Текст книги "Мир до и после дня рождения"

– Второе место значит только то, что я проиграл.

Ирина вытаращила на него глаза:

– Неспособность испытывать радость ни от чего, кроме полной победы, прямой путь к несчастной жизни. И что ты считаешь полной победой?

– Триумф в Крусибле, – не задумываясь ответил Рэмси.

– Думаю, нам стоит поговорить о чем-то помимо снукера.

– О чем это?

Ирина вгляделась в его лицо. Нет, он не шутил.

Во время череды победных серий их разговоры за ужином представляли будущую жизнь путешествием по бескрайним просторам с остановками у озер и в тени рощиц. В них прятались проблемы, такие как противостояние Рэмси с родителями и его твердая убежденность, что выход возможно найти в смерти одного из них; отдаление Ирины от большого искусства; отвратительная манера ее сестры, излишняя забота из чувства вины («Убийство из лучших побуждений, – заметила Ирина, – все равно убийство»); желание Ирины побывать в России и ее странное огорчение из-за отсутствия опыта жизни в Советском Союзе; смешные поступки некоторых женщин-фанаток, готовых путешествовать из города в город за Рэмси Эктоном, чтобы только попасть в постель к своему кумиру. Была и одна роща, которую Ирина предпочла бы обойти стороной, – в ней скрывалось беспокойство по поводу того, как Лоренс переживет ее уход. За исключением некоторых моментов, путешествие представлялось легким и бодрящим. И теперь, когда Доминик, как было сказано, «превзошел самого себя» (с точки зрения Ирины, весьма любопытная концепция, ибо человек всегда делал бы все лучше, если бы знал как), Рэмси словно рухнул в яму.

– Мы могли бы поговорить о том, что, несмотря на роскошь этого отеля, я мечтаю скорее вернуться домой.

Рэмси пронзил ее острым взглядом:

– К Лоренсу?

– Нет же, дурачок. На Виктория-парк-Роуд. Помнишь еще этот адрес? Там находится твой дом.

– И когда, ты полагаешь, это случится?

– Завтра, думаю.

– Завтра начинается чемпионат «Бенсон и Хеджес» в Молверне.

Ирина от неожиданности уронила вилку.

– Молверн. Где находится этот чертов Молверн?

– Не думай об этом. Джек все организует.

– Как долго продлится турнир? – сдавленным голосом спросила она.

– Двенадцать дней.

– О! – Соус с шафраном сегодня казался ей невкусным – возможно, просто надоел. – А что после – после Молверна?

– Чемпионат «Ливерпуль Виктория» в Престоне, разумеется.

– «Разумеется», – вспыхнула Ирина. – И сколько у тебя будет свободного времени между Молверном и Престоном?

– М-м-м, – задумался Рэмси, пережевывая гребешок. – Между финалом на «Бенсон и Хеджес» и первым раундом в Престоне? Три-четыре дня. Посмотри в графике. Или спроси Джека.

– А когда у тебя будут выходные?

– Давай прикинем. Между Престоном и «Джерман оупен» в Бингене-на-Рейне есть неделька. Полных две недели на Рождество. И мы еще не решили, будем ли принимать участие в «Чайна оупен» в этом году.

– Прошу тебя, скажи, что «Чайна оупен» проходит на Лестер-сквере.

– В Шанхае, – весело отозвался Рэмси. – В принципе, если мы не поедем, можно урвать несколько деньков в конце февраля. Но если все же решимся участвовать, то глупо будет не поехать сразу после Шанхая в Бангкок на «Таиланд мастере».

– Возможно, я что-то упустила, но когда заканчивается вся эта суета?

– В мае. После чемпионата мира.

– В мае. Сейчас октябрь.

– Есть еще выставочные турниры, но они на мое личное усмотрение.

– Рэмси, я не смогу ездить с тобой на все соревнования. У меня тоже есть работа. – Несмотря на то что ему нравились ее работы, он, кажется, никогда серьезно не относился ни к ней самой, ни к результату. Однако Ирина с облегчением вспомнила, что ее паспорт лежит в сумочке со времен последней поездки на Брайтон-Бич.

