Текст книги "Мир до и после дня рождения"

И все же сердце Ирины таяло. Красив, хоть и грубой красотой, возможно, но Ронни О’Салливан и в подметки не годился Рэмси Эктону. Ронни подходил, лишь чтобы тянуть плуг, в то время как Рэмси был породистым скакуном с длинными мускулистыми ногами и красиво постриженными «щетками» за копытом, с порывистыми, резкими движениями борца, раззадоренного данной сопернику форой, с классическими чертами и царской грацией в осанке. Ронни О’Салливан выглядел на его фоне вульгарным, чванливым мужланом.

Аплодисменты оказались неожиданно громкими, Ирине не удалось пробиться сквозь них и привлечь внимание Рэмси. Она не знала, следует ли ей пытаться встретиться с ним взглядом и тем самым отвлечь от главной задачи. Единственное, чего бы она никогда не посмела сделать, – помешать любимому настроиться на победу в матче.

Свет погас, трибуны затихли, игра началась. Ронни ошибся, не забив красный в боковую лузу. Рэмси бросился в бой. Азарт и риск – родные братья, красные шары полетели в лузы. Он провел серию из пятидесяти шести очков, чего, к сожалению, было недостаточно, чтобы взять фрейм. Стоило Ронни вернуться к столу, он уничтожил все заслуги соперника с таким рвением, каким прожорливый едок поглощает блюда со шведского стола. При счете семьдесят против семидесяти шести Ракета забил последний черный шар, рикошетом отправив биток крутиться по столу. Дурной тон в снукере.

Ирина первый раз присутствовала на матче по снукеру и первый раз ощутила, что ей не хватает приглушенных реплик комментаторов Би-би-си, неожиданной полемики с вкраплениями исторических сведений и возгласов: «Какой мастерский удар, Клайв!» Звук игры сейчас казался совершенно непривычным, изредка нарушаемый шепотом и громкими вдохами. Но по мере того как развивался второй фрейм, она начала ценить всю прелесть наблюдения за движениями игроков без журчащего за кадром голоса, подсказывающего, что думать о выполненном игроком ударе и удачном выходе на розовый. Отсутствие звукового сопровождения помогло услышать разносящееся всего несколько секунд по залу эхо от каждого соприкосновения шаров и едва уловимую, словно барабанную дробь, издаваемую при соприкосновении красного с краями лузы. Скользящие у стола в полном молчании игроки превращали действо не в спортивный поединок, а в некий ритуал, создавали мистическую, неповторимую атмосферу католической мессы, где проповедь читают на непонятной латыни. Следить за игрой было сложнее, чем протягивать ложку для причастия. Это требовало больше внимания.

А у Ирины действительно возникали проблемы с его концентрацией. Перед глазами постоянно всплывало лицо Лоренса, стоящего под дождем у подъезда, она физически ощущала исходящие от него слабые волны всепрощения. Сейчас в зале, среди нескольких сотен зрителей, Рэмси не принадлежал ей, даже в самом фрагментарном смысле. Толпа заставляла ее гордиться им, как несомненной звездой, и обижаться за то, что его сделали игрушкой, которой каждый хотел обладать. Ей достался бы такой крохотный кусочек любимого мужчины, что его привлекательность становилась пыткой.

Что она здесь делает? Приехав одна на южное побережье Англии, она почувствовала себя убежавшей из дома школьницей, которой негде теперь спать и нечего есть, понимавшей, что весь план ее был изначально неправильным, но продолжавшей брести дальше по улице с плюшевым зайцем под мышкой и печеньем «Орео» в руке, дожидаясь, когда ее заметят полицейские. Может, лишь несговорчивость и неуступчивость вытолкнули ее сегодня днем из дома?

Согласно информации на мониторе над головой, пока она дрейфовала в водах своих мыслей, Рэмси проиграл три фрейма подряд. Ирина постаралась сосредоточиться на пятой партии. Схема повторилась: Рэмси оказал существенное, но вполне преодолимое сопротивление. Как только Ракета включался в игру, Рэмси оставалось лишь медленно потягивать «Хайленд спрингс».

