты полагаешь. Принадлежность к одной стране и культуре тоже имеет значение – должна быть взаимная выгода. Объединение ресурсов.

– Вот! Опять деньги!

– Я не о деньгах! Я о внутренних ресурсах личности. Что ж, если желаешь рассматривать брак только с холодной, практической точки зрения, изволь: качества личности – это товар. Лоренс стойкий, принципиальный, решительный и дисциплинированный. Он заботился бы о тебе до конца дней. Лоренс человек ответственный, а тот, к которому ты сбежала, шалопай!

По ее словам, бестолковая дочь поменяла фьючерсы на золото на свиные потроха.

– Ты совершенно его не знаешь! – Ирина была в бешенстве, но старалась не повышать голос.

– Ирина, ты не хочешь понять, о чем я толкую! Твой отец тоже был эффектным и привлекательным мужчиной. Веселым, так смешно копировал голоса. Вначале мне казалось, что он открыл мне дверь в шикарную жизнь. Но Чарльз был баловнем, не привыкшим думать о будущем. Его интересовала лишь возможность хорошо провести время.

– Кстати, мы с Рэмси прекрасно проводим время вместе, и сегодня тоже, хотя я не уверена, что ты меня понимаешь…

– О, я видела, как прекрасно вы проводите время! Валяться пьяным на полу перед детьми ты называешь прекрасным времяпрепровождением?

– И еще я считаю его очень красивым, самым красивым из тех, кого встречала. Он очень щедрый и добрый.

– Добрый? Значит, то, что я слышала прошлой ночью, ты называешь добротой?

Ирина опустила голову:

– Ладно. Наши отношения – изменчивые. Но в них столько огня!

– Он предал тебя! Может, я понимаю не все слова – он использовал столько отвратительных вульгаризмов, которые я и учить не желаю, – но мне было достаточно слышать, каким тоном он это говорит. Ты должна знать, я никогда не позволяла твоему отцу так со мной разговаривать. Между нами не все было гладко, но он знал, что существует черта, которую он не имеет права переступать.

– Он перешел не одну черту, включая романчики с ассистентками и старлетками, которые заводил, едва вырывался из дома. Но к Рэмси это не относится! У него ничего нет общего с папой!

– Ты пытаешься сменить тему, потому что она тебе неприятна, так? Напоминаешь мне об этих шлюшках, чтобы не обсуждать события прошлой ночи! – Раиса подошла и встала рядом с дочерью. – Он оскорбил тебя! Где твоя гордость? То, что доносилось вчера из твоей комнаты, слышно почти из каждого дома в округе. Пьяный, орущий муж, не имеющий совести и уважения, прежде всего к жене.

– Послушай, – сказала Ирина, оглядываясь и принюхиваясь. Она не раз представляла себе этот разговор, но в ее воображении она сама оставалась спокойной. – Что ты такое говоришь? Что я должна развестись? Потому что ты знаешь его лучше меня, которая знакома с ним семь лет?

– Если ты еще сохранила способность соображать, ты, как можно скорее, поедешь к Лоренсу и будешь молить о прощении. Объяснишь, что у тебя был этот самый, что-то там среднего возраста, как американцы его называют, какой-то приступ, кажется. Скажешь, что поступила глупо, что мечтаешь вернуться!

Ирина смотрела на мать с грустью и непониманием. Кто в их семье и был человеком волевым, так это Раиса, и, значит, она никогда не изменит вынесенного решения, вне зависимости от того, сколько лет моногамной преданности и терпения продемонстрирует Рэмси Эктон. Несмотря на то что мать осуждала ее в мелочах – например, когда в прошлом году она вытерла рот льняной салфеткой после борща, черт, салфетка ведь для этого и кладется на стол, – предыдущие их стычки были лишь мелкими ссорами. На этот раз все было серьезнее. Это раскол. На английском все эти слова схожи по звучанию, но значения у них совершенно разные.

Ирина вскинула руки.

– Жаль, что он тебе не понравился, – сказала она и, резко повернувшись, вышла из кухни.

Ей в спину врезались слова матери:

– Я не могу смотреть на эту трагедию и молчать!

