Текст книги "Бессильно зло, мы вечны, с нами Бог. Жизнь и подвиг православных христиан. Россия. XX век"

Князь Православной Церкви
Священномученик Иларион (Троицкий), архиепископ Верейский
13.09.1886–15(28).12.1929

Память 15 декабря; в Соборе Московских святых – воскресенье перед 26 августа; в Соборе новомучеников и исповедников Церкви Русской – воскресенье, 25 января или ближайшее после 25 января; в Соборе Санкт-Петербургских святых – 3-я Неделя по Пятидесятнице

Имя священномученика Илариона, епископа Верейского, нераздельно связано с именем Патриарха Тихона. Он был одним из главных его помощников в деле управления Церковью в трудный период гонений на Православие и обновленческой смуты. Как и священномученик Серафим (Чичагов), владыка Иларион сохранил верность Патриарху, и это обратило против него гнев властей. Его также ожидали ссылки, лагерь, тюрьма и преждевременная смерть. Но все то, с чем трудно смириться, что трудно принять, послужило к его прославлению. В нечеловеческих условиях Соловецкого лагеря владыка Иларион для тысяч заключенных был примером мужества, честности и доброты. Внешние обстоятельства не имели над ним власти, но от его присутствия многое менялось: соузников он ободрял, священников побуждал быть более требовательными к себе, лагерная шпана вдруг резко меняла тон, а конвойные и даже лагерное начальство помимо воли выказывали к нему уважение. В арестантской одежде, лишенный прав, он оставался князем Православной Церкви…

…Тяжелая тишина стояла в бараке. Нехотя, принужденно люди выстраивались один за другим в шеренгу от стены к стене. Были среди них и священники. По всему лагерю на пересыльном пункте в Кеми прозвучал приказ: в момент похорон Ленина почтить его память молчанием в течение пяти минут… В «строе» не было только владыки Илариона и еще одного заключенного. Оба продолжали лежать на нарах, несмотря на увещевающие голоса: «Все-таки великий человек… влетит вам, если узнают». Тому, второму, было страшно, но, глядя на владыку – спокойного, как обычно, – не поднялся и он. Чудом избежали «расхода». А потом негромко, но отчетливо прозвучало его слово: «Подумайте, отцы, что ныне делается в аду: сам Ленин туда явился, бесам какое торжество».[162]162
  Польский Михаил, протоиерей. Новые мученики российские. Джорданвиль, 1957. Репринтное издание. М., 1993. Т. 1. С. 129.


[Закрыть]

На Соловках епископ Верейский был фигурой заметной. По свидетельству Б. Ширяева, к нему одинаково тянулись все. Не только духовенство – профессора, актеры, военные, даже шпанята «отогревались» возле владыки, будто давно его знали. Никакого различия в обращении с людьми разных состояний у него не было, с каждым был приветливым и совершенно естественным, как с равным. В перерывах его можно было увидеть дружески прогуливающимся рука об руку с кем-нибудь из «профессионалов в законе», которого он с интересом расспрашивал о его обстоятельствах и о «специализации». Оказавшийся вместе с ним в заключении священник Павел Чехранов вспоминал, что «многие видели в нем духовного отца, а в отношении душ, уже отравленных неверием, он был миссионером».[163]163
  Из воспоминаний отца Павла Чехранова // Московский церковный вестник. 1991. № 7 (52). С. 11.


[Закрыть]

Простая манера общения и сама внешность владыки Илариона – высокий рост, широкие плечи, открытое, ясное лицо – на всех без исключения оказывали действие облагораживающее. Борис Ширяев так описал его исключительное положение среди заключенных:

«Силе, исходившей от всегда спокойного, молчаливого владыки Илариона, не могли противостоять и сами тюремщики: в разговоре с ним они никогда не позволяли себе непристойных шуток, столь распространенных на Соловках, где не только чекисты-охранники, но и большинство уголовников считали какой-то необходимостью то злобно, то с грубым добродушием поиздеваться над “опиумом”. Нередко охранники, как бы невзначай, называли его владыкой. Обычно – официальным термином “заключенный”. Кличкой “опиум”, попом или товарищем – никогда, никто».[164]164
  Ширяев Б. Неугасимая лампада. С. 318.