Вероятно, спорт сегодня не очень увлекал Ирину, но вскоре она нашла себе занятие по настроению. Два игрока являли зеркальное отражение друг друга, что подтверждало выведенную Лоренсом аксиому о том, что в конечном счете «в снукере мастер играет против себя». Ибо если Ронни О’Салливан что-то изучал в своей жизни (что весьма спорно), то это игра Рэмси Эктона. Происходящее имело некоторые черты эдипова комплекса – человек пытается подчинить себе мужчину, его породившего.

Если говорить об эдиповом комплексе, младший находится в преимущественной позиции. Снукер освежал О’Салливана, он с энтузиазмом проникал в его перипетии, ликовал, видя верное исполнение задуманного. Рэмси же, напротив, выглядел утомленным возникающими конфигурациями, хотя в снукере положение шаров на сукне никогда не повторяется с прежней точностью, он, казалось, видел все это раньше. Его сдержанная радость от точного удара мгновенно омрачалось мыслями о необходимости совершить еще много ему подобных – впереди еще фреймы, матчи, турниры, новые сезоны. Мудрость и видение будущего – компенсация и успокоение для старого человека, но не приносят в настоящем никакой пользы.

Рэмси удерживал высокий темп игры; О’Салливан играл быстрее. Рэмси брался за «длинные шары»; О’Салливан забивал те, которые, казалось, сыграть невозможно. Эктон таранил цветные с крейсерской скоростью; Ронни пошел дальше и применял технологии, нарушающие их забвение с силой ускорителя частиц.

Ирина изо всех сил хлопала в ладоши, чтобы привлечь внимание Рэмси; лишь настороженные взгляды соседа постепенно привели ее в чувство. Прожекторы освещали находящихся на сцене, оставляя в полумраке остальных присутствующих в зале – он не мог ее увидеть. Ирина перешла к плану «Б». Путь к Рэмси после матча будет для нее закрыт, как это было перед началом игры. Как же ей передать любимому весточку о том, что она рядом, на расстоянии вытянутой руки? Ирина не представляла, в какой гостинице он остановился, администратор вряд ли захочет дать ей адрес.

При обескураживающем счете шесть – два игроки направились в комнаты отдыха, и тогда Ирина рискнула и выкрикнула: «Рэмси!» Ему было привычно слышать с трибун свое имя, поэтому он прошел мимо, не повернув голову.

Однако сосед, подаривший ей билет, теперь точно будет считать, что осчастливил сумасшедшую. Когда они вместе встали, чтобы размяться, Ирина произнесла ожидаемую фразу:

– О’Салливан сегодня в ударе.

– Говорят, Ронни еще ни в одной игре не раскрыл по-настоящему свой талант, – произнес мужчина и поспешно удалился.

Ирина опустилась на сиденье с широко распахнутыми глазами. Она уже десятки раз слышала подобное об О’Салливане. Неужели это и есть ее будущее? День за днем слушать знакомые клише и банальные выводы?

Рассуждения Рэмси, по крайней мере, были тоньше. А именно: в то время как рыхлый номер один мирового рейтинга Стивен Хендри и сутулый хулиган Ронни О’Салливан боролись за титул Самого Талантливого Игрока В Снукер Из Всех Когда-Либо Рожденных, Рэмси заметил, что два молодых человека стремились к покорению различных высот. Хендри обладал мастерством; О’Салливан вдохновением. Хендри шел на игру как на работу; О’Салливан относился к ней как к искусству. Прилежный ученик Хендри, казалось, выучил геометрию, как выдержки из Евангелия; О’Салливан будто постиг природу Вселенной. Хендри состоял из знаний; О’Салливан из инстинктов. Удивительно, но интуиция всегда вызывает больший интерес, чем богатые знания. (Внутри что-то щелкнуло: разумеется, Лоренс ненавидел О’Салливана.) Взглянув на появившегося у стола Рэмси, Ирина пришла к выводу, что полагаться на знания надежнее – вдохновение может в самый неподходящий момент вас подвести. На этот раз она не аплодировала. Желания не возникало вовсе. Она сложила руки на коленях, решив состоянием покоя продемонстрировать свое умение владеть собой. Вся ее миссия потерпела фиаско, в критические моменты всегда лучше расслабиться. После мучительного расставания с Лоренсом и побега в Ватерлоо без перчаток и зубной щетки под хлипким зонтиком ей ничего, пожалуй, не остается, как найти гостиницу и свернуться калачиком на холодном матрасе. Рэмси нет никакого дела до того, какие сообщения приходят на его автоответчик.

