Текст книги "Стратегия Левиафана"

Справа налево

1. Инфляция гуманизма

Капитализм вступил в фазу кризиса, предыдущие два – привели к мировым войнам.

Надо быть весьма упрямым, чтобы беды не сознавать. Положение тем фатальнее, что некого обвинить, кроме капитализма – а капитализм уравняли с прогрессом. Получается, чем прогрессивнее – тем страшнее.

Пятнадцать лет назад считалось, что капитализм (в новейших модификациях) – научился преодолевать кризисы, но оказалось, что от кризисов мир спасало соревнование: капитализм вынужден был считаться с программами равенства. Соревнование систем, как двухпартийная система в государстве, предохраняет от линейных схем. Мы обвиняем Россию в том, что правящая партия фальсифицирует выборы, но в масштабах мира фальсификацию выбора приняли как должное. Избирательные участки Чили, Венесуэлы или Кубы – или недовольных олигархией русских городов – полагается считать ущербными; однопартийность утвердили навсегда: следует душить все, что противно капитализму. Задушили.

Полагали, что капитализм с человеческим лицом – гарантия от столкновений интересов: каждому дадут возможность заработать, или – пособие по лени. Недавно противоречия стали неразрешимыми, и тогда объявили, что это столкновение цивилизаций: нажива – сама по себе вещь прогрессивная, но дикари блага не понимают. Всякий раз объясняли: в реальных бедах виноват не сам капитализм, а – плохая цивилизация, скверная культура, неудачное население.

И если с миром беда – так это потому, что население решило взять исторический процесс под неумный контроль, это социализм напакостил.

Исподволь сплели новейшую версию истории: тихонько стали переписывать сюжет Второй мировой войны – подлинным носителем зла вышел социализм: это Сталин учинил мировую войну, Гитлер был в руках большевиков послушным оружием, колониальных интересов не существовало, а что там было на Востоке – вообще неизвестно. Такую версию сплели не только для того, чтобы свалить на Сталина вообще все зло мира – а это удобно иметь общий резервуар для сбрасывания исторических проблем, – но прежде всего для исторического оправдания капитализма.

Не капиталисты виноваты в мировых войнах, но злокозненные поборники равенства и братства.

Предложили принять, что только капиталистическое неравенство гарантирует мир, а казарменное социалистическое равенство ведет к войне. Эту крайне нелогичную теорию объявили единственно верной. Что рядом с этим приписка голосов на выборах в России или махинации на избирательных участках в штате Флорида.

Некоторые возражали: а Первую мировую что, тоже большевики затеяли? Если Вторая мировая – есть продолжение Первой, так, может быть, не во всем социализм виноват? Прямо на это не отвечали, но молчали многозначительно: мол, есть подозрения, что и выстрел в Сараево марксисты спровоцировали.

Так убедили человечество, что покой и порядок связаны с капитализацией. Дайте рынку развиваться неостановимо – и гармония воцарится сама собой. И слово волшебное сказали: «глобализация». Глобальный рынок – это, вообще говоря, нонсенс. На рынок, как известно, специально ходят из дома, рынок – это то, что хорошо иметь вне собственного жилища. Превратить собственный дом в рынок – опасная нелепость, в доме и в семье действуют нерыночные законы, но правила любви и сострадания. Купец едет торговать с туземцами и заморскими купцами, их он обманывает, но если он так же точно будет обманывать жену и детей, то вместо семьи у него выйдет помойка. Так, собственно, в мире и произошло.

Говорили загадочно: «глобализация», имея в виду то, что везде наступит одно и то же. Это заклинание было инвариантом шариковского «желаю, чтобы все». Принято над словами Шарикова потешаться, а вот термин «глобализация» кажется фундированным и научным.

Сегодня, в который раз, опытным путем установлено, что жадность и неравенство ведут к беде, а про их глобальный характер – смертельно опасен.

Врали про прогресс глобализации нарочно, нарочно вербовали историков и журналистов для того, чтобы те несли ахинею про сталинский план захвата всего мира, и т. д. и т. п. Этого плана в природе никогда не было – но рассказывали подробно. И напуганным обывателям объясняли: вы не хотите, чтобы социализм победил везде? Тогда выход один: глобализация!

Глобализация чего? Не томите, расскажите, что именно внедрят повсеместно?

