Текст книги "Мир до и после дня рождения"

5

На углу, две минуты назад, будучи еще на той улице, на которой жила, Ирина пришла к выводу, что ее поспешный уход не был спланирован должным образом. Куртка из тонкой хлопковой ткани была слишком легкой для октябрьской погоды с пронизывающим ветром и дождем. Уютный плащ сейчас висит на крючке в квартире человека, некогда испытывающего к ней истинное уважение в самом высоком смысле, а теперь имеющего все основания презирать ее с такой же силой. Было это так или нет, но совместный досуг стал невыносим обоим, в противном случае она сейчас же бросилась бы назад вымаливать прощение и убеждать, что ее желание пофлиртовать было несерьезным – Лоренс предпочел бы сказать «смешным», – влечение к Рэмси Эктону было не чем иным, как временным помешательством женщины среднего возраста.

Ирина стояла на тротуаре, смотрела на зеленый огонек светофора и думала, что, видимо, у нее действительно помутился рассудок. Но и сумасшествие принадлежало только ей, и оно отдавало команды. В данный момент правда состояла в том – светофор переключился на красный, – что она не имела понятия, куда направляется. После двух неудачно забитых шаров Хендри, разумеется, выиграл у Рэмси Эктона, и тот должен был вернуться домой если не вчера вечером, то сегодня утром. Ирина не представляла, сколько времени потребуется, чтобы доехать на машине от Борнмута до Вест-Энда. Кроме того, ее несостоявшийся любовник даже не подозревал, что она стоит под дождем на углу улицы в Боро. Возможно, убитый проигрышем в первом круге, Рэмси захочет остаться в одиночестве, чтобы зализать раны.

Она приняла решение разбудить его телефонным звонком, но испытывала странное гнетущее чувство, что после столь печальных событий Рэмси не будет заботиться о том, чтобы телефон постоянно был включен.

Когда она увидела на Боро-Хай-стрит телефонную будку, красный свет продолжал гореть. Рискуя превратиться в соляной столб, Ирина посмотрела через плечо. У входа в подъезд собственного дома стоял не кто иной, как Лоренс.

– Ты куда? – крикнул он. – Неизвестно даже, где он сейчас?

– Не волнуйся! Это мои проблемы! – жалобно ответила она.

Лоренс также слишком долго считал ее своей проблемой и теперь не мог перестать волноваться за нее в одночасье. Поскольку была середина дня, а Лоренс еще не обедал, ей предстояло действовать в сложившихся обстоятельствах – она покидала его – и громко посоветовать Лоренсу Лоренсовичу отправляться готовить себе бутерброд! Глубинные чувства зависимости от благополучия друг друга, кажется, выжили даже в случае вопиющей по своей сути измены.

Словно для подтверждения этого, Лоренс добавил:

– Ты вся вымокла! Ты одета не по погоде! Простудишься! И у тебя нет с собой даже зубной щетки!

– Я справлюсь! – Она прекрасно понимала, что он не может выдать ей кредит доверия на существование в этом мире без его поддержки. Дело не в том, что Лоренс был снисходительным, он хотел быть необходимым.

Короткое, но вместе с тем бесконечное расстояние в один дом обладало непреодолимым качеством таможенного контроля в аэропорту и напоминало о множественных расставаниях в Хитроу, когда она улетала повидать семью и друзей в Нью-Йорке. Лоренс стоял по другую сторону металлоискателя, улыбался и ободряюще махал ей рукой до тех пор, пока она, подхватив чемодан, искала нужный выход и удалялась, обернувшись на прощание.

Кто-то сказал недавно, что каждый мечтает стать предметом чьей-то заботы. Каковы бы ни были его недостатки, но Лоренс всегда заботился о ней – даже слишком, что, впрочем, вряд ли можно считать недостатком. Как неожиданно и удивительно, что такой расчетливый человек лично сопроводил ее в Хитроу, трясся полтора часа в вагоне метро, а после, передав на попечение «Бритиш эруэйз», проделал такой же путь в обратном направлении. Подобные поездки навевают скуку и печаль. Его надо благодарить? Мы должны поговорить.