– Но ты должна! – воскликнул Рэмси. – Без тебя я не смогу играть!

– Ты тридцать лет играл без меня.

– Тогда возьми работу с собой. У нас бывают дни простоя.

Которые они тратили на секс, разговоры, выпивку и – опять на секс. Неудивительно, что Ирина сомневалась, что сможет заставить себя рисовать, закрывшись в гостиничном номере.

– Может быть, – задумчиво произнесла она. – Ты всегда так много играешь?

– Тебе лучше знать. Мы неплохо с тобой играли наверху. – Он потянулся через стол и взял ее за руку. – Знаешь, когда я уезжал в Борнмут, думал: никогда тебя не увижу. Я прикинул, зачем тебе удирать от Лоренса – умного, порядочного человека, который никогда не поднимал на тебя руку, к безалаберному игроку в снукер? Поэтому сказал Джеку, чтобы ставил меня на все турниры. Мне было нужно отвлечься от тебя и не впасть в отчаяние.

Теперь я во всех плей-листах. Но это не так строго. Я с одиннадцати лет живу по этой схеме. Мои родители считали, что, если ребенок увлекается снукером, он ничуть не лучше малолетнего преступника. Для того чтобы поднять входную плату на юниорские турниры, мне приходилось теснить более старших на матчах в «Рейкерс». Мне не раз доставалось, ведь им не нравилось проигрывать пятерку самоуверенному малокососу. Мне было тогда очень одиноко. У меня никогда не было близкого человека. Так случилось, что Джуд ненавидела бильярд, ненавидела игроков в снукер, всех, кроме меня, и ненавидела турниры, по которым ей приходилось таскаться. Я не могу заставить тебя ездить со мной и пойму, если ты откажешься. Но если в жизни есть хоть немного справедливости, мне должна наконец попасться птичка, готовая поднять со мной бокал после шести часов стояния у стола.

– У меня есть своя жизнь, – мягко возразила Ирина.

– Разумеется, лапочка. – Его пренебрежительный тон давал понять, что он ни в чем подобном не уверен. – Давай разберемся с одним турниром. Ведь в Молверн ты можешь со мной поехать?

– Хорошо, – неохотно согласилась Ирина. – Но только в Молверн.

Они унеслись из «Ройял Бат» уже на другом лимузине, и Ирина, страдавшая от легкого похмелья, так толком и не поняла, где находится Молверн. Где-то недалеко от Вустершира, который она почти не успела посмотреть, поскольку жила в графике игра всю ночь, сон весь день, а посему у нее в памяти он запомнился не местностью, а соусом для стейка.

Несмотря на то что Ирина не помнила о данном обещании сопровождать Рэмси на все турниры, в скором времени она обнаружила, что находится в Престоне, словно провела время на «голопалубе», как в сериале «Звездный путь». Вечером, когда матчи были сыграны, Ирина приходила с отчетом в «Суарес» – бар на углу у Ратушной площади; видимо, необходимость пропустить три-четыре рюмки с ребятами тоже была пунктом ее должностной инструкции. Ей нравилось думать, что у нее стало лучше получаться поддержать беседу о снукере, хотя она по-прежнему находила тему скучной. Поэтому к концу недели она сняла с себя все обязательства, испытывая в равной степени облегчение и удовлетворенность.

– Знаешь что, голубушка, – сурово начал Рэмси, когда они вернулись в свой номер. – Говоря о предстоящих состязаниях, ты должна следить за словами. Со стороны кажется, что все мы друзья-приятели, но существует и жесткая борьба, не забывай об этом.

– Что же я сказала? – спросила Ирина, пропустив слова «на этот раз».

– Я о твоей болтовне на тему чемпионата мира.

– То, что ты проиграл шесть из них, общеизвестный факт. Это не твоя личная тайна. Клайв Эвертон упоминает об этом каждый раз, когда комментирует твою игру.

– Из твоих уст это звучит совсем по-другому.

– Раз уж ты подслушивал, должен знать, что я сказала.

– Я не подслушивал, я слышал.

