Текст книги "Леший"

Глава 40. Кастрация

По дороге из магазина Леший встретил Степана. Тот как раз сел перекурить на свою широкую лавку из церковной плахи.

– День добрый, Анемподист Кенсоринович, заходи, посиди за компанию.

– И тебе здорово, Степан! Смотрю, стройку завёл.

– Какой, на хрен, стройку! Столбы вон у ворот совсем прогнили, пока время есть, надо поменять. Я же ишо лонись их припас, когда столбы заготавливали. Ишь, какие кряжистые да смолистые! Долго держаться будут.

– Столбы и правда добрые, – похвалил Леший. – Этим веку не будет! Их бы ишо медным купоросом хорошо обработать от гнили.

– Дак где ты медного купоросу-то найдешь?

– Ну, это, в районе, поди, есть…

– Какой, на хрен, район?! Мне сёдни ставить нада. Я эть их ишо той хренью промазал, которой столбы обрабатывали.

– Тогда, поди, на твой век хватит, – заключил Леший. – Тебе эть подсобить бы нада.

– А не откажусь, Анемподист Кенсоринович. Дай только немного отдохнуть, а то вон вся рубаха мокрая. Ишь, ямы какие глубокие копать пришлось, чтобы старые-то снять. Постарался в своё время батя на совесть.

– Дак это, в старину, известно дело, всё на совесть делали. И дома ставили на века. Вот твой-то, знаю, тоже дед твой строил. А скольки тут у нас эдаких? Да полдеревни наберётся. А всё почему стоят? А потому, что неторопко дело делали, с умом. Ты ить, поди, и не знаешь, что на дом-то не любая сосна годится. Старики из ста дерев одно валили. Потом в штабелях берестой накрывали и сушили, а опосля тольки сруб ставили. И тут опять же не абы как! Северной стороной наружу ладили. С северной стороны у дерева годовые кольца-то мельче, чем с южной, сырость не так впитывает, а значит, и стоять дольше будет. Ой, молодёжь! Всё-то вас учить надо!

– Нашёл молодежь! Вон уж скоро м…и седые будут, а ты всё – молодёжь, молодёжь.

– Дак это, не по годам судят-то, а по уму. Из стариков-то я уж один остался, а я умру, и некому будет вас образумлять. Так вся стариковская наука, которая из колена в колено передавалась, и канет. Ладно, давай, столбы-то ставить, а то засиделся я с тобой. Из меня хоть помошник теперь и никудышный: врачи упреждали, чтобы после операции тяжести не поднимал, но подсоблю, конечно.

Степан поднялся с лавки, разогнулся, потирая поясницу.

– Чё, спина болит? – посочувствовал Леший.

– Да чё-то ноет. Столбы-то хоть и иссушило временем, а тяжёлые оказались, едри их мать. Да и ямы пока копал, поясница заныла.

– Дак ты это, на ночь-то листы лопуха приложи на поясницу. Пусть Дарья сначала помнёт спину-то как следует, а потом лопухи приложит да тёплым платком обмотает. К утру как рукой сымет! Неужто не знал?

– Не знал, Анемподист Кенсоринович. Неужто поможет?

– А ты попробуй, потом спасибо скажешь.

– Ты это правда? Без подковырок? А то я тебя, шутника, знаю.

– Ой, тёмный ты, Степан. Столько лет прожил, спиной маисси, а чем лечить, не знаешь. Дак хоть бы миня спросил в таком разе про народное средство.

– Дак этого лекарства-то вон за огородом сколько растёт. Не то што всю деревню, весь район лечить можно.

– Вот и займись заготовками. Как это теперь называется? Бизьнес свой зделаешь.

Мужики подтащили просохшие, но всё равно тяжеленные, хоть и отёсанные с двух сторон, столбы комлями к приготовленным ямам, подняли. Леший стал придерживать, а Степан торопливо закидывать ямы песком.

– Ты это, не торопись, – охолонил Леший. – Надо по отвесу выставить, а потом уж и трамбовать. Только давай сначала второй поставим, поперечиной сверху прихватишь, чтобы не увело, а потом уж и трамбовать станешь.

Когда оба новеньких столба твёрдо стояли на положенном им месте и «осматривая» двор, «приценивались» к тяжёлым воротам, которые им предстояло теперь держать, вытянувшись, как часовой в карауле у полкового знамени, из-за дома послышался истошный кошачий вопль.

– Кто это там у тебя кошку-то дерёт? – обернулся Леший на душераздирающий крик.