Уже во второй раз менее чем за день Лоренс плакал. Этот ливень казался аномальным явлением. Его лицо обычно походило на вырезанный в куске дерева барельеф с темными глазницами, выпуклыми скулами и четкими глубокими линиями от носа к уголкам губ. Теперь же изображение словно растаяло. Линии стали нечеткими и мягкими, будто по лицу потекли черные чернила, размытые дождем. Обыкновенно плотно сжатые губы приоткрылись. Пожелав махнуть ей последний раз на прощание, он даже не смог поднять руку на нужную высоту. Создавалось впечатление, что, несмотря на регулярные посещения спортивного зала, это человек лишился сил. Лишь пальцы слегка шевельнулись. Ирина подумала, что лучше бы она умерла.

Рэмси. Именно Рэмси сказал, что каждый мечтает стать предметом чьей-то заботы.

Сейчас она не могла вспомнить, как Рэмси выглядит. Не могла она вспомнить и почему решилась на это рискованное предприятие и мокнет сейчас под дождем в нескольких минутах ходьбы от теплого, уютного дома, в котором живет с хорошим, добрым человеком. Настоящее виделось открытой книгой, чтение которой всегда можно отложить. Ирина не понимала своих поступков, за исключением склонности ставить книгу обратно на полку, едва начав ее читать. Она была основательным человеком. Позволение на предательские тайные встречи в течение прошедших месяцев и рассеянное внимание к Лоренсу обязывало ее теперь поджать хвост и заискивающе предложить вместе пообедать, но шло вразрез с ее принципами, диктовавшими необходимость закончить то, что уже начато. «В любом случае, – подумала Ирина, – это выше моих сил».

Она обернулась и помахала рукой. Отчаявшись пробудить в душе такое качество, как доброта, она запахнула куртку и побежала на другую сторону улицы. Вид телефонной будки немного успокоил ее, но облегчение было недолгим.

По номеру Рэмси ей ответил автоответчик, и она наговорила несколько сумбурных фраз: «Милый, я все сделала. Теперь я твоя. Только понятия не имею, где ты находишься…» Не имея при себе мобильного, она не могла оставить номер для связи. Более того, слова «я твоя» теперь казались ей слишком отягощающими. Как раз сегодня утром Лоренс завел разговор о ненадежности Рэмси.

Одно дело – заманить к себе «новую птичку», и совсем другое – взять на себя ответственность за женщину без всякой уверенности, что она стерпит соперничество ради сохранения к ней интереса.

Пессимизм Лоренса оказался заразным. Ирина ощутила это, когда набрала номер домашнего телефона Рэмси, – никто не снял трубку, и автоответчик не сработал.

Она всегда могла найти прибежище в обществе Бетси, но только не с целью обрести покой в гостевой спальне в Илинге. Стараясь держать себя в тонусе, Ирина направилась к киоску, чтобы купить «Ивнинг стандард», где в колонке спортивных новостей прочитать сообщение о «поражении» в матче Эктон– Хендри, но Рэмси Эктон в результате победил Хендри в сражении, длившемся четыре долгих часа. Ей следовало быть там, хлопать в ладоши с замиранием сердца, когда перевес оказывался на его стороне, поднимать бокал за его успех, держа под руку в баре. Пробегая глазами ехидные шуточки – «Утверждают, что Рэмси Эктон вернулся. Но поскольку Свист «возвращался» с добрый десяток лет, вполне логично, что он наконец добрался», – она остановилась на сообщении о том, что во втором круге он должен встретиться с Ронни О’Салливаном, игра состоится сегодня в половине восьмого. В такой увлеченной спортом стране даже торговец из Пакистана мог смутиться, увидев, как у покупательницы, прочитавшей результаты поединка по снукеру, на глазах выступают слезы. Она его нашла.

Ирина купила зонтик и за те пятнадцать минут, что боролась с дождем и ветром, пробираясь к входу на станцию «Ватерлоо», умудрилась сломать только три из его восьми спиц. Привычка к бережливости настолько укоренилась в ней, что она даже не подумала взять такси.