– Я сказала, что принято считать шесть поражений серьезным испытанием для человека, желавшего слишком многого или недостаточно стремившегося к достижению цели, крушением надежд под давлением обстоятельств. В общем, во всем виноват спортсмен. Я же отметила, что все эти шесть матчей ты проиграл по разным причинам, а сложившееся впечатление не больше чем иллюзия. Я сказала, что иногда ты не выполняешь удар просто потому, что не выполняешь, и точка. Это происходит не по причине того, что мать тебя не любила, или ты ненавидишь себя, или испытываешь страх перед успехом. Я сказала это, чтобы увести разговоры о тебе в другое русло, я полагала, ты оценишь мои старания.

– Попытка удалась, голубушка. Теперь все думают, что даже женщина Рэмси Эктона считает, будто он выдохся. Ты меня унизила.

– Я тебя не унижала! – Ирина спрашивала себя: что же будет, если людей, которые воспринимают мнимые обиды с такой чувствительностью, оскорбить по-настоящему? Впрочем, повышенная чувствительность была удачной тактикой. Бурная реакция на самую безобидную фразу заставит ее дважды подумать, прежде чем высказаться критично в его адрес.

– Твоя проблема в том, что ты считаешь это поражением, – продолжал Рэмси. – Я проиграл. Заметь, единственный турнир, который я проиграл. Но ты должна понять, игра – это азарт и шоу. Выходя к столу, я не хочу, чтобы обо мне думали: «А, Рэмси, старик, с ним будет легко справиться». Я хочу, чтобы они штаны теряли от страха. Я хочу, чтобы они помнили: я становился победителем почти всех существующих рейтинговых турниров. Если я смогу запугать противника, победа мне обеспечена. Потом они говорят с моей птичкой, а она начинает придумывать оправдания – словно я в них нуждаюсь, – и все, я потерял преимущество. Понимаю, не нарочно, но сегодня ты разрушила очень многое, что для меня важно.

– Я стремилась поддержать разговор, быть общительной, – пробормотала Ирина. – Я совсем не знаю этих людей. И о снукере знаю совсем мало. Мне хотелось вписаться в их круг, хотелось, чтобы ты мной гордился. Я никогда не думала, что тебе будет за меня стыдно.

– Я не сказал, что мне за тебя стыдно. Я сказал, ты многое разрушила.

Классическая схема. Он будет идти на шаг впереди и давить на нее все сильнее, как сказали бы британцы – переборщить с яйцами для пудинга. Американцы выразились бы грубее – поучить новобранца.

– Прости меня, – произнесла Ирина. – Хотя я не совсем понимаю, за что извиняюсь.

– Хреновое получается извинение.

Рэмси так и остался стоять в стороне от нее рядом с кроватью. Это уже стало традицией – либо между ними нет зазора толщиной в лист бумаги, либо они отстраняются на расстояние в несколько световых лет. Промежуточного состояния быть не может. С Лоренсом всегда было именно «промежуточное», поэтому ей было сложно адаптироваться к новым условиям. Она вспомнила детскую игру, популярную в 60-х, когда ты протягиваешь руки на ладони партнера и отдергиваешь при каждой попытке поймать их, слепо веря, что это ему не удастся. Рэмси был рядом, он не позволит ей отскочить и на полдюйма – или развернется и столкнет ее на пол.

– Что мне сказать этим людям? – растерянно спросила Ирина. – Я скажу все, что скажешь.

– Что я в отличной форме, что ты никогда не видела, чтобы я так классно играл.

– Похоже на слова, которые Джек включит в пресс-релиз.

– Это правда. И еще скажи, что у меня действительно огромный член.

Ирина подняла глаза. Рэмси улыбался. Его член вовсе не был огромным.

Один прицельный выпад с расстояния шести футов, и противостояние закончено. Она испытала облегчение сродни тому, которое испытывает поставленный в угол ребенок, получив разрешение вернуться к игре. Как и в неписаном этикете разговоров по телефону, прервать общение дозволено лишь тому, кто его начал, так закончить начатое Рэмси может только Рэмси. Сама Ирина никогда ничего не начинала, поэтому подчинялась воле Рэмси – оставить ли ее за воротами сада или по великой милости простить и пустить обратно.

