Текст книги "Мир до и после дня рождения"

Просьба Ирины остановиться, чтобы купить молоко, еще раз это подтвердила.

Она закрыла за собой дверь дома на Виктория-парк-Роуд, чтобы не открывать ее еще два дня.

– Я все еще жду извинений, – объявила она, стоя в холле спиной к двери.

Рэмси швырнул сумки на пол с высоты своего роста с большим усилием, чем требовалось.

– Скорее ты поседеешь, чем дождешься. Кстати, я тоже хотел бы их услышать.

– Услышишь, когда в аду похолодает. – Она прошла в кухню, чтобы поставить молоко в холодильник. – Или когда свинки научатся летать.

Подобная перепалка могла превратиться в марафон, поскольку уже отошла от традиционной формы. Обычно Рэмси обвинял; Ирина защищалась; Рэмси обвинял. Однообразие внушало надежду, что даже Рэмси это когда-нибудь надоест.

На этот раз, отступив от правил, Ирина сама выступила с инициативой и дала первый залп.

– Кем ты себя возомнил? – Она подбоченилась и взяла самую низкую ноту в диапазоне, хотя голос у нее всегда был чуть хриплый. Когда Рэмси возник в дверном проеме во всю высоту своего роста в шесть футов и три дюйма, она порадовалась тому, что выглядела на два дюйма выше благодаря высоким каблукам. – Я часами выслушивала твое нытье о том, что ты не получил должного признания, что никто не ценит твой стиль «атакующей игры», а ведь его переняли все молодые спортсмены. О том, как несправедливо мало денег ты зарабатывал в молодые годы, когда призовые были копеечными, а сейчас зеленые юнцы не уходят меньше чем с сотней тысяч, просто выйдя в полуфинал. Как ужасно, что за все эти годы «Снукер сиин» ни разу не напечатал твою биографию. Я таскалась за тобой с турнира на турнир – а ты помнишь только то, что я пропустила несколько матчей. Мы хоть раз во время ужина говорили о том, какие чувства я испытываю? Нет! Я как лошадь работала, чтобы создать книгу, я получила за нее гроши, тиражи были мизерными, продажи еще хуже. Но ты хоть раз слышал, чтобы я плакалась, как ужасно, что меня не оценили? Разве я ныла, что вынуждена работать всю жизнь и прозябать в неизвестности? Ни разу! И вот, когда впервые в моей жизни происходит что-то хорошее, когда в меня поверили, надо мной взошло солнце, я прошу тебя пойти и разделить со мной радость, ты портишь мне весь вечер! Яд так и капает с твоего языка мне в ухо, ты ничего не ешь, зато сколько пьешь! Ты не можешь замолчать, даже когда объявляют имя победителя, и только из-за тебя я была вся в слезах в тот момент, когда должна была ликовать от счастья! Это был акт вандализма! Пользуешься силовым преимуществом: «Не переживай, сука, какой бы ты популярной ни стала, я всегда смогу превратить твою жизнь в ад!». Тебе не было дела до того, что я номинирована на премию, что победила! Все, что тебя волновало, – почему там был Лоренс, который имел полное право быть там и которого я имела полное право пригласить! А если тебя это и оскорбило, милый, скажу честно, мне плевать! Тот воскресный вечер был организован не для тебя. Там никто тебя не знал. А ведь все должно быть посвящено только тебе, устроено в твою честь, нарцисс проклятый! А получилось так, что воскресный вечер был днем моего торжества.

Выражаясь языком снукера, это была зрелищная победная серия, но, к сожалению, надо еще доказать свое мастерство на чемпионате мира, а она выиграла всего один фрейм. Как и в Шеффилде, этот матч растянулся на два вечера и две ночи, а у Ирины не было навыка так долго мастерски забивать красные. Не стоит забывать, что Рэмси был настоящим профессионалом в этой игре, умел сохранять хладнокровие, в то время как его соперник, выполнивший безупречно серию ударов, все же допустил промах, позволивший мастеру вернуться в игру. Когда Ирина решила перевести дыхание у холодильника, Рэмси взял кий.