Может быть, все дело было в том, что она единственная ни разу не захлопала в ладоши. А может, у Рэмси наконец включилось шестое чувство. Или, может, он решил воспользоваться перерывом, чтобы проверить голосовую почту. Так или иначе, он повернулся и посмотрел именно туда, где сидела Ирина Макговерн, таким взглядом, словно примеривал цветной шар к лузе.

Рэмси улыбнулся.

Сейчас на турнирах он редко улыбался. Разумеется, нет причины улыбаться при счете шесть – два, будучи почти уничтоженным противником. Но когда он соизволил это сделать, тотчас преобразился не только внешне, но и внутренне, – казалось, стоящий рядом бильярдный стол освещают преломленные лучи, исходящие от его белоснежных зубов. Улыбка передавала не только тепло, благодарность и доброту, чего следовало ожидать, зная его репутацию, но получилась еще и заискивающе-тревожной. На лице читалась не радость и не удовольствие. Чувства были перемешаны – недавний восторг сменился безразличием. Встретившись взглядом с кем-то из зрителей, Рэмси Эктон не мог себе позволить расслабиться, даже если несколько часов назад одержал более значимую победу, чем та, к которой сейчас обязан стремиться.

Возвращенный Ириной взгляд был мягким и ласкающим, впрочем, со стороны могло показаться, что в его мягкости крылось некоторое самодовольство. Она откинулась на спинку сиденья, которое сразу показалось ей более удобным, и закинула ногу на ногу. Сосед, аплодировавший без остановки, посмотрел на нее с некоторым уважением.

Сейчас поведение Рэмси со стороны походило на разбитое сырое яйцо, растекающееся по тарелке. Высокие вибрации, исходившие от него во время первого раунда, снизились до мелодичного перезвона. Движения вместо привычно быстрых стали медлительными, почти апатичными. Ронни ошибся, но на этот раз, когда красный, мягко ложившийся в лузу, внезапно выскочил обратно, Рэмси отнесся к этому холодно. Вместо рискованного он выбрал самый безопасный путь – сделал снукер, при этом белый шар был расположен так близко к желтому, что мешал Ронни сыграть любой из имеющихся красных.

Вот так вот. Ронни любил быструю игру, Рэмси сбивал его, действуя со скоростью улитки. Ронни любил забивать, поэтому Рэмси отрезал ему все пути. Когда Ронни был деморализован, Рэмси стал оставлять в качестве приманки выставленные комбинации, зная, что парень никогда не сможет устоять. Ронни использовал каждую из предоставленных возможностей и промахивался. Мастерское манипулирование соперником зародило у Ирины чувство причастности к происходящему. Рэмси можно было только восхищаться. Его почти ленивые виражи вокруг стола напоминали ей движения его рук в моменты познания ее тела.

Выявив ее среди зрителей, Рэмси фактически нашел самку, необходимую для стратегических целей. В конце концов, не сменив тактику, уставшему сорокасемилетнему самцу не устранить молодого, энергичного соперника. Рэмси никогда не победить О’Салливана силой и агрессией, только хитростью – кошачьей хитростью и коварством. Играть в тот снукер, который О’Салливан презирал: медленный, скучный и подлый. Рэмси хорошо знал свою манеру игры и понимал, что в ней не так. Он знал, что импульсивного игрока легко сбить с толку, в то время как он должен подниматься с места лишь с одной мыслью – забить с первого раза. Он знал, что есть один тактический вариант, который он, будучи молодым дарованием, никогда не практиковал, максимально безопасная игра, именно ее с ненавистью он вынужден принять в зрелом возрасте.

