Текст книги "Лаврентий Берия. Кровавый прагматик"

Глава 6. Провинциал в Москве

Безусловно, Лаврентий Берия был прожженным карьеристом и, конечно же, подумывал о продолжении карьеры в Москве. С 1936 года шансы на это увеличивались буквально каждый месяц, потому что огромное количество важных административных постов освобождалось в связи с арестами. Ежовская чистка НКВД от «дзержинцев», бывших подчиненных Генриха Ягоды, демонстрировала, что служба в органах крайне опасна. Как говаривал Сталин, у чекиста есть только два пути: на повышение или к стенке. К тому же вся биография Берии показывает, что больше всего он тяготел к хозяйственной работе. Еще молодым многообещающим чекистом просил разрешить ему получить высшее образование в инженерной сфере. Берия страстно стремился занять пост первого секретаря Закавказской парторганизации еще и потому, что это давало гораздо большие возможности для самореализации, чем служба в НКВД. Но кадровые вопросы на таком уровне в СССР решал один человек, и противиться ему было невозможно.

Первопрестольная

С января 1938 года большинство историков замечают первые признаки сталинских сомнений, стоит ли продолжать Большой террор в прежних объемах. Об этом свидетельствует прежде всего речь Маленкова на январском пленуме 1938 года, где он говорит о бездушном отношении некоторых парторганизаций к исключениям из партии. Как все понимали, исключение из партии обычно влекло арест. Соответствующее решение принял и пленум. Все партийные организации и органы НКВД отчитались о том, как усиливают свою душевность и разборчивость по отношению к партийцам.

Тем не менее, в 1938 году у НКВД оставалось много нерешенных задач, поставленных Сталиным: организация третьего большого процесса, окончание «национальных операций», чистки армии, НКВД, наркоматов. В результате террор только усиливался. Судя по количеству упоминаний в газетах, публикаций стихов и песен, посвященных наркому НКВД, Николай Ежов находился в фаворе у вождя. Но 8 апреля 1938 года Ежова неожиданно назначают по совместительству наркомом водного транспорта.

Ежов с энтузиазмом занялся наведением порядка на реках и каналах, используя обычные свои методы, но вскоре почуял неладное.

13 июня 1938 года в Японию бежал начальник Дальневосточного управления НКВД Г. С. Люшков. Он был человеком Ежова, и тот, зная, что Люшкова, возможно, арестуют, предупредил его. Они договорились, что если Люшков получит от Ежова телеграмму любого содержания, то арест неизбежен и следует застрелиться. Кроме того, Ежов скрыл от ЦК показания на Люшкова, которые дали еще в 1937 году бывший нарком внутренних дел Закавказья Тите Лордкипанидзе, начальник контрразведывательного управления НКВД СССР Лев Миронов и сам Генрих Ягода. Он не только скрыл эти показания, но и поручил своему заместителю Михаилу Фриновскому передопросить Ягоду и добиться от него признания ложности данных показаний. Ежов лично заставил отказаться от таких же показаний Миронова.

16 апреля в Москву вызвали заместителя Люшкова Моисея Когана и тут же арестовали. Вслед за этим Николай Иванович дал Люшкову обещанную телеграмму о назначении его в центральный аппарат НКВД. Однако Люшков, вместо того чтобы честно застрелиться, в сопровождении группы чекистов выехал на границу с Маньчжурией. Там он попросил оставить его одного, потому что ему предстоит секретная встреча с советским резидентом. В Советский Союз Люшков не вернулся – вскоре стало известно, что он устроился на службу в японскую контрразведку.

Ежов понял, что такого провала ему не простят. Он побоялся сразу доложить Сталину о происшедшем. Лишь через несколько дней отправился к вождю в компании Фриновского. В результате была утроена очередная массовая чистка Дальнего Востока, в ходе которой был арестован маршал Блюхер. Но это наркому не помогло.

Биограф Николая Ежова историк Никита Петров приводит несколько фактов, свидетельствующих о падении к 1938 году авторитета Ежова даже среди высшей партийной номенклатуры. О Ежове в беседе со случайным собеседником презрительно отзывается председатель Госплана Николай Вознесенский. Абсолютно послушный Клим Ворошилов не боится предупредить своего заместителя Ивана Федько, что, если он попадет в руки Ежова, его «заставят написать на себя всякую небылицу». По свидетельству начальника НКВД Украины Александра Успенского, начальник секретариата НКВД Исаак Шапиро сказал ему, что у Ежова большие неприятности, в ЦК ему не доверяют, скоро на его место придет другой человек, и надо срочно заметать следы – быстро расстрелять порядка 1000 человек, которые могут дать компрометирующие показания на Ежова и его окружение.