Объясняли: повсеместно внедрим демократию и рынок. А как это сочетается и сочетается ли – не объясняли.

Врали ради прибылей и для оккупации чужих территорий. Захватывали чужие страны якобы ради блага, которое несли аборигенам: мы вас приобщим к прогрессу. Прогресс: это рынок, современное искусство, глобализация, ну, одним словом – желаем, чтобы все!

Теперь мир балансирует на грани войны, неизвестно, кого кидать в костер первым, хватит ли одной жертвы, или всем подряд надо гореть – так ведь делали с людьми раньше.

Пока людям еще не объявили, что следом за инфляцией дензнаков идет инфляция человеческого материала – и это процессы взаимосвязанные.

Но люди подозревают, предчувствуют неладное. Западные обыватели охотно обесценивали человеческие жизни Руанды или Конго, Молдовы или Югославии – но вот когда их собственные жизни стали стоить мало, возбудились.

Связь инфляции денежной массы – и инфляции массы человеческой поняли давно. Тысячу лет назад, когда организовывали крестовые походы для решения проблем обмена, этого в сущности не скрывали. Инфляционные процессы средневековой Италии и Германии разрешали всегда одинаково – обесценивая самих граждан. Укрупнение рынка и увеличение аппетита приводят лишь к большим размерам инфляции. Когда обесценен прибавочный продукт, ради которого капитализм и существует, то следует обесценить потребителя, чтобы вернуть стоимость прибыли. Собственно, мировая война есть процесс обесценивания потребителей – ради капитализации продукта. Это проделали в ХХ веке уже два раза и вполне успешно, проделают и в третий. И чем глобальнее инфляция денежной массы – тем более массовый характер у инфляции человеческой.

Поняли неостановимый характер человеческой инфляции уже двести лет назад, когда сформулировали программу – как преодолеть капитализм, – какую цену за это можно отдать. Современный капитализм ссылается на величину заплаченной революцией суммы – но эта сумма не идет ни в какое сравнение с потерей, учиненной миру человеческой инфляцией.

Рецепты социализма хромали, а методы революционной санации пугали: капитализм сделал все возможное, чтобы показать, что программа наивная и страшная, не учитывает достижений науки и техники.

Аргументы защиты капитализма перепутались в сознании людей со свидетельскими показаниями войн и лагерей – причем в большинстве случаев войны эти были капиталистическими. Судить оказалось трудно: кто причина беды – уж не сама ли себя высекла офицерская вдова, не сами ли в себя стреляли путиловские рабочие или греческие демонстранты 46-го года, не сами ли виноваты в своей судьбе евреи – они же сами и породили социализм? Неразбериха.

А тут еще появляется какой-нибудь шарлатан и говорит: нашли архисекретную бумажку: оказывается, мировой кризис готовил Сталин, о чем написал докладную записку Молотову! Ну, теперь все понятно вообще!

Приобретения яхт и островов проходили радостно, а вот при социализме людей угнетают безжалостно – эти наблюдения сделали спор невозможным.

И кризис, который сегодня пришел в мир – осветил ситуацию, в которой никто не знает, где право и где лево. Ориентиры сбиты напрочь.

Завтра будут звать на убой, а как спасаться и надо ли спасаться – неведомо.

2. Каждый вечер на арене

Сегодня ожило словосочетание «левая идея» – это проверенный трюк. Левый идеолог – привычный коверный, рыжего выпускают между серьезными номерами, чтобы он всех смешил, пока акробаты и дрессировщики готовятся к выходу. Завтра, вероятно, война, крах экономики, мобилизация – а пока левый идеолог выкинет антраша; он ничего не объяснит, но рассмешит.

Левая идея – это интеллигентный бренд, наподобие «Дольче и Габбано» или ресторана «Жан Жак» – это приятно, бессмысленно и все знакомые покупают, в интерьере отлично смотрится.

По сути дела, инфляция денежной массы практически всегда в истории сопровождается инфляцией интеллектуальной – производится такое количество претенциозной макулатуры, что умственный подросток сходит с ума: все вокруг бунтарское и опасно-забавное, нечто вроде легких наркотиков на дискотеке.

Постмодернизм и был интеллектуальной инфляцией.