Проиграв четыре фрейма подряд, не желая уйти от своей прежней манеры, Ронни окончательно запутался. Он не мог выполнить простейший удар, в то время как Рэмси шел вперед и становился все более недосягаемым. К концу сессии он играл в снукер, который Лоренс называл «взрывной», отправляя шары в разные стороны, но только не в лузы. Мужской снукер был выставлен на посмешище, а «девчачий» победил со счетом девять – семь.

Когда зрители стали подниматься с мест, сосед почтительно ей кивнул:

– Так вы дружите с Рэмси Эктоном?

Ирина сжала мокрую куртку.

– Кажется, я говорила об этом в фойе.

– Значит, это правда. Давно его знаете?

– Достаточно. – Она предпочла ответить расплывчато.

Ей показалось странным внезапное стремление мужчины к общению. Не испытывая желания быть ближе к знаменитостям, Ирина не понимала этого стремления в других. У нее не было намерения обмениваться сплетнями о Рэмси Эктоне с людьми, подобными тем, кто занимается этим на всевозможных сайтах, поэтому, когда сосед спросил ее, правда ли, что родители Рэмси не посетили ни один турнир с его участием, поскольку с самого его детства не одобряли пристрастие к снукеру, ответила:

– Да, и даже в сорок семь ему тяжело об этом вспоминать.

Впрочем, она представления не имела, так ли это на самом деле.

Публика разошлась. Лишь оставшиеся смятые программки и фантики смотрели на нее теперь с любопытством. Рэмси предстоит давать интервью Би-би-си. Сиденье 2Ф стало, как говорят в детективах, «последним, где ее видели». Если люди потеряли друг друга и хотят встретиться, одному из них лучше не сходить с места. Сегодня она проделала во всех смыслах тяжелый путь, и мысль о том, что она будет бродить по зданию в бесплодных поисках игрока в снукер и закончит день в номере «Новотеля», была ей невыносима.

Ожидание дало ей время подумать о своем внешнем виде. Не желая давать Лоренсу шанс заподозрить ее в стремлении красиво выглядеть перед другим мужчиной, Ирина надела джинсы, свитер и черные спортивные туфли – то же самое, что было на ней в предыдущий день. Точнее, она носила эти вещи уже три дня, поэтому они были не совсем чистыми. Джинсы сидели вполне прилично, но были немодной длины; свитер был ей велик. Хуже всего, что плохо сидящий наряд еще и вымок под проливным лондонским дождем, отчего все тело чесалось и зудело. Подсыхая, одежда покрыла ее кожу испарениями, от которых ее трясло. Предполагая, что прическа способна вызвать осуждающий взгляд окружающих, она испытала жгучее желание причесаться.

Помимо всего прочего, ей не мешало бы промыть голову в прямом и переносном смысле слова, но прежде всего взять себя в руки. Она ждала Рэмси, но могла думать только о Лоренсе. Она невольно задавалась вопросом, пообедал ли он, смог ли приготовить себе попкорн, ведь он не представлял, каково идеальное соотношение масла и специй, и не умел выбрать нужную интенсивность пламени. Она переживала, переоделся ли он и каково это было вернуться вместо любовного гнездышка в холостяцкую квартиру. Как правило, люди не забивают себе голову такими словами, как «любовное гнездышко» и «холостяцкая квартира», но Ирина мечтала найти телефон, позвонить домой – или Тринити-стрит больше нельзя называть домом? – и узнать, как дела у Лоренса, или попросить разрешения в виде исключения выпить сегодня второй бокал вина. Еще она бы сказала, что любит его, что в создавшихся обстоятельствах выглядело бы глупо или даже оскорбительно.

Прошло пятнадцать минут. Служащая, возможно, выгнала бы ее, если бы не обратила внимания на сгорбленную фигуру, нервно сцепленные руки, выражение лица человека, которому некуда идти. Впрочем, вид ее внушал если не опасения, то повергал в затруднительное положение.