В тот же день Успенский был на даче Ежова. Там начальник УНКВД по Ленинградской области Михаил Литвин сказал ему: «Нужно прятать концы в воду, нужно в срочном порядке закончить все следственные дела, чтобы нельзя было разобраться. Если не удастся все скрыть, придется перестреляться. Если я увижу, что дела плохи, застрелюсь». В результате Успенский решит бежать, имитируя самоубийство, оставив предсмертную записку «Ищите меня в Днепре». А Литвин в ожидании ареста и правда застрелился.

14 июля бежит в США резидент НКВД в Испании Александр Орлов. А Ежов снова медлит доложить об этом Сталину. Он судорожно начинает затирать следы. В июле-августе расстреляна большая группа уже арестованных чекистов, в свое время выдвинутых на руководящие должности самим Ежовым.

22 августа 1938 года первым заместителем Николая Ежова (этот пост прежде занимал Михаил Фриновский) назначается Лаврентий Берия. Существуют свидетельства, что замену Ежову Сталин искал уже давно. Еще в 1936 году он приглядывался к Нестору Лакобе, к Валерию Чкалову и Анастасу Микояну. Решающий разговор с Лаврентием Берией произошел, вероятно, в начале августа, когда тот присутствовал на сессии Верховного Совета СССР. В день своего назначения Берия был принят Ежовым и отправился в Тбилиси улаживать дела.

Такое выдвижение Берии вполне логично. В Советском Союзе было всего два партийных руководителя высокого ранга с богатым чекистским прошлым – Мир Джафар Багиров и Лаврентий Берия. Вождь Грузии был во всех смыслах предпочтительнее. Более образован, написал книгу, высоко ценимую Сталиным, проявил себя как блестящий хозяйственный руководитель и, наконец, не рассуждая и без сантиментов, уничтожил множество земляков и врагов генсека. Сталину больше не нужны были фанатики коммунистической идеи, теоретики. Нужны были послушные, квалифицированные исполнители типа Маленкова, Жданова, Хрущева. Лаврентий был из этого ряда.

К осени 1938 года Сталин пришел к выводу, что Большой террор свои задачи выполнил, аресты и расстрелы по приказу № 1 закончились, оставалось довести до конца некоторые национальные операции. Во главе НКВД нужен не фанатик, а человек взвешенный, который не будет пороть горячку.

Впрочем, дальнейшее продвижение Берии на пост наркома НКВД поначалу не выглядело несомненным. Сам Николай Ежов сменил Генриха Ягоду, минуя стадию заместительства. В августе 1938-го Ежов оставался на своем посту, более того, о недоверии к нему знали очень немногие. На поверхности это был все тот же железный прославленный нарком. Остались свидетельства Никиты Хрущева, Серго и Нины Берии о том, что Лаврентий Павлович был не в восторге от такого назначения и не хотел переезжать из Тбилиси в Москву.

О том же писал в 1953 году близкий Берии Меркулов:

Берия, вероятно, был недоволен своим назначением в конце августа 1938 года к Ежову заместителем наркома внутренних дел СССР. Берия рассчитывал на перевод в Москву на работу, но, видимо, не думал, что ему придется работать в НКВД, да еще заместителем Ежова. Прямо он об этом не говорил, но это чувствовалось из его отдельных замечаний.

Понять недовольство Берии нетрудно. Кроме потенциальной опасности, которую представляла работа в НКВД, его назначали с явным понижением. Из главы образцовой республики – в заместители наркома. Вообще говоря, такое назначение могло быть преддверием ареста. Сталин любил подобные оперативные комбинации.

Однако у вождя были все же другие планы. Все больше опускавшегося алкоголика, истерика и садиста Ежова держать на столь важном посту было опасно. Берия, видимо, поначалу должен был играть роль некоего политического комиссара в НКВД, не давать Ежову заметать следы, выведать лично преданные ему кадры, разнюхать секреты. Решающее значение определялось уверенностью Сталина, что Берия и Ежов не сговорятся за его спиной. Уже довольно долго он был в курсе их сложных взаимоотношений.

Конфликт с Ежовым

Николай Иванович Ежов начал рассматривать Берию в качестве своего потенциального конкурента, вероятно, еще в 1937 году. Некоторые историки именно с Ежовым связывают скандальную публикацию в газете «Правда», направленную против Лаврентия Павловича.

