Текст книги "Литературное произведение: Теория художественной целостности"

Ритмическая композиция стихотворений Пушкина, Тютчева, Лермонтова, Баратынского, н аписанных четырехстопным ямбом

При общей, пожалуй, наибольшей по сравнению с другими размерами изученности ритмической эволюции четырехстопного ямба (Я4) и основных типов ритмического движения, отличающих, так сказать, века русской поэзии, именно здесь создаются наилучшие условия не только для детализации этого процесса, но и для прояснения логики перехода от средних характеристик ритмики стихотворного языка к ритмической конкретности поэтического произведения.

В данном разделе представлены описание и первичный анализ профиля ударности и распределения ритмических вариаций во всех включенных в академическое издание стихотворениях Пушкина, написанных Я4. Эти материалы позволяют прежде всего уточнить процесс становления нового типа ритмического движения ямба в поэзии Пушкина. В сводных данных К. Ф. Тарановского ¹ пушкинская поэзия с 1814 по 1820 год предстает как ритмически однотипная с общим выравниванием силы ударности второго и четвертого слогов, а затем средние характеристики регистрируют последовательное и однонаправленное возрастание акцентной силы четвертого слога, чем и определяется главным образом новый тип ритмического движения с более сильным вторым иктом по сравнению с первым.

Те же средние данные, но более детально рассмотренные и распределенные по годам, позволяют внести коррективы и увидеть выразительные «зигзаги» этой единой ритмической линии. В стихах 1814—1815 годов ударность первой стопы еще достаточно отчетливо преобладает, стихотворениям 1816—1817 годов присуще в самом деле нарастающее равенство силы первой и второй стопы, а в произведениях 1818 и 1819 годов постепенно начинает возвышаться акцентная сила четвертого слога.

И особенно ощутимо проясняется при таком расчленении переломная роль 1820 года, который в средних характеристиках Тарановского вообще не выделяется и просто присоединяется к 1819 году. Это объяснялось, по-видимому, тем, что стихов, написанных Я4 в 1820 году, гораздо меньше, чем в ближайшие предшествующие и последующие годы. Однако важно, что Я4 в этом году не просто мало, но во всех произведениях, где представлен этот размер, ударность первой стопы приближается к 100 %, а в двух наиболее объемных стихотворениях ее ударность явно превышает силу второй стопы, так что здесь как бы возвращается тип ритмического движения XVIII века.

Особенно необычно следующее стихотворение:

 
"Скажи, какие заклинанья
Имеют над тобою власть?" —
Все хороши: на все призванья
Готов я как бы с неба пасть.
Довольно одного желанья —
Я, как догадливый холоп,
В ладони, по-турецки хлоп,
Присвистни, позвони, и мигом
Явлюсь. Что делать – я служу,
Живу, кряхчу под вечным игом.
Как нянька бедная, хожу
За вами – слушаю, гляжу.
 

Это единственный случай во всей поэзии Пушкина абсолютного преобладания в стихотворении третьей ритмической формы Я4 с ударным вторым, шестым и восьмым слогами. Такой опыт ритмического варьирования оказался в этот период тупиковым, не получил дальнейшего развития – мы встречаемся с его распространением (конечно, уже в совершенно ином облике) лишь в лирике XX века, особенно у Андрея Белого.

Именно многообразие форм ритмического варьирования на фоне предшествующего исторического опыта ритмического развития Я4 и оказывается в центре внимания при таком более детальном исследовании, охватывающем каждое отдельное стихотворение. И уже в послании 1814 года «Князю А. М. Горчакову» среднее равенство ударности первого и второго икта оказывается результатом столкновения разнонаправленных ритмических тенденций с определенным – прямо в тексте – указанием их различных жанровых тяготений:

 
Нет, нет, любезный князь, не оду
Тебе намерен посвятить;
Что прибыли соваться в воду,
Сначала не спросившись броду,
И вслед Державину парить? ..
Не сладострастия поэт
Такою песенкой поздравит,
Он лучше муз навек оставит …
 

Естественно, в «одическом» фрагменте преобладают ударность первой стопы и третья ритмическая форма, а более всего противостоит этому как раз ритмическая вариация стиха «Не сладострастия поэт» – шестая ритмическая форма с сильными четвертым и восьмым слогами.