Он был там, у стола. В привычном жемчужного цвета жилете, хотя уже без галстука. Он перекинул через плечо кожаный пиджак, и запонки белого золота перехватили свет прожекторов. Подняв на него глаза, Ирина поняла, что ей совершенно необходимо быть сейчас здесь, сидеть в этом зале в Борнмуте, и в этот момент она едва не захлебнулась от любви. Если бы не порыв нестись в объятия этого мужчины, ей незачем было оказываться в этой нелепой ситуации, вдали от человека, чье сердце в этот вечер разбилось на две половинки. Поэтому, встретившись глазами с Рэмси, она вынуждена была проверить и перепроверить собственную реакцию, так человек дважды похлопывает себя по карману, чтобы понять, на месте ли бумажник.

Хлоп-хлоп. Бумажника нет. Он выглядел так, как должен выглядеть совершенно незнакомый ей мужчина около пятидесяти.

С той же выводящей из себя апатией, с которой он победил Ронни О’Салливана, Рэмси шагал по проходу, чтобы опуститься на соседнее кресло. Положив длинные ноги на спинку сиденья напротив, он откинул голову. Ладонью накрыл ее руку, лежащую на разделявшем их подлокотнике. Кожа пальцев была сухой от мела. Рэмси закрыл глаза.

– Ну вот, – сказал он. – У тебя руки замерзли.

– Я забыла перчатки. – Она закинула ноги и уставилась в потолок.

Рэмси продолжал держать ее за руку, не сжимая при этом пальцы. Если бы она не знала его лучше, решила бы, что он читает про себя молитву.

– Ты прекрасна, – произнес он.

– Откуда ты знаешь? У тебя же глаза закрыты.

– Знаю.

– Я выгляжу ужасно. Извини. – Узел в животе немного ослаб. Она готовилась к лобовой атаке, проникновению языка в рот, но держаться сейчас за руки казалось правильнее. – Сегодня я не в лучшей форме, – произнесла Ирина.

– Вижу. Сразу увидел.

– Я сидела и думала, может, надо поспешить, чтобы успеть на последний поезд в Лондон. – В присутствии Рэмси ей всегда хотелось рассказать, о чем она думает. Чудачество из сентиментальных романов.

– Почему же ты не ушла?

– Мы бы не встретились. Я не смогла.

– А я могу. Хочешь, довезу тебя до вокзала.

– Я не уверена, что приняла правильное решение.

– Мне кажется, ты его так и не приняла.

– Приняла. Ведь я здесь, верно?

Рэмси открыл глаза и медленно повернул голову в ее сторону, не отрывая ее от спинки кресла, словно знал, что она не смогла открыто все рассказать мужчине, с которым, как предполагалось, ее связывало глубокое чувство.

– Все прошло очень плохо – разговор с ним?

– Не очень, в некотором смысле. И от этого все еще хуже.

– Он разозлился?

– Сначала нет. Потом уже, но он имеет право.

– Что он сказал, когда ты открыла ему, что это я?

– Думаю, больше открытку на Рождество тебе от него не получить, – произнесла Ирина.

– Мне будет его не хватать. Немного. – В голосе Рэмси была горечь. – Этого мистера Заумного фаната.

– Я никогда не испытывала таких чувств, – призналась она. – Я не мазохистка, но мне было бы легче, если бы он меня ударил. Сильно. Мне было бы легче.

– Похоже, он ударил тебя другим способом.

– Он убил меня, сказав, что обожает. Лоренс замечательный человек. Видимо, я об этом забыла. Все было бы проще, не будь он таким прекрасным человеком.

– Я тоже прекрасный человек, – многозначительно напомнил Рэмси.

– Знаю. Мне чертовски плохо, правда. Все так несправедливо. Нас так мало. Знаешь, я испытываю неловкость богатого человека. Кажусь себе слишком жадной. Другая женщина чувствовала бы себя просто обиженной, но я стараюсь взять на себя большую долю вины, чем, возможно, мне положено.