Современное издание левой идеи, как и современный «второй авангард» – есть разжиженное, рыночное издание опасного продукта. Это ненастоящая левая идея и ненастоящий авангард – это сделали для буржуазного интерьера, это менеджеры в выходные употребляют.

Про левую идею стали говорить прежде всего те, кто никогда в жизни не читал Карла Маркса, но зато читал (точнее, вертел в руках) бульварную философскую литературу, вроде Жижека или Гройса. Ерунды понаписали в последние годы много – авторы писали для выступлений на художественных биеннале и триеннале, на конференциях некомпетентных говорунов, они представлялись философами в среде невежд и профанов, они писали для того, чтобы быть встроенными в культурный буржуазный процесс развлечений.

Развлечением стал протест, и серийная капитализация протестов («второй авангард») стала нормой для культуры финансового капитализма. Галерист потому дружит с левым философом, что оба равно профанируют искусство и философию, это равномерно поддельный продукт. И в равной степени это востребовано рынком – будоражит зрителя; это вакцина против реальной революции и реального авангарда, принимается в небольших дозах в антрактах.

Те, кого высокопарно именовали «левыми философами», писали предисловия к выставкам сервильных авангардистов, сочиняли тексты к каталогам бездарностей, выступали кураторами выставок барахла – жизнь внутри индустрии развлечений их устраивала. Трудно вообразить, чтобы Карл Маркс, например, занимался подобной ерундой, но Маркс был философ и экономист, а нынешние левые – антрепренеры и конферансье у шарлатанов; они отнюдь не философы – и сами про себя это отлично знают. Когда я попробовал включить в оксфордский симпозиум одного из левых говорунов, меня попросили сформулировать на бумаге его идеи – и я не смог. Не потому, что не хотел, а не смог их вычленить. Этот персонаж – вроде Джеффа Питерса, продавец эликсиров и притирок из мочи молодого поросенка – хорош для биеннале, но в университете выглядит нелепо.

Левая задача – получить гранты от буржуев и вписаться в модный дискурс. Так возник характерный «левый» псевдонаучный жаргон, это как бы научные книги, на деле популярные: упоминаются философские течения, даются необременительные ссылки. Никакая категория не анализируется вовсе, цитатой достигается эффект интеллектуального усилия – но читатель будет таким же невеждой, как и автор, такому читателю много и не надо!

Ссылки Жижека на Маркса или Гегеля – уморительны, с равным успехом он мог бы ссылаться на Будду или Конфуция; но никто оригиналов не читал. Десятки «кураторов-философов» описывают инсталляции в терминах Хайдеггера – что есть априорный нонсенс. Как можно ссылаться на Хайдеггера и Гегеля и выступать адептом современных инсталляций – это даже Господу Богу неизвестно: эстетика означенных философов есть основа всех рассуждений, но в эстетике они придерживались античного антропоцентризма; инсталляция есть первое, что дискредитировано эстетикой Гегеля.

Впрочем, последовательности в рассуждениях современной левой бульварной философии нет, и не предполагалось.

Это интеллектуальные провокации – и данное словосочетание перестало быть ругательным; левая риторика стала тем же, что и «второй авангард» – говорят приблизительно о свободе, но конкретно мы ничего не называем, итоги приватизации не пересматриваем – а то ведь и платить нам будет некому.

Приблизительная риторика затопила интеллектуальные книжные магазины, пишут все и много: процесс инфляции интеллекта догнал инфляцию денежной массы.

Любят слова «троцкист» и «анархист». Почему так, никто вам не ответит. Троцкий был крайне отвратительным человеком. Его программа колонизации крестьянства – ужасна. Практика международного провокатора – омерзительна. Он не придумал ни одной оригинальной идеи, его книжки – сведение счетов с чиновным аппаратом Сталина, там нет никакой теории. Троцкий не теоретик, ошибка так считать – он практик провокаций, а провокации напоминают теорию тем, что это не вполне дела, а изготовление ловушек. В его книгах нет теоретических и тем более философских положений.

Когда умственные подростки обмениваются значительными фразами о философии Троцкого, это звучит примерно так же, как рассуждения патера Брауна о возможности религии Фридриха Великого или наличии змей в Исландии; левым интеллектуалам тем легче говорить об этом предмете, что ни один из них в реальности Троцкого не читал.