– Все правильно, – сказал он. – Но почему, когда над твоей головой светит солнце, я обязательно должен быть в тени? Ты совершенно не обращала на меня внимания! А я, между прочим, на всех турнирах, которые моя жена соизволила посетить, со всеми тебя знакомил, приносил тебе выпить, обнимал, разве не так? Я никогда не отталкивал тебя: «Не прикасайся ко мне, животное!» – чтобы все видели.

– Ты сделал мне больно! И мне надо было поговорить и с другими людьми. Подумать только, всего один вечер ты не был центром моего мира, и даже этого ты не смог вынести!

– Разве я заигрывал с другими женщинами, хотя мне это всегда нравилось, честно говоря, и сейчас нравится. Не хихикал с ними в уголке, обсуждая, какая ты неудачница!

Если бы Ирина впоследствии постаралась восстановить в памяти все происходящее после этого момента, воспоминания ее были бы фрагментарными. Вероятно, Лоренс всегда присутствовал на заднем плане в ее жизни, оставался ее единственной серьезной привязанностью. Рэмси отказывался верить, что Лоренс «случайно» оказался в Нью-Йорке, он был уверен, что тот проделал весь путь из Лондона лишь для того, чтобы произвести впечатление на Ирину. «Ботаник», по его версии событий, много лет выжидал, чтобы пойти в атаку, когда отношения между супругами станут напряженными. И что она имела в виду, сказав Джуд: «Надеюсь, ты не возражаешь, что мы с Рэмси поженились?» Разве их брак нечто такое, за что стоит извиняться, чего надо стыдиться? В ее жесте благодарности Лоренсу он увидел, что она «бросилась к нему в объятия», а «предостережение» Лоренса перед уходом интерпретировал как «угрозу жизни». Он полагал, что нашел настоящую любовь, а оказался рядом с женщиной, которая хочет угодить «и нашим и вашим», впутался в то же «дерьмо», в котором барахтаются все остальные, тогда уж лучше ему жить самому по себе. Что же касается ситуации, когда Рэмси застукал ее выходящей из квартиры в Боро, Ирина решила не возвращаться к ней и не начинать все с самого начала, включая разговоры о Шеффилде, боясь, что это займет еще часа три-четыре или затянется на всю ночь. За прошедшие два дня Рэмси также успел красочными штрихами изобразить все ее огрехи в этом новом мире: «свидания с телевизором», чтобы полюбоваться на Лоренса, «провозглашение перед матерью» своей любви к Лоренсу, «унижение» его самого перед всеми игроками в Престоне – он и далее возвращался в прошлое, до самой фразы: «Ты должна была собрать сумку!»

И во всех ситуациях Ирина придерживала свой козырь: что бы там ни фантазировал себе Рэмси, Лоренс женится. Боль от осознания этого еще не прошла, но это было сугубо ее личное дело. Она не будет разбрасываться личным и размахивать им, как скалкой.

Тем временем дом на Виктория-парк-Роуд словно подхватило вихрем, как и домик Элли, и унесло, а за окнами проносились картины прежнего мира. Она не открывала «Дейли телеграф» и не включала телевизор, ведь в сложившейся ситуации это могло стать поводом для серьезного конфликта, который она вряд ли бы перенесла. Разумеется, о том, чтобы проверить электронную почту, не могло быть и речи, хотя в ее виртуальном ящике наверняка скопилось немало поздравлений. Телефон зазвонил часа в три дня во вторник, но Ирина не решилась ответить, перебив мужа на полуслове. Звонки раздавались еще не раз, но она уже была занята проливанием слез и не могла говорить. Вечером она решительно сняла трубку и положила ее рядом с аппаратом, чтобы заткнуть этот ненавистный агрегат.

Это стало началом и концом самых значимых событий, воспоминания Ирины о которых были вполне четкими и связными.