[Закрыть]

В числе ближайших помощников Патриарха Тихона владыка Иларион оказался не случайно. Это был один из самых образованных иерархов Русской Православной Церкви. Он принял монашеский постриг через три года после окончания Духовной академии, в 1913 году, в скиту Троице-Сергиевой Лавры, желая всю жизнь без остатка посвятить пастырскому служению. До революции его знали как автора фундаментального труда «Очерки из истории догмата о Церкви». Владыка Иларион приобрел большой авторитет и как богослов, и как преподаватель Духовной школы. Он по праву считался одним из лучших проповедников. Послушать его проповеди люди приходили специально.

Обширные исторические и богословские познания сделали владыку убежденным сторонником восстановления патриаршества. Его яркое выступление на Соборе 1917 года сыграло заметную роль в избрании Предстоятеля Церкви:

«Хочется мне обратиться ко всем, кто почему-то считает еще нужным возражать против Патриаршества. Отцы и братие! Не нарушайте радости нашего единомыслия! Зачем вы берете на себя неблагодарную задачу? Зачем говорите безнадежные речи? Ведь против церковного сознания боретесь вы. Бойтесь, как бы не оказаться вам богоборцами! Мы и так уже согрешили, согрешили тем, что не восстановили Патриаршество два месяца назад, когда приехали в Москву и в первый раз встретились друг с другом в Большом Успенском соборе. Разве не было кому тогда больно до слез видеть пустое патриаршее место?.. А когда мы прикладывались к святым мощам чудотворцев Московских и первопрестольников Российских, не слышали ли мы тогда их упрека за то, что двести лет у нас вдовствует их первосвятительская кафедра?»[165]165
  Почему необходимо восстановить патриаршество?: Речь на общем заседании церковного Собора 23 октября профессора Московской духовной академии архимандрита Илариона // Богословский вестник. 1917. X–XII. См. также: Крестный путь Святителя // Православные монастыри. Сретенский монастырь. 2009. № 6. С. 8–9.


[Закрыть]

Первый раз владыку Илариона арестовали в марте 1919 года. Заключение продлилось три месяца. Прошло немного времени, и последовала ссылка в Архангельск сроком на один год.[166]166
  Владыку Илариона сослали в Архангельск в 1921 г. По другим данным – в Холмогоры, где он находился в лагере до 1923 г.


[Закрыть] Арестовали его менее чем через два года после епископской хиротонии.[167]167
  Епископом Верейским, викарием Московской епархии, владыка Иларион стал в мае 1920 г.


[Закрыть] По возвращении из ссылки он был возведен Патриархом в сан архиепископа и уже навсегда попал в категорию «политически неблагонадежных».

Главной причиной для возбуждения обвинений против архиепископа Верейского Илариона была его твердая позиция в отношении обновленческого раскола. В течение года по поручению Патриарха он ведет переговоры с уполномоченным ОГПУ по церковным делам, отстаивая право Церкви руководствоваться во внутренней жизни своими каноническими правилами, составляет и редактирует патриаршие послания, выступает с критикой обновленцев.

Борьба с обновленчеством достигла наивысшей точки в 1923 году, когда произошло «сражение» за Сретенский монастырь.

5 июля 1923 года, под праздник Владимирской иконы Божией Матери, владыка Иларион служил в монастыре, захваченном обновленцами, всенощное бдение. Изгнав раскольников, он заново освятил собор великим чином, присоединив старинную обитель к Церкви. На следующий день в Сретенском монастыре служил Патриарх Тихон. Тогда же Патриарх назначил владыку Илариона настоятелем монастыря.