На памятном Х съезде компартии Грузии в мае 1937 года Берия докладывал:

Несмотря на то, что в последние годы было переизбрано от четверти до трети секретарей партийных комитетов, это не коснулось секретарей райкомов, горкомов или обкомов. Надо действовать умно, чтобы вражеские преступления не вели к нашим перегибам. Единообразное отношение к бывшим национал-уклонистам и даже троцкистам, многие из которых честно поменяли свою позицию, может только ухудшить борьбу с настоящими троцкистами, врагами, шпионами.

Это заявление немедленно вызвало критику в газете «Правда», в статье корреспондента Мезенина, от 22 мая 1937 года. Центральный партийный орган в резком безапелляционном тоне обвинял парторганизацию Грузии в полном отсутствии самокритики. В качестве примера приводился глава Абхазии Алексей Аргба, недавно назначенный на свой пост выдвиженец Берии. Корреспондент отмечал, что грузинской партийной организации свойственна тенденция сваливать все свои ошибки на предыдущих лидеров, которые давно уже сняты со своих постов. И это вместо того, чтобы исправлять ныне существующие недочеты. Вместо самокритики у всех выступающих – только безудержные похвалы руководству грузинской компартии, сопровождаемые овациями. «Правда» писала, что на съезде «раздавалось немало аллилуйских речей». Заканчивался материал довольно грозно: «Возникает законный вопрос – во всех ли партийных организациях Грузии правильно поняли решение пленума ЦК ВКПб? Если поняли, то где практические выводы и почему так много ненужных парадных торжественных речей? Не есть ли это повторение резко осужденных партией телячьих восторгов и благодушия! Нужно избавиться от праздной, вредной, никому не нужной шумихи».

Такая статья в центральной печати могла предвещать самые тяжелые последствия, вплоть до полного разгрома руководства республиканской парторганизации. Поэтому Лаврентий Берия немедленно отреагировал. 27 мая он отправил письмо Сталину, которое мы нашли в архиве ЦК компартии Грузии. Лаврентий писал:

Такой критики, которая вскрывала бы действительные недочеты, помогала бы исправлению этих нседочетов, нет в корреспонденции тов. Мезенина.

Берия объясняет случившееся инструкциями, которые корреспондент получил в редакции «Правды». Редакция требовала написать статью порезче, а затем, получив материал корреспондента, сделала ее еще более критической. Заканчивает свое послание Берия решительно:

Эту неправильную и несоответствующую действительности корреспонденцию нельзя расценитсь иначе как попытку дискредитировать работу Десятого съезда коммунистической партии (большевиков) Грузии.

Берия не называет имен, но намекает на некие влиятельные московские силы, которые пытаются его дискредитировать. Вскоре после этого Берия приехал в Москву, чтобы доложить обстановку Сталину лично. Он уверил вождя, что репрессии продолжатся. Действительно, вскоре после его возвращения аресты партийного руководства вышли на новый уровень. 5 июня в «Правде» публикуется статья Берии, суммирующая итоги Х съезда компартии Грузии. Забавно, что он употребляет те самые выражения, которые в прошлой статье критиковались как типичные самовосхваления. Разумно было бы считать, что неприятности, которые могли вот-вот произойти в карьере Берии, неслучайны.

10 января 1938 года неожиданно, без объявления причин, был отправлен в отставку старый сослуживец и подчиненный Берии нарком внутренних дел Азербайджана Емельян Сумбатов (впоследствии Берия вернет его на работу.) В личном фонде Ежова сохранились доклад В. П. Черепневой о положении в Грузинской партийной организации, самоуправстве Берии, Деканозова и других, о преследовании с их стороны; доклад директора павильона субтропических культур на Всесоюзной сельхозвыставке М. Ф. Сафронова о методах руководства Берии, Деканозова и др.

По распоряжению Николая Ежова майор госбезопасности Александр Журбенко затребовал в Центральном государственном архиве Октябрьской революции дела из фонда меньшевистского правительства Грузии с упоминаниями Берии.

Существует миф о том, что Ежов даже дал санкцию на арест Берии, который должен был произвести нарком НКВД Грузии Сергей Гоглидзе. Однако тот успел предупредить своего шефа, который срочно вылетел в Москву и сумел оправдаться перед Сталиным. Как справедливо пишет Н. Петров, «в этом рассказе не учтена малость – без ведома Сталина Ежов не стал бы ничего предпринимать против члена ЦК, а уж тем более подписывать ордер на его арест».