Она поднялась на рассвете в четверг. Если в этом неопределенном времени суток и было нечто тошнотворное, как, например, кофе с обезжиренным молоком, скучная серость, мелькавшая в щелях между занавесками, то сейчас казалось особенно отвратительным, поскольку намекало на завершение второй бессонной ночи в дополнение к еще одной проведенной в полудреме в самолете. Сказать, что у нее начались галлюцинации от усталости, было бы слишком, но она, бесспорно, уже теряла нить и цель всей словесной перепалки. Рэмси подошел к самым сентиментальным высказываниям. Он дал ей все, что мог, всего себя, ничего не утаив. Он даже пожертвовал ради нее самым дорогим – чемпионатом мира.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросила Ирина, отрывая взгляд от кухонного стола. – С чего ты взял?

– За день до финала я застукал тебя с твоим «ботаником» и не мог после этого играть. Странно, что я еще помнил, как держать кий.

– Действительно, странно, ведь ты был вдрызг пьян! – Ирина столько раз повторяла, что просто хотела «встретиться с самой собой», что ей стало казаться, что фраза режет слух даже ей, и она перестала ее произносить.

– Я был ослеплен горем, голубушка. Первые фреймы у меня перед глазами стояла картина, как ты с «ботаником» кувыркаешься в постели.

– После полутора бутылок «Реми» ты не разглядел бы свои пальцы прямо перед глазами! Скажи мне прямо, ты действительно считаешь меня виноватой в твоем провале в Шеффилде?

Рэмси смотрел на нее с непониманием.

– А из-за кого я напился? Ты действительно не считаешь себя виноватой в моем публичном позоре? Милая, да тебе просто повезло, что твой Рэмси Эктон умеет прощать!

Удивительно, что после всего пережитого у Ирины еще были силы ругаться, но адреналин в кровь при этом уже не поступал. Она сочла, что его поведение дает ей право сказать все то, о чем промолчала в мае.

– Ты сам себя опозорил! Кроме того, опозорил еще и меня! Думаешь, мне было приятно смотреть на мужа, который, шатаясь, крутится у стола и не может забить шар, стоящий в двух дюймах от лузы? Да и выглядел при этом как бродяга – одежда мятая, волосы взъерошены. А твои реплики в адрес О’Салливана – мне хотелось сквозь землю провалиться! Умеет прощать — в гробу я видела твое умение!

– Если бы в моей жизни не было жены, которая путается с другими парнями, я бы этого О’Салливана в порошок стер, не сомневайся!

– Если бы ты умел слушать свою жену и доверять ей, может, ты бы и выиграл финал. Но я не собираюсь нести ответственность за твое неумение доверять людям!

– Я тебе все на блюдечке преподнес. Имей в виду, лапочка, если бы не я, ты бы ни за что не получила эту медаль в Нью-Йорке.

У Ирины отвисла челюсть.

– Значит, ты проиграл из-за меня, а я получила медаль благодаря тебе? Интересно.

– Я открыл для тебя снукер! Я подарил его тебе! Не будь снукера, не было бы твоей книги, и медали бы не было. Никогда.

– Ты подарил мне снукер? Пожалуйста, позволь его вернуть! Потому что меня тошнит от снукера, мне до смерти надоел снукер, я даже слова снукер слышать не могу, и, если я смогу больше никогда в жизни не увидеть ни одного матча, я готова встать на колени лицом на восток и целовать землю!

Рэмси побелел. Он замер на мгновение и быстро скрылся за дверью, ведущей в подвал. Сначала она решила, что он сбежал в свое логово, чтобы подавить позывы к применению силы. Но у насилия столько же вкусов, сколько у мороженого. Через минуту появился Рэмси, держа в руках Дениз. С пугающей неторопливостью он подошел к столу, поставил ногу на стул и одним движением сломал хребет Дениз на тридцать третьем году ее жизни.

Убийство соперницы мгновенно сняло существовавшее в помещении напряжение. Воздух уже казался ей менее плотным, а тиканье часов над плитой не таким навязчивым. Солнце взошло, и его веселящий свет рвался сквозь шторы. Ирина встала из-за стола, чтобы налить кофе, и поморщилась от заунывных звуков кофемолки, похожих на стоны плакальщицы, убивающейся по усопшему. Открыв холодильник, она обнаружила, что закончилось молоко.

– Я не могу пить крепкий кофе на пустой желудок, – через силу произнесла она. – Пойду схожу за продуктами. Тебе что-нибудь купить?