Было очевидно, что мнение дочери она не разделяет, но добавить к сказанному ей больше нечего.

Теперь, когда концерт на кухне наконец был закончен, Татьяна позволила себе выбежать в коридор, где столкнулась с сестрой.

– Кулебяка! – громким шепотом проговорила она.

О боже, вот что это был за запах.

Виноватый вид всех сидящих в гостиной подтвердил, что закрытый процесс показательной порки все же собрал аудиторию, как и задумала Раиса. Только Рэмси, казалось, ничего не замечал, так он был увлечен новой игрой «Чемпионат мира по снукеру 1999», которая уже изрядно надоела детям. Грубый, назидательный тон тещи, хотя она и говорила по-русски, а также постоянное упоминание с верно расставленными акцентами имени Лоренс и робкие, короткие ответы Ирины, в которых часто звучало Рэмси, делало речь Раисы понятной, а попытки жены защитить мужа почти прозрачными.

Ирина подошла к Рэмси и положила руки ему на плечи, он же при этом ни на миг не оторвался от экрана телевизора.

– Ой, лапочка моя, такая классная штука эта игра! Так, подкрутим, вот сюда… И звуковые эффекты супер!

На экране фигурка ее собственного мужа убирала мячи со стола под любимую мелодию «Чокнутый снукер». Рисованный Рэмси в жемчужного цвета жилете выглядел суровее и совсем не улыбался, в отличие от по-идиотски хихикающего прототипа, сгорбившегося на полу над пультом. Художники сделали его лицо чуть более вытянутым, чем на самом деле, да и волосы выглядели более седыми, увы, в игре он был больше похож на старую, умудренную жизнью птицу.

Хуже всего то, что для скрытых целей Рэмси эта схожесть не была ему на пользу. Высоко вскинув голову, Раиса прошествовала в гостиную и окинула презрительным взглядом экран. Зять сделал этот подарок на Рождество лишь для того, чтобы повеселиться самому, все происходящее на экране виделось ей плохим мультипликационным фильмом.

– Ой, – сказал Рэмси, повернувшись к теще, – самое приятное в поездке домой на Рождество возможность поболтать с матерью.

В этот момент из телевизора послышался стук врезавшихся друг в друга шаров и закадровый голос Дениса Тейлора: «А вот и один из знаменитых лихо закрученных ударов Рэмси Эктона!»

Однако Раиса не дрогнула, услышав имя зятя, и одарила его ледяной улыбкой.

– С тех пор как Ирина живет в Англии, я вижу ее раз в год. И на этот раз у нее столько перемен, да? Нам есть что обсудить.

Рэмси потянулся к Ирине, встал и обнял ее за талию.

– Рад слышать. Хорошо, что вы уже закончили, потому что, – он наклонился и свободной рукой выполнил удар, – потому что нам надо успеть и в другие места. Надеюсь, понимаете, о чем я? Ирина, лапочка, можешь упаковать наши вещи? Я забронировал нам номер в «Плаза», до шести надо зарегистрироваться, иначе останемся без номера.

Посмотрев в глаза Рэмси, она прочитала в них: «Выбирай, я или она». Довольно трудный выбор для человека сорока трех лет, но она побежала наверх, чтобы покидать их вещи в сумки, едва сдерживая нервное ликование. Крамольная мысль о том, что в Нью-Йорке можно остановиться и в другом месте, помимо этого мрачного двухэтажного дома на Брайтон-Бич, никогда не приходила ей в голову.

Спустившись вниз с сумками, она столкнулась с сестрой.

– Ирина, – прошептала та, – не уходи! По крайней мере, останься на обед. Я уже поставила на стол закуски, в том числе и изумительную икру, что купил Рэмси, – она прекрасно подойдет к блинам. Кулебяку удалось спасти, а на горячее у нас целый жареный поросенок!

– Мне очень жаль, но не получится. Ты, должно быть, кое-что слышала – да, наверное, все слышала. Я не могу просить Рэмси оставаться в доме, где его не желают видеть.

– Постарайся как-то уладить конфликт, иначе неизвестно, насколько он может затянуться. Ты же знаешь, как мама упряма!