Но нет дыма без огня. Очевидно, Ежов собирал компромат на Берию, а кто мог лучше справиться с этой задачей, чем нарком НКВД Грузии? Как логически следует из последующей судьбы Сергея Арсеньевича, он Берию не сдал, а наоборот, скорее всего, доложил ему о поручении Ежова.

Немалые надежды Ежов возлагал на скандал, развернувшийся еще в 1936 году вокруг авторства книги «К вопросу об истории большевистских организаций в Закавказье».

Среди авторов бериевской книги был высланный в 1926 году из Ленинграда участник зиновьевской оппозиции историк партии Семен Ефимович Фраерман, публиковавшийся под псевдонимом Сеф. В 1935 году, когда книга Берии получила всесоюзную славу, стала основополагающим партийным документом, Семену стало обидно, что его заслуги отмечены не были. Он имел глупость рассказывать об этом налево и направо. В результате гостившая в Тифлисе бдительная московская коммунистка, инструктор ЦК ВКП(б) Г. Штернберг, 10 апреля 1936 года написала заявление в комитет партийного контроля о беседах, которые имели место в Тифлисе с Сефом и его супругой Любовью Янушевской, где утверждала, что «супруги Сеф и Янушевская в беседе с ней жаловались, что в действительности эту книгу написал не Берия, а Сеф. Считаю, что Сеф, сохранивший себя в рядах нашей партии, до настоящего времени продолжает свою гнусную работу и клевещет на одного из учеников т. Сталина т. Берию».

Позднее, в сентябре 1936 года, Штернберг описала дальнейшее развитие событий:

По приезде в Москву в беседе с т. Райской М. Я., членом партии с 1918 года… о книге т. Берии, она мне также сказала, что книга т. Берии – это результат работы Сефа. Эту антипартийную болтовню мне удалось узнать из двух источников в Тифлисе и Москве, и для меня совершенно ясно, что эти разговоры значительно шире.

Бдительная Штернберг на этом не успокоилась и продолжала в Москве бить во все колокола, поставив в известность о клеветнических разговорах инструктора ОРПО ЦК ВКП(б) Шацкую. Которая, в свою очередь, написала заявление на имя члена партколлегии по Закавказью Кудрявцева:

По твоей просьбе сообщаю все, что знаю о разговоре т.т. Сефа и Штернберг, Янушевской и Штернберг. В марте или апреле этого года ко мне на работу в ЦК зашла т. Штернберг, член ВКП(б), бывший инструктор ОРПО ЦК ВКП(б), и в разговоре заявила мне, что считает возмутительными разговоры Янушевской и Сефа о том, что книгу тов. Берии будто бы готовил Сеф. Тут же Штернберг сказала, что Сеф бывший оппозиционер (я лично т. Сефа не знаю и никогда его не видела). Я посоветовала т. Штернберг написать об этом в Заккрайком и, будучи сама в Тифлисе, вспомнила свой разговор со Штернберг и спросила тебя, получено ли какое-нибудь заявление крайкомом. Ты ответил отрицательно, а затем через несколько дней после моего возвращения в Москву получила от тебя телеграмму с извещением, что Сеф категорически все отрицает, и ты просишь меня написать, что я и делаю.

В результате в августе-сентябре 1936 года партколлегия КПК по Закавказью разбирала дело об «антипартийной болтовне» Сефа и Янушевской. Болтуны были примерно наказаны. Но пошла цепная реакция. Другой автор доклада Эрик Бедия, занимавший пост директора института Маркса – Энгельса в Тифлисе, возмутился утверждениями Сефа и тоже начал болтать лишнее. Как нам известно из заявления Карло Орагвелидзе, работавшего заведующим отделом ЦК партии Грузии:

На квартире у меня в 1936 году в связи с болтовней Сефа о том, что он писал доклад Л. Берии, Э. Бедия заявил, что не Сеф, а он сам, Бедия, сделал этот доклад, который прочитал Л. Берия.

В итоге все приложившие руку к написанию книги, включая еще одного соавтора старого большевика Малакию Торошелидзе, – все, кроме Всеволода Меркулова, будут расстреляны. Главным обвинением для них станет связь с Мамией Орахелашвили.

Инцидент, связанный с обвинениями Берии в плагиате, не прошел мимо секретаря ЦК Николая Ежова. До того как он стал наркомом внутренних дел, Ежов отвечал за руководящие партийные кадры и уже тогда, в 1936 году, затребовал к себе документы, касающиеся скандала вокруг авторства книги. Хотя официально партия осудила болтунов, никогда не было известно, как повернется дело.