Старательно разбирая поток слов кокни, мало понятный из-за манеры бормотать себе под нос, Ирина приобрела билет на поезд до Борнмута, отправляющийся через час. Путаница с вопросами, которые угрюмый человек вынужден был повторять дважды, чрезвычайно ее расстроила; в ее жизни проблемами логистики всегда занимался Лоренс.

Ирина присела на жесткую скамейку. Железные балки, изобилующие в оформлении станции, вызывали ощущение, что ее проглотил кит. Она подышала на замерзшие руки.

Господи, в спешке она забыла захватить перчатки, что для женщины с болезнью Рейно предосудительнее, чем уехать без зубной щетки.

Лишенная поддержки одного мужчины и еще не принятая на попечение другим – на данный момент она фактически осталась бездомной, – Ирина ощутила себя настоящей женщиной, но все же слишком несчастной. Она не чувствовала себя в безопасности. Отдельные банковские счета и разные источники дохода не пробили брешь в прочной броне, дававшей уверенность в собственной неуязвимости. Нынешнее положение казалось лишенным смысла; она по собственной воле ушла от Лоренса. В душе поднималась волна раздражения из-за того, что Рэмси отключил телефон; у него не было повода ждать ее звонка. В молодые годы ей не раз приходилось оказываться одной в шумном европейском городе. Став старше, ей следует с приобретенной мудростью воспринимать беды, сыплющиеся на голову, словно частые осадки, и понимать, что, несмотря на феминистские тенденции, женщина может чувствовать себя более защищенной – или просто защищенной, – только если она заключила на долгое время пакт с представителем мужского пола. Сейчас ее, сидящую на скамейке, охватило странное животное чувство, подсказывающее, что она совершила глупость с биологической точки зрения.

Было бы разумнее звонить Рэмси, пока он не ответит, но звонок с общественного телефона на мобильный стоил в Британии почти фунт в минуту. Кроме того, у нее возникло желание сделать ему сюрприз. Разумеется, оно было смешано со страхом, что «сюрприз» вовсе не порадует Рэмси. Возможно, он желал ее лишь потому, что она была недоступна, а разговоры о браке сразу показались ей неискренними, ведь он сказал то, что мечтает услышать любая женщина. Он действительно беспутный (словечко Лоренса), бабник и приспособленец. И ради этого человека она совершила самую большую ошибку в жизни.

В поезде она предприняла попытку отгородиться, сняв мокрую куртку и положив на пустующее сиденье рядом. Внезапно уязвимость сменилась чувством необыкновенной защищенности, в одно мгновение подарив ей никогда не испытываемое счастье. Со всех сторон она была огорожена от внешнего мира стенами прямоугольного вагона, мерно покачивающегося, позволяя ощутить себя младенцем в колыбели.

В мире до дня рождения она растрачивала свои силы на изобретение новых рецептов, в которых могла бы использовать дикий чеснок, теперь же в ее голове проносились куда более важные мысли, чем размышления о будущем обеде.

К ее удивлению, за недавно произнесенной фразой «Нам надо поговорить» не последовала череда взаимных обвинений. Вместо того чтобы обвинить ее в предательстве, Лоренс взял на себя вину за все проблемы в их отношениях. Он склонил голову, опустил плечи, прижал колени к груди, и крупные слезы, скатившись по щекам, упали на сухие запястья. Его беззвучный внутренний крах походил на тот умело выполненный снос здания, когда кирпичи, бывшие некогда стенами, ссыпаются не наружу, а внутрь коробки. Окружающие постройки при этом остаются целыми и невредимыми, если не считать медленно оседающий на них толстый слой пыли. Поскольку, разрушаясь, большинство конструкций вовлекают в этот процесс и соседствующие предметы, человек на диване был не просто уникален, но и вызывал любопытство. Произошедшая буквально на глазах имплозия оставила свидетелей процесса невредимыми.