Аналогично в послании «К Батюшкову» высокий одический слог изображается в стихах с абсолютным преобладанием полноударной (первой) ритмической формы («Поэт! в твоей предметы воле! / Во звучны струны смело грянь…»). А рядом стоящие стихи, адресующие к иному жанру – сатире, отличаются и снижением количества полноударных строк, и усилением ударности четвертого слога, особенно в употребляемых именно здесь двухудар-ных вариациях («Иль, вдохновенный Ювеналом…» – «Но Тредьяковского оставь…»). После этого сопоставления оды и сатиры следует заключительный строфоид, который отличается наибольшим богатством и разнообразием ритмического варьирования, объединяющего разнонаправленные тенденции. Впоследствии эта особенность станет одной из самых типичных в пушкинских ритмических композициях.

В стихотворении «Тень Фонвизина» сходным образом выделяется на общем фоне эпизод, обращенный к поэзии Батюшкова («Певец пенатов молодой… С прелестной Лилою дремал / И подрумяненный фиалом, / В забвенье сладостном шептал»): до этого преобладает пародирование одического строя стиха и резких разнонаправленных державинских контрастов типа «…Смиренный, но челоперунный. / Наполеон! Наполеон!» – а батюшков-ский отрывок отличается наибольшей концентрацией двухударной формы с ритмической симметрией ударений на четвертом и восьмом слогах. Характерно и то, что конец этой ритмической темы отмечается перебойной третьей вариацией: «Так я же разбужу повесу», – / Сказал Фонвизин, рас-сердясь…".

А один из самых первых случаев явного преобладания ударности второй стопы над первой появляется у Пушкина в 1818 году в стихотворении «Жуковскому» («Когда к мечтательному миру…»). Здесь воспроизводится целый комплекс особенностей ритмики Жуковского: ритмическая монотония, явное преобладание и частые повторы одной и той же четвертой формы Я4 с ударным вторым, четвертым и восьмым слогами и в то же время появление пиков ритмической напряженности в этом единстве главным образом за счет взаимодействия ритмических форм с разнонаправленным акцентным строем первого полустишия: «Кто наслаждение прекрасным / В прекрасный получил удел».

Итак, уже в самых первых поэтических опытах Пушкина отражается следующее ритмическое противостояние: с одной стороны, «старый», «одический» тип Я4, где основной ритмический фон создает первая, полноударная форма, а наиболее характерными вариациями, подчеркивающими своеобразие данного типа ритмического движения, оказываются формы с сильными первой и последней стопой. А с другой стороны, «новый» тип романтической элегии и послания, где преобладающий фон определялся четвертой формой с пропуском предпоследнего ударения, а наиболее характерными вариациями становятся вторая и шестая формы с сильными четвертым и восьмым слогами.

Пушкинское «изображение» и претворение этих различных ритмических традиций, сложившихся в предшествующей истории русского Я4, позволяет увидеть, с одной стороны, смягчение контрастов, а с другой – усиление интенсивности и внутреннего многообразия ритмического варьирования. Прежде всего сближаются характеристики преобладающего ритмического фона: начиная с 1820 года полноударная форма устойчиво, почти без исключения охватывает около 30 % стихотворных строк и вместе с еще более устойчиво преобладающей четвертой формой они неизменно составляют три четверти общего количества стихов. Возникает, таким образом, основа первичного ритмико-композиционного сопоставления: наиболее часто встречающиеся и с этой точки зрения более обычные ритмические формы – первая и четвертая – противостоят более редким и выделяющимся на общем фоне второй, шестой, третьей и особенно редкой седьмой.

В каждой из этих сфер – и в преобладающем фоне, и в редких формах– содержится, в свою очередь, внутреннее противоречие, порождающее различные вариационные возможности. Во-первых, они зависят от меняющихся отношений первой и четвертой формы, вплоть до подавляющего преобладания одной из них, как, например, в стихотворении «В Сибирь». В нем абсолютное большинство стихов реализует одну и ту же четвертую форму Я4, так что единственная во всем стихотворении полноударная форма: "Доходит мой свободный глас… " – отчетливо выделяется на общем фоне. Есть и противоположная возможность: «в композиции стихотворения определяющее значение могут иметь полноударные стихи». Ссылаясь на это высказывание Л. И. Тимофеева, А. Н. Колмогоров напоминает о художественной выразительности фрагмента из «Египетских ночей» («Зачем клубится ветр в овраге…»), где следуют друг за другом семь полноударных ритмических форм ² . В той же статье Колмогорова показано, что в трехчастной композиции стихотворения «Арион» выделяются: четверостишие, все состоящее из четвертой формы, пятистишие со столь же абсолютным и полным преобладанием полноударной, первой формы и шестистишие, в котором возвращается доминанта первой части – все шесть стихов четвертой формы.