Она неожиданно склонила голову, прислонившись виском к его плечу. Белая рубашка оказалась влажной; видимо, в свете прожекторов было жарко. Словно стараясь успокоить пугливое животное, Рэмси обвил ее рукой и прижал голову к своей шее. Затем он замер, будто желая дать передышку нервной лошади, позволяя привыкнуть к навалившемуся на нее весу, прежде чем положить сверху седло.

– Звучит, конечно, глупо, – пробормотала Ирина в расстегнутый ворот, – но я люблю его. – Она должна кому-то в этом признаться, пусть и самому неподходящему человеку.

– Я знаю, – сказал Рэмси, и она поразилась тому, что не один мускул его не дрогнул, он воспринял это мужественно, как пулю, предназначавшуюся президенту.

– Мне понравилось смотреть, как ты играешь, – прошептала она. – Так приятно, что ты победил.

– А мне нет.

– Но тебе не может быть неприятно побеждать.

Рэмси ухмыльнулся:

– Ты чертовски чувствительна.

– А ты чертовски ловко все проделал. Просто разгромил О’Салливана.

– Его несложно просчитать, – сказал Рэмси и опять закрыл глаза.

– Значит, он похож на тебя.

– На меня. В прошлом.

– Тебе было непросто. Играть так осторожно.

– Ронни прошел мимо меня на конференцию и пронзил меня взглядом, словно кинжал всадил. Сказал, что я играл как старушка.

Воздух наполнился обычной послематчевой болтовней, словно эти двое были заняты «разбором полетов». Не сказать, что это было привычно. Но легко.

Подкативший к входу белый лимузин вернул Ирину во времена детства, когда в ее семье действовал близкий О’Салливану принцип «все или ничего». Уроки матери денег не приносили, единственным источником доходов были концерты отца. Когда похожая белая громадина подплывала к их старому дому в Верхнем Вест-Сайде, чтобы отвезти отца в аэропорт к пяти утра, она печально смотрела в окно, досадуя, что еще слишком рано и никто из друзей не видит этого великолепия. Став старше, она разделяла сетования матери по поводу того, что на студии могли бы вызвать отцу такси, а остаток выделенных на транспортные расходы средств вписать в чек, что очень помогло бы им оплатить аренду в следующем месяце. Лимузин, по сути, ничем не отличался от обычного автомобиля, у него были проблемы с маневренностью и преодолением поворотов; если богатство дает подобные преимущества, то оно не так уж и важно. Ирина ничего не могла с собой поделать, но ей была приятна шумиха вокруг Рэмси, однако она не испытывала желания поддаваться этому впечатлению.

Будто пытаясь продемонстрировать другие преимущества богатства, лимузин проехал полмили вдоль побережья и остановился у отеля «Ройял Бат». Ирина с грустью смотрела на белый песок на пляже, переливавшийся при ярком лунном свете, что было видно даже сквозь тонированные стекла автомобиля. Насколько более романтично было бы прогуляться, взявшись за руки, по берегу залива. Но Рэмси предпочитал находиться в отдалении от суетной толпы и приветствовал все проявления роскоши.

Испытывающая дискомфорт в стильных, современных интерьерах дома Рэмси, Ирина порадовалась выбору гостиницы: она была старой. Белый и сверкающий, как пляж, отель принадлежал ушедшей эпохе купальных костюмов до колен и зонтиков и казался одним из тех заведений, где всегда уместно подавать чай. Впрочем, вечер не вполне располагал к чаепитию.

Сотрудники отеля кинулись наперебой поздравлять Рэмси с победой над О’Салливаном, тщетно пытались предложить понести футляр с кием. К людям, недостойным прикасаться к его святыням, относилась и Ирина. Дениз, несомненно, играла другую роль в их отношениях.

Рэмси провел ее в огромный номер люкс на последнем этаже, выходящий окнами на залив. Оглядев помещение, она провела рукой по шелковым кисточкам на подхватах штор, подошла к столику красного дерева с изображением райских птиц с лежащей на нем поздравительной открыткой.