– Да Васька мой, едри его мать! Уж который день орёт и орёт, спасу нет. Главно дело, весной, когда другие мартовали, он на печке лежал, а тут спохватился. Совсем сдурел!

– А чё? Кастрировать-то не мог, што ли?

– А как? Ветеринар только осенью теперь объявится, когда справки на забой телят выписывать надо будет. Да и до котов ли ему?

– Дак это, и сам мог бы…

– Да ты што, Анемподист Кенсоринович! Дак как это я сам-то? Вот быка забить, знаешь эть, запросто. А кота кастрировать? Да ты што!

– А и тут опять же большого ума не надо. Вон я у Зинаиды счас в магазине мышеловку видел. Хорошая такая мышеловка. Поди, на крыс предназначена, хоть у нас тут отродясь их и не было. Дак вот, там пружина на хомутике, я тебе скажу, больно мощная. У мыша дак запросто все кости разом переломает. Ты попроси у Зинаиды, да пусть Дарья-то кота подержит. А ты ему м…и на мышеловку положи да и отпусти пружину. Прихлопнет – и всё! Там эть не надо, чтобы яйца-то напрочь отпазгало. Семенники передавит, и не станет больше мартовать да орать на всю деревню.

– Только и делов-то?

– А ты думал! Вот щщас вокруг столбов землю-то пролей водой, чтобы песок плотнее прилёг, оставь до вечера. Потом досыплешь и утрамбуешь. А пока можешь в магазин за мышеловкой сходить. Там как раз Сережка, Аннин внук, из армии пришёл, поди, уж мужиков вовсю угошшает. Да! Ты лучше Дарье-то этот способ не показывай, а то, не ровён час, когда-нить и тебя так же оскопит. Вон Венька идёт, с ним и сладите. А то и правда жалко кота! Ишь, как надрывается, бедный! Бери свово Ваську в охапку да там с Венькой на крылечке мышеловкой-то животное от мук и избавите.

Степан взял на руки не подозревающего подвоха кота, который старательно тёрся о голенище его резинового сапога. Васька сразу же благодарно замурлыкал, сощурив глаза, и от поглаживаний мозолистой ладони хозяина на какое-то время забыл про свою пробудившуюся не ко времени половую потребность.

Степан советы старика исполнил в точности с полученной инструкцией. Венька взял Ваську на руки, Степан одной рукой оттянул тугую пружину мышеловки, другой придерживая зад кота и указательным пальцем отодвинув мешающий процедуре хвост на сторону, с большим трудом изловчился, подставил старательно вылизанное животным хозяйство, и отпустил пружину.

Едва прозвучал роковой для кота удар, как он в долю секунды вцепился когтями всех четырёх лап в руки Веньки, вырвался на свободу и с истошным душераздирающим воплем кинулся вдоль улицы. Отбежав до первого же телефонного столба, бросился было по нему наверх, потом спрыгнул вниз, пулей пролетел до ближайшего огорода и начал старательно вылизывать ушибленное место. Но тут же снова вскочил и, задрав хвост, кинулся в сторону дома, то и дело приседая на пропыленную траву обочины, чтобы посмотреть на предмет своей былой гордости, которое теперь причиняло невыносимую боль.

– Вот, едрит твою мать, как переживает, – сочувственно бормотал Степан, глядя вслед убегающему от истязателей коту.

А Венька стоял на крыльце, потирая разодранные острыми когтями руки и тихонько подвывал: «Ой, ё-о-о-о! Ой, ё-о-о-о!» Глубокие царапины пришлось обрабатывать водкой. Бутылку для такого случая Зинаида дала в долг, сделав соответствующую запись в своей измусоленной тетрадке, где вела учёт выданному под честное слово товару.

Стоит ли говорить, что вылить содержимое только на исцарапанные руки мужики посчитали святотатством, хоть и знали, что кошачьи царапины заживают очень медленно. По этой веской причине антисептик Веньке требовалось принять и внутрь. Ну а сильно переживающему за своего Ваську Степану обязательно надо было принять успокаивающее. Заодно и обмыть новые столбы, чтобы крепко стояли не одно десятилетие.

Когда Степан и Венька подошли к дому, кот на ступеньках старательно вылизывал больное место. Он так увлёкся, что заметил своего хозяина, только когда тот нагнулся, чтобы погладить по загривку и таким образом хоть частично испросить прощения за проведённую операцию. Заметив, что к нему тянется рука хозяина, Васька стремглав ринулся с крыльца, перемахнул через жерди огорода и затаился в высокой крапиве, боясь, что ему уготована новая порция наказаний не понятно за какую провинность.