С этими фоновыми противопоставлениями и различиями наиболее часто встречающихся ритмических форм взаимодействует столь же актуальное для композиционного строя внутреннее противоречие более редких форм; одни из них развивают и усиливают складывающийся в этот период новый тип ритмического движения Я4 с преобладающей акцентной силой четвертого и восьмого слогов (вторая и шестая формы), другие контрастны по отношению к этому преобладающему типу и потому особенно остро выделяются на общем фоне. Выделяются и сами по себе, и особенно в столкновении с противоположным ритмическим движением в первом полустишии. Соответственно могут выделяться строфы и целые стихотворения с однонаправленными или разнонаправленными ритмическими вариациями.

Рассмотрим с этой точки зрения различия двухчастных композиций в стихотворениях «Поэт» и «И. И. Пущину». И в том, и в другом произведении могут быть отмечены две различные линии композиционного движения при большом сходстве их ритмического состава. Но в «Поэте» первой части присуща сравнительно меньшая ритмическая напряженность, своего рода введение нарастающей ритмической энергии в берега более обычного ритмического движения с типичной для ритмического фона Я4 полноударной вариацией, а во второй части, наоборот, ритмическое напряжение все более и более увеличивается к финалу, растут и острота столкновения разнонаправленных вариаций, и финальная выделенность редких ритмических форм:

 
Бежит он, дикий и суровый,
И звуков, и смятенья полн,
На берега пустынных волн
В широкошумные дубровы!
 

В послании «И. И. Пущину» отношения двух пятистиший противоположны только что рассмотренным и однонаправленностью ритмического движения с сильными четвертым и восьмым слогами, и чередованием различных форм и степеней ритмической выделенности и напряженности. Они нарастают в первом пятистишии, достигая вершины в финале строфы:

 
… Когда мой двор уединенный,
Печальным снегом занесенный,
Твой колокольчик огласил.
 

Второе же пятистишие, повторяя это движение, перемещает центр ритмической выделенности в предпоследнюю строку:

 
Да озарит он заточенье
Лучом лицейских ясных дней.
 

А финальным завершением оказывается, во-первых, относительно более часто встречающаяся и в этом смысле обычная ритмическая форма и, во-вторых, ритмическая форма, повторяющая вариацию начальной строки. Кольцо становится здесь одновременно и контрастом по отношению к ближайшему ритмическому окружению, и повтором в пределах границ ритмической композиции в целом, так что противоположности эти сближаются и – что особенно важно – финал своеобразно удерживает предшествующие переходы и различия.

Кольцевая композиция вообще характерна для стихотворений Пушкина: 42 % из них начинаются и заканчиваются одной и той же ритмической формой, причем тенденция эта нарастает в зрелом творчестве – с 1826 по 1836 год эта особенность охватывает уже более 50 % текстов. Но и проявившееся в стихотворении «Поэт» ритмическое «заострение» (Г. Шенгели) финала также не единственный случай, а композиционная тенденция. Это видно из характеристик ритмических форм начальной и конечной строк всех стихотворений. При стабильной (50 %) встречаемости четвертой формы в зачинах ощутимо преобладает по сравнению со средними показателями всех строк первая, полноударная форма, а в финалах – третья и шестая формы.

Но чего Пушкин действительно избегает – это резкой контрастности столкновений. Редким исключением здесь оказывается стихотворение «Демон», которое начинается контрастом полноударной и двухударной форм («В те дни, когда мне были новы. / Все впечатленья бытия»), а затем этот контраст заостренно повторяется в отношениях зачина и финала («… И ничего во всей природе / Благословить он не хотел»).

Различные ритмико-композиционные тенденции, отразившиеся в стихотворениях «Поэт» и «И. И. Пущину», вместе с тем предстают у Пушкина не как абсолютно противоположные друг другу. Более того, мы видим в ряде произведений отчетливое стремление соединить разнонаправленность и нарастающую интенсивность ритмического варьирования со смягчением и разрешением ритмических противоположностей в финальном синтезе, связывающем начало и конец стихотворения не просто кольцевым повтором, но своего рода гармонической триадой.