Приближались две недели долгожданного отпуска перед Рождеством после Бингена-на-Рейне, и Рэмси упросил ее провести эти дни в Корнуолле – хотя на самом деле единственное, чего Ирине хотелось избежать, – так это отпуска.

В их первый день на скалистом и пустынном юго-западном побережье Рэмси, ничего не объясняя, подвел ее к взятой им напрокат машине и повез – будто похитил – в Пензанс. Машина остановилась у неказистого маленького здания муниципалитета. Ирина отдаленно помнила, что подписывала в ноябре около трех часов утра какие-то бумаги, но сейчас, только прочитав вывеску на здании, разгадала планы Рэмси.

– Но я ужасно выгляжу!

Он, как всегда, заверил ее, что она прекрасна.

– Я же не купила тебе кольцо!

Рэмси нахмурился и, похлопав себя по карманам, выудил на свет, словно из груды мусора, маленькое железное колечко.

– Кажется, это хомут для шланга, – объяснил он.

– Рэмси, я не могу выйти за тебя замуж с кольцом, найденным на улице!

– Милая, ты можешь выйди за меня замуж, даже если вместо этой железки будет кусок бумажки или резинка. Смотри, – он надел его на палец, – отлично подходит. Клянусь, я никогда его не сниму.

Обстановка внутри раздражала официальностью. Вероятно, служащие надеялись закончить день пораньше и отправиться за подарками к Рождеству; к явному недовольству Рэмси, полная женщина с плохими зубами не поняла, кто осчастливил их своим визитом. Они заполнили анкеты, и вся процедура заняла не более десяти минут. Рэмси заверял ее, что купил кольцо, клялся, что оно не дорогое; скорее всего, лгал.

Ирина никогда не мечтала о платье из белого тюля и трехъярусном торте, но эта «свадьба» была без излишеств даже по самым скромным стандартам. Впрочем, возможно, это была та самая середина – торт был, но не особенный, платье тоже, но не сшитое специально по случаю. Кроме того, она не видела разницы между торжеством для пятисот самых близких друзей за двадцать тысяч фунтов и церемонией, проведенной в дождливую погоду с железным кольцом для жениха. В такой день следует думать о дальнейшей жизни, а не текущем моменте. Рэмси не стремился жениться, он стремился стать женатым мужчиной, а это, в сущности, лучший комплимент.

Ирина вышла из здания в оцепенении. Они с Рэмси поженились, прожив вместе всего два месяца.

После посещения с «мужем» – ей потребуется время, чтобы привыкнуть к новому слову, – «Регал Уэлш оупен» в Ньюпорте, затем турнира «Мастерс» в Уэмбли и «Регал Скотиш оупен» в Абердине было бы благоразумнее отказаться от поездок по всему свету и заняться собственной жизнью и работой. Но он так ее умолял. Она была тронута его пылкими проявлениями благодарности за то, что впервые в жизни он не чувствует себя одиноким. Коллеги одновременно являлись и соперниками, что исключало возможность возникновения искренней дружбы. Между Рэмси и Ириной установилась прочная связь – принимавшая различное положение, как выключатель света, – и она боялась, что двухнедельные разлуки нарушат существующую идиллию. Кроме того, она никогда не была в Китае.

Со стороны Ирина производила впечатление пустышки, пожелавшей постоянно быть при муже; на самом деле ею двигали эгоизм и неудовлетворяемая жадность законченного наркомана. Она принимала дозу наркотика под названием Рэмси Эктон дважды в день, и перспектива «завязать» на все дни турнира казалась невероятной.

Однако, как всякий наркоман, она стала замечать, что, когда Рэмси нет рядом, особенно во второй половине дня – он изредка отрывался от нее и занимался оттачиванием мастерства, – голову начинал заполнять вязкий туман. Оставшись в одиночестве, она уже не понимала, что ей делать и кто она такая.