Этот розыгрыш, от которого впервые пострадал не человек, а безвинное животное, был для Лешего последним. Наутро, после того как у него с Нинкой случился конфуз, он ушёл в лес, откуда домой больше уже не вернулся.

Глава 41. Тщетные поиски

Целую неделю мужики с ружьями ходили по лесам в надежде отыскать хоть какие-то следы пропавшего Анемподиста. Вечерами собирались у магазина и в который уже раз вспоминали разные истории, в той или иной степени связанные с Лешим, от души смеялись его проделкам, ни в какую не желая верить, что никогда больше не увидят его коренастую фигуру, не услышат рассудительный, спокойный голос, не узнают старинные народные рецепты, к которым относились с большим недоверием, поскольку состояли они из трав, что росли прямо под ногами.

– Поди, сердце прихватило, – сочувственно изрекал каждый вечер одну и ту же фразу Степан и почему-то тут же начинал тереть грудь с правой стороны.

– Да какое там сердце?! – пылко возражал ему Фёдор. – У ево сердце-то вон покрепче движка моево трактора было.

– Ну, не скажи, – упорствовал Степан. – Это, брат, штука такая: не болит, не болит, а потом разом жмякнет. И всё! И окочурился… Хотя, с другой стороны, мы когда столбы-то ставили, с больным бы сердцем такие кряжи не помогал таскать.

– А может, оступился и ногу сломал? – вставил молчавший до этого Иван.

– Да какой, на хрен, ногу? Мы тут уж чуть не весь лес оползали. И с ружей стреляли, и криком кричали. Отозвался бы. Опять же Буян с ним. Голос бы полюбому подал. Неладное чё-то.

– А может, в Новосело пошёл? – опять же не в первый раз высказала своё предположение Дарья.

– Дак никово же не предупредил! Он ить кажинный раз Нинке-то сказывался, ежели куда надолго уходил, штобы молоко не оставляла. А тут Нинка грит, не сказывал ни словечка, ни полсловечка, – рассуждала Аннушка.

– Ой, девки! Я што вспомнила-та! А ить и Настёна евонная аккурат на Тихвинскую в лес с концами ушла. Точно, точно! Я толки щас вспомнила. Да-а-а, на Тихвинскую дело было. Тоже скольки её искали! А уж сам-то Анемподист дак цельный месяц в лесу пропадал, всё надеялся. А нет, так и сгинула баба.

Может быть, мужики шарились по лесу и ещё невесть сколько, но подпирал сенокос, и поиски Лешего пришлось оставить. Ни сам он, ни его резвый Буян в деревне так больше и не объявлялись.

Глава 42. Страшная находка

Известное дело: дом без мужика – сирота. Вот и у Анны всяких мужицких дел по хозяйству накопилось немало. Там доску приколотить, там раму поправить, тут огород покосился, колья бы новые. А лучше столбы, как у хозяйственных мужиков. А то колья в земле гниют быстро. Их бы ещё из просушенных осиновых жердей, да только за осинником в лес далеко надо, а молодые сосны сразу за огородами.

Но Сережка, когда от Степана деревенские премудрости узнал, с Фёдором договорился, на старые делянки съездили, где осинник добрый вымахал. Целую тележку жердей заготовили. За два дня их Серёжка ошкурил, на просушку на жаркое солнце выставил. Сам другими делами занялся. То одно мастерит, то другое. Бабка не нарадуется работящему внуку. Да и он от своего безделья армейского по работе соскучился, а тут ещё от похвалы людской руки сами дела просят.

День в хлопотах, а вечером то одни соседи в гости приглашают, то другие. Первым делом у тех побывал, где мужики в доме есть. А как же! Дело святое – защитника ублажить стопочкой, про свою армейскую жизнь вспомнить. Иван всё хвастал, что как-то даже с каптёрщиком и сержантом на свой день рождения водку пил. А Степан и сам до сержанта дослужился. Не лыком кьяндские мужики шиты. И руки на месте, и голова справно работает. Вот и Серёжка в кьяндскую породу пошёл – деловой, спасу нет! Без работы уж часа не просидит.