– Она не одна упрямая. И не я все начала. Прости, Татьяна, я понимаю, ты так старалась приготовить много вкусностей. Надеюсь, мы не испортили вам аппетит. Постарайся, чтобы у детей было веселое Рождество.

– Я хочу, чтобы ты знала, что я не согласна с мамой. – Татьяна положила руку сестре на плечо. – Мне он показался прекрасным человеком. Стильный, энергичный, веселый. Я просто без ума от его акцента. Говорит прямо как Майкл Кейн! И он, несомненно, любит тебя. Ты счастливая. Между вами происходит нечто особенное, надеюсь, вам будет хорошо вместе. Печально, мне кажется, его появление разбередило мамину старую рану и напомнило о папе.

Когда Ирина вошла в гостиную, Рэмси и Раиса стояли спиной друг к другу. На Рэмси уже был кожаный пиджак, Раиса была в прежнем красном шерстяном платье, подплечники которого расширяли эту часть тела настолько, что могли нагнать ужас на противника. Высокая, жилистая и невероятно суровая женщина, эти два человека были катастрофически разными. Не говоря ни о чем другом, они оба были звездами первой величины.

– Готова, голубушка? – Рэмси просунул руки Ирине под мышки, приподнял и отпустил, позволив ей свободно скользить по его телу до самого пола. Подброс выглядел со стороны немного по-балетному.

Ирина весело рассмеялась. Возможность поступить по собственному желанию делала ее свободной. Она уже не раз задавалась вопросом, почему мысль об освобождении от болезненно-мучительного положения не приходила ей раньше.

– Мне жаль, что вы уезжаете, – обратилась Раиса к Рэмси.

– Ну, дело в том, что у меня и так получается небольшой отпуск в перерыве между сезонами – не хочу показаться неблагодарным за гостеприимство, – но мне не хочется тратить его на то, чтобы попадать ножками кресла во вмятины на ковре!

Вынув из-за уха сигарету, Рэмси отвернулся и, не зажигая, сунул ее в рот.

– Пока, мама, – проговорила Ирина, поспешно целуя Раису в щеку.

Рэмси потянулся за сумкой, но неожиданно выпрямился и воскликнул:

– Вот это да! Чуть не забыл! – Раиса не единственная в этом доме, кто питает страсть к театральности. Порывшись в кармане куртки, он протянул теще ключи. – Счастливого Рождества! Она на многоуровневой парковке, там, за углом. Я купил вам машину.

Он воткнул парковочный талон в нагрудный карман ее платья, при этом лицо у Раисы было такое, словно он ударил ее по лицу.

Покидая дом, Ирина была твердо убеждена в нескольких вещах: какой бы модели ни была машина, жест был просто классный, хотя в нем просматривалась агрессия и вызов, и стоило это немало. Раиса никогда и слова не проронила о том, что хочет иметь машину, и этот жест, к сожалению, ничего не принес им, кроме расходов; мать никогда в жизни не поблагодарит Рэмси за щедрый подарок, но и никогда не вернет его.

Как только они вышли из такси на Пятьдесят девятой улице, началось самое счастливое Рождество в ее жизни. После того как Рэмси бросил одежду на шикарную мебель их номера, он включил на полную мощность отопление, переставил кресла и открыл бутылку шампанского. Потом они лежали голыми на кровати и смотрели фильм «Эта прекрасная жизнь».

Затем они разоделись в пух и прах и спустились в «Оук бар», чтобы выпить еще шампанского с устрицами, поданными на половинках раковин. Вместо того чтобы отправиться на торжественный ужин в ресторан гостиницы, они предпочли отпраздновать, пытаясь скорее забыть о такой тяжелой пище, как пирожки и подгоревший пирог с лососем, королевскими креветками в тонком хрустящем тесте с хреном. Ирина развлекала Рэмси рассказом о беседе с матерью, представив его в комической интерпретации, плавно перешедшим в воспоминания об отце. К тому же Ирина получила самый дорогой рождественский подарок, который оценила очень высоко, – Рэмси ни разу за весь вечер не произнес слова «снукер».