Вспомним, например, стихотворение «Брожу ли я вдоль улиц шумных…» Ритмическая двуплановость возникает в нем уже в первой строфе, в сопоставлении разнонаправленных ритмических вариаций с сильным вторым или четвертым слогом: «Вхожу ль во многолюдный храм» – «Я предаюсь моим мечтам». И дело не просто в ритмически подчеркнутом противопоставлении «улиц» и «храма» или в противостоянии нагнетаемого в трех синтаксических параллелях (брожу ли – вхожу ль – сижу ль) выражения жизненной суеты – «моим мечтам». Более, чем эти локальные связи, важна именно общая противоречивость и двунаправленность оттенков ритмического движения, которые развиваются и в следующих двух строфах ("Я говорю: промчатся годы … " – «И чей-нибудь уж близок час …»; "Я мыслю: патриарх лесов … " – «Переживет мой век забвенный …»).

Завершается эта градация утверждений неизбежности смерти после заостренного столкновения разнонаправленных ритмических тенденций в третьей строфе сочетанием гораздо более однородных и нейтральных ритмических вариаций в следующих двух четверостишиях. При такой нарастающей однородности они вместе с тем отличаются друг от друга характером ритмического движения: в первом случае «закруглением» (Шенгели) – движением к наиболее ударной форме («Мне время тлеть, тебе цвести»), а во втором – «заострением» («Меж их стараясь угадать» – наименее ударная в этой строфе вариация).

А затем – новый пик ритмической двуплановости в напряженных вопросах и самое острое столкновение разнонаправленных ритмических форм. И аналогично предыдущему разрешение этих ритмических разногласий в следующей строфе, в сочетаниях более однородных и нейтральных вариаций самой частой (четвертой) формы Я4, повторяющейся во всех строках лишь с минимальными расхождениями оттенков «закругления» и «заострения» по полустишиям (за счет «слабых» ударений на «хоть» и «всё б»):

 
И где мне смерть пошлет судьбина?
В бою ли, в странствии, в волнах?
Или соседняя долина
Мой примет охладелый прах?
 
 
И хоть бесчувственному телу
Равно повсюду истлевать,
Но ближе к милому пределу
Мне всё б хотелось почивать.
 
 
И пусть у гробового входа
Младая будет жизнь играть,
И равнодушная природа
Красою вечною сиять.
 

В финале, прежде всего в ощутимых повторах и перекличках, «суммируются» смысловые центры предшествующих строф: «у гробового входа» – «под вечны своды»; «младая будет жизнь играть» – «младенца ль милого ласкаю»; «и равнодушная природа» – «гляжу ль на дуб уединенный» ³ . «Суммируется» и ритмическое развитие: от разнонаправленности («И пусть у гробового входа» – «И равнодушная природа») – к нейтральной ритмической вариации, повторяющей заключения двух предшествующих частей. И хоть нет здесь элементарного кольцевого повтора, но такое суммирующее завершение и возвращает начальные утверждения неизбежности смерти, и интонационно преображает их. Композиция целого объединяет осознание этой неизбежности с причастностью индивидуальной жизни к жизни «милого предела», а в нем и к родовой жизни человечества, включенной в субъективный мир и реализующее его лирическое слово – голос реальной личности.

Не имея возможности подробно говорить об этом интонационном преображении и взаимодействии различных композиционных планов поэтического произведения, я в заключение хотел бы лишь сказать несколько слов о принципиальной возможности выделения того аспекта ритмической композиции, о котором шла речь, о целесообразности анализа взаимосвязи стихотворных строк только по особенностям и характеристикам их акцентно-сил-лабического строения. Ведь ясно, что реальное существование и живую конкретность все ритмические характеристики обретают лишь в единстве и полноте слова и осмысленного высказывания. О необходимости постоянно учитывать эту живую конкретность слова в стихотворении неоднократно и очень настойчиво говорил и писал Л. И. Тимофеев в своих последних работах ⁴

Мне кажется, что одним из путей конкретизации и развития этой действительно очень важной стиховедческой идеи должно быть, как я уже говорил, прояснение принципиально различных масштабов, в которых существует и воспринимается вроде бы одно и то же слово в поэтическом произведении и за его пределами. И композиционные закономерности, проясняющиеся в определенном структурном уровне художественного целого, становятся неотъемлемой частью внутренней структуры и смысла каждого слова, входящего в состав этого целого.

В живую конкретность слова или строки в поэтическом произведении включаются не только акцентные и любые особенности данного слова или данной строки, но и общее единство ритмического движения, взаимосвязи всех элементов всех слов и строк поэтического произведения. Оно каждым своим словом развивается не только центробежно, но и центростремительно: не только развертывается из единого смыслового центра, но в каждом слове «свертывается», собирается в своем смысловом и композиционном единстве.

И сопоставление разнонаправленных тенденций ритмического движения Я4, и нарастающая интенсивность их взаимодействия, и последовательное смягчение их контрастных столкновений, и «суммирование», и гармонизация ритмических противоположностей в финальном синтезе – все эти особенности, о которых только что шла речь, должны быть увидены или, точнее, услышаны в их реальном действии – в том, как они наполняют собою каждое слово стихотворения, звучат в нем и становятся одним из моментов формирования его смысловой уникальности, не существующей в таком же качестве за пределами поэтического целого.

Обращусь теперь к описанию и анализу профиля ударности и распределения ритмических вариаций во всех включенных в академическое издание серии «Литературные памятники» стихотворениях Тютчева, написанных Я4. Я постараюсь показать общность и наиболее заметные отличия в преобладающих тенденциях ритмической организации тютчевских и пушкинских стихотворений. И начать хотелось бы со случая, пожалуй, наиболее прямой их соотнесенности или, вернее, прямой реакции Тютчева на конкретное произведение Пушкина: речь идет об относящемся предположительно к 1820 году стихотворении «К оде Пушкина на Вольность».

В средних характеристиках у Тютчева почти точно воспроизводится ритмика пушкинской «Вольности»: такое же абсолютное преобладание трех-ударной (четвертой) вариации с пропуском предпоследнего ударения (58– 63 %), почти полное совпадение занимающих второе место по количеству полноударных вариаций, примерно равная акцентная сила первого и второго икта (у Пушкина полное равенство, у Тютчева три строки с пропуском ударения на четвертом слоге и две – на втором слоге). И вместе с тем ритмическая композиция стихотворения Тютчева заметно отличается гораздо более явной и нарастающей внутренней контрастностью. В трехчастной тютчевской композиции первое восьмистишие отличается стопроцентной ударностью четвертого слога, а в конце – стопроцентная ударность слога второго и появление в финале сразу трех и тематически и ритмически противостоящих первой части стихотворных строк с пропуском акцента на четвертом слоге, до этого неизменно ударном:

 
Волной и силой сладкогласья
Разнежь, растрогай, преврати
Друзей холодных самовластья
В друзей добра и красоты!
 
 
Но граждан не смущай покою
И блеска не мрачи венца.
Певец! Под царскою парчою
Своей волшебною струною
Смягчай, а не тревожь сердца!
 

Такой трижды повторенный своеобразный ритмический акцент на не позволяет говорить о резком возрастании ритмической ударности контрастного отрицания с помощью троекратного пропуска схемного ударения.

Интересно, что этот тютчевский финал ощутимо перекликается с пушкинским зачином «Вольности» – ее первой строфой, построенной сходным образом:

 
Хочу воспеть свободу миру,
На тронах поразить порок.
 

Последняя строка выделена аналогичной контрастной вариацией с пропуском ударения на четвертом слоге, и Тютчев троекратно повторяет ритмическую форму этой обличительной строки в своих призывах не к обличению, а к примирению и согласию. Но понимание этого спора может углубиться, если мы услышим, что финал пушкинской «Вольности» построен принципиально иначе, чем ее же зачин и, соответственно, финал стихотворения Тютчева. У Пушкина последняя строфа объединяет в своем составе две разнонаправленные ритмические вариации с разной акцентной силой второго и четвертого слогов, но начинается и заканчивается она гораздо более нейтральной, самой распространенной в этом и во многих других стихотворениях Пушкина трехударной вариацией Я4 – именно она преобладает и в начале, и в конце стихотворения, образуя кольцевую композицию и последней строфы, и произведения в целом:

 
И днесь учитесь, о цари:
Ни наказанья, ни награды,
Ни кров темниц, ни алтари
Не верные для вас ограды.
Склонитесь первые главой
Под сень надежную закона,
И станут вечной стражей трона
Народов вольность и покой.
 

А в финале тютчевского стихотворения тематический призыв к смягчению противостоит гораздо большей ритмической напряженности этого финала, акцентированному выделению в нем ритмического контраста, на котором провозглашается и утверждается жажда гармонии.

Подобные междустрофные ритмические контрасты характерны для многих тютчевских стихотворений – особенно ранних. Например, в «Проблеске» основой такого контраста является не разная акцентная сила первого и второго иктов, а количество ударений в строке, столкновение полноударных и малоударных вариаций. Именно так противопоставляются друг другу первая и вторая строфа стихотворения, именно по этому признаку опять-таки особенно контрастно выделяется финал с тремя двухударными вариациями в четверостишии:

 
И отягченною главою
Одним лучом ослеплены,
Вновь упадаем не к покою,
Но в утомительные сны.
 

В стихотворении Тютчева мы видим не только междустрофные, но и не менее интенсивные внутристрофные ритмические контрасты: разнохарактерные и разнонаправленные вариации в развертывании стихотворения все более и более приближаются друг к другу, и своего рода вершиной или, иными словами, пределом совмещения таких ритмических противоположностей опять же становится финал. Так, в стихотворении «Летний вечер» сначала противопоставляются друг другу по акцентной структуре первого полустишия первая и вторая строфы, затем в третьей строфе более сильным контрастирующим акцентом выделяется последняя, двухударная, строка:

 
Грудь дышит легче и вольней,
Освобожденная от зною.
 

И наконец, в последней строфе можно говорить о наиболее сильной контрастной выделенности трех строк финала, построенных на непосредственном совмещении и столкновении сравнительно редких ритмических вариаций с противоположной акцентной структурой первого полустишия:

 
И сладкий трепет, как струя,
По жилам пробежал природы,
Как бы горячих ног ея
Коснулись ключевые воды.
 

Выразительно проявляется характер тютчевской ритмической композиции в финале стихотворения «Лебедь», где совмещается двойной контраст и по количеству, и по расположению ударений. Последняя строка, двухудар-ная, противостоит и двум предшествующим, полноударным, и первой строке с иной акцентной структурой первого полустишия:

 
Она, между двойною бездной,
Лелеет твой всезрящий сон —
И полной славой тверди звездной
Ты отовсюду окружен.
 

В результате последняя строка оказывается центром ритмического напряжения и внутреннего расчленения, своего рода ритмически заостренным выражением «двойной бездны».

Очень сходен и финал «Безумия», где такой же двойной контраст, только с иным порядком следования ритмических вариаций:

 
И мнит, что слышит струй шипенье,
Что слышит ток подземных вод,
И колыбельное их пенье,
И шумный из земли исход!
 

Характерно, что единственный раз появляющаяся в этом стихотворении ритмическая вариация с пропуском ударения на четвертом слоге оказывается именно в максимально выделяемой на общем фоне последней строке. Эта закономерность отражается и в средних характеристиках ритмики Я4 Тютчева: при 9 % средней встречаемости этой ритмической вариации в Я4 Тютчева вообще в последних строках стихотворения она оказывается в 14 % случаев.

Такой тип контрастного завершения стихотворений Тютчева представлен во всем его творчестве, в более поздних произведениях 50-х годов яркие примеры этой разновидности ритмической композиции – «Сияет солнце, воды блещут…» и «1856». Напомню первое из этих стихотворений:

 
Сияет солнце, воды блещут,
На всем улыбка, жизнь во всем,
Деревья радостно трепещут,
Купаясь в небе голубом.
Поют деревья, блещут воды,
Любовью воздух растворен,
И мир, цветущий мир природы,
Избытком жизни упоен.
Но и в избытке упоенья
Нет упоения сильней
Одной улыбки умиленья
Измученной души твоей …
 

Противительное «но» в начале последней строфы доводится до своеобразного ритмико-интонационального апогея в финальной строке – единственной во всем стихотворении ритмической вариации, противостоящей доминирующему типу ритмического движения тютчевского Я4 с сильными четвертым и восьмым слогами.

Сходным образом построено и более объемное стихотворение «1856». После противопоставления первой и второй строф по профилю ударности и ритмическому строению первого полустишия возвращается и усиливается доминирующий тип первой строфы с сильными четвертым и восьмым слогами, и, наконец, заключительная строфа собирает эти ритмические различия и усиливает контраст заостренным противопоставлением последней строки средним характеристикам стихотворения в целом.

 
Но для кого? Одна ли выя,
Народ ли целый обречен?
Слова нелепы роковые
И смутен замогильный сон.
 

Однако такая разновидность ритмической композиции с контрастным выделением финала ритмической формой, противостоящей складывающейся ритмической