Текст книги "Бессильно зло, мы вечны, с нами Бог. Жизнь и подвиг православных христиан. Россия. XX век"

В 1920-е годы для отца Сергия и матушки Елисаветы начался тяжелый период: оба они разделили с тысячами священнослужителей и простых верующих участь гонимых. Рушился привычный жизненный уклад, казалось, почва уходила из-под ног.

Что же помогало им выстоять? – По-евангельски детское, полное, безусловное доверие к Богу, предание себя и друг друга Его любви и Его всеведению и постоянная готовность разделить тяжесть ставшего для них общим жизненного креста.

Поводом для первого ареста о. Сергия послужило то, что во время изъятия церковных ценностей он прочел в храме послание Патриарха Тихона, вполне разделяя его мысли о том, что не следует во избежание кощунств отдавать церковные сосуды.

23 марта 1923 года произошел арест, а затем пять месяцев пребывания в тюрьме без предъявления обвинения, сменившегося ссылкой в Тобольск сроком на один год. Не прошло и двух месяцев с момента возвращения о. Сергия в Москву, как последовало новое обвинение в «антисоветской агитации» и заключение в Бутырскую тюрьму. И тогда матушка Елисавета, пренебрегая опасностью, принялась что есть сил хлопотать о его освобождении, пока, наконец, комиссия ОГПУ не прекратила дело, и о. Сергий был освобожден.

К этому времени Марфо-Мариинская обитель была уничтожена, и Сребрянские поселились на родине матушки Елисаветы, в селе Владычня. Там под угрозой новых гонений о. Сергий продолжал свой подвиг духовника и проповедника, используя отпущенное ему время для просвещения и поддержания ближних.

В 1931 году их ожидало новое испытание. По сфабрикованному делу «тройка» ОГПУ приговорила о. Сергия к пяти годам ссылки в Северный край. Было ему тогда уже 65 лет. Местом поселения для батюшки стала отдаленная деревня на реке Пинеге.

1930-е годы оказались очень тяжелыми для ссыльных. Крестьянские хозяйства были разорены принудительной коллективизацией, хлеб выдавался строго по карточкам в самом ограниченном количестве, а посылки доходили лишь во время навигации. И в этих-то обстоятельствах матушка Елисавета предприняла длительное и опасное путешествие из центра страны на север. С огромными трудностями она добралась к о. Сергию вместе с одной из жительниц Орла, впоследствии также принявшей монашеский постриг. Местами приходилось плыть на плоту.

На поселении, где было много ссыльных священников, Сребрянские и их спутница жили в маленьком домике, составляя крошечную монашескую общину.

Несмотря на болезнь и преклонный возраст, о. Сергий вместе с другими ссыльными священниками трудился на лесозаготовках, стараясь выполнить назначенную ему норму, в одиночку корчевал пни. Смирением, с которым батюшка принимал свою участь заключенного, он снискал уважение не только ссыльных, но и лагерного начальства, ходатайствовавшего о его освобождении.

1933 год принес им долгожданное освобождение. Но, вернувшись во Владычню, из-за опасений навлечь на других священников удары властей, Сребрянские вынуждены были вести затворнический образ жизни – молиться келейно.

К концу жизни Господь наделил о. Сергия Сребрянского даром прозорливости и исцелений, а он, относя все лишь к Богу Единому, только смиренно говорил: «Это действует благодать священства».

Отец Сергий неустанно молился за Россию, за народ, молился о даровании нашей стране победы в годы Великой Отечественной войны. Действенность его молитвы ощущали и жители села Владычня, где размещалась воинская часть и где предполагалось большое сражение. Многие уходили тогда из села, а батюшка не тронулся с места. И за все это время ни одна бомба не упала ни на храм, ни на село, а бои развернулись в другом направлении.

В наши дни о. Сергий прославлен Русской Православной Церковью как исповедник. В селе Владычня, на последнем месте его земного служения, поставлен небольшой храм в его честь. Как жизнь о. Сергия Сребрянского была неразрывно связана с матушкой Елисаветой, так и сегодня память об этом выдающемся пастыре XX века связана с его верной спутницей, «ангелом-хранителем». При жизни мало кто знал о ней, а она несла свой подвиг любви, преодолевая расстояния, терпя холод и буквально «полагая душу за други своя».

Рекомендуемые источники и литература

Дамаскин (Орловский), иеромонах. Житие архимандрита Сергия (Сребрянского) // ЖМП. 1999. № 3.