Ирину смутило его нежелание с самого начала упрекать ее за решение уйти, ведь она никогда не стремилась к безнаказанности, но Лоренс настаивал, что в их отчуждении виноват он один. Он любил ее больше жизни, но как она могла оценить масштаб его чувства, когда он позволял себе выразить его столь скромно? Он должен был еще много лет назад просить ее выйти за него замуж, и вина за то, что он этого не сделал, целиком ложилась только на него. Он знал, что был слишком суров, слишком регламентировал ее жизнь – одержим порядком и постоянным контролем, а также пристрастием делать одни и те же вещи день за днем в одно и то же время. Из-за него они оказались в таком положении. Им следовало больше путешествовать вместе, например съездить на «Евростар» в Париж. Он обязан был чаще приглашать ее в ресторан на ужин, а не налагать епитимью в виде работ на кухне.

– Но я с удовольствием готовила тебе ужин, – протестовала Ирина. – Проблема была вовсе не в этом. – Она содрогнулась оттого, что говорит об их отношениях уже в прошедшем времени.

– А в чем же?

– Ты перестал меня целовать.

Она сама себя удивила. В течение многих месяцев она с внутренним ожесточением составляла список недостатков своего партнера: он был резок с людьми, слишком много смотрел телевизор, существовал исключительно за счет холодной, показной стороны жизни, такой как политика, пренебрегая духовностью. Ирина сама была поражена, что на этот шаг ее толкнул лишь самый незначительный недостаток из всех существующих. Кроме того, он был вполне исправим. Прикоснись Лоренс к ее губам, смогла бы она забыть Рэмси? Стало бы у них все хорошо? Не стоило отметать и тот оставшийся неотмеченным факт, что она больше не желала поцелуя Лоренса. Она мечтала целовать Рэмси.

Лоренс не счел ее претензию несущественной. Он объяснил, что его родители никогда прилюдно не проявляли своих чувств ни к своим детям, ни друг к другу. Лоренс старался вспомнить время, когда часто целовал ее, и сам удивлялся тому, как редко это делал, хотя испытывал к ней истинную любовь. Проявление сильных эмоций смущало его и немного пугало. Подобное поведение казалось ему проявлением слабости, в то время как он должен быть мужественным.

– Страсть, – возразила Ирина, – самое мужское чувство из всех.

Они вели именно тот разговор, который должны были начать и могли начать раньше и который удержал бы ее от приближения к Рэмси на те несколько дюймов, которые она легкомысленно преодолела в июле. Теперь же, когда они наконец научились слушать друг друга, было уже, увы, слишком поздно.

Готовая к потоку ярости и брани, Ирина была щедро одарена извинениями и раскаянием. В два часа ночи им обоим казалось вполне естественным, что они пошли спать вместе. Несмотря на то что о сексе не было и речи, они спали обнаженными, обнявшись, и Лоренс ни разу не пожаловался на жару. Проснулась Ирина в состоянии полного внутреннего спокойствия. Она готовилась к худшему, и это худшее – неожиданно приведшее их к прекрасному – закончилось.

Однако не так быстро, как хотелось.

Накануне вечером Лоренс не спрашивал, в чем своеобразие его соперника, хотя Ирина была готова открыть ему это. Возможно, он был не готов и предпочел пить яд маленькими глотками. Утром он резко оторвал голову от подушки, и ей сразу пришла на ум цитата из фильма о Пёрл-Харборе: «Мы разбудили спящего гиганта».

– Итак, – прорычал Лоренс, – кто он?

Ирина натянула простыню на грудь. Каждая буква имени занимала так много места в ее голове, что выталкивать их оттуда приходилось с большим трудом.

– Рэмси Эктон? – На его лице появилось то же выражение скептического недоверия, что и на лице Бетси в индийском ресторане. Лоренс в гневе вскочил с кровати. – Ты в своем уме?

Сегодня он уже не будет жалеть, что не отвез ее в Париж.

Прошлым вечером она поклялась, что с «тем другим» у нее никогда не было секса. Впрочем, Лоренсу не было до этой правды никакого дела. Отсутствие самого факта измены не отягощало лишь саму Ирину, у Лоренса же не было повода чувствовать себя лучше.