Стоявший напротив нее Рэмси, с половинками кия в каждой руке, покачал головой.

Выйдя из дома, охваченная свежестью утреннего воздуха, Ирина с трудом верила, что оказалась на улице. И все же ощущение облегчения появилось не благодаря воздуху, а тому, что рядом не было Рэмси.

Когда она вошла в «Сейфуэй», знакомая кассирша поспешно отвела взгляд. Все закономерно, странно только, что потом она взяла себя в руки и все же подняла полные тоски глаза. Сдачу она вложила ей в руку с таким видом, каким подавали ребенку монетку в те времена, когда они еще радовались гривеннику.

– Бог мой, – сказала девушка, – мне так жаль. Даже не знаю, что и сказать.

Растерянная Ирина также не понимала, что должна ответить. Возможно, денег было недостаточно, но она поспешно сунула монеты в карман. Насколько девушка могла ее обмануть, если она дала ей всего фунт? Пробормотав «Ничего страшного», Ирина сочла тему закрытой, но все же взгляд девушки, прошенный ей в спину, был неожиданно пронзительным.

Рынок на Роман-Роуд был уже открыт. Ирина не спешила вернуться в кухню к Рэмси, сжимавшему в руках обломки своей жизни, поэтому направилась к прилавку, где всегда покупала овощи, чтобы приобрести зеленой фасоли. Улыбаясь продавцу, она боялась, что мышцы не выдержат непривычной нагрузки, ведь она не улыбалась уже несколько дней.

Когда Ирина впервые гуляла по Роман-Роуд, обнявшись с Рэмси, прохожие приветствовали их прохладно; жители Ист-Энда с неохотой передают свое национальное достояние американцам. Но она не боролась за свой статус, и постепенно они сменили гнев на милость. Тем не менее, когда она поставила корзину на прилавок, продавец посмотрел на нее испытующе, что страшно нервировало.

– Вот это да, – сказал он. – Жуть какая, верно?

Может быть, неподалеку произошел несчастный случай или пожар, но Ирина была так вымотана бессонными ночами и подавлена разломанными в щепки ценностями, что у нее просто не было сил думать о чужих несчастьях. Она пробормотала нейтральное: «М-м-м» — и принялась искать деньги.

– Вот, возьмите, – добавил продавец и положил в ее корзину три огромных, ярких апельсина.

– Не стоит… – запротестовала Ирина, но мужчина положил сверху авокадо.

Она, разумеется, поблагодарила щедрого торговца и была довольна приобретенной популярностью, но не смогла по достоинству оценить размеры собственных успехов, а ведь она добилась такого признания, как подарки в виде бесплатных овощей и фруктов. Растроганная вниманием, Ирина решила заглянуть в газетный киоск и купить «Телеграф».

Подняв глаза на витрину, без того бледная Ирина стала еще белее. Кажется, она даже пошатнулась и была готова упасть в обморок, но не от усталости.

Рэмси все еще стоял в оцепенении у кухонного стола, сжимая обломки кия. Не произнеся ни слова, она положила на стол стопку газет, отодвинув полную окурков пепельницу. На фотографии на первой странице искореженные железные балки напоминали изломанные в пепельнице окурки. Слезы – единственные пролитые не без повода за последние два дня – закапали на страницу.

– Никогда, – проговорила она, задыхаясь, – никогда… – Горло сдавило спазмом, но она попыталась снова. – Никогда мне не было так стыдно.

10

Это была инициатива Ирины – посмотреть с Лоренсом финальный матч 2001 года, в котором Рэмси играл против Ронни О’Салливана, – последнее время ей казалось, что очарование снукера ослабило на нее свое воздействие. Они не видели Рэмси три с половиной года, и, скорее всего, он изменился. Во время просмотра вечерней сессии Ирина задумалась, нашел ли Рэмси женщину, и надеялась, хоть мысль казалась абсурдной и недоброй, что еще нет. Она пребывала в легкой психической зависимости от Рэмси, и хотя ее существование никак не было с ним связано, неизвестно, к лучшему это или к худшему, но ей нравилось время от времени ненадолго погружаться в его жизнь, будто опускать руку в воды реки, сидя в каноэ.