Анна внуком перед людьми не нахвалится, а те и сами видят, какой сноровистый парень вырос. Да и в город что-то не больно торопится. Вот пока Серёжка у бабы Ани своей дом да огород в порядок приводил, из Мурманска ему от друга Романа письмо пришло. Мол, так и так, траулер тот, на который их матросами взять обещали, начальство в металлолом списало и за копейки в какую-то Замбию продало. Сходил Серёжка в баблиотеку, карту посмотрел и диву дался: расположена эта самая Замбия чуть не посреди Африки и даже выхода к морю не имеет. Накой им траулер?

Этот вопрос и Ромке в письме задал, а заодно поинтересовался, может, тогда на других судах вакансии имеются? Ведь они же мореманами стать задумали. Ответ пришёл быстро, но радости не прибавил. Оказывается, там пароходство не один траулер продало – чуть не половину флота списало якобы за ненадобностью да металлолом продало всё той же Замбии да Колумбии. Ясен пень, кто-то из большого начальства немалых денег на этой распродаже наварил.

А ещё писал Ромка, что в Мурманске с работой теперь очень даже трудно. Семейные подряжаются на любое дело, чтобы хоть как-то кормить семью, а молодые подались на Большую землю.

Серёжка ломал голову, как быть, а тут как раз завернул под вечер к ним новый председатель. Был он какой-то неваровый, нездешней породы, на городского смахивал. К деревенской жизни был не приучен, и все диву давались, какая нелегкая занесла его чинить власть в эти богом забытые места. Жить он определился у Марьи, и та про своего постояльца разузнала всё, чтобы тут же поделиться с товарками.

Было ему тридцать три, техникум закончил по экономической специальности, работал где-то в соседнем районе бухгалтером, да с начальством не поладил, а знакомые и подсказали, мол, не попробовать ли на государевой службе. К той поре как раз реформы всякие начались, сельсоветам мудрёные названия дали, председателей менять начали. Да и то, старикам-то уж реформы всякие и не осилить стало, на пенсию наладились. Вот так и Лев Николаевич на Кьянде оказался.

От местных мужиков он сильно отличался. Плечики узенькие, задница, как у бабы, пальчики тоненькие, ладошки мягкие и будто потные. Войдя в избу к Анне, Лев Николаевич снял шляпу, поправил очки и тонким голосом поздоровался, протянул руку Сергею.

– Здравствуйте, Сергей! – заговорил он, не отпуская из своей хлипкой ладошки пятерню парня. – У меня к вам дело. Вы ведь знаете, что Анемподист Кенсоринович непонятным образом куда-то изволили отлучиться. Не могли бы вы до его возвращения за телефонной линией посмотреть да за фидером приглядывать? С районным начальством я уже переговорил, оформим всё документально, по договору найма. А как вернётся Анемподист Кенсоринович, он к своим обязанностям приступит.

– Да он мне уже в первый день предлагал его сменить, поскольку я связистом служил, – начал высвобождать руку Серёжка. – Только я тогда отказался. В город хотел. А теперь вот друган пишет, что там с работой большие проблемы.

– Ну, вот и славненько, – продолжал удерживать руку Лев Николаевич, пристально заглядывая в глаза парню. – Значит, договорились?

– Нет, ну коли надо, я всегда рад помочь. Что без дела-то болтаться?

Серёжка наконец-то высвободил ладонь, которую тут же хотелось вытереть о штанину, и чтобы не сделать этого, пришлось прилагать немало усилий.

– Вот и отличненько! Тогда завра и начинайте. Тут, говорят, мужички перед сенокосом браконьерничают, ружьишком балуются. Лося забивают, чтобы мясца без лицензии заготовить. Так вы уж, Сергей, присмотрите по-хозяйски.

Так неожиданно появилась у Серёжки работа. Он созванивался со своим начальством, отвечающим за связь, получал наставления у охотоведа и целыми днями изучал окрестные леса, с компасом и по карте, без надобности лежавшей дома у Лешего, наматывал пешком километров по двадцать и больше.

Незаметно пролетело лето, и вот уже осень как-то враз окрасила березы позолотой, а осины нарядила в яркие почти красные сарафаны. Серёжка любовался удивительно очаровательной природой, по-детски радовался открывавшимися видами, каких никогда раньше видеть ему не доводилось.

В лесу он ориентировался уже почти без карты и компаса, лишь изредка сверяя маршрут к дому, если вдруг натыкался на какое-нибудь болото. Вот и на этот раз, возвращаясь из Новосела, откуда отправился ранним утром, чтобы к вечеру попасть домой, он вдруг уткнулся в густой ивняк, окаймлявший большую болотину с засохшими от избытка влаги берёзами. Серёжка долго искал на карте место, в котором оказался, и принял вправо, где, если верить картографам, на несколько километров тянулся сосновый бор.