– Черт, – рычал Лоренс, натягивая джинсы, – надо было позволить ему трахнуть тебя пару раз и забыть о нем. Я думал, ты нашла мне достойную замену, а не какого-то неудачника. Это бред не продлится и пяти минут! Да, он хорош собой, у него есть определенный шарм. Но опомнись, Ирина! У тебя нет ничего общего с этим парнем!

– Я бы так не сказала, – тихо ответила она, потянувшись за одеждой.

– Тогда я скажу! Ты никогда в жизни не интересовалась снукером! Решила проникнуть в общество знаменитостей? Если так, то могла бы найти способ получше. Его рассвет уже в прошлом! Ты же видела, как он вчера играл. Его всегда считали смелым и рисковым, сейчас же он ведет себя просто безрассудно. Роняет биток от борта к борту, как в «гонках на выживание».

– Он был сам не свой. Он знал, что именно в это время я пытаюсь принять решение, и нервничал.

– Какие отношения! Хорошо, даже если он не вылетит из обоймы, как долго ты сможешь следить за его игрой? Ему ведь потребуется, чтобы ты все время была рядом и не сводила с него глаз. О собственной жизни и работе придется забыть. Ты станешь его группой поддержки! Ты этого хочешь?

– Я предполагала, мы вместе будем двигаться вперед, я буду свидетелем его восхождения.

– Восхождения? Скорее падения! Ты хоть представляешь, во что ввязываешься? Это же совершенно пустой человек! Он привык быть звездой и ждет, что ты будешь относиться к нему так, словно он и сейчас звезда. Мало того что ты станешь оркестром для исполнения фанфар, который всегда под рукой, тебе предстоит сделка с его манией величия! Он самовлюбленный нарцисс, тебе предстоит постоянно слушать его байки о снукере.

– Я же слушала твои постоянные рассказы об Алжире. Какая разница?

– Это за гранью нормального, вот в чем разница. Ты умная, образованная женщина, вокруг тебя люди, которые думают о судьбах мира и читают газеты. Представь, сколько Свист купил за последние пять лет газет? Он наверняка считает БКЯ почетной королевской наградой! Прежде чем бросить школу, он еще пропустил половину уроков в каждом классе. Не спрашивай у меня, лучше выясни у него – он ведь так этим гордится. Вместо того чтобы учиться правильно писать «собака», он пропадал в клубе снукера. По правде говоря, я не вполне уверен, что он умеет читать. Готов поспорить, если ты попросишь его пройти одни из тестов на вменяемость – знаешь, там просят назвать президента Соединенных Штатов, сосчитать от ста до единицы, – результаты у него будут не лучше, чем у больного Альцгеймером. Ирина, пойми же, этот парень полный идиот!

– Может, он и не получал степень в Колумбийском университете, но обладает природным умом.

Она считала себя обязанной защищать человека, в которого влюблена; позже она сможет сказать себе, что пыталась.

– У него в голове только красные шары, Ирина. Больше ничего!

– Мне казалось, он тебе нравится, – пробормотала она.

– Нравился. Да. В прошедшем времени. Если я еще раз увижу этого негодяя, раздавлю в лепешку. Он выше меня, но тощий и хилый. – Лоренс прошелся по периметру кухни. – Я повалю его одним ударом.

– Я и не сомневаюсь, – нервно отозвалась Ирина, механически готовя кофе.

– Мне, например, нравится пакистанец, что продает газеты в ближайшем киоске, но это не значит, что я готов день за днем слушать его рассказы о том, сколько и каких журналов и газет он продал. Общения с Рэмси мне хватает надолго. Встречаться пару раз в год вполне достаточно. Если бы мне пришлось целую неделю выслушивать его рассуждения о том, под каким углом он забил очередной синий, я бы сошел с ума. – Из носика аппарата хлынул поток кипящего молока, и его шипение заставило Лоренса повысить голос. – Ты представляешь себе образ жизни игрока в снукер? Сколько времени они проводят в дороге? Сколько баб крутится вокруг них? Сколько они нюхают кокса? Сколько курят? Сколько играют и пьют?