Извинившись, она направилась в ванную комнату, вымыла руки и вытерла их пушистым белым полотенцем. Тканевая шторка для ванны была расшита нитками в цветовой гамме отеля, каким он казался с пляжа. Роскошь отеля не соответствовала нечистоплотному занятию Рэмси. Однако, с каких низов ни поднимались бы спортсмены, в настоящем уровень их жизни был очень высок.

Когда она вернулась в гостиную, Рэмси уже скинул жилет и вытащил из мини-бара две бутылочки шампанского, цена которого, как указывалось на лежащей на холодильнике карточке, составляла пятнадцать фунтов. Это уж слишком.

Рэмси подошел к кровати и расстегнул несколько пуговиц рубашки, открыв мускулистый торс. Женщины, как правило, падали в обморок от его вида, но Ирина смотрела словно завороженная, а потом осторожно прикоснулась к нему рукой. Сливочного цвета телом без намека на растительность он походил на мальчика из школьной команды по плаванию. Ирина скинула теннисные тапочки и упала на огромный матрас. Рэмси проводил ее взглядом и принялся наливать шампанское в бокалы для воды, будто это была диетическая кола.

– Ты приехала без вещей? Не захватила ничего, чтобы переодеться?

– Откровенно говоря, – смущенно пробормотала она, – я сейчас с удовольствием все бы сняла.

– Я прослушал твои сообщения, – продолжал Рэмси. – Из них я понял, что ты ушла от Лоренса, а не просто отпросилась на выходные. Или я ошибаюсь?

– Нет, – нахмурилась Ирина. Зачем в такой момент он ищет неприятности?

– Тогда где твой чемодан? Если все так, как я предполагаю, у тебя должен быть весьма объемистый багаж.

Ирина отвела взгляд:

– Лоренс был дома. Я не могла заставить его смотреть, как собираю чемодан – укладываю им постиранную и разложенную одежду. Мне стало его жаль.

– Разве не так все должно было происходить? Ты от него уходишь, не взяв даже запасные трусы, ты оставила ему надежду. «Не переживай, дорогой, я скоро вернусь». Если бы он увидел, что ты собираешь вещи, он бы все понял. Теперь он решит, что ты будешь бегать туда-сюда всякий раз, когда тебе понадобится шампунь.

– Я могу купить шампунь, – резко произнесла Ирина, обнимая поджатые к груди колени.

– Ты так беспокоишься об этом ботанике? А меня тебе не жалко?

Ирина так сильно нахмурила лоб, что, останься она в таком положении чуть дольше, у нее непременно заболела бы голова.

– Я бросила ради тебя мужчину. Сегодня днем. Не думаю, что Лоренс заслужил столь жестокое отношение.

Рэмси не собирался отступать от темы.

– Ты ушла от этого типа, и правильно сделала. Но все должно быть по правилам. Ты должна была повернуться в дверях и помахать ему на прощание, держа в руке сумку.

Последнее время Ирина так редко испытывала бурю эмоций, что не сразу заметила ее приближение. Однако она не ошиблась, это был гнев.

– У меня был очень сложный день, Рэмси. Так-то ты проявляешь вашу знаменитую британскую сдержанность.

– Матч с О’Салливаном тоже не ерунда.

Ирина расправила плечи:

– Это была игра, Рэмси. А я бросила человека. Человека, от которого не видела ничего, кроме добра, на протяжении целых десяти лет. Не надо ставить это в один рад с развлечением. – Она была на грани, это отчетливо отражалось в голосе. Ирине самой было интересно себя слушать.

– Приятно слышать, что ты столь высокого мнения о моей профессии.

– Я ничего не говорила о твоей профессии.

– Однако я тебя понял.

Рэмси стоял в десяти футах от нее и потягивал шампанское. Она сидела перед ним на кровати. Это тоже была игра, но до сегодняшнего дня ей незнакомая.

– Зачем ты так? – тихо спросила Ирина.

– Как?

– Ты понял.

– Ты должна была собрать вещи.

Выражение лица у нее было как у собаки с веревкой в пасти. Потяните за свободный конец, она тут же потянет в ответ на себя.