Дамаскин (Орловский), иеромонах. Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви XX столетия. Кн. 1–5. Тверь: Булат, 1992–2001.

Преподобноисповедник архимандрит Сергий (Сребрянский) // Христовы воины. Жития и труды подвижников XX века. Календарь на 2007 г. М.: Изд-во Сестричества во имя свт. Игнатия Ставропольского, 2006.

Собор новомучеников, в Бутове пострадавших

В первый раз мне довелось побывать здесь семь лет назад, хотя я слышала об этом месте не однажды, даже видела кое-какие фотографии в газетах: Патриарх Алексий совершает службу на полигоне в Бутове, рядом – священники, настоятели московских храмов. Но представление мое ограничивалось тогда какими-то обрывками: «Бутово – место массовых расстрелов», «закладка камня» и еще что-то про поклонный крест… Нашу группу, человек десять, привезла в Бутово знакомая монахиня одного из московских монастырей. Для матушки это место особое: на этом клочке земли в одной из братских могил лежит ее отец. Он не был священником, нет, – обыкновенный служащий. Просто оказался среди тех, кто попал в «черные списки», был арестован и уже не вышел из тюрьмы. Только много лет спустя, когда были рассекречены архивы, прояснилась его судьба и стало известно место, где он был расстрелян. Детские воспоминания удержали жуткую сцену: когда после ареста отца за ней и ее матерью приехал «воронок», соседи, нарушив негласное правило молчания, устроили скандал и так и не отдали, «отбили». Первое время они прятались, скитались по чужим углам и благодаря этому выжили. И вот мы едем в Бутово.

Казалось, это где-то очень далеко, а вся дорога из центра до места заняла немногим более часа. Для Москвы – не расстояние. То есть это совсем рядом, просто чуть в стороне от шоссе, в лесочке. Теперь, когда город разросся, неподалеку оказался новый жилой комплекс: серийные дома, жизнь идет своим чередом, во дворах дети играют. Да и тогда, в 1930-е, тут же, поблизости, был дачный поселок. Отдыхали семьями, ходили загорать, по лесу бродили. Правда, гуляли осторожно, с опаской гуляли, зная, что в сторону длинного дощатого забора лучше не ходить. И не только потому, что по ночам оттуда доносились выстрелы. От самого этого места веяло чем-то тяжелым, недобрым.

Официально было известно, что на особо охраняемом объекте НКВД—КГБ площадью всего около шести гектаров периодически производится обстрел легких артиллерийских орудий. Но все же место это было странное: жители дачного поселка видели, как с периодичностью примерно раз в два дня к полигону подходила довольно вместительная крытая машина с надписью: «хлеб», и недоумевали: зачем хлеб в таком количестве на объекте военного назначения с небольшой территорией? В середине 1930-х у этого места была уже прочно устоявшаяся специфическая «слава». О нем молчали. Лишь спустя годы старые владельцы дач рассказывали, что кому-то из соседей случалось видеть, как через лес, в сторону от полигона ночью под конвоем уводили группы полуодетых людей… Затем раздавались выстрелы. Говорят, что было несколько случаев, когда таинственным образом пропадали и жители поселка, возможно ставшие свидетелями того, чего им не следовало видеть.

…И вот тот самый забор. От обычного он отличается только тем, что поверху в несколько рядов пущена колючая проволока. Таким же увидела его в 1994 году и Варвара Васильевна Черная. Известный ученый, академик, внучка теперь уже прославленного в лике святых митрополита Серафима (Чичагова).

А обстоятельства, заставившие ее приехать на это место, были таковы: много лет назад, в 1937 году, когда она была еще студенткой, в семье произошло несчастье. В отсутствие родных на даче в Удельной был арестован дед – владыка Серафим. Забиравшие его нервничали и сделали все для того, чтобы не привлекать внимание посторонних. К дому подошла машина «скорой помощи», и через несколько минут 82-летнего больного старика вынесли на носилках и увезли, как будто по вызову. Попытки разузнать хоть что-нибудь о месте его нахождения ни к чему не привели, во всех московских больницах и тюрьмах их с матерью ждал один ответ: «Чичагова в списках нет». След деда оборвался для Варвары Васильевны более чем на полвека.

И вот однажды, когда она была уже ученым с мировым именем, руководителем крупного научного института, на второй день после Рождества в ее квартире раздался телефонный звонок. Незнакомый женский голос, вопрос:

– Знаете ли вы, где похоронен ваш дед?