За июльскими событиями последовали заявления лидеров обновленческого раскола о «контрреволюционной деятельности» Предстоятеля Церкви и его главного помощника. В сентябрьском номере «Известий» Антонин (Грановский) назвал Патриарха Тихона и владыку Илариона «подсудимыми перед революцией». И вскоре «подсудимый» епископ был приговорен к трем годам лагерей.

При всех ужасах заключения в Соловецком лагере дышалось там в каком-то смысле легче, чем на «материке»: меньше было двурушничества. Соузниками владыки оказались многие православные священники, сохранившие верность Патриарху Тихону. И для них его опыт и личные качества были незаменимы.

Владыку неизменно выбирали делегатом для проведения переговоров с лагерным начальством по особым случаям. Отказов практически не было. Ему удалось добиться перевода духовенства в одну, шестую, роту, определить большую часть священников на хозяйственные работы, а когда начальство имело возможность убедиться в их высокой исполнительности и честности – выговорить для них некоторые послабления режима и отстоять волосы и бороды.

К «высоким должностям» в лагерной иерархии владыка не стремился. Предложения лагерной администрации отклонял, оставаясь по-прежнему бригадиром рыболовецкой артели.

В «Неугасимой лампаде» Борис Ширяев рассказал и о таком христианском подвиге владыки Илариона. Однажды, когда начальник лагеря Сухов по удали вышел в море и оказался отрезан от берега полосой шуги – рыхлого и острого льда, способного расплющить небольшое судно, – архи епископ Иларион с командой добровольцев, несмотря на растерянные протестующие крики охраны, отправился следом – «на спасение душ человеческих». Два раза прошли они через шугу и привезли в лагерь насмерть перепуганного, дрожащего Сухова. Редкий случай, когда охране донести о «неповиновении» не пришлось: начальство, ставшее невольным виновником «нарушения режима», оказалось вне сообщения. Потрясенный случившимся, Сухов позже обнаружил перед нечаянным свидетелем – автором повести – пробившуюся веру в Промысл Божий: раз на Пасху он перекрестился перед расстрелянным им самим Распятием.

Лето 1925 года определило дальнейшую судьбу владыки Илариона. Из лагеря его отправили в Ярославскую тюрьму. Здесь сотрудники ГПУ пытались склонить святителя на сторону григорианского раскола.[168]168
  Один из расколов 20–30-х гг. XX века в Русской Православной Церкви. Был инициирован группой иерархов во главе с архиепископом Свердловским и Ирбитским Григорием (Яцковским), по имени которого и назван. Инициаторы полагали, что после введения патриаршества, а также в результате деятельности обновленцев в Церкви «попраны права соборности», и создали 22 декабря 1925 г. для руководства Церковью коллегиальный орган – Временный Высший Церковный Совет (ВВЦС). Архиепископ Григорий и его сторонники после запрещения в священнослужении, наложенного митрополитом Сергием (Страгородским), тогда заместителем Патриаршего Местоблюстителя, а затем Патриаршим Местоблюстителем Петром (Полянским), образовали течение (в поддержку ВВЦС), за которым закрепилось название «Григорианский раскол». Позиции григориан были сильны в Сибири, на Урале, в Поволжье, на Дону.


[Закрыть] Обещали свободу, возможность вернуться в Москву. Предложение об измене владыка отверг. Агент ГПУ «участливо» осведомился тогда о сроке его приговора и, услышав ответ, прибавил: «Три года? Для Илариона три года?! Так мало?» Ценой такой «несговорчивости» стало добавление срока… равного предыдущему.