Как можно быть троцкистом и на основе какого синдикалистского хозяйства возможен анархизм сегодня – это уму непостижимо. Называют себя «анархистами» и «троцкистами» – а кредит на сельхозоборудование придется брать в Сбербанке, такова реальность.

Сталинистом быть – более реально, имеется строительный государственный социалистический план, несмотря на дурную практику прошлого. А быть троцкистом – скорее всего, означает быть паразитом и иждивенцем. Но умственные подростки говорят волшебные слова, дымят марихуаной, носят под мышкой Жижека и Гройса – и вроде бы интеллектуальный шаг сделан. Сделан шаг лишь в отношении обесценивания мысли. «Левая идея» – эту мантру говорили и буржуазные студенты с левого берега Сены, и латиноамериканские партизаны, торгующие травкой, и как найти в волшебном заклинании смысл, это большой вопрос. Тем более, что искать смысл надо – капитализм в тупике, так дайте интеллектуальный рецепт левой идеи.

Нет рецепта. Недавно прогрессивный колумнист назвал светского персонажа «левым мыслителем». Аттестация характерна – слова уже никак не связаны с мыслями.

Сегодня левым мыслителем стать проще, нежели членом партии «Единая Россия» – единороссам что-то надо делать, а тут совсем ничего не требуется. Левый мыслитель, когда переходит дорогу, смотрит налево, – другого умственного усилия не происходит.

Левая идея дискредитирована гламурным использованием, но это полбеды. Есть проблема серьезнее. Философия постмодернизма – прежде всего философия релятивизма, постмодернисты – релятивисты по определению, а левая идея (как она замышлялась) – есть требование к организации социума. Глобализацию стихийного рынка пожелать можно, а левой идеи «вообще» не бывает. Булгаков во фразе Шарикова передал невежественное стремление к правому дискурсу, а вот словарь левого мыслителя неопределенности не знает.

Мало этой неразберихи, тут еще «правые» добавили сумбура: объявили тоталитаризм одноприродным, вовсе уравняли «лево» и «право». Ради этой социальной подтасовки шли на фактические подлоги, уравняли по цифрам количество жертв Гулага и нацистских лагерей уничтожения (что не соответствует истине, но в сознание это внедрили намертво). Отныне свободолюбивый человек теряется, что именно считать левым, что правым, если и то и другое ведет к одинаковому злу.

Это исторически не так, но уже считается доказанным, а правые идеологи, Поппер и Арендт, уравнение одномерности тоталитаризма вырубили в граните. Тоталитаризм одномерен – и социальный компас отныне сломан.

Эти идеологи для того и были призваны, чтобы ломать социальный компас. Нет больше направлений в идеологии. Нет больше понятий «право» и «лево» – куда ни поплывешь, везде тупик, так что, сиди-ка ты, обыватель, в надежном капитализме, оно спокойней.

А захочешь перемен – вот тебе «левая идея», играй в антракте в троцкиста. Придет инструментальный ансамбль «Пусси» и попляшет на амвоне храма. Революция? Ну, революции-то буквальной мы не любим, это просто так, абстрактно за свободу в рамках рыночной экономики и левого дискурса. И вот эту словесную абракадабру все привыкли считать разумным убеждением.

Болотный протест не может сформулировать требований – неизвестно, за «правых» манифестанты или за «левых», но точно так же ни один из манифестантов не ответит на простой вопрос: правые или левые победили во Второй мировой войне. Казалось бы, весьма важный вопрос в истории, но и он ответа уже не имеет. Поппер якобы доказал, что куда ни кинь – везде клин. А абстрактное общество имеет врагом не левого и не правого, но определенного. У абстрактного открытого общества – врагом является всякое определенное общество: религиозное, коммунистическое, платоновское. Про это, в сущности, и написана книга Карла Поппера.

Поэтому окрошка в мировосприятии нам представляется условием социальной свободы.