– Нет, не знаю.

– В Бутове. На полигоне КГБ.

Оказалось, что попасть на полигон зимой невозможно – он закрыт. Надо ждать весны. И все-таки Варвара Васильевна немедленно отправилась туда на поиски. В первый раз не попала. Так и стояла у непроницаемого высокого забора с колючей проволокой…

Усилиями очень небольшой группы людей, допущенных к архивным делам, удалось восстановить историю этого места. Люди эти поразительные. Две женщины, работавшие с документами, и несколько человек из числа родственников пострадавших. Ксения Федоровна Любимова составила картотеку расстрелянных и захороненных на Бутовском полигоне. В настоящее время обработаны еще не все материалы. Создание картотеки потребовало времени, терпения, просто физических сил. Надо сказать, что память у исследователей, работающих со следственными делами, необыкновенная. При нас произошел, например, следующий эпизод: впервые приехавшая в Бутово москвичка, ничего до этого момента не знавшая о судьбе своего родственника и только предполагавшая, что он может оказаться здесь, робко назвала фамилию и дату ареста и услышала в ответ имя, отчество и подтверждение: «Да, он – наш».

Пласт за пластом, понемногу открывалась тайна охраняемого объекта «военного назначения». Бывшее имение купцов-промышленников Зиминых с некогда ухоженным парком и конным заводом, после революции добровольно переданное владельцем новой власти, в 1920-е годы было превращено в сельскохозяйственную колонию ОГПУ. А в начале марта 1934 года в Бутово привезли на подводах заключенных из бывшей Екатерининской пустыни, где с 1931 года была устроена тюрьма. Появилась ограда из колючей проволоки. Кое-где были расставлены часовые… И началась стрельба, не прекращавшаяся иногда по нескольку часов подряд. Поначалу дачники не придали ей значения: полигон – это полигон. Подозрения появились тогда, когда поздно возвращавшиеся домой жители стали время от времени видеть черные «воронки», наглухо закрытые фургоны. Иногда по нескольку машин одновременно. Случалось, слышали и отдаленные крики. Но время было такое, что боялись даже делиться своими предположениями друг с другом.

Теперь уже известно, что бывшая спецзона НКВД—КГБ в Бутове является крупнейшим в Москве местом массовых расстрелов и захоронений жертв политических репрессий. Среди расстрелянных – великое множество священников, монашествующие, верующие из числа мирян, причетники храмов. За несколько недавних лет решениями Архиерейского Собора Русской Православной Церкви и Синода более 300 из них прославлены в лике святых.

Пик расстрелов пришелся на время «ежовщины». За год, с июля 1937 по август 1938-го, на полигоне было расстреляно 20 765 человек. Из них около тысячи, по материалам следственных дел, пострадали за верность Церкви, за веру.

Но как Господь был распят среди разбойников, так и здесь, в безымянных могилах-рвах, бок о бок, один на другом, лежат останки святых и гонителей веры, жертв и их мучителей. Трудно писать об этом: расстрельные «бригады» выполняли задание «под водку»: настолько жуткой была эта работа. И в задачи некоторых «бригад», как говорят, входила «ликвидация» предыдущих. Таким образом скрывалось место расстрела людей значительных, известных – чтобы и концы в воду.

Когда несколько лет назад нынешний настоятель храма на Бутовском полигоне о. Кирилл Каледа, внук священномученика Владимира Амбарцумова, предпринял попытку вскрыть небольшой фрагмент расстрельного рва – при соблюдении всех мер предосторожности, с приглашением опытных специалистов-антропологов (тогда была еще робкая надежда обрести мощи), – стало ясно, что это невозможно. На квадрате десять метров было обнаружено около 150 останков тел. Люди лежали в пять слоев. А это значит, что убитые и раненые падали на мертвых.

При помощи аэрофотосъемки удалось восстановить топографию рвов: их больше десятка. Огромные 60–70-метровые траншеи шириной четыре-пять метров П-образной, Г-образной формы. В них погребены люди шестидесяти национальностей, самых разных общественно-политических взглядов, разного культурного уровня. Бутово стало одним из мест самых страшных репрессий 1920–1930-х годов, воплощением ужасов апокалипсиса, и одновременно – одним из самых значительных символов и свидетельств верности Христу.