В лагере было проще: «по эту сторону» – свои, «по ту сторону» – начальство, охрана. И «та сторона» иногда на удивление обнаруживала черты человеческие. В 1926 году владыка сумел добиться у начальника лагеря Эйхманса разрешения служить пасхальную службу. В ветхом кладбищенском храме, не вмещавшем даже духовенство, звучала соборная молитва. Крестный ход, объединивший всех, кто стоял вокруг на кладбище, вышел на улицу. Борис Ширяев писал об этом: «С победным, ликующим пением о попранной, побежденной смерти шли те, кому она грозила ежечасно, ежеминутно… Ликующий хор “сущих во гробех” славил и утверждал свое грядущее, неизбежное, непреодолимое силами зла Воскресение».[169]169
  Ширяев Б. Неугасимая лампада. С. 391.


[Закрыть] Для владыки и его сподвижников и на Соловках была Пасха.

…В 1927 году архипастыря привезли в Москву, где архиепископ Григорий просил его возглавить созданный им «Высший Церковный Совет». Но и на этот раз он остался непоколебим: «Я скорее сгнию в тюрьме, но своему направлению не изменю».

Тогда же, в 1927 году, вернувшись на Соловки, владыка сумел собрать вокруг себя пятнадцать епископов, и все они единодушно постановили сохранять верность Православной Церкви, возглавляемой в то время заместителем Патриаршего Местоблюстителя митрополитом Сергием (Страгородским).

В 1929 году удвоенный срок закончился. Но отпускать святителя власти не думали. Осенью он получил еще три года ссылки в Алма-Ату. На этапе – от одной тюрьмы до другой – его обокрали. В поезде владыка заразился сыпным тифом и в ленинградскую тюремную больницу прибыл уже обессиленным. Во время болезни он повторял в полусознании: «Теперь я свободен, никто меня не возьмет».

…Склонившийся над ним врач сказал, что кризис миновал и он может поправиться. Владыка едва слышно ответил: «Как хорошо! Теперь мы далеки от…» – и через несколько минут скончался.

Митрополит Серафим (Чичагов), занимавший тогда ленинградскую кафедру, добился разрешения предать его тело погребению. Отпевание происходило в церкви Новодевичьего монастыря. В гробу в белом митрополичьем облачении лежало тело совершенно изможденного седого старика. Одна из родственниц, взглянув на него, упала в обморок. А было ему только 43 года.

В 1999 году священномученик Иларион был прославлен Церковью в сонме новомучеников и исповедников Российских. Мощи его были обретены нетленными (даже облачение сохранилось в сырой петербургской земле, не утратив чистоты). Теперь они почивают в Москве в Сретенском монастыре, где владыка в свое время выиграл «сражение» с обновленцами.

Рекомендуемые источники и литература

Иларион (Троицкий), архиепископ. Грех против Церкви // Санкт-Петербургские епархиальные ведомости. Вып. 3. Ч. 1. С. 28.

Иларион (Троицкий), архиепископ. Христианства нет без Церкви. М.: Сретенский монастырь, 1995.

Творения священномученика Илариона (Троицкого): В 3 т. М.: Сретенский монастырь, 2004.

Из воспоминаний отца Павла Чехранова // Московский церковный вестник. 1991. № 7 (52).

Очерки из истории догмата о Церкви. М.: Паломник, 1997.

Польский Михаил, протоиерей. Новые мученики российские. Т. 1. Джорданвиль, 1957. Репринтное издание. М., 1993.

Ширяев Б. Неугасимая лампада. М.: Столица, 1991.

Русская Православная Церковь. XX век. К 1020-летию Крещения Руси. Раздел II. Начало скорбного пути. С. 182; Раздел III. В годы репрессий. С. 210–215, 257. М.: Сретенский монастырь, 2008.

Крестный путь Святителя // Православные монастыри. М.: Сретенский монастырь, 2009. № 6.