Рэмси, как всегда, выглядел безупречно – чисто выбрит, волосы идеально уложены, одежда отутюжена, галстук-бабочка ни на градус не склонился вниз. Грубоватый О’Салливан, возможно, немного изменился в лучшую сторону, но все же смотрелся рядом с Рэмси неряхой. Движения Рэмси были уверенными, и, хотя оба придерживались высокого темпа игры, он выглядел задорным, в то время как Ронни нетерпеливым. Удары Рэмси были превосходны и точны, но никогда не в ущерб диспозиции, в то время как Ронни не мог сопротивляться желанию сыграть эффектно на публику. О’Салливан никогда не вел себя откровенно грубо, но все же изысканные манеры старшего коллеги – Рэмси лишь слегка постукивал по столу, наблюдая за безупречной серией соперника, – способствовали более бурному проявлению эмоций. Сидя в кресле, Ракета порой позволял выразить всем своим видом скуку и раздражение, а во время лучшей серии Рэмси закрыл лицо полотенцем – возможно, для сохранения концентрации, но, скорее всего, чтобы просто ничего этого не видеть. Несмотря на то что Клайв Эвертон отметил, что за последние три года рейтинг Рэмси Эктона значительно ухудшился, Ирина была уверена, что в жизни старого приятеля наконец настал солнечный день.

– Думаю, он сможет победить, – произнесла она, когда трансляция первого дня была окончена победой Рэмси десять против шести. Коммерческий успех «Ивана и его неприятностей» открыл в ее жизни новую эру, когда она всем желала добра и процветания.

– Никогда, – отозвался Лоренс, чьи прогнозы после Соглашения Страстной пятницы не были наполнены оптимизмом. – Бедняга проклят. Сколько ему сейчас лет? Кажется, уже перевалило за пятьдесят. Все, он свое отыграл.

Букмекеры были согласны с Лоренсом, и до последнего ставки на победу Рэмси были восемь к одному. Однако он сохранил свое лидерство и на следующий день и к началу четвертой сессии вел четырнадцать – десять. Ирина уговорила Лоренса обязательно посмотреть финал следующим вечером. На этот раз О’Салливан не вел себя как ребенок и, по выражению Эвертона, «упирался до последнего». К перерыву преимущество Рэмси было сокращено до пятнадцати – тринадцати. Непривычная к напряжению спортивного болельщика, Ирина так нервничала, что не могла усидеть в кресле, она постоянно вскакивала и принималась расхаживать по комнате с норовистостью дикого зверя. Когда счет стал шестнадцать – пятнадцать, а потом и по шестнадцати, она так разволновалась, что не могла смотреть на экран.

– Что с тобой? – спросил сидевший на диване Лоренс. – Это же всего лишь игра.

– Были времена, когда ты ни за что бы не сказал, что это просто игра, milyi. Кроме того, это же личная драма. Рэмси больше тридцати лет играет в снукер, он всю жизнь мечтал выиграть этот турнир. Теперь, когда он в двух фреймах от победы… В одном! Семнадцать – шестнадцать! Представляешь?

Ирина запрыгала от радости, как, впрочем, и все зрители в зале. Число болельщиков Рэмси с годами, несомненно, уменьшилось, но все присутствующие отлично знали историю Вечно Второго Рэмси. Большинство, как и Лоренс, считали, что он проклят и никогда не сможет победить. Надежда на то, что Рэмси Эктон сможет разрушить заклинание и проснуться, как Спящая красавица, вызвала ликование даже среди болельщиков в футболках с надписями: «Ротерем за Ракету!»

Вместе со всеми Ирина застонала и закрыла лицо руками, когда Рэмси не смог забить довольно легкий красный и позволил О’Салливану вернуться к столу. Это было именно оно, нечто неуловимое, что воздействовало на него во всех предыдущих финалах. О’Салливан не сделал ни одной ошибки и очистил стол от шаров.

Лоренс приободрился:

– Вот видишь! Рэмси никогда не сможет победить. Что-то внутри его противится этому. Смотри, сейчас он все испортит.