– Рэмси ведет себя довольно умеренно в таких обстоятельствах, – монотонно твердила Ирина.

– А что ты знаешь об «обстоятельствах»? Джимми Уайт на несколько недель бросал жену и устраивал попойки в Ирландии. Алекс Хиггинс дошел до того, что судится с табачной компанией из-за того, что у него рак горла. Он далеко не миллионер, которым вполне мог быть, он клянчит деньги у немногочисленных друзей, играет в заштатных клубах, а теперь еще лишился постоянного адреса!

И так продолжалось час за часом.

Очевидно, что стремление Лоренса втянуть ее в разговор и убедить в бессмысленности ее привязанности было лишь хорошо продуманной темой для дискуссии. Но этот бой был не таков, чтобы его можно было выиграть словами. Это было равносильно желанию сильнее лупить по стене корта для сквоша резиновым мячом, чтобы гарантированно обрушить ее. В конце концов Лоренс бессильно опустился на диван с таким видом, словно пробежал марафонскую дистанцию. Стена все еще стояла целая и невредимая.

Когда она очнулась и вынырнула из кокона вагона, доставившего ее в Борнмут, было уже темно, часы показывали почти половину седьмого вечера. Полная храбрости и сил продолжать путь, Ирина изучила схематичную карту на железнодорожной станции и кинулась к такси. Назвав пункт назначения, она сразу же услышала вопрос: не едет ли она на Гран-при?

– Разумеется. – Как все влюбленные, которым приятно произносить имя предмета восхищения, она добровольно добавила: – Рэмси Эктон играет сегодня с Ронни О’Салливаном.

– Были у Свиста деньки и получше, верно? – протянул водитель кеба. – Староват он, странно, что вообще еще у стола. Вчерашний матч я не видел, работал, но, говорят, игра была что надо. Рэмси так закатывал шары, аж в ушах звенело.

– К сожалению, я тоже пропустила большую часть матча, – с тоской произнесла Ирина. – Очень жаль, ведь Рэмси мой друг.

– Правда? Да уж, у этих ребят много друзей-приятелей.

– Рэмси не слишком общительный человек.

Таксист окинул ее взглядом, говорящим: «Конечно, Рэмси Эктон твой друг, а ко мне иногда королева заходит на чай».

– Ракета – да, этот щенок сделан из того же теста, что и ваш Рэмси. Говорят, у него такой же удар. Импульсивный он игрок. Но класс у него не тот, судя по ударам. Свист-то у нас джентльмен, никогда не будет скандалить. О’Салливан, слышали, устроил такой шум, возмущался, что судья оставил след на сукне, перед тем как ему бить длинный красный. Бьюсь об заклад, парень получит за скандал штраф от Ассоциации – что ж, он может себе это позволить. Оно понятно, конечно, все-таки отец в тюрьме. Не повезло. Но всегда ему это не будет сходить с рук. Вся страна ждет, когда этот парень повзрослеет.

– Рэмси говорит, О’Салливан Богом наделен небывалым талантом, но, если он не станет более выдержанным, никогда не сможет использовать его в полной мере. – Ирина решила попрактиковаться. Эта тема для случайного разговора вскоре должна стать основной в ее жизни. Кроме того, ей предстоит привыкнуть, что жизнью ее нового любовника интересуются несколько миллионов человек.

– Кажется, я сам слышал от него то же самое, – закивал водитель. – По телику.

Внутри появилась трещина, которую Ирина предпочла скрывать от посторонних глаз на всем дальнейшем продолжении короткого путешествия.