Серёжка прошёл километра два, как совсем рядом среди высоченных деревьев заприметил кем-то давным-давно срубленную охотничью избушку. Подойдя ближе, парень увидел у входа останки большой собаки. Она лежала, подобрав под себя задние лапы. Передние были вытянуты вперёд, с положенной на них мордой. Поза была такой, будто собака перед смертью кого-то очень долго ждала да так и простилась с жизнью.

Серёжка осторожно перешагнул скелет, взялся рукой за кованую скобу, потянул на себя. Дверь не подавалась. Парень дёрнул сильнее, ржавые петли жалобно скрипнули, и тяжёлые тёсаные двери плавно сдвинулись в сторону, приглашая внутрь.

Было страшно, но молодой егерь пересилил робость и, согнувшись чуть не вдвое, сделал шаг через порог. Внутри было темно, но по мере привыкания глаз, при тусклом, едва пробивающемся через годами запылённое и закопчённое дымом стекло небольшого окна свете в помещении стали проясняться детали обстановки. Прямо у входа в левом углу притулилась к стене двустволка, справа была сложенная из кирпичей печь с металлической трубой, посреди небольшого пространства с земляным полом стоял стол из таких же, как дверь, тёсаных топором досок, вдоль стен разместились широкие лавки. На одной из них спал грузный человек.

– Эй! Кто тут? – окрикнул Сергей, но не услышав ответа, сделал ещё шаг. Теперь глаза уже совсем привыкли к полумраку, и был хорошо виден спящий на лавке бородатый мужчина со сложенными, как у покойника, руками.

Серёжка присмотрелся. Сомнений больше не оставалось. Это был Леший.

Казалось, он будто бы только недавно лёг отдохнуть. Он настолько не похож был на мертвеца, что хотелось протянуть руку и потрясти за плечо, чтобы разбудить этого усталого от дальней дороги охотника.

В помещении пахло смолой, какими-то травами, пучки которых висели на вбитых в пазы деревянных колышках, от земляного пола тянуло свежестью. Не веря в чудо, Серёжка всё же осторожно дотянулся до немного свисающего с лавки локтя. Было удивительно, что почти за три месяца тело Лешего в этом мшаннике без доступа свежего воздуха совсем не поддалось тлению.

Глава 43. Прощание

Чтобы легче было найти дорогу к затерявшейся в далёком бору избушке, Серёжка то и дело небольшим топориком, который по совету Степана носил за поясом, делал на деревьях затёсы. Домой он попал только к вечеру, а уже через час о том, что Серёжка нашёл Лешего, знало всё население Кьянды.

Народ быстро собрался у сельсовета обсудить печальную новость. По правилам, надо было бы сообщить в милицию, прокуратуру, чтобы приехали следователи, проверили, нет ли следов насильственной смерти, потом тело надо было бы отвезти на судмедэкспертизу, но едва председатель заговорил об этом, как поднялся невообразимый галдёж. В один голос народ рассудил, что не даст измываться над телом покойного, а просто похоронят на кладбище честь по чести да помянут доброго человека по давно заведённой традиции.

Оно, конечно, можно было бы похоронить и в лесу у избушки, как предложил не усидевший дома по такому случаю Евген, но бабы на него так зашикали, что он не только сразу же замолчал, а даже выбрался из передних рядов и встал сбоку от собравшихся.

За Анемподистом решили ехать на лошади, чтобы там, на месте, изладить волокуши и на них привезти покойника в деревню. Иван с Фёдором остались делать гроб, а в лес вместе с Серёжкой, который должен был показывать дорогу, отправились Степан с Венькой. На месте из берёз смастерили волокуши, наломали побольше еловых лап, связали их захваченной из деревни проволокой, на попону уложили ногами вперёд покойника, лицо которого после того, как хватило воздуха, быстро потемнело, накрыли краем попоны, запрягли лошадь.

– Это надо бы и Буяна взять, – робко предложил Степан. – Ишь эть каким верным хозяину был! Поди, от тоски да от голода у порога помер.

Венька посмотрел на Серёгу.

– Вообще-то, в древности воинов хоронили вместе с конём, – вспомнил самый начитанный из всех Серёжка. – Давайте, конечно, возьмём. Если не вместе, так хоть рядом похороним.