По этой причине она отказалась взять фамилию Рэмси, поскольку, став Ириной Эктон, еще дальше продвинулась бы на пути потери себя, в чем и так достаточно преуспела. Вместо книг она все чаще пролистывала журналы, порой наливала себе бокал вина из бутылки в мини-баре в не самое подходящее время и ждала Рэмси с нетерпением, присущим свободному художнику, привыкшему работать по многу часов в день. Ощущать себя искусной собеседницей в обсуждении всего, что касается снукера, – осмотрительной в своих высказываниях, чтобы не получить по шее позже в гостинице, – было чрезвычайно приятно, хотя на самом деле вызывало беспокойство. Новые оценки были привиты ей искусственно. Она училась рассуждать живо и обстоятельно даже о том, что мало ее волновало. Снукер интересовал, поскольку интересовал Рэмси, переходный период же давался с трудом. Рэмси был настолько щедр, что принял ее в свой мир, но принятие могло трансформироваться в окклюзию. Порой она ощущала, что погруженность в обволакивающую атмосферу снукера всего лишь иллюзия, под которой крылось ощущение, что ее колонизировали, кооптировали, использовали. Ирина Макгевен, новая супруга легенды снукера Рэмси Эктона, стала важной особой. Ирина Макговерн, иллюстратор, добившийся весьма скромного успеха, имя которой теперь писали с ошибкой в колонках светских сплетен, была в смертельной опасности.

6

Вернувшись с Лоренсом из Борнмута, Ирина не могла отделаться от навязчивого вопроса, что зрел в ее голове долгое время, и оттого, что она не решалась его задать, желание тяготило все больше. В первую ночь дома, когда они вместе улеглись в постель, Ирина не смогла насладиться возвращением в родную нору, выстланную гусиным пухом, равно как и неизбежным сексом. Причина крылась в том, что она постоянно думала о том, что сейчас задаст этот вопрос, не находила в себе силы и принималась ругать себя за трусость, и так продолжалось до того момента, когда пришло время спать. Для нее оставалось загадкой, почему Борнмут заставил вспыхнуть угасшее любопытство и почему это так ее пугало.

Наконец стыд за собственную робость поборол страх сформулировать вопрос. Приближался четвертый вечер, и Ирина приняла решение до того, как они выключат свет, задать партнеру давно тревоживший ее вопрос. Она так яростно предалась умственной подготовительной работе, что сожгла чеснок для блюда из баклажан, предназначавшегося на ужин. Она не обратила внимания на матч третьего раунда Гран-при, которым увлекся Лоренс после ужина. В любом случае Рэмси в нем уже не участвовал.

Волосы. Термостат. Зубная нить – как обратный отсчет. Лоренс лег в кровать и потянулся за книгой. Ирина прильнула к нему, отметив, как часто бьется сердце, – это просто смешно.

– Лоренс, – произнесла она слишком грустным голосом; ей хотелось, чтобы все походило на обычный, ничем не примечательный разговор двоих людей. – Знаешь, мне вдруг стало интересно, о чем ты думаешь, когда мы занимаемся любовью?

Ошибка! Они никогда не употребляли слова «заниматься любовью», их Лоренс считал слащавыми.

Чуть вздрогнув, он повернул голову, дольше обычного устраиваясь на подушке.

– Ну, обычно о том, что делаю, а ты как думаешь?

Сердце провалилось в пустоту. Теперь Ирина поняла, чего боялась, – его лжи. Того, что, солгав, он уткнется в книгу, лишая ее возможности спросить еще раз. Она слишком поздно поняла, что рассчитывала только на честный ответ и небезопасный. Она поднимала вопрос затаив дыхание в состоянии аффекта (словно заставляла себя встать лицом к стене), ошибочно полагая, что это происходит в один из обычных вечеров, когда книга почти закончена и скоро придет время выключать свет.

Почувствовав, что это ее единственная возможность, Ирина произнесла:

– У тебя не бывает никаких сексуальных фантазий?

– Ну, я бы не сказал, что у меня никогда не было сексуальных фантазий, разумеется, это не так.

– А о чем?