Ирина переступила порог здания из красного кирпича и испытала укол разочарования. На экране зал для матчей по снукеру выглядел интимно – ярко подсвеченные столы в общем полумраке, теплая атмосфера, как на картинах Эварда Хоппера. Снукер набрал популярность в 80-х, став поистине национальным видом спорта, до этого же он оставался любимым развлечением в прокуренных барах Глазго, Белфаста и Ливерпуля. Эти пристанища манили мальчишек, прогуливающих школу, скрывающихся от сварливых жен мужей, с их потемневшими от самокруток пальцами, вздутыми от принятого в жидком виде ужина венами, одутловатыми лицами и рыхлыми телами от пристрастия к картофельным чипсам с соусом «карри». Они проводили там все свободное время до тех пор, пока часа в два ночи зал не отторгал их, выталкивая на улицу. Изначальный налет порочности родил афоризм о том, что снукер – игра «бездарной молодежи». Для Ирины снукер был пришельцем из прошлого – сдержанным, скрытным, неярким. Чем-то похожим на старые британские квартиры с маленькими комнатками, вечной прохладой, потертыми бархатными креслами, пирожками со свининой и тяжелыми для восприятия акцентами.

Похожий на низкий холм с множеством прорытых в нем пещер, центр «Борнмут интернешнл» больше подходил для предвыборного проекта Тонни Блэра «Клевая Британия», видевшего Британию в будущем не тем, что осталось от великой империи, а страной прогресса и примером эффективного развития. «Клевая Британия» – это и множество безликих баров из стекла и бетона, процветающий информационно-технологический сектор, модные рестораны с чилийским сибасом на гриле с лемонграссом в меню. Новое здание «Борнмут интернешнл» сверкало и искрилось. В фойе блики с потолка падали на идеально отполированный мраморный пол, в окнах высотой десять футов темнели картины мрачных просторов залива. В отличие от уютных залов для снукера у этого помещения не было ни души, ни воспоминаний.

Ирина подошла к билетной стойке только для того, чтобы узнать, что все билеты на вечерний матч проданы.

– Я могу вас попросить связаться с Рэмси Эктоном в его комнате отдыха? – поинтересовалась она. – Он смог бы найти для меня место.

– Не сомневаюсь, мадам, – отозвался мужчина за стойкой. Его нарочитая вежливость выглядела издевкой над правилами приличия; британцы часто используют в качестве оружия хорошие манеры. – Но игроки выйдут в зал с минуты на минуту. Вы же не станете беспокоить своего друга в момент настроя на игру.

«Своего друга» – банальное словосочетание, но Ирина едва сдержалась, чтобы не выкрикнуть, что он действительно «ее друг». Ей с трудом удалось сохранить выдержку.

– Если вы незамедлительно свяжетесь с мистером Эктоном, увидите, как он будет благодарен, что вы сообщили ему о моем приезде. Он ждет меня и будет рад узнать, что я здесь. Меня зовут Ирина. Ирина Макговерн.

Лицо администратора осталось холодным, словно кусок камня, он даже не удосужился записать ее имя.

– Не сомневаюсь, что мистер Эктон счастлив играть при полном аншлаге, хотя и сожалеет, что места достались не всем.

Все же она не смогла сдержать легкое раздражение.

– Мистер Эктон будет очень, очень раздосадован, что вы отказалась сообщить ему о моем приезде, и если вы немедленно не продадите мне билет – я знаю, у вас всегда есть несколько штук в запасе, – боюсь, у вас будут ОГРОМНЫЕ НЕПРИЯТНОСТИ.

– Тронут вашим интересом к снукеру, мадам, но, к несчастью, мне ничего не остается, как покориться судьбе. Следующий.

Угрожать администратору было большой ошибкой. Отойдя от стойки, Ирина разрыдалась. Не будь у нее привычки плакать на публике, она бы не стала ею обзаводиться, по причине невозможности увидеться с таким великолепным мужчиной. Желание вынести на обозрение собственные чувства было совсем не то, что ей требовалось.

– Простите. – Человек, тронувший ее за руку, оказался огромным мужчиной, похожим на вышибалу, с подозрительно короткими волосами, но прикосновение его было удивительно легким. – Я невольно услышал ваш разговор в очереди. Понимаете, моему другу стало нехорошо вечером, и у меня есть один билет. Возьмите. Не выношу, когда женщины плачут.

