Текст книги "Мир до и после дня рождения"

Мастурбируя во второй половине дня, она заметила, что физическое удовлетворение было намного более выраженным, чем в то время, когда она зависела от желаний и прихотей Лоренса. Но даже здесь простота превратила результат в склизкую кашу. Возможно, причина была в том, что секс вдвоем занятие много более увлекательное. Громоподобный и такой же краткий оргазм казался усеченным, в отличие от теплого и долгого наслаждения, следующего после правильного секса, в этом же, единоличном, не было так необходимого ей послевкусия. Она скучала по спокойствию, обволакивающему душу после соития, по невысказанным, но взаимным поздравлениям после добросовестно выполненной работы.

Таким образом, несколько раз доказанная самой себе компетентность имела целью лишь продемонстрировать, что она пусть и не отлично, но могла справиться со всем самостоятельно. Вернувшись после прогулки в пустую квартиру, она не имела возможности рассказать Лоренсу о выступлении американских евангелистов в Уголке ораторов в Гайд-парке, старающихся заглушить социалистов с трибуны, которая, с завершением правления Блэра, стала анахронизмом, как и красные телефонные будки. Эти нерассказанные истории, казалось, вовсе не происходили на самом деле. Ирина вновь отброшена жизнью к рубежу, на котором необходимо понять себя, как женщину, которая многого желала – успеха в профессии, материального благополучия, уважения коллег, общества близких друзей и любимого мужчины. Если это сделало ее мелочной, приземленной, нереализовавшейся неудачницей, утратившей самоуважение, то так тому и быть.

Как говорится, в необщительности Лоренс превзошел сам себя. Раздраженный голос по телефону он объяснял напряженным графиком. Их редкие разговоры были переполнены такими долгими паузами, что порой ей казалось, что связь прервалась. Лоренс никогда не был любителем болтать по телефону, но сейчас всякий раз, когда речь заходила о состоявшихся встречах или исторической предпосылке положения в Чечне, он прятался за стеной безликих фактов. Им не удавалось вести разговор на серьезные темы, сидя лицом к лицу, а разделявшая их из-за поездки пропасть вряд ли могла помочь устранить этот недостаток за несколько минут связи с московским отелем. Лоренса не обижали ее повторяющиеся объяснения о том, как гладко течет ее жизнь, хотя она очень на это рассчитывала. В прошлые времена они оба испытывали проблему, на решение которой сложнее всего получить лицензию у жизни: «умение быть веселой без тебя». Со своей стороны, Ирина считала необходимым проявлять интерес к событиям в жизни Лоренса. Почему же он не захотел взять ее с собой? Почему желание подарить всю тундру им обоим не перевесило желание единолично завладеть этой страной?

Звук открываемой двери показался ей немного фальшивым. Недвижимый воздух пронзил лязг ключей. Привыкшая к тому, что квартира принадлежит только ей, Ирина ощутила себя подвергшейся вторжению интервентов. Она тут же объяснила себе, что это дом Лоренса тоже и он имеет право входить сюда без звонка. Она напряглась в ожидании привычного оклика – «Ирина Галина!» – но услышала лишь шарканье и хлопок закрывшейся двери. Волоча за собой сумку, Лоренс вошел в гостиную. Несмотря на очевидную усталость, он выглядел моложе, чем ей запомнился, и определенно похудевшим.

– Привет! – сказал он и чмокнул ее в щеку, стараясь не смотреть в глаза.

Для близких людей даже самое незначительное расстояние кажется огромным, но сейчас оно было настолько велико, что требовало сначала платонического контакта для установления отношений после долгого перерыва.

– Привет, – смущенно произнесла она и предложила: – Кофе? Или ты сначала хочешь разобрать вещи?

– Да, конечно, сначала выпьем кофе. – Лоренс прошел за ней в кухню, озираясь, словно был гостем, попавшим в дом второй раз и не помнившим, где находится туалет. Скорее всего, он с обычным патернализмом проверял, почистила ли она ковер пылесосом. Ирина засыпала зерна и, посмотрев на сидящего с отсутствующим видом Лоренса, начала рассказ о пережитых проблемах с горячей водой и прочей бытовой чепухе, которая ее саму утомляла. Но ведь кто-то должен начать разговор. Помилуйте, но после месяца в России человек не может не найти что рассказать.

– Итак, – начала Ирина, перенося поднос с кофе в гостиную.

Лоренс сел и нахмурился, заглянув в свою чашку. Он любил, когда молока поменьше.

– Все в порядке?

– Да, все отлично, – ответил он.

– Ты бледный. И похудел.

– Из-за недосыпания. Последние несколько ночей мало спал. Были конфликты в группе по причине нашей симпатии к чеченцам или антипатии, уже не важно. Не могли угомониться несколько часов. А похудел… ну, ты же знаешь, какая в России еда.

– Нет, кстати, представления не имею. Я там никогда не была.

– Не прошло и десяти минут, как я вернулся, а ты начинаешь скандалить.

– Прости, я не хотела, чтобы это так прозвучало. У меня нет никакого желания ругаться. Ты же знаешь, у меня отсутствует навык.

– Перед моим отъездом у тебя все отлично получалось. – Похоже, на скандал был настроен именно Лоренс. Он старался не смотреть прямо на нее и сидел отвернув голову на сорок пять градусов в сторону, будто в комнате присутствовал третий человек. К кофе он не притронулся.

– Да, между прочим, Бетси на твоей стороне. Думаю, тебе будет приятно это узнать. Она сказала: «Слушай, но это же деловая поездка!» И добавила, что, если мне так хочется побывать в России, я могу поехать одна.

– Она права.

– Я знаю. Я вела себя неправильно. – Ирина сделала глоток. – Сомневаюсь, что я решусь поехать одна. И пояснила по-русски: – Я не хотела съездить в Россию. Я хотела съездить в Россию с тобой.

– Ирина, ты когда-нибудь прекратишь? – вспылил Лоренс.

Она непроизвольно вздрогнула. Она попыталась с нежностью разрешить конфликтную ситуацию, но вместо этого слова «Я не хотела съездить в Россию. Я хотела съездить в Россию с тобой» прозвучали как нытье.

– Извини. Рисовать очень увлекательно, но мне приходится большую часть времени проводить в четырех стенах, иногда я просто завидую, что ты бываешь в интересных местах, встречаешься с новыми людьми.

– Я в этом не виноват. Если хочешь приключений, поменяй профессию.

Оба были в замешательстве. Каждый говорил практически одно и то же, но разговор принял форму спора. Она опустила голову и сказала:

– Я знаю, это не твоя вина. Я об этом и говорю. – Но и теперь они не были на одной стороне.

Ирина решила остановиться первой и сменить тему.

– Кстати, моя мама уже интересуется, приедем ли мы на Рождество.

– Отлично.

– Разумеется, мы можем отправиться в Лас-Вегас…

– Только не Лас-Вегас. Уж лучше на Брайтон-Бич.

– Мама к тебе хорошо относится.

– Она будет так относиться к любому, кто скажет, что у нее красивое платье.

Ирина испытывала ощущение, что не смогла предоставить ему то, ради чего он вернулся домой. И тем не менее он вернулся к женщине, расстроенной тем, что ее просьбу отвергли, у которой была скучная работа и обременительные родственники. Ей оставалось только постараться сгладить ситуацию комплиментом.

– Кстати, у тебя симпатичная рубашка.

Именно из-за новой одежды она не сразу узнала в нем прежнего Лоренса. Черная рубашка без воротника с красной диагональной полосой и белым горохом, разбросанным по всему полю, наводила на мысли о русском конструктивизме и казалась более чем смелой для такого человека, как Лоренс. Прежде он отвергал подобный стиль.

– Ах да. Купил в Москве. В ГУМе.

– Ты ходил по магазинам! И тебе для этого не приставляли дуло к виску?

– Не понимаю, что в этом подозрительного. Я не впервые в жизни сам покупаю себе вещи.

– Я не сказала, что это подозрительно. Просто не в твоем характере.

– Ну, знаешь, вообще-то я искал подарок тебе. Вот… – Лоренс встал и принялся рыться в сумке. Наконец он вытащил маленький пакетик и вложил его ей в руку. Никакой карточки. Даже не упакован в подарочную коробку.

Дарить подарки большая ответственность, многие из них вызывают неожиданную для дарителя реакцию. Презент, явно не отвечающий вашему вкусу, доказывает, что благодетель совершенно вас не знает. Следовательно, появление с подарком может быть опаснее, чем с пустыми руками. Вручая конверт с деньгами, вы рискуете показаться невнимательным или жадным. Принося с собой нечто нейтральное, например бутылку хорошего спиртного, вы рискуете перевести отношения с хозяином в разряд карикатурных или вовсе выставить его дураком.

Однако колье, извлеченное Ириной из пакетика, оказалось вполне симпатичным – полоска тонкого бархата и кулон из эмали. Яркий цветочный рисунок на кремовом фоне был характерен для ростовской финифти. И все же в этом подарке было нечто странное. Что он хочет таким образом сказать? Учитывая долгий срок отсутствия Лоренса, не желал ли он «сдавить ей горло», чтобы удержать от упреков? Нет, это абсурд. И все же забавно, что такое возможно. Смотрите, Лоренс не поспешил вручить ей пакетик сразу, как только вошел, не наблюдал нервно за ее реакцией, когда она достала кулон, и не суетился, пытаясь помочь разобраться с замочком. У Ирины появилось ощущение, что подарок был куплен в последний момент, лишь для того, чтобы не явиться «с пустыми руками», кулон ничего не значил для Лоренса, но о многом говорил ей. Даже если колье было дорогим, ее больше порадовал бы пакетик специй для попкорна, заботливо купленный в далекой России.

Пожалуй, она ведет себя неблагоразумно! Лоренс был так занят, очень мило с его стороны подумать о подарке. Она от всей души поблагодарила его и надела колье на шею.

Ирина прошла за ним в спальню и стала наблюдать, как он распаковывает вещи. Она с удивлением обнаружила, что еще только половина пятого, а это исключает возможность накрыть ужин в ближайшее время и оставляет еще несколько часов на разговоры за аперитивом. Однако она была раздосадована сообщением Лоренса о том, что он привез коробку, которую необходимо срочно передать в «Блю скай», поэтому он уезжает в офис.

– Разве нельзя сделать это завтра?

– Мне еще надо проверить почту. Не волнуйся, я вернусь к ужину.

Коробка оказалась тяжелой, и Лоренс решил вызвать такси. Она спустилась вместе с ним и встала рядом на тротуаре. Она знала, что работа для него очень важна, и все же было нечто необъяснимо странное – уехать после долгого отсутствия, не выпив даже чашку кофе. Это все неправильно и вызывало нервные колебания на тектоническом уровне. Стараясь унять глубинные толчки, Ирина усиленно принялась думать, подать ли вечером лосося с ванильным соусом или с соевым с кунжутом.

Когда появился кеб, они повернулись и посмотрели друг на друга.

Не скрывая колющей обеспокоенности, которую Лоренс не переносил, она спросила:

– Ты ведь рад меня видеть, правда?

Лоренс впился в нее долгим, внимательным взглядом и впервые с момента возвращения посмотрел в глаза, что заставляло нервничать еще больше. Он обнял ее и крепко прижал к груди.

– Разумеется, – сказал он. – Я очень рад.

На всплеске благодарности за теплоту, что была готова простить и холодную встречу, и несколько воинственное поведение при возвращении, Ирина коснулась украшения на шее, давая себе слово беречь его как зеницу ока и не считать подарок лишенным смысла, потому что все подаренное Лоренсом наделено им в значительной степени. Однако, когда он стремглав юркнул в салон, обещав вернуться самое позднее в девять, она поймала себя на мысли, что в их прощании кроется нечто большее, что это не простое расставание с человеком, обещавшим вернуться через несколько часов к ужину.

8

Для Рэмси игра была работой. Летом он работал над игрой. Желая отпраздновать свой сорок восьмой день рождения, Рэмси организовал в июле поездку в Индию, чтобы показать Ирине «Ути-клуб», где дал мастер-класс, продемонстрировав серию восхитительных ударов. По возвращении на его родину в жизни Ирины каждый день появлялось нечто, отвлекающее от работы за столом в душной мансарде, – обеды с обилием спиртного, походы в кино, спонтанная поездка в Дувр. К началу сезона снукера в октябре прогресс в ее работе был ничтожно мал.

Помня о данном себе слове напряженно трудиться, Ирина с сожалением пропустила турнир в Борнмуте; «Ути-клуб» был колыбелью снукера, а Борнмут стал колыбелью их брака. Однако состояние непокоя, преследующее ее в дороге, стало еще больше угнетать в огромном, пустом доме. Она постоянно отвлекалась, чтобы подрезать ногти, наточить карандаш или приготовить чай. Не так просто для художника – она не любила это слово – «взяться» за дело. Она сделала наброски на бумаге, они показались неудачными, и лист был испорчен, и приходилось начинать сначала. Привыкнув к общению с утра до ночи, Ирина потеряла сноровку пребывания в одиночестве.

Стараясь отвлечься от ожидания вдохновения, Ирина решила заполнить пустоты в интерьере, появившиеся благодаря Джуд. По привычке она отправилась в «Оксфам» в Стритхэме и в отсутствие Рэмси нашла несколько прекрасных вещей, а платиновая карточка лишь помогала поднять настроение.

Ирина не привыкла к богатству, с кошельком, заполненным деньгами, она с удивлением обнаружила, как подешевело все вокруг. Для жизни в дорогом городе требуется изобретательность и хитрость. Прошли времена, когда она выискивала желтые ценники в супермаркете, а удача купить зеленый горошек за полцены заставляла торжествовать. Можно ли считать удачей возможность сэкономить шестьдесят фунтов, когда их средний счет в ресторане этим летом составлял тысячу фунтов?

Рэмси каждый вечер звонил ей по мобильному телефону из бара в «Ройял Бат», и до нее доносились шумы на заднем плане, звон посуды и громкое пение. Когда она была рядом с ним в поездках, переезды из отеля в отель казались утомительными и ничем не примечательными, издали же кочевая жизнь вновь притягивала гламурными красками. Превратившись в домохозяйку, она стала параноиком. Игроков в снукер преследуют толпы фанатов, и не все они мужчины. Скандал за океаном с Моникой Левински немного успокаивал ее и внушал уверенность; шумиха вокруг случившегося могла закончиться для президента Клинтона импичментом. В отличие от большинства европейцев Рэмси не высмеивал американцев за простодушное отношение к дополнительным благам, даруемым властью. Не пускал он в ход и избитые выражения тех дней, что тревожили всех американских женщин от побережья до побережья. Все мужчины лгут, когда речь заходит о сексе, верно? Однако Рэмси утверждал, что, если мужчина лжет, говоря о сексе, значит, он лжет во всем, а если считает возможным солгать жене, солжет и всем остальным. Более того, он заявил, что человек, поставивший под угрозу такую блестящую карьеру из-за «возни» с поклонницей, просто идиот.

И кто посмеет после череды перекусов, потушенных и вновь прикуренных сигарет и борьбы над чистыми листами обвинить ее в бегстве от столь тоскливой жизни к любимому мужу на прекрасный чемпионат в Престоне в ноябре?

Перед Рождеством она провела три напряженные ночи, увидев наконец на календаре день сдачи иллюстраций для «Мисс Дарование», что заставило ее разрыдаться. Ирина не могла не признаться себе, что рисунки, которые она везла в «Паффин», сделаны слишком «поспешно», но все же она закончила работу вовремя.

Все же усталость, подавленность и отсутствие удовлетворения наспех завершенной работой были не самыми подходящими эмоциями для подготовки к Рождеству на Брайтон-Бич, и не просто к представлению матери Рэмси Эктона, а к необходимости наконец признаться ей в существовании этого человека в ее жизни.

После высказанного Лоренсом недовольства Ирина поспешила пресечь звонки с Брайтон-Бич и старалась чаще звонить сама. Она осторожно намекнула матери, что у нее «сюрприз» и она все узнает, когда они «приедут на Рождество», но отказалась что-либо объяснять более подробно. Ирина не представляла, как склонная к мелодраматическому восприятию мать отреагирует на ее расставание с надежным Лоренсом Трейнером и замужеству с игроком в снукер, поэтому решила просто появиться в дверях с Рэмси. Этот план можно было назвать как отчаянно смелым, так и регрессивно ребяческим, если усмотреть в нем желание отложить все неприятное на потом.

23 декабря Рэмси вел машину в Хитроу, с обычной нервирующей точностью лавируя в потоке. Когда они со свистом пронеслись мимо Хаммерсмита, Ирина положила руку ему на плечо:

– Теперь ты знаешь, что у моей матери трудный характер.

– Ты более чем ясно дала мне это понять.

– И не забывай, что мне непросто бывать у нее. Так было даже в лучшие времена, хотя настоящий момент не назвать подходящим. Она ничего о тебе не знает. Она обожает командовать, а такие люди не любят, когда их застают врасплох. Они всегда должны знать, что их ждет.

– Почему же ты ей не сказала по телефону?

– Я уже объяснила: если в стоящем перед тобой человеке есть определенная сила, которой не противопоставишь никакие аргументы, действие может заставить ее промолчать. Но я прошу тебя дать мне слово.

– Дал, – кивнул Рэмси.

– Обещай мне, что ты ни при каких обстоятельствах не станешь затевать ссору. Потом, когда мы вернемся домой, можешь выместить весь гнев на мне. Но на Брайтон-Бич ты промолчишь, даже если я напьюсь и буду танцевать на столе голой.

– Почему ты так уверена, что у нас будет повод для ссор? – с любопытством спросил Рэмси.

Каждая их схватка откладывалась в голове Ирины в том месте, где хранились и воспоминания обо всех душевных травмах и конфликтах: авариях, смерти близких и друзей. Рэмси же, кажется, не помнил ни одного грубого слова из всех брошенных в лицо друг другу.

– Ни в чем я не уверена, просто прошу дать слово. Ну, подними руку и поклянись.

– Ладно, – пожал плечами Рэмси. – Никаких ссор. Обещаю.

Ирина поблагодарила его, одновременно отмечая, что слова прозвучали немного зловеще. Как и дешевые игрушки, получаемые ею от дальних родственников на Рождество, ничего не стоившее обещание могло быть нарушено быстрее, чем ломались те незатейливые игрушки.

В магазине беспошлинной торговли в аэропорту Ирина не смогла удержать Рэмси от покупки «Хеннесси Икс-О», как и несколькими днями раньше от бронирования билетов первого класса. Постепенно она привыкла закрывать глаза на те астрономические суммы, которые он выбрасывал удовольствия ради. Сначала Ирина пыталась собирать счета за обеды, но в последнее время оставила эту привычку. И после их женитьбы она не стала относиться к деньгам Рэмси как к своим. И все же Рэмси был богат и любил ее баловать. Удивительно, как быстро женщина, привыкшая собирать остатки каджунской приправы со дна миски с попкорном, чтобы использовать ее еще раз, может привыкнуть, что билеты на самолет стоят… впрочем, об этом лучше не думать. И все ради маленьких наборов, выдаваемых в самолете, которые так нравились Рэмси. И не имеет значение, что на деньги, потраченные на эти миниатюрные пузырьки с одеколоном, беруши и две столовые ложки ополаскивателя для рта, можно сделать первый взнос за небольшой дом.

Обслуживание на борту самолета было превосходным, они изрядно выпили и принялись обсуждать прошедший чемпионат. Их бурный разговор постоянно прерывала стюардесса, предлагая принести Рэмси то еще одну коробку конфет, то дополнительный плед.

Кстати, дополнительный плед им пригодился. Ирина никогда не понимала любителей заниматься сексом на высоте, поскольку сама не видела привлекательности полового акта в тесной кабине туалета под гул вентилятора в атмосфере удушливого запаха дезинфицирующего средства. И все же где-то над Исландией, прикрывшись клетчатым пледом, она решила, что глупо упускать такую возможность, тем более что взгляд на Рэмси наводил на мысль, что под пледом он прячет полицейскую дубинку, которой бьют по голове разбушевавшихся демонстрантов. Накрывшись с головой, Рэмси расстегнул ремень, и Ирина нырнула в клетчатый шатер, чтобы прикоснуться к самому красивому члену из всех, что ей доводилось видеть. Объяснения ее реакции не было. Она никогда не относилась к тем женщинам, которые находят вид мужских гениталий отталкивающим, но и никогда не видела особых различий между этими частями тела у разных людей. Но именно этот казался ей изысканно прекрасным – гладкий, прямой, с яичками, расположенными близко к паху и туго обтянутыми мягкой, бархатистой кожей. Когда в прошлом месяце она в кафе ждала возвращения Рэмси после тренировки, ей было достаточно лишь представить его эрекцию, чтобы издать такой стон, что перепуганная официантка поспешила спросить, понравился ли ей кофе. Откровенно говоря, она стала рабой его пениса, столь сильное чувство заставляло временами спрашивать себя, на какие жертвы она готова идти только ради того, чтобы иметь возможность еще раз к нему прикоснуться.

Рубашка его стала влажной. Он просунул ладонь ей под юбку и прошептал на ухо:

– Ой, да у тебя там можно руки мыть!

Ирина с трудом сдержалась, чтобы не закричать, когда его пальцы скользнули во влагалище. Казалось, ее дыхание слышно на весь салон. Несмотря на то что они старались вести себя тихо и их действия не заняли много времени, она была уверена, что все пассажиры поняли, чем они занимались. Прежняя Ирина была бы сейчас в ужасе. Но ведь прежней Ирине полет никогда не доставлял столько удовольствия.

Дверь открылась, и наряд стоящей в проеме Раисы сразу известил, что она человек не только манерный и склонный к напыщенности, но и к строгому порядку: огненно-красная блуза навыпуск, плотная черная юбка, шарф, пояс и туфли на высоких каблуках одинакового слепяще-солнечного цвета. Она смотрелась роскошно, ожившая картинка из журнала, но при этом всего было слишком много.

Каждое предложение Раиса произносила с искусственным энтузиазмом, напоминая бальзамировщика, пытающегося загнать больше жидкости в труп. Однако Раиса так растерялась, увидев рядом с дочерью высокого, худого мужчину, что не успела придать сцене театральности. Она неуверенно поцеловала Ирину и вполне нормальным тоном, которого та почти никогда не слышала, поинтересовалась по-русски:

– Это кто такой?

– Мама, хочу представить тебе своего мужа Рэмси Эктона.

– Твой муж? Боже мой, Ирина, ты выскочила замуж! – Беглый взгляд на металлический хомут на пальце, который Рэмси отказывался снимать.

– Мама, ты меня слышала.

– Так! – воскликнула Раиса. – Это твой сюрприз!

– Рэмси, моя мать Раиса Макговерн. – Раиса не отказалась от фамилии бывшего мужа с целью удержать его и одновременно отомстить.

– Рад знакомству, – произнес Рэмси и с континентальной изысканностью расцеловал тещу в обе щеки. Он был именно тем мужчиной, которые восхищали Раису, – элегантный, в отлично сшитой одежде из дорогой темной ткани, ей немного мешала одна опасная деталь – кожаный пиджак. Но ее простая, как полевая ромашка, дочь не достойна такого потрясающего мужчины. Раисе было комфортнее с зятем, одетым в неряшливую фланелевую рубашку, чья привлекательность если и существовала, то лишь благодаря приобретенному вкусу, и чей рост был на пару дюймов ниже пяти футов десяти дюймов. Остающийся на уровне Раисы, при этом он казался еще ниже из-за хронически плохой осанки. Короче говоря, Раиса ощущала себя более комфортно в обществе Лоренса.

– Ах, извините! – Она обрела наконец мучительную бодрость и пригласила гостей внутрь. – Как невежливо с моей стороны! Пожалуйста, проходите. Добро пожаловать.

– Мама, Рэмси чувствовал бы себя желанным гостем, если бы ты потрудилась говорить по-английски. Ты не поверишь, дорогой, но моя мать прожила в этой стране более сорока лет, но так и не овладела языком в достаточной степени.

– Румси? Румси Эчтун, верно? – Все это было игрой, даже «Р» в начале имени Рэмси, произнесенное по-русски твердо. То, что она решила перейти на отвратительный английский, тоже было игрой. – Я никогда не смочь прийти в себя! Когда же вы жениться? А где Лоренс, Ирина? Что случилось с Лоренсом? – Будто Рэмси был не в состоянии уловить в ее русской речи имя Лоренс.

– Мы с Лоренсом расстались вполне мирно. И, пожалуйста, не обижайся, что тебя не пригласили на свадьбу. Гостей вообще не было. Была лишь регистрация и мы вдвоем.

– Все происходить недавно, да?

– Да, мама, – не колеблясь солгала Ирина. На прошлой неделе они отметили первую годовщину. – И внезапно.

Раиса показала Рэмси путь наверх в бывшую комнату Ирины, где он мог оставить вещи, а затем устроила экскурсию по дому, который смогла купить за бесценок на полученные после развода деньги, когда брак ее все же лопнул в последний год учебы Ирины в школе. (Некогда убогая лачуга стоила сейчас почти состояние, сей факт Раиса лелеяла и скрывала.) Она оказалась в центре русского анклава, где могла жить среди своих соотечественников и в то же время испытывать чувство превосходства над евреями. Больше всего ей не терпелось продемонстрировать гостю свою студию, чтобы подчеркнуть, что она не простая женщина, а балерина и строгий преподаватель танцев (Раиса любила похвастаться, что ученики ее боятся), кроме того, до сих пор ежедневно работает у станка. Этим вечером Раиса не собиралась быть нежной, и Ирина в очередной раз поразилась впечатляющей жесткости своей шестидесятичетырехлетней матери.

К трем часам ночи по лондонскому времени Ирина ощущала невероятную усталость. Сказались бессонные ночи во время работы над «Мисс Дарование» и неумеренное количество вина. Она готова была провалиться в сон здесь же, в гостиной, в неудобном кресле, обитом красным бархатом.

Тот факт, что она бросила хорошего человека ради беспутного игрока в снукер, ухудшил ее и без того незавидную репутацию паршивой овцы. Так почему же она до сих пор считает себя обязанной приезжать домой на Рождество? Рэмси был единственным человеком в ее жизни, который помог ей почувствовать себя красивой. Мать же считала ее невзрачной серой мышкой. Однако мужчины всегда обращали внимание на дочерей Раисы. Ирина уважала мать, но не считала нужным подчеркивать при ней достоинства своего мужа – узкие будра, высокие скулы, густые волосы – лишь для того, чтобы покрасоваться самой.

Когда зять и теща вернулись в комнату, Рэмси подошел к Ирине, склонился и поцеловал в шею. Взгляд матери мгновенно стал напряженным. Раиса не одобряла прилюдные «нежности». Впрочем, для Ирины сразу стало очевидным, что под маской неодобрения кроется простая ревность. Раиса никогда бы не призналась, что строгое соблюдение приличий стало плодом сексуальной неудовлетворенности. На самом деле внутренняя неуверенность, присутствующая в разной степени в каждом человеке, лишь стремление скрыть более глубокие мотивы, все попытки проникнуть в более тонкие слои и заставить людей нервничать совершенно бесполезны. Бросив на дочь и зятя осуждающий взгляд, Раиса извинилась и отправилась в кухню.

Одно из кресел было расположено так, что, сев в него и откинувшись назад, человек упирался головой в полку с отвратительными статуэтками, обожаемыми Раисой, поэтому Рэмси подвинул его на несколько дюймов вперед и сел, ступив на синий с белым ковер. Его ноги утонули в мягком ворсе, заставляя Ирину с тревогой оглядеться. Когда через несколько минут Рэмси убежал наверх в туалет, она поспешила переместить кресло на прежнее место.

Рэмси вернулся с бутылкой «Хеннесси», удивленно посмотрел на кресло, а затем перевел вопросительный взгляд на Ирину.

– У нее свои закидоны, – громко прошептала она. – Она будет в ярости, если увидит на ковре новые вмятины!

– Плевать мне на ее закидоны, – ответил Рэмси, ни на полтона не понижая голос, и передвинул кресло почти на фут – на ковре непременно появится пара новых вмятин, – затем сел и вытянул ноги, словно надеялся, что о них непременно кто-то споткнется. Устроившись поудобнее, он вытащил из кармана пачку «Голуаза», но тут Ирина не выдержала и резко взмахнула рукой. Округлив глаза, Рэмси все же убрал пачку.

Вошла Раиса с подносом, на котором величественно разместились стаканы в серебряных подстаканниках, что казалось неуместным, поскольку чаю никому не хотелось. На тарелочке лежало печенье, от которого Раиса никогда бы не позволила себе даже откусить.

Опустив поднос на кофейный столик, она пристально посмотрела на ножки кресла Рэмси. Если бы она задержала взгляд чуть дольше, ковер непременно вспыхнул бы ярким пламенем.

– Итак, Р-румси, – заговорила Раиса, налив всем чай. – Чем вы зарабатываете на жизнь?

– Я играю в снукер.

– Снуукерс, – Раиса поджала губы. – Это – игра?

– Это игра, – миролюбиво кивнул Рэмси.

– Карточная? Как бридж?

– Снукер похож на американский пул, – вмешалась Ирина. – Ты видела, как шары забивают тонкой палочкой в лузы на столе с зеленым сукном?

Ирина ненавидела себя за то, что объяснение получилось скомканным и свело весь смысл игры к самому примитивному, но, по крайней мере, в нем не было тех английских слов, которые позволили бы матери сделать вид, что они ей незнакомы. Почему Раиса так уверена, что незнание языка после сорока лет жизни в стране имеет определенный шарм? Такое впечатление, что она целые дни тратит на то, чтобы практиковаться в неверном произношении звуков, что делало свою речь по-русски жесткой. Для умной женщины было непростым делом намеренно сохранить положение человека «не в своей лодке» после сорока с лишним лет, проведенных в мире свидетелей Иеговы, почтовых предложений «Ридерз дайджест», телевизионных сериалов и криков Сумасшедшего Эдди.

– Вы играть в этот – снукерс, – повернулась к Рэмси Раиса, – за деньги?

– Да, – ответил Рэмси. – Я играю за деньги.

– Но вы ведь зарабатываете, только когда выигрываете.

– Рэмси часто выигрывает, мама.

– Так, значит, пока вы играете в свой снукер-рс, – продолжала Раиса, не сводя глаз с Рэмси, – у вас в кар-рмане либо густо, либо пусто.

Резкие звуки резали слух.

– Точно, – сказал Рэмси. Он говорил вполне спокойно, и, кажется, разговор начинал его забавлять.

– Мама, прошу, не начинай! Рэмси известен всей Великобритании. В этом случае аналогия с пулом не поможет тебе все понять. Снукер невероятно популярен в Британии. Игроки подобны звездам первой величины. Они постоянно мелькают на экранах. Рэмси не может спокойно пройти по улице, чтобы человек пять не попросили у него автограф… – Она говорила в пустоту.

– А вы, Румси, никогда не задумывались о настоящей работе?

– Думаю, это только когда в аду похолодает. – Окончательно войдя в роль, Рэмси быстро опрокинул в себя стакан с холодным чаем и потянулся к бутылке с коньяком, стоящей у ножки кресла. Свернув крышку, он налил себе порцию за всех троих. – Не вижу смысла искать офисную работу. Мы с Ириной любим утречком поваляться. Откровенно говоря, я так умаялся прошлой ночью, – он сделал большой глоток, – что просто голова на плечах не держится.