Среди скорбей воздушно-светел
Священномученик Владимир Лозина-Лозинский
26.05.1885–13(26).12.1937

Память 13 декабря; в Соборе новомучеников и исповедников Церкви Русской – воскресенье, 25 января или ближайшее после 25 января; в Соборе Санкт-Петербургских святых – 3-я Неделя по Пятидесятнице

Еще одна судьба, закончившаяся в 1937 году. Священник, а когда-то юрист, историк о. Владимир Лозина-Лозинский. То, что выделяло его всюду, где бы он ни оказался, – это улыбчивая легкость. Его не видели унылым, придавленным обстоятельствами. Запоминались его спокойное обращение с людьми, вежливость, благородство. Как послушание, безропотно, принимал он условия Соловецкого концлагеря, равные для всех узников. Руки трудились, а в сознании жила молитва и рождались стихи…

Из Петербурга

…В Соловецком лагере он появился в 1925 году. Попал под суд за служение панихид с поминовением Царской семьи. Это был уже второй арест. В первый раз он находился под следствием по делу о «православных братствах».[170]170
  Православные братства в Петрограде занимались благотворительной, миссионерской и образовательной деятельностью. Многие из них были созданы по постановлению Поместного Собора 1917–1918 гг. «в целях ограждения Церкви от расхищения церковного достояния, возвращения уже отобранного и защиты гонимых… преданных Церкви людей». Разгром братств, по замыслу властей, должен был укрепить позиции обновленцев. Следствие объявило православные братства «контрреволюционной мануиловской организацией», ибо именно епископ Мануил (Лемешевский), управлявший в тот момент епархией, провел успешную борьбу с обновленцами.


[Закрыть] Тогда по ходатайству родственников, добывших медицинское заключение об «остром душевном расстройстве», о. Владимира освободили. Однако вскоре последовало новое обвинение – в «монархическом заговоре» – и приговор к расстрелу, который заменили лишением свободы на десять лет.

В прошлом остались Петербург, события военного времени, революция… Выпускник юридического факультета Санкт-Петербургского университета, Владимир Лозина-Лозинский имел бо́льшую склонность к историческим наукам и филологии – знал несколько иностранных языков, писал стихи. После университета он решил продолжить обучение в археологическом институте, изучая историю архивного дела.

Дворянская семья с польскими и немецкими корнями: отец, Константин Степанович, служил земским доктором, а затем врачом на Путиловском заводе. Мать о. Владимира была дочерью героя Крымской войны К. Ф. Шейдемана, командовавшего артиллерией при штурме Евпатории. Одной из первых среди женщин в России она получила медицинское образование. В 1888 году ее не стало: Варвара Карловна скончалась, заразившись тифом в земской больнице.

Опыт родителей оказал на Владимира заметное влияние. В годы Первой мировой Владимир Лозина-Лозинский, в то время помощник обер-секретаря Второго (Крестьянского) департамента, титулярный советник, был добровольно командирован в Общество Российского Красного Креста и стал помощником начальника Петроградской санитарной автомобильной колонны. Он руководил перевозкой раненых со столичных вокзалов и распределением их по госпиталям.

Революция все изменила. В первые годы, чтобы как-то прокормиться, Владимиру Константиновичу пришлось работать статистиком на Московско-Рыбинской железной дороге. Мысль о принятии священства пришла после эпизода, случившегося на его глазах. В 1918 году расстреляли близкого их семье священника о. Александра Васильева, последнего духовника Царской семьи и настоятеля Феодоровского собора в Царском Селе. Лозина-Лозинские были прихожанами церкви Крестовоздвиженской общины сестер милосердия, где служил одно время о. Александр. Когда батюшка получил новое назначение – настоятеля церкви святой великомученицы Екатерины, они стали соседями с Лозина-Лозинскими, жившими в то время в приходском доме. А спустя всего несколько дней о. Александр и причт храма были убиты. Событие это произвело на Владимира Константиновича настолько сильное впечатление, что определило поворот в его судьбе: сколько родные ни пытались удержать его от опасного шага, он твердо решил для себя стать священником.

Духовная академия была в то время уже закрыта, но, как только в 1920 году разрешили открыть Петроградский богословский институт, Владимир Константинович вновь стал студентом и в том же году подал прошение о рукоположении. Несколько лет о. Владимир служил в бывшей университетской Петропавловской церкви, до самого ареста по делу о «православных братствах», которое стало вторым по масштабу после процесса над митрополитом Вениамином. Через год его взяли снова вместе с группой выпускников Императорского Александровского лицея по обвинению «в создании монархической организации».