– Спорим? – повернулась к нему Ирина. – На тысячу.

– Да ну.

– Целая тысяча долларов. – Гонорары и предстоящий удачный контракт уже пьянили ее, побуждая к расточительству.

– Ладно, но ты пожалеешь.

Ирина знала, что в любом случае не пожалеет. Даже если Рэмси и отдаст решающую партию, в любом случае поддерживать старого друга было удивительно приятно, она надеялась, что это повлияет на кармическое положение.

– Вот это настоящее несчастье! – произнес Клайв Эвертон.

О’Салливан тоже ощущал давление, что заставило его сорвать удар и подставить красный в угловую лузу. Он устало опустился в кресло, а Рэмси тем временем, помимо выигрышного красного, отправил в лузы и остальные шары, словно опустошил кулек с виноградом в жаркий летний день.

Для зрителей существует два вида спортсменов: те, кому они доверяют, и те, кому нет. В любом случае наблюдать за игроком, который не заслужил вашей веры, волнительно приятно, в то время как следить за тем, кто доверие завоевал, тоже приятно, но не волнительно. Некоторые мастера порождают столь непоколебимую уверенность в своих болельщиках, что зрелище теряет необходимое напряжение, и вот вскоре их уже называют скучными. Ирина относила Рэмси к тем игрокам, которые всегда заставляют публику нервничать.

Поставив на него тысячу, она неотрывно следила за счетом: сорок, сорок один, сорок восемь. Немного расслабившись, она уселась в кресло. Цифры медленно приближались к магическому числу, но все же еще только шестьдесят четыре, шестьдесят пять, семьдесят два. Легкость в душе росла. При счете семьдесят три Рэмси требовалось забить всего один цветной, чтобы вырвать победу, и он его забил. Вот так просто. Она словно знала, что так и будет. Это самые легкие деньги, что ей удавалось заработать.

Публика взорвалась аплодисментами. Ирина безмятежно улыбалась Лоренсу. Судья потребовал тишины. Результат впечатляющий, но фрейм не окончен.

– У Рэмси Эктона хороший шанс дойти до ста сорока семи! – произнес Эвертон.

Святой Грааль в снукере, чрезвычайно редкая практика – труднодостижимые сто сорок семь очков, максимум, высший балл, который можно получить за одну серию. Действительно, до сего момента Рэмси играл из цветных лишь черный, а меж тем оставшиеся красные разметались на столе, как ноги развратной шлюхи. Рэмси Эктон обходил стол с торжественностью уже одержавшего победу, и, как только его результат превысил сто, болельщики взревели от восторга. Фанаты О’Салливана забыли о своем кумире. Судья, казалось, смирился с тем, что пытаться угомонить публику так же бессмысленно, как натягивать на питбуля платье. Сто сорок семь очков засверкали впереди, как глазурь на торте; они были сейчас необходимы.

Когда последний черный упал в лузу, завершая серию в сто сорок семь очков, болельщики вскочили со своих мест, свист и аплодисменты продолжались минуты три. Много месяцев в обществе говорили лишь об одном – о болезни, приводившей в ужас любителей барбекю, уничтожившей стада животных, заставившей фермеров из Йоркшира плакать, как младенцев, и совершать самоубийства, – как редко в такие времена увидишь что-то приятное по телевизору.

– Интересно, – произнесла Ирина, – не чувствуешь ли себя немного подавленным, когда получаешь все, о чем мечтал?

– Проигрыш заставляет ощущать себя еще более подавленным, – сказал Лоренс. – Спроси меня. Я только что потерял тысячу баксов.

– Ты пожертвовал ими по собственному выбору. Должно быть, существует какой-то фонд для игроков-неудачников… Посмотри! Как это трогательно. Он ведет себя очень достойно и сдержанно, хотя, готова поклясться, в глазах у него слезы.

Она интуитивно ощущала, как необходимо сейчас Рэмси быть рядом с женщиной, которая могла бы разделить с ним его триумф, но в душе была рада, что броситься к нему в объятия и обхватить руками его худую шею после торжественного награждения предстоит не ей.