…В ту первую поездку в Бутово я поймала себя на мысли, что по этой земле страшно ступать. На ней буквально нет свободного места – это сплошная «братская могила». Когда не осталось пространства на огражденном квадрате, расстрелы небольших партий заключенных производились в лесу неподалеку. И все же, несмотря на онемение от исключительной жестокости, масштаба и близости трагедии, которое испытываешь здесь в первый раз, понемногу приходит и другое чувство. Я никак не могла подобрать слово, понять, где и когда это уже было. И только потом вспомнила: точно то же чувство было и в Риме на Аппиевой дороге, в катакомбах первых христиан! Раки с мощами мучеников, убитых в Колизее, множество женских, детских погребений – и вдруг, в простенке в одном из гротов, на стене рисунок: тонкой, изящной линией выписаны райские праздничные павлины – символ нетления в раннем христианстве. Удивительно яркие краски – красная, бирюзовая и фиолетовая. Вечная Пасха! Да, Бутово – это наша «Аппиева дорога», это наша «Голгофа».

Тогда, в первый раз, мы приехали сюда в день памяти священномученика Серафима. Стоял декабрь, а на могилах-рвах, будто художник тронул красками, повсюду были рассыпаны пунцовые розы, нежные гвоздики и астрамерии. Шапочки света от затепленных тут же свечей согревали воздух над травкой, покрытой толстым слоем инея.

И вот они, пасхальные символы этого великого святого места: высокий легкий Памятный крест-голубец (работа архитектора Д. М. Шаховского, сына убиенного иерея Михаила Шика), один на всех объединенных страданиями и надеждой на воскресение, замечательный, как бы живой образ священномученика Серафима (Чичагова) и икона новомучеников и исповедников Российских. Символ – и сам этот храм, небольшой, деревянный, возведенный тут же, прямо на полигоне, на месте казни – там, где, как предполагают, производились первые расстрелы. В нем удивительно светло и тепло. В нем легко молиться, особенно в дни памяти бутовских святых. Чувство такое, что все они здесь, рядом, и маленькая церковь вмещает всех.

В иконостасе – ряд икон бутовских мучеников. Среди них Димитрий (Добросердов), архиепископ Можайский, Николай (Добронравов), архиепископ Владимирский, Аркадий (Остальский), епископ Бежецкий, Иона (Лазарев), епископ Велижский, Никита (Делекторский), епископ Орехово-Зуевский. Все они здесь: архимандриты, игумены, протоиереи, священники, прихожане храмов…

Позднее, уже приехав одна, взяла у о. Кирилла благословение сфотографировать полюбившуюся икону священномученика Серафима (Чичагова). Хотелось показать ее родным, знакомым, рассказать о Бутове тем, кто еще ничего о нем не знает и едва ли сможет приехать сюда. Служители храма затеплили лампадку. Опускаю объектив и вижу на образе крошечные капли. Мироточит икона. Это бывает перед праздниками, в день памяти владыки Серафима. У Бога нет смерти, у Него все живы (Лк. 20, 38)!

В четвертую субботу по Пасхе Церковь совершает память всего Собора новомучеников, в Бутове пострадавших. Тем, кто еще не был в Бутове, хочется пожелать – поспешите туда, помолитесь, поклонитесь святым, попросите прощения. Ведь большинство из нас выросло, ничего не зная об этом. И теперь, прежде чем устремляться по святым местам в дальние пределы, наверное, лучше, полезнее начать с того, что рядом, но по нашему собственному невниманию до поры закрыто от глаз. Теперь в мемориальном комплексе в Бутове есть и новый просторный белый храм. Он большой, места в нем хватит всем.

Рекомендуемые источники и литература

Беглов А. В поисках «безгрешных катакомб». Церковное подполье в СССР. М.: АРЕФА, 2008.

Бутовский полигон. 1937–1938 гг. Книга памяти жертв политических репрессий. М.: Институт социальной социологии, 1997.

Бутовский полигон. М., 1997–2003. Издание общества «Мемориал». (Бутовский полигон. 1937–1938. Книга памяти жертв политических репрессий. Вып. 1–7.)

Да будет воля Твоя. Житие и труды священномученика Серафима (Чичагова). М.: Сретенский монастырь, 2003.

Мазырин А., священник. Значение подвига новомучеников и исповедников Российских // Церковь и время. 2009. № 1 (46).

Мазырин А., священник. Подвиг новомучеников и исповедников Российских как плод тысячелетнего духовного возрастания России // Церковь и время. 2012. № 1 (58).