Так называемый «левый радикал» устраивает перформансы в богатых выставочных залах, приятно провоцируя богатое жулье, происхождение денег у которых исключительно «правое». Это ведь соглашательство, так нельзя, чтобы левое искусство было для развлечения правых буржуев! – ан нет, отлично можно! Поддержкой левых «Пиписок» выступают правые менеджеры, которые ненавидят косный народ. Все смешалось. Левое искусство – надежный источник доходов в «правом» мире. Новатор нагадит на полу, а его «левый» куратор пишет об этом «левую» статью в «левый» журнал, спонсируемый «правым» казнокрадом. Количество воров и преступников, спонсирующих левую интеллигенцию, – неисчислимо. Березовский, очевиднейший проходимец – спонсирует свободолюбцев, и никто не краснеет; первый владелец Опенспейс посажен в тюрьму за воровство, но это как-то не принято поминать – неловко перед левыми мыслителями получается. Помилуйте, это же лицемерие, воскликнет наивный зритель. Но релятивизм и лицемерие – это и есть левая идея сегодня.

Зачем левизна богатому правому ворюге – понятно. Он закон нарушает серьезно, когда крадет у народа ресурсы. Но когда он спонсирует смельчаков, которые писают на пол в храме, его «правое» воровство обретает «левый» смысл. Ворюгу не ассоциируют с разбоем, но ворюга проходит по ведомству альтернативной культуры. И воры окружили себя свитой новаторов. Галерея, спонсирующая выставки Кабакова и венецианские биеннале на деньги торговца оружием, журнал АртХроника, проедающий деньги целлюлозно-бумажных комбинатов, – это культурная реальность. Это вам не унылые «правые» бюджетные гроши министерства культуры – это прогрессивные «лево-правые» бабки современного мира.

Релятивизму «левых» не грозит унижение. Им не привыкать, они давно на панели. Левой идеей называли приятную провокацию, напоминающую властям, что, мол, «мене, текел, фарес». Новаторы регулярно пишут на стене цивилизации огненные буквы, пугают царя, – но используют все возможности поживиться, пока Ашурбанипал жив. Требуется царя разволновать, явить ему огненные буквы на стене – можно написать неоновыми трубками, можно выложить буквы какашками, а когда царь возбудится, с него бабло урвать легче. Левый – это «провокатор». Оскорбительно для Антонио Грамши, Эрнста Тельмана или Огюста Бланки, но так получилось.

Альянс левых провокаторов с правым ворьем – и есть скрепа сегодняшней культуры.

От американских неотроцкистов и украинских неомахновцев и до барселонских анархистов и берлинских наркоманов – теперь все левые, и все за свободу. Окупай (подставьте станцию) – это что: левое или правое? Никто не знает. Левая идея стала безразмерной, как нейлоновый носок. И философ Деррида, и трансвестит Владик Монро, и коменданте Маркос, и Карл Маркс, и Петлюра, и Эрик Хобсбаум, и Тони Негри, и Зюганов, и Удальцов, и Жижек, и Ноам Хомски, и сервильная Катя Деготь, которая устраивает выставку советского нижнего белья, – это все вместе «левое». И риторика у всех похожа.

Можно, разумеется, левыми проектами именовать все подряд: и Гуляйполе Махно, и фаланстеры Фурье, и коммунизм Маркса, и режим Пол Пота. Так и поступают, для простоты борьбы.

Но с таким же успехом можно назвать «капитализмом» все: от солнцевской ОПГ до «Дойче Банка», от теорий Хайека до практики Мавроди. Можно сравнить гедонизм Чикатило и Лоренцо Медичи.

Это и впрямь похоже, однако не одно и то же.

3. Чего хотел Маркс

Классическая «левая» идея (идеал Маркса) состояла в возрождении античного полиса.

Вот и все. Вот так просто.

Античный город равных, который европейская история пыталась воспроизвести несколько раз – во время итальянского Возрождения, в романтике германских княжеств, во время Французской революции, – был прообразом коммунистического общества, как его представлял Маркс.

Античный полис равных, в котором рабство будет преодолено механизацией труда, – явит такое общество, где свободное развитие каждого будет условием свободного развития всех. Ничего лучше, чем античная гармония развития личности, – Маркс не знал и ни к чему иному никогда не стремился. На том этом этапе, когда механизация устранит угнетение вообще и навсегда, нужда в государстве, как в скрепе социума, отомрет – поскольку уровень индивидуального сознания граждан полиса крайне высок. Граждане связаны взаимными обязательствами касательно жизни стариков и детей, развития ремесел и наук, а также искусств и высокого досуга – каковой заменил развлечения толпы.

Принципиально важно, что основой «левой» идеи является античная гармония – это вообще начало любого марксистского анализа.