Лоренс выглядел утомленным.

– Естественно, о сексе! Если бы это не было естественно, то об этом не было написано столько книг, снято такое количество фильмов и проведено множество исследований.

– Но ты ничего не представлял себе, когда мы занимались сексом? Только наедине с собой?

– Я ничем не занимаюсь наедине с собой. А ты?

Лжи становилось слишком много. Она не верила, что он стойко переносил вынужденное воздержание, как и в то, что единственной прелюдией оставались страницы прочитанной книги.

– Почему ты спрашиваешь? – повторил Лоренс. – Ты что-то делаешь наедине с собой?

– Зачем мне это? – с вызовом ответила Ирина вопросом на вопрос. – У меня есть ты.

Патовая ситуация.

– Ты даже не думаешь… – осторожно продолжала Ирина. – Например, о фелляции. Мы занимались этим, но, кажется, уже бросили. Такие мысли у тебя не появляются? Не приходят в голову?

– О, типично подростковый бред. Все мальчишки занимаются этим. Это временно, потом проходит. – Лоренс любил говорить о предмете в целом, надеясь, что собеседник не разглядит дерево в большом лесу.

– Хочешь, чтобы мы опять к этому вернулись?

– Не сказал бы. Я чувствую себя эгоистом, будто меня обслуживают. Мне кажется, этот процесс унизительный. По отношению к тебе. Мне это не нравится.

Какой подробный ответ.

– У меня складывается впечатление, что фантазии есть у тебя, – сказал Лоренс. – Именно когда мы трахаемся. Раз уж ты заподозрила в этом меня.

– Возможно. – Ирина инстинктивно отодвинулась на свою подушку. Поскольку разговор шел о слишком «интимных» вещах, расстояние между ними было больше обычного, ни одной частью тела они не соприкасались. – Изредка.

– И о чем они?

Предстояло дать ответ, объясняющий, зачем она распахнула этот сомнительный порнографический ящик Пандоры. Лоренс отплатил ей той же монетой. И что теперь? Он ведет себя, как должен мужчина согласно справочнику семейных отношений 1950 года, а она признается, что думает о женском влагалище? Будет подкладывать ему эротические журналы, на которых мужчина разбрызгивает сперму на лицо женщины, или предложит ему кончить ей в рот? Надо быть реалисткой.

– Ну, естественно, – произнесла она, – о сексе.

– Зачем фантазировать, если и так этим занимаешься?

– Не знаю. Должно быть, это нельзя назвать фантазиями.

– Тогда зачем ты меня об этом спрашиваешь?

– Просто из любопытства, – сердито ответила Ирина. – Все люди разные.

– Возможно, я кажусь странным, когда рассуждаю о поиске решения ирландского вопроса, но мои пристрастия в этой области совершенно традиционные.

Конечно, традиционные взгляды не предполагают мысли о фантазиях женщины, только возбуждение от стандартного полового акта. Ирина повернулась на другой бок, а Лоренс вернулся к чтению. Через несколько минут он выключил свет и прижался к ней, нежно обняв за плечо.

– Мне показалось, ты сегодня в настроении.

– М-м-м, – пробурчала она. Если он странен в одном, странен и во всем остальном. Сексуальные фантазии по своей природе считаются неприличными, и – к сожалению – для Лоренса важнее, чтобы его уважали, нежели хорошо знали.

Ирина не имела доказательств того, что под прикрытием секса в его голове что-то происходит, как многие игроки в покер, он блефовал, и в этом случае колеблющаяся стрелка барометра, показывающая давление, уверенно близилась к нулю. Сам Лоренс мог делать вид, что заигрывает с любовницей, но его член чувствовал все намного острее и не любил, когда ему лгали. Сколько бы он ни терся о ее ягодицы, отказывался подчиняться обманутому господину.

– Должно быть, я устал, – наконец произнес Лоренс.