На Соловках тогда находились многие известные священники и архипастыри, но о. Владимир невольно обращал на себя внимание. Его соузники вспоминали о том, что аристократизм породы, наклонностей и привычек не исчезал даже тогда, «когда он отвешивал вонючую воблу» в продовольственном ларьке, разносил посылки или мыл управленческие уборные. Врожденный такт «и, главное, светившаяся в нем глубокая любовь к человеку сглаживали внешние различия с окружающими» и делали о. Владимира своим в среде духовенства.

В образе о. Николая представил его Г. Андреев в повести «Соловецкие острова»: «Высокий, тонкий, с сухим в лихорадочном румянце лицом, на котором из-под черной камилавки глядят живые бегающие глаза – отец Николай непоседлив, быстр, подвижен и весел всегда».[171]171
  Андреев Г. (Хомяков Г. А.). Соловецкие острова // Журнал «Север». Петрозаводск, 1990. № 9. С. 8.


[Закрыть]

Передавая некоторые характерные особенности о. Владимира, Г. Андреев замечал: «Отец Николай так воздушно-светел, так легко-добр, что кажется воплощением безгрешной чистоты, которую ничто не может запятнать. Он и в Соловки приехал по своей доброте, потому что не мог отказать в просьбе: его друзья, бывшие воспитанники Царскосельского лицея, просили его отслужить панихиду по убиенному Николаю II, – он отслужил и вместе с воспитанниками приехал в Соловки».[172]172
  Там же. С. 8–9.
  О прибывших лицеистах упоминает на страницах «Неугасимой лампады» и Борис Ширяев. Когда в кругу товарищей Бориса Ширяева по заключению возникла мысль отслужить в день памяти панихиду по убиенной Царской семье, пригласив для этого о. Никодима, опасность осознавали все: «Всего за месяц до этого на Соловки прибыла значительная по числу группа бывших царскосельских лицеистов. Они были сосланы на большие сроки именно за такую же панихиду по Государю, отслуженную в Петрограде. Шесть или семь инициаторов поминовения были расстреляны». Однако панихиду о. Никодим все-таки отслужил. Присутствовало 22 человека (см.: Ширяев Б. Неугасимая лампада. С. 351–354).


[Закрыть]

В лагере о. Владимир был дружен с о. Иоанном Стеблин-Каменским, с о. Михаилом Яворским[173]173
  Впоследствии о. Иоанн Стеблин-Каменский и о. Михаил Яворский также приняли мученическую кончину.


[Закрыть] и с Владимиром Алексеевичем Казачковым, сохранившим его стихи. Вот одно из них, с посвящением: «А. И.» – «Архиепископу Илариону». В нем – ни тяжести, ни ощущения «ноши», – радость, которую отнять невозможно, от сознания неминуемого, неизбежного прихода в мир Спасителя… Христианский ответ на звучавший из репродукторов «Интернационал»:

 
Над этим полным страха строем,
Где грех, и ложь, и суета —
Мы свой надмирный город строим,
Наш мир под знаменем креста.
 
 
Настанет день, и час расплаты.
За годы крови и тревог,
Когда-то на земле распятый
На землю снова снидет Бог.
 
 
С крестом как символом спасенья
Он воззовет и рай и ад:
И се расторгнутся каменья,
Се бездны тайны возвестят.
 
 
Полярные растают льдины,
Погаснет солнце навсегда,
И первозданные глубины
Откроет каждая звезда.
 
 
Тогда из тьмы времен смятенных,
В последнем ужасе угроз,
Восстанут души убиенных
За имя вечное – Христос.
 
 
И Бог страдавший, Бог распятый,
Он примет подвиг их земной:
Его посол шестокрылатый
Их позовет своей трубой.
 