Едва тронулись с места, Степан вспомнил:

– Ты это, Сергей, ружьё-то возьми себе. Всё память будет. Ты у нас это, как наследник его типерича, так што бери. Доброе ружьё-то! Сгодится.

Ко времени возвращения печальной процессии из леса гроб уже был готов и стоял на лавке возле дома Анемподиста. Крышка, сверкая свежеструганными досками, прислонилась к стене.

Мужики занесли гроб в дом, поставили на выдвинутый на середину стол. Бабы принялись хлопотать, отыскивая в старинном шкафу одёжу поприличнее. Потом Нюшеря выгнала всех из избы, кроме Анны, взятой в помощницы, и стала обмывать покойника, вполголоса причитая по усопшему. Этой заунывной песне, выворачивающей наизнанку души у собравшихся под окнами, аккомпанементом стал многоголосый громкий плач рыдающих баб.

– Да полно вам сердце-то рвать! – заругался было Степан. Он сам то и дело отворачивался, чтобы вытереть набежавшую слезу.

Потом Нюшеря позвала людей, чтобы помочь прибраться да перенести покойника в домовину. Пока собирали покойного в последний путь, Иван успел из обрезок досок сколотить ящик для Буяна. Его мужики решили похоронить рядом, благо могилка была выкопана на самом краю кладбища.

Бабы было запротестовали, что негоже животных на православном погосте зарывать, но возражали как-то робко, и быстро уступили, отдавая дань удивительной собачьей верности.

– Надо бы на крест фотокарточку приладить, – спохватилась Ефросинья. – Девки, у ково фотка Анемподиста есть?

Вытирая слёзы, люди виновато переглядывались. Снимка Лешего не было ни у кого. Не нашлось его и в осиротевшем доме. Ближе к обеду гроб с покойником на телеге двинулся в сторону кладбища, далёкими предками устроенного на высоком пригорке.

Едва застучали по крышке гроба первые горсти земли, как Нюшеря надрывно запричитала во весь голос:

– Ой, да на кого ты нас покину-у-у-ул? Ой, да чем мы тебя обидели, што ушёл ты от нас, соколик ты наш ясны-ы-ы-ый? Ой, да как мы теперича без тибя жить-то буде-е-е-ем?

На кладбище собралась вся Кьянда. Самых старых да немощных, которые помнили Лешего ещё молодым, привезли на лошадях. Под душераздирающее причитание бабы плакали навзрыд.

Хватившие по стакану копальщики, у которых никогда ни по какому поводу было не выдавить ни слезинки, тоже то и дело отставляли в сторону лопаты, снимали верхонки и не стесняясь вытирали крупные слёзы. Степан, которому от розыгрышей Лешего доставалось больше всех, стоял немного в стороне от всех, упираясь обеими руками в оградку старой могилы. Его плечи тряслись от рыданий, и он не в силах был ничего с собой поделать.

* * *

Наутро Дарья подоила корову, потом выгнала скотину со двора. Хоть пастух, по-новомодному его теперь называли гуртоправом, и подряжался до Покрова, но занемог поясницей, и животные днём просто бродили по деревне, огороженной по периметру изгородью из жердей. Прибравшись по дому и поставив в печь чугунок с постными щами на обед, Дарья вышла на крыльцо и окликнула Степана. Он колотился в хлеву, ремонтируя стайку для овец.

Попили чаю из самовара с оладьями, что хозяйка успела испечь на угольях в устье печи, и отправились на погост, чтобы на следующий после похорон день по заведённому обычаю помянуть усопшего и ещё раз пожелать, чтобы была земля пухом праху его.

На погосте ещё никого не было, но от деревни уже тянулись люди.

– Ой, гляди-ка, Степан, у могилки-то коровы как всё истоптали! Это какая же зараза вчера за отвод-то выходила? – всплеснула руками Дарья.

– Сама ты корова, – беззлобно сдавленным голосом откликнулся Степан. – У коровы копыта-то почти круглые, а тут, ишь, продолговатые. Лось тут натоптался. Поди, Машка приходила с Анемподистом попрощаться. Ишь эть, когда уж в лес ушла, а тоскует. И чует эть, что помер Анемподист… Могилку-то как-то нашла… Вон, ишь, даже на колени перед крестом опускалась, на песке-то как хорошо всё отпечаталось. Ты поаккуратней ступай, пусть люди тоже увидят…