– Все в порядке. Может, завтра, – прошептала Ирина и, повернувшись, поцеловала его в лоб. Не сказать, чтобы он не нервничал. За все годы их совместной жизни не было случая, чтобы эрекция не возникала по его желанию. Единственная причина, все объясняющая, – если у Лоренса действительно были эти чертовы фантазии каждый раз, когда они занимались сексом. Исключением стала ночь, когда они впервые были вместе. На следующее утро, в одних приспущенных трусах с растянутой резинкой, Лоренс появился на кухне, где она готовила кофе, не отрывая глаз от пола.

– Но ты мне так нравишься, – с грустью признался он и вздернул подбородок.

Ирина улыбнулась и ответила:

– Согласна, тогда это проблема.

Сексуальные нарушения, как правило, не становятся предметом ностальгии, она с удовольствием вспоминала тот случай. От мистера Уверенность бессилие она принимала как подарок.

Его рука лежала у нее между грудями и мешала заснуть. Почему он не мог честно рассказать, что его возбуждает? Почему она сама солгала в ответ? Очевидным объяснением был стыд, но определенного порядка. Возможно, признание в том, что она мечтает, чтобы он кончил ей на лицо, вовсе не сверхпостыдное, а сверхкомичное. Откровенно говоря, все это очень глупо, вульгарно и безвкусно, такое даже не пошлешь в колонку писем сайта «Хастлер».

Не менее важен импульс, побуждающий солгать о том, что тебя заводит (Лоренс в этом не одинок; бывшие любовники делились с ней тем, что им «нравится», но не были при этом откровенны), исходящий из желания сохранить необъяснимую мистическую силу этих низменных виньеток. Вы верите этим рассказам, которые становятся смешной болтовней, когда их произносят вслух. Это ключ от царства, но в едком потоке насмешек он может раствориться, как в кислоте, лишая вас возможности оказаться в собственном райском дворце. Возможно, в чьих-то глазах это может выглядеть смешным, уродливым или непристойным, но непристойным не настолько, чтобы возбуждать, а, напротив, вызывать стойкое отвращение. Даже фантазии, возникающие в голове Ирины не так часто, и те потеряли свою остроту, в последнее время у нее появлялось желание придумать что-то новенькое. (Что же воображают себе люди в восемьдесят пять, когда проверена работа всех отверстий в организме? Разврату тоже конец?) Неудивительно, что Лоренс держал свои эротические карты ближе к груди и при одной мысли о раскрытии карт его пенис в ужасе отпрянул. Однако Ирина чувствовала себя обманутой. Возможно, его фантазии показались бы ей захватывающими. Возможно, за неимением собственных, она могла бы позаимствовать одну.

На следующей неделе Ирина настояла на своем присутствии на лекции, которую Лоренс читал в Черчилль-Хаус. Он был доволен. Стоящий перед небольшой группой людей Лоренс, в костюме, который он редко надевал, выглядел поразительно. Все же находиться рядом с мужчиной, считавшимся экспертом в мировой политике, было приятно. Лоренс был собран и серьезен. Сидящая на заднем ряду Ирина гордилась им.

Однако Лоренс не был одарен талантом выступать на публике. Выход на кафедру заставил его сгорбиться и даже стать ниже ростом. Он говорил длинными многосложными предложениями, в череде которых так легко потерять нить. За обеденным столом его речь звучала живее, сейчас же во фразах ощущалась незаконченность и скрытый, не всегда понятный подтекст. Ирина жалела, что любовь к едким и колким замечаниям не сделала его выступление ярче. Несмотря на то что предметом лекции была смертельно опасная ситуация в Северной Ирландии, все происходящее было похоже на концерт. После гипнотической череды предложений, содержащих специальные термины и такие фразы, как «иностранные лица, наделенные исполнительной властью», «меры по укреплению доверия», ссылки с непроницаемым лицом на некую Независимую международную комиссию, она пришла к выводу, что выступление его почти в точности похоже на шоу «Монти Пайтон». За последние пять минут она не единожды ловила себя на том, что воображение ее работает над созданием новой иллюстрации для книги «Мисс Дарование», и она не слышала ни слова из того, что сказал Лоренс. Она знала, что ИРА лишила жизни более двух тысяч человек и политика уступок этим «отморозкам» приводила Лоренса в ярость. Почему же в его речи нет привычной страсти? Ситуация была схожа с положением дел в личной жизни – Лоренс любил Ирину всем сердцем, но не умел воплотить свои чувства в действия в постели.