 
И в град Грядущего, ликуя,
Они войдут, как в некий храм,
И вознесется «Аллилуия»
Навстречу бурям и громам.
 
 
Тогда, о Боже, к смерти, к ранам,
Ко всей их скорби мировой,
Теперь Тобою осиянным,
Мы, люди, бросимся гурьбой.
 
 
Твоя любовь есть бесконечность;
И ради них, нас не кляня,
Ты, Господи, введешь нас в вечность
Невечереющего дня.
 

Так и жил о. Владимир, подкрепляя себя молитвой и участием в тайных службах, не устрашаясь и тогда, когда в 1926 году администрация потребовала: каждому, кто хотел бы ходить на богослужения в церковь, подавать заявление на имя начальника лагеря. Перед Пасхой листочек за подписью о. Владимира был среди сотен других. А в ноябре 1928 года родные сумели добиться для него изменения приговора: оставшийся срок заменили пятилетней ссылкой в Сибирь.

…Несколько месяцев в пересыльной тюрьме Ленинграда, затем ссылка в глушь, в деревню Пьяново, в ста пятидесяти километрах от Братска. В 1933 году, когда батюшка вернулся в свой «Петербург», в прописке ему было отказано, и он вынужденно поселился в Новгороде. Вскоре о. Владимира назначили настоятелем кафедрального собора в честь Архистратига Михаила.

Три года он жил на свободе, а в 1936-м его снова взяли, подвергнув обследованию в психиатрической больнице. Сохранилась медицинская карта о. Владимира. Заключение врача свидетельствует о том, сколько и чего ему пришлось вынести прежде:

«Высокого роста, правильного телосложения, пониженного питания, кожа дряблая, морщинистая. На левой ноге не хватает среднего пальца. На правом плече спереди след от бывшей операции. Под левой лопаткой втянутый рубец от бывшего пролежня. Отсутствие многих зубов».

Психическое состояние было оценено так: «Сознание ясное… Идеи страха вращаются, главным образом, вокруг его семьи, которая якобы терпит страдания и мучения из-за него». На основании этого заключения врачей о. Владимира отпустили, но вскоре арестовали вместе с группой прихожан.

Еще одно следствие, и еще одно дело – группы «Партия народной демократии». Отец Владимир был единственным, кто ложного обвинения не признал, и единственным, кто был приговорен к расстрелу. 26 декабря 1937 года мученической славой завершилось его восхождение на свою Голгофу вслед за близким для него архиепископом Иларионом (Троицким) и тысячами других мучеников за Христа.

Как отражение внутреннего гармоничного строя его души и ничем ненарушимого мира остались стихотворные строки:

 
Вас поведут по тем местам,
Где притаился нежный шорох,
Где дум невыплаканных ворох
Всё говорит о чем-то вам…
Где проливался теплый воск
Большими желтыми слезами,
А перед мшистыми стенами
В камнях из камня крест пророс…
Где с арки выломанной вниз
Сбегают серые ступени,
И дремлют сумрачные тени,
Где чей-то грех, упавший ниц…
Но здесь теперь уж не найдешь
Напевов нежных колоколен,
И словно тайно тяжко болен,
Спит монастырь, как старый дож…
И вот теперь, в ушедший век,
Вы здесь пройдете молча мимо,
И вам приснится меч Селима,
Клобук, татары, Булат-бек…
В стене чугунное кольцо,
Седины, черный очерк змея,
Писанье старца Досифея
И чье-то строгое лицо…
 

Рекомендуемые источники и литература

Лозина-Лозинский Владимир, протоиерей. Из соловецких тетрадей / Вступительная статья и подготовка текстов Ф. О. Стукалова // Ученые записки Российского православного университета апостола Иоанна Богослова. Вып.1. М., 1995.

Андреев Г. (Хомяков Г. А.). Соловецкие острова // Журнал «Север». Петрозаводск. 1990. № 9.