Достижение мечты всей жизни неминуемо дает ощущение пустоты – что же дальше? – чувство довольно неприятное, способное вызвать ностальгию по прошедшим временам, когда вы к чему-то стремились. И все же Рэмси мог бы поспорить с утверждением, что серебряный кубок, который он держал в руках тем вечером в Крусибле, просто бесполезный кусок металла, и еще меньше он желал, чтобы тот принадлежал кому-то другому. Даже если приз не сулит ничего большего, чем сувенир в упаковке «Кэптан кранч», Ирина все равно мечтала бы его получить. Это казалось ребячеством. Это было ребячеством. Но, надо сказать, желание затягивает, как это было со Спенсером, мечтавшим получить голубую ленту за первое место в беге в мешках.

Когда одним майским днем раздался звонок от редактора «Транулда», сообщившего, что «Иван и его неприятности» номинирована на премию Льюиса Кэрролла, Ирина вела себя как десятилетняя девочка. Она кричала: «Ура!» Ура-а-а! Ура-а-а!» – и не задумывалась о том, слышат ли ее соседи. Она не знала, что нужно делать, подобного опыта у нее не было. Она будет до конца счастлива лишь тогда, когда сообщит новость Лоренсу.

Звонок по телефону показался ей расточительством, поэтому она схватила куртку и выбежала из квартиры. На улице ей стало так легко, что она бросилась бежать.

В фойе Черчилль-Хаус она уговорила администратора не сообщать ее «мужу» о том, что она пришла, – все были уверены, что они женаты, – потому что очень хотела сделать сюрприз.

И ей это удалось. Дверь в кабинет Лоренса оказалась закрытой, но она ведь жена и не колеблясь вошла.

Что-то было во всем этом странное. Конечно, этим двоим полагалось сидеть по разные стороны стола или перед экраном компьютера. Но даже если они обсуждали деловые вопросы на диване, разве перед ними не должны лежать документы? Когда она распахнула тяжелую дверь, они уже сидели довольно далеко друг от друга, но что-то в их позах было по-домашнему уютное.

– Что ты здесь делаешь? – сдавленно спросил Лоренс.

– Интересно, – весело ответила Ирина, – а я хотела спросить то же самое у Бетани.

– Разумеется, я здесь по работе, – живо отозвалась та, вставая и приглаживая юбку. – Тебе это неинтересно. Да, Яша! – Улыбнувшись Ирине, нахалка выскочила из кабинета.

Ирина примчалась сюда с потрясающей новостью и хотела, чтобы все прошло так же прекрасно, как она задумала. Поэтому она вычеркнула последние шестьдесят секунд из своей памяти черным маркером, как редактируют рассекреченные с учетом свободы информации документы. Она вычеркнула даже тот факт, что у Бетани есть собственное имя для Лоренса – уменьшительный русский вариант его второго имени, которое ей знать совсем не положено. Бетани и Лоренс коллеги, ничего страшного в том, что они постоянно заходят друг к другу.

Не забывая о приятной миссии, Ирина все же заметила, что подаренная ею Лоренсу на Рождество картина с иллюстрацией из книги «Увидеть Красный мир» все еще стоит прислоненной к стене – впрочем, она сама ее туда поставила. В «Блю скай» следили за тем, чтобы в стенах не сверлили много отверстий, и Лоренс не смог бы попросить мастера сделать для него исключение.

Итак, Ирина все ему рассказала. Лоренс обнял ее и предложил устроить вечером роскошный ужин в дорогом ресторане. Он также заверил, что не сомневается в ее победе. Только рядом с ним она чувствовала, что так и будет.

Собираясь на прием в отеле «Пьер» на Пятой авеню, Ирина, разумеется, нервничала, хотя размеры ее беспокойства казались несоразмерными ситуации. Она старалась унять неоправданные надежды, но нутром чувствовала, что «Иван и его неприятности» может получить приз. Таким образом, источником ее беспокойства были скорее непослушные волосы, не желающие укладываться в прическу, нежели страх перед поражением.