В апреле 1937 года Семен Сеф был арестован и находился под следствием в Москве, где подтвердил свои слова о плагиате Берии и дал показания о контрреволюционных настроениях бериевца Степана Мамулова. О показаниях Сефа Ежову сообщил Михаил Фриновский, который вообще относился к Лаврентию отрицательно. С 1928 по 1930 год он служил председателем ГПУ Азербайджана, и вот что писал в своем письме Николай Ежов:

…Первое время я думал, что это просто известная ведомственная ревность, поскольку ГрузЧК не всегда соблюдал служебную субординацию. Фриновский, например, мне очень часто говорил: все, кто работал когда-либо в Закавказье, обязательно пройдут по каким-нибудь показаниям в Грузии, липуют там дела.

Вероятно, по наущению Фриновского Ежов и поднял дело Сефа. Показательно, что Сеф, который работал в наркомате легкой промышленности Грузии, был арестован в Москве и долгое время провел в застенках. Видимо, Ежов держал Сефа как возможную козырную карту в игре против Берии. Его расстреляли только 29 августа 1938 года, именно когда «подчищали хвосты» в связи с назначением Берии. В мае 1939 года следственное дело Сефа было затребовано правой рукой Берии Богданом Кобуловым и с тех пор числится утраченным.

У Ежова к 1938 году были причины бояться мести Берии. По тогдашнему положению вещей Лаврентий был проконсулом Закавказья. Считалось недопустимым арестовывать его подчиненных без его разрешения. В покаянном письме Сталину Ежов писал, что Берия «не простит, что Буду Мдивани „раскололи“ в Москве, а не в Тифлисе, не простит разгрома Армении, поскольку это не по его инициативе, не простит Магабели, не простит Горячева».

В этих словах много неожиданного. Считалось, что за страшной кровавой чисткой армянской парторганизации стоит Лаврентий Берия. Между тем слова Ежова неслучайны. Традиция обвинять Берию во всех кровавых преступлениях, особенно в Закавказье, идет с 1953 года. Распространена, например, точка зрения, что Берия лично вызвал в 1936 году в Тбилиси первого секретаря компартии Армении Агаси Ханджяна, в результате чего 9 июля тот застрелился. В 1955 году, после проверки специальной комиссии Главной военной прокуратуры, выяснилось, что Ханджян застрелился в кабинете Берии. Об этом якобы свидетельствовал ответственный партийный работник Иван Коротков, который к 1955 году уже умер. Тем не менее, некая Иванова утверждала, что Коротков, с которым она вместе работала в Тбилиси, услышав два выстрела из кабинета Берии, ворвался туда и увидел Лаврентия и окровавленное тело Ханджяна. После он даже нарисовал карандашом картину – труп первого секретаря армянской компартии на ковре в кабинете Берии. Надо заметить, что потом этот Коротков устроился на должность деректора Музея изобразительных искусств им. Пушкина. Во время подготовки знаменитого секретного доклада Никиты Хрущева на ХХ съезде партии в 1956 году ЦК получил записку заместителя председателя КПК Т. П. Комарова, в которой, со ссылкой на несколько свидетелей, почти все к этому моменту уже умерли, утверждалось, что Ханджян был убит Лаврентием Павловичем, после чего грузинские чекисты инсценировали самоубийство. Между тем известный историк Борис Соколов убедительно доказывает, что у Ханджяна было много причин для самоубийства. Он работал в Ленинграде при Зиновьеве, и вызов в Тбилиси в преддверии громкого процесса Зиновьева – Каменева вполне обоснованно мог воспринять как завтрашний арест. У Берии не было никакой нужды лично убивать и без того обреченного человека, тем более в своем кабинете.

Еще одним свидетельством борьбы Ежова с Берией Борис Соколов считает арест Василия Жужунавы, чекиста, делавшего успешную карьеру при покровительстве Берии. Жужунава был снят с должности наркома внутренних дел Абхазии Ежовым в декабре 1937 года, но исключен из партии и арестован только в июле 1938-го. Дело в том, что Жужунава был выдвиженец Берии, работал с ним еще в Азербайджане и назначен в Абхазию после смерти Лакобы для чистки лакобовской номенклатуры. И вполне возможно, что целых полгода Берия пытался спасти своего сослуживца. Однако тот все же был арестован и подвергнут пыткам в Тбилиси именно в тот момент, когда противостояние Берии и Ежова перешло в открытую фазу. Дальнейшая судьба Василия Георгиевича нам неизвестна, нет ни приговора, ни справки о смерти. Вполне возможно, что Жужунаву выпустили из тюрьмы по бериевской амнистии, когда конфликт с Ежовым окончательно разрешился.