Аплодисменты после лекции были вежливыми, вопросы не многочисленными.

Только когда один джентльмен позволил себе предположить, что мирное урегулирование приведет к повсеместному освобождению заключенных-террористов, все увидели истинного Лоренса.

– Этих подонков? – иронично усмехнулся он. – Ни за что! Даже Тони Блэр велел им гнить в аду!

Ирина улыбнулась. Вот такого Лоренса она любила, именно этот ответ позволил ей поцеловать его в щеку и с чувством прошептать на ухо:

– Ты был великолепен!

Затем состоялся банкет. Были приглашены большинство коллег Лоренса из «Блю скай», несколько журналистов, представителей министерства иностранных дел и посольства Ирландии. Ирина и раньше бывала на подобных мероприятиях, но всегда чувствовала свое несоответствие обществу. Возможно, она читала газеты, но по сравнению с тем, что могли сказать люди, знавшие о политике все до мельчайших деталей, иллюстратор детских книжек скорее выглядела немой. Возможно, она бы смогла поддержать дискуссию о том, что присоединение к веселой рекламной кампании Тонни Блэра «Клевая Британия» недостойно британцев, но во время обсуждения причудливо-запутанных предложений Лоренса на тему «государственно-частного партнерства» в области подземного транспорта Лондона она чувствовала себя совершенно потерянной. Ненароком позволив щеголеватому джентльмену из министерства иностранных дел втянуть себя в беседу о программе конфискации земель у белых фермеров в Зимбабве, она случайно запнулась посредине предложения на имени президента страны, чиновник поспешно произнес: «Роберт Мугабе», после чего извинился и переключил свое внимание на фаршированный инжир.

Каждый счел своим долгом поинтересоваться, чем занимается Ирина. Ответив, она всякий раз наблюдала отраженные на лице мучительные попытки придумать фразу для продолжения беседы о детских книгах. В этой среде привычные ей названия «Пузырек едет в лагерь» и «Мир Бух» звучали нелепо. В наши дни считается обязательным задавать женщине вопросы о карьере, но, пройдя четыре-пять раз через болезненно-унизительную процедуру, она стала втайне молить, чтобы в дальнейшем люди предпочли нарушить правила.

Использовав запасной вариант, она рискнула и помогла одному из работников «мозгового центра» избежать неудачного продолжения разговора («Вы используете краски или мел?»), упомянув, что ее мать родом из Советского Союза, – лицо мужчины просветлело. Ответы Ирины были в большинстве своем разочаровывающими собеседника – нет, ее мать не была политическим эмигрантом, их переселили во время Второй мировой войны, нет, она не была даже еврейкой, – но тема его расслабила и успокоила.

Упоминание о России также способствовало тому, что разговор плавно перешел к обсуждению вопроса о владении бывшим Советским Союзом ядерным и химическим оружием, договорах о его неприменении, с чем эти люди, несомненно, связывали наступление лучших времен.

Господи, ведь это мероприятие предполагает неформальное общение! Почему же никто из них (представители ирландского посольства являлись исключением) не выпил больше бокала белого или красного вина? А где же остроумные анекдоты, несколько игривых шуток, способных разрядить обстановку? Почему они считают необходимым всегда оставаться серьезными и важными, словно существование человечества окажется под угрозой, если вместо обсуждения запрета полетов над Ираком они поспорят о том, будут ли Нильс и Дафна из сериала «Фрейзер» когда-нибудь вместе? Ирина выдержала примерно час на диете из высокоинтеллектуальных разговоров и белка, казавшейся эквивалентной шестнадцати унциям пива в день, после которых нестерпимо хочется сладкого. Внезапно ее словно что-то кольнуло пониже спины. Подобно тому как упоминание Рэмси о Северной Ирландии вызвало нарколепсию, слово «снукер» в обществе важных особ повергло всех в неизменный ступор.