– Я хочу знать, почему ты это не сделала? Это неразумно. Несерьезно. Такое впечатление, что тебя здесь нет, что ты планируешь вернуться.

В этом путешествии в тысячу миль от вокзала Ватерлоо до Борнмута не будет никакого смысла, если они не смогут преодолеть эти десять футов. Ирина обмякла. Она с трудом опустила ноги с кровати, словно это был чемодан, который она не удосужилась собрать, и натянула все еще влажные теннисные тапочки. Ногам стало неприятно.

– Все было ошибкой, – сказала она, обращаясь к черным мыскам, едва сдерживая подступающие слезы. – Может быть, еще не ушел последний поезд на Лондон.

Утирая глаза, она попыталась пройти в гостиную, Рэмси преградил ей путь.

– Дай мне уйти.

Несколько мгновений он сдерживался, находясь на грани. Она видела нерешительность, словно в последнюю минуту он не позволил слететь с языка словам о вещах, которые она должна была собрать. С медлительностью, которую Лоренс презирал, он потянулся к ней, подхватил под руки и поднял, притягивая к себе, пока их губы не соприкоснулись.

– Будем ругаться? – спросила она, вдохнув запах табака и шампанского.

Рэмси задумался на несколько мгновений.

– Нет.

– Тогда как это назвать?

– Зачем это как-то называть?

– А зачем мы тогда тратим время?

Прежде чем поцеловать Рэмси, Ирина смогла заставить себя сделать пометку в голове, чтобы не забыть все пережитое за последние пять минут и использовать в будущем.

Пошевелившись в кровати следующим утром – по крайней мере, она сочла это утром, – Ирина с трудом вспомнила, как ночью они занимались сексом. И не потому, что была пьяна – она даже не допила бокал шампанского, – скорее по той причине, что в Рэмси было нечто, мистическим образом не задерживающееся в памяти.

Сев в кровати и разглядев циферблат часов, она узнала, что уже два пополудни. Тело отозвалось на движение ноющей болью, и в голове возник финал прошлого вечера. После того как на разгоряченных телах высох пот, Рэмси заявил, что после такого успеха неплохо бы появиться в баре отеля, в котором остановились почти все участники турнира. Головной боли Ирине добавил и тот факт, что бар имел лицензию на работу почти до утра и они провели несколько часов за разговорами с коллегами Рэмси. Ирина весь день ничего не ела, но никто из присутствующих и не думал ужинать. Проведя всего один день под опекой Рэмси, она, как сказал бы Лоренс, уже перешла на диету Алекса Хиггинса.

За несколько часов в баре Рэмси ни разу не опустил руку, лежащую на плечах Ирины, а она наслаждалась новым положением. От постоянной болтовни игроков и их менеджеров, смешения уэльского и шотландского акцентов, постоянных намеков на ловкий удар у Ирины кружилась голова, поэтому она по большей части молчала. Близость к Рэмси, но невозможность при этом вписаться в беседу заставляла ее чувствовать себя декоративным растением, не годившимся на роль украшения из-за нелепых джинсов и безразмерного свитера. Прибегнув к способу Лоренса завязать разговор, она попыталась поговорить с Кеном Доэрти о политике Северной Ирландии, поскольку он был оттуда родом. Но, едва опустошив бокал, Доэрти извинился и побежал за выпивкой.

Еще больше ее поразил Рэмси. Он был так молчалив в обществе жены-писательницы и Лоренса, что она приняла его за скромного и необщительного человека. Но, оказавшись в компании себе подобных, он постоянно говорил, смеялся и с легкостью подначивал приятелей исполнить шутливую песенку «Чудной снукер». Ей было приятно узнать, что среди друзей он слывет душой компании. Но, если все вечеринки проходят вот так, сколько же еще она сможет выдержать?

Через четыре часа стемнеет, и день покатится к концу. Ирина склонилась к алебастровой груди Рэмси и чмокнула его в нос в надежде разбудить. В конце концов, если вы что-то позабыли, самый верный способ вспомнить – повторить это еще раз.