Упомянутый Ежовым в письме некий Горячев – вероятно, тот самый член КПК по Закавказью, который разбирал «антипартийную болтовню» Сефа и, соответственно, также много знал о скандале вокруг плагиата и был арестован без ведома Берии.

О том, что у Буду Мдивани была очная ставка в Москве в присутствии Ежова, мы уже писали в пятой главе. Действительно ли старика «раскололи» московские следователи или дело решили многомесячные пытки в Тбилиси, остается непонятным. Возможно, Ежов просто приписал себе эту заслугу. В любом случае из письма становится ясно, что этапирование и допросы Мдивани в Москве вызвали недовольство Берии.

Опасения Николая Ивановича были абсолютно обоснованны. Берия с первых шагов в наркомате начал вести себя как власть имеющий, и вскоре Ежов понял, что его песенка спета. Он горько запил, в наркомате почти не показывался, предавался беспорядочным половым связям с лицами обеих полов. Более того, Ежов вел пьяные разговоры в присутствии случайных людей о необходимости убить Берию, и даже самого Сталина.

Обсуждались два плана. Вызвать Берию на конспиративную квартиру для встречи с важным агентом в присутствии Ежова. Далее напасть на квартиру группой чекистов под видом врагов народа, застрелить Берию и легко ранить Ежова.

Второй план, о котором Ежов болтал с ответственным за охрану первых лиц государства Израилем Дагиным и бывшим заместителем Михаилом Фриновским, заходил куда дальше. 7 ноября 1938 года во время праздничной демонстрации задумывалось утроить беспорядки на Красной площади и под шумок застрелить Сталина и Молотова.

Между тем Берия постепенно и неуклонно подминал наркомат под себя. 8 октября 1938 года Политбюро создает комиссию для подготовки проекта постановления о «новом порядке проведения арестов, о прокурорском надзоре и о ведении следствия». Комиссию формально возглавляет Ежов, но ее ядром становятся Берия, Маленков и Вышинский. 17 ноября постановление комиссии было утверждено Политбюро. В постановлении содержалась резкая критика деятельности НКВД, сообщалось, что враги народа и шпионы, внедрившиеся в органы, запутывали следственные дела, извращали советские законы, производили массовые необоснованные аресты, спасая от разгрома своих сообщников. Также ликвидировались «тройки», прекращались массовые операции, усиливался прокурорский надзор за НКВД.

29 октября 1938 года Берия по совместительству становится начальником ключевого Главного управления государственной безопасности НКВД. С конца октября начинаются массовые аресты «ежовцев», в том числе арестованы Дагин, Шапиро и Журбенко, собиравший материалы на Лаврентия Павловича.

19 ноября в кремлевском кабинете Сталина рассматривалось заявление о нарушениях в НКВД, поданное начальником Ивановского управления Виктором Журавлевым. Заявление было инспирировано Берией, который специально встречался с Журавлевым. Чекист утверждал, что в НКВД продолжают работать враги народа Радзивиловский и Литвин. Старший майор госбезопасности Александр Радзивиловский был предшественником Журавлева в Иваново, а Михаил Литвин руководил Ленинградским управлением НКВД. Еще 12 ноября Литвин был вызван Берией в Москву. В тот же день ему позвонил Ежов и намекнул, что в столице его не ждет ничего хорошего. Литвин немедленно застрелился. На его место был назначен правая рука Берии Сергей Гоглидзе. Радзивиловский 13 ноября был арестован. 14 ноября подался в бега глава НКВД Украины Александр Успенский, предупрежденный Ежовым об опасности.

Николай Ежов

Фрагмент полосы газеты «Заря Востока» от 8 декабря 1938 года

19 ноября в кабинете Сталина судьба Ежова решилась окончательно. Ему предъявили показания Дагина о плане покушения на руководителей партии и обвинения в засорении следственных органов шпионами. После заседания Ежов подал заявление об отставке. 23 ноября в том же кабинете Сталин последний раз виделся с Ежовым в присутствии Молотова и Ворошилова. 25 ноября вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР о назначении наркомом внутренних дел Лаврентия Берии.