Мазырин А., священник. Смысл и значение подвига новомучеников и исповедников Российских // ЖМП. 2011. № 6, 7.

Из рода Серафимов
Священномученик Серафим (Чичагов), митрополит Петроградский
09.01.1856–28.11(11.12).1937

Память 28 ноября; в Соборе Брянских святых – 20 сентября; в Соборе Дивеевских святых – 14 июня; в Соборе Московских святых – воскресенье перед 26 августа; в Соборе новомучеников, в Бутове пострадавших – 4-я суббота по Пасхе; в Соборе Санкт-Петербургских святых – 3-я Неделя по Пятидесятнице

11 декабря на полигоне в подмосковном поселке Бутово по традиции собирается множество людей. Из года в год спешат они сюда, для того чтобы почтить память одного из самых выдающихся пастырей Русской Православной Церкви XX века – Серафима (Чичагова), митрополита Петроградского. Этот день – дата его расстрела… Плоды жизни митрополита Серафима были настолько значительны, что в другой стране ему поставили бы памятник. В СССР он был оклеветан и объявлен «врагом народа».

Но время все расставило по своим местам.

Пути Господни неисповедимы. Когда Леониду Михайловичу Чичагову было тридцать лет, никто и предположить не мог, что он станет священником. В то время он был блестящим офицером, «светским львом». Потомок двух известнейших адмиралов, дворянин, внешне он мало чем отличался от молодых людей своего круга – имел со вкусом обставленный дом, элегантный выезд, красавицу-жену, посещал театры и балы. Прекрасно образованный, владевший иностранными языками, Леонид Михайлович находил удовольствие в занятии живописью и музыкой, и для многих, кто знал его не близко, лишь со стороны, было открытием, что Чичагов является одним из лучших в России специалистов в области военной истории, автором капитального труда по артиллерии. Еще большее удивление вызывало то, что на протяжении многих лет он разрабатывал собственную систему лечения лекарствами растительного происхождения. Стимулом к занятию медициной послужило то, что, будучи участником войны на Балканах, Чичагов стал свидетелем страданий тысяч раненых. Его метод был описан в двух томах фундаментального исследования – «Медицинских беседах».

При его безупречной службе, учитывая его высокие награды – десять российских и иностранных орденов, – ему прочили высшие государственные степени. Но в возрасте 34 лет Леонид Чичагов, только что возведенный в чин полковника, ошеломил Петербург решением выйти в отставку…

Причина такого поворота была скрыта от посторонних. Пройдя через «горнило войны», Леонид Михайлович вернулся в Петербург другим человеком. В поисках ответа на вопрос: «Как жить по-Божьему, по-христиански» – он пришел к о. Иоанну Сергиеву. Беседа с кронштадтским пастырем произвела на него настолько сильное впечатление, что с того времени все жизненно важные решения Леонид Чичагов принимал лишь по его благословению.

Иоанн Кронштадтский открыл ему и его будущее призвание – путь священства. А через несколько лет во время поездки Леонида Михайловича в Серафимо-Дивеевский монастырь прозорливая монахиня вдруг обратилась к нему со словами: «А рукава-то у тебя поповские, даже, пожалуй, митрополичьи». И вот в 37 лет в Москве, вдали от привычной суеты столицы, Леонид Михайлович вступил на стезю приходского священника.

Высший свет не понял и не разделил его устремления. В глазах людей «мира сего» переход из аристократического сословия в духовное был делом немыслимым. На рубеже веков духовенство не пользовалось в России признанием. Наступала эпоха «материализма», научные открытия в области естественных наук, казалось, опровергали сложившуюся систему представлений об устройстве мира, и не многим хватало тогда мудрости соотносить их с духом христианского вероучения, как советовал преподобный Нектарий Оптинский: «чтобы научность не повреждала нравственности, а нравственность – научности». Но повсеместное упование на прогресс имело неутешительные последствия. Общество, терявшее нравственные основания, было увлечено декаденством и разного рода социальными теориями, чреватыми расколом национального и государственного единства. В предреволюционное время такие люди, как о. Иоанн Кронштадтский и о. Леонид Чичагов, были исключением. С амвонов во время проповедей они открыто призывали современников взыскать Бога, обрести покой и чистую совесть через покаяние и исполнение евангельского закона любви. Итак, поступок Леонида Михайловича Чичагова требовал определенного мужества. Поначалу его не понимали даже домашние.