Вытирая слезы, Ирина взяла билет.

– О, спасибо вам большое! Не представляете, как для меня это важно. Вы спасли мне жизнь. Сколько я вам должна?

– Ничего, я не приму от вас деньги. Не хотел, чтобы билет пропал.

– О, не пропадет. Я приехала сюда не случайно, как решил администратор. – Она была не в силах сдержаться и выпалила: – Понимаете, Рэмси, он – я в него влюблена!

Мужчина посмотрел на нее и грустно улыбнулся:

– Ты не первая, дорогуша.

Ирина вздрогнула. Разумеется, этот человек принял ее за очередную безумную фанатку. Впрочем, по словам Лоренса, она такой и стала.

Ирина прошла по указателям в Пурбек-Холл, при входе в который на доске букмекеры нацарапали ставки. Рэмси выпадал один шанс против пяти. (Как ужасно видеть недоверие других людей в таком грубом числовом выражении.)

К ее радости, место оказалось во втором ряду, рядом с дородным мужчиной, презентовавшим ей билет. Следовало сразу догадаться, что их места будут рядом, раз он собирался на игру с другом. Ирина постаралась изобразить на лице приветливую улыбку нормального человека.

Развязным тоном, подходящим больше для шоу, ведущий сообщил, что «Ракета не нуждается в представлении», и принялся его представлять. Ирина была знакома с некоторыми фактами биографии Ронни О’Салливана. Он выиграл множество призов – за максимальную серию на юниорском турнире, за выдающийся клиренс в девяносто два очка, он стал самым молодым победителем рейтингового турнира за всю историю. Из-за занавеса появился Ронни, приветственно подняв кий.

Молодого человека двадцати с небольшим лет можно было, безусловно, назвать красивым, но никак не милым – бледный, с длинными волосами, которые, вероятно, приходилось мыть каждый день, но при этом они все равно выглядели сальными. Лицо казалось грубо высеченным, брови слишком низкими, а каждая черта вырисованной слишком жирным мазком.

Ирина многое знала о Ракете. Его жизнь была написана разноцветными красками: родители держали порнографический магазин, пока отца не посадили за убийство, мать вскоре заключили в тюрьму за неуплату налогов. Манера произносить слова выдавала его пролетарское происхождение, что подтверждали и недавние послематчевые интервью: «Мне нао было доадатся…» (Роскошь, которой начисто лишены все бедняки в Британии, именно согласные.)

Что до игры Ронни, то она была яркой, агрессивной и – когда он был в отличной форме, что случалось не всегда, – почти идеальной.

Лоренс его ненавидел. Его привычку ныть после каждого проигранного матча, показываться перед камерами с удрученно-подавленным видом и клясться больше никогда в жизни не играть в снукер Лоренс характеризовал как поведение ребенка. Самой возмутительной чертой Ронни с точки зрения Лоренса была его манера невнятно произносить слова, он называл его «талантливый болван» — с ударением на слове «болван».

Рэмси был уверен, что парень никогда не сможет полностью использовать свой потенциал, если не будет следовать правилу: все или ничего. (Ронни либо раздувался от лести, как суккулент, или увядал, как петуния без воды.) Известный своей галантностью, Рэмси не признавался в том, что испытывал и такие эмоции, как обида, зависть, горечь, хотя имел к ним склонность. Таксист выразил коллективные настроения: если бы в игре имел значение темперамент, а не техника, Рэмси Эктон смог бы вернуть свои прежние позиции. Как родители противоречиво относятся к успехам ребенка, так и Рэмси нервничал, вспоминая достижения прошлых лет, и выстреливал шарами в лузы, словно бомбил вражеские окопы. Любому человеку неприятно, когда ему находят замену.

Ведущий представил Рэмси Свиста Эктона; должно быть, невероятно тяжело постоянно слышать слова «финалист шести чемпионатов мира». Стоило распахнуться занавесу, как болельщики старшего возраста вскрикнули: «Ура», однако, в сравнении с приветствием О’Салливана, аплодисменты затихли быстрее.