Античная гармония означает то, что в основу общества положен Человек, как мера всех вещей; эта мысль Протагора, не оспоренная и Платоном, являлась для Маркса основой общественного порядка.

Соответственно, в основу общественного идеала положена антропоцентричная (гегелевская) эстетика. Эта антропоцентрическая эстетика наследует античной, но знает понятие христианской жертвы – сегодня она исторична.

Такую антропоцентричную эстетику невозможно подменить ни идолами, ни жертвоприношениями, ни капищами, ни развлечениями толпы – одним словом, ничем таким, что ставит под вопрос цельный человеческий образ.

«Левая» идея – говорит о равенстве людей, но чтобы было возможно равенство людей, должен с необходимостью присутствовать человеческий образ. Вне человеческого образа – нет эстетики утопии, вообще нет никакой «левой» идеи; нет, и не может быть, никакого «левого» дискурса.

Платоновское Государство должно быть преодолено изнутри – но при этом не разрушена взаимная ответственность; Платоновское Государство само собой перейдет в аббатство Телем, воспетое Рабле. Вы полагаете, что это утопия?

Если утопия, то в значительно меньшей степени, нежели предположение, будто передача недр земли в собственность кучки прохвостов – поможет благосостоянию всего общества в целом.

В отличие от Гайдара и прочих адептов прогрессивного разбоя, Карл Маркс и Франсуа Рабле полагали каждого человека – ценностью не гипотетической, не абстрактной, но реальной. Оба они опирались на эстетический проект Возрождения, который однажды состоялся в Европе – и однажды явил принципиальную возможность данной конструкции. Эта модель однажды работала, это не гипотеза, это доказано – что античный эстетический идеал развивается и трансформируется, он живуч.

Принципиально важно то, что именно античный эстетический идеал и может трансформироваться в идеальное государство – он несет в себе гуманистическую составляющую.

Профанация «левого» движения сегодня подменила собой идею Возрождения – а классическая идея марксизма основана именно на этом опыте. Современный левый дискурс (с квадратиками, какашками, хулиганьем и антиправославной риторикой) относится к утопии Маркса и к утопии Рабле, к диалогам Платона и Эразма ровно так же, как утехи Чикатило относятся к досугам Лоренцо Медичи.

Но главное состоит в том, что данная идея – возрождение античного полиса на новом историческом материале – не является вообще «левой» идеей. Нет никакой «правой» идеи, которая эту идею может поставить под вопрос. Никого не требуется обжулить и впарить обществу негодный товар под видом легкого бунтарства.

Современное западное общество не может отказаться от своего античного наследия – это культурный, генетический код народа, этот код присутствует всегда. Вопрос в том, как его регенерировать.

Данный замысел не является левым или правым – он, собственно говоря, единственный. Как не является левым или правым христианский гуманизм, так и античный проект социума – остается образцом. Он имманентен культуре – его просто постоянно уничтожают в угоду «правому» или «левому» идеологу. Когда пруссачество объявляют подлинной Родиной «социализма» или видят в России ту единственную страну-мессию, которая одна и воплотит мечту – это неизбежно ведет к вранью. Когда социальная справедливость требует радикальной помощи, неизбежно прибегают к левой риторике – но, вообще говоря, справедливость не есть прерогатива левых – справедливость просто есть.

Ни Платон, ни Маркс – «левыми» не были. Это про них придумал правый идеолог Поппер, а до него так говорили те, кто хотел легализовать ворованное или хотел шантажировать богатых ворюг спекуляциями на свободные темы.

Революция в истории – это не более чем хирургия, многого революция не решает. Революция почти всегда восстанавливает античную эстетическую базу – иное дело, что ненадолго и искусственно. И тогда начинаются инфляционные процессы. Инфляция человеческого материала уносит куда больше жертв, нежели любая революция – а что выбрать сегодня, это решение болезненное.

Сегодня выход из кризиса требуется найти, в революции он или нет, зависит от степени запущенности заболевания, но главное – другое.

Главное состоит в том, что опасность представляет не революция, но прогрессивное невежество. Невежество и алчность порождают болезни, которые убираются трудно – чаще всего хирургическим путем.

Пустую левую риторику опровергнуть легко, а истину опровергнуть невозможно.