Неприятным совпадением стало то, что Джуд Хартфорд также была номинирована на премию Льюиса Кэрролла. С того момента, как Ирина прочла в «Телеграф» статью о предстоящем награждении, она старалась разработать модель поведения, которое помогло бы ей противостоять этой женщине. Удивительно, но она не могла вспомнить, к распаду какого еще романтического союза испытывала столь сильные и противоречивые чувства – от радости до сострадания. Однако разрыв дружеских отношений заставил отколоться кусочек ее сердца, оставив болезненно острый край, прикосновение к которому причиняло беспокойство даже много лет спустя, как касание языком поврежденного зуба. А ведь дружба не должна принимать формы любви; так настоящие воины могут прекратить воевать, но не перестанут существовать. Разводы, похожие на те, что Ирина наблюдала на примере Джуд, изобилующие проклятиями, бросали вызов всеобщей гармонии. В ссорах между друзьями часто заметна жестокая беспричинность; расставания людей, некогда любящих друг друга, носят умиротворяющий оттенок неизбежности. Даже по прошествии пяти лет воспоминания были еще слишком свежи для Ирины.

– Ого, стильное платье, – сказал Лоренс.

Ирина прикусила губу.

– Тебе не кажется оно слишком откровенным?

– Нет! Оно ведь на целых два дюйма ниже линии чулок.

– Понимаешь, в магазине оно не показалось мне таким коротким. Может, надеть сверху черный пиджак?

– Не надо. Ты выглядишь очень сексуально.

Новое слово в лексиконе удивило Ирину; обычно он говорил, что она выглядит мило.

– Мне казалось, ты не любишь, когда я выгляжу сексуально.

– Что за ерунда. Откуда у тебя такие мысли?

– Ты не любишь, когда я нарядно одеваюсь.

– Я не люблю, когда мне приходится это делать.

– Кстати говоря… – Она оглядела его знакомые темные брюки и рубашку. Каким бы он мог стать привлекательным мужчиной, если бы чуть-чуть постарался! – Не хочу тебя расстраивать, но, думаю, большинство мужчин будет в смокингах.

– И я буду очень им сочувствовать. Нервничаешь перед встречей с Джуд?

– Немного, – призналась Ирина. – Представления не имею, что ей скажу.

– Пошли ее к черту. Ты, несомненно, талантливее ее, а еще умнее, поэтому не будешь слушать гадости, которые она говорит. Скажи ей, что уверена в своей победе, а ее «Любовная диета» просто чушь собачья. Человек должен любить себя, дети не обязаны морить себя голодом только потому, что она не может дня прожить без пачки печенья «Туинкиз». В лишнем весе нет ничего страшного.

– Книга Джуд буквально пособие по диете Аткинса для восьмилеток. Спасибо за хороший совет. – Лоренс умел вызвать в ней желание противостоять противнику.

На самом деле Лоренс недостаточно внимательно прочитал произведения, представленные на конкурс. Книга Джуд была о маленькой девочке, потерявшей из-за любви к однокласснику аппетит. Мальчик оказался недостойным объектом, поскольку оставался холоден к ее чувствам. Тем временем влюбленная главная героиня худеет и становится красавицей, на которую заглядывается каждый второй мальчик в школе, – счастливый конец.

Ирина боязливо проследовала за Лоренсом в зал и сразу заметила в дальнем конце у стола с напитками Джуд – на ней было облегающее вечернее платье, и она выглядела удивительно стройной. Следовало признать, что от вида бывшей подруги она не отшатнулась, как от направленного хука.

История из книги Джуд навеяла воспоминания о том, как, сняв пластины с зубов, она часами сидела в кафетерии и не сводила глаз с председателя школьного совета, в которого была безответно влюблена на протяжении трех лет. Не осмелившись сесть за один с ним стол, она выбирала соседний и внимательно вслушивалась в разговор. Ирина была настолько застенчивой, что не решалась заговорить о нем даже с подругой. Тогда у нее был повод нервничать, ведь сложно привлечь внимание к себе, не привлекая внимания. Но сейчас, в сорок шесть, она не понимала, почему, стоило ей переступить порог отеля «Пьер», к горлу подступила тошнота. Ей кажется или этот высокий мужчина в смокинге рядом с Джуд не кто иной, как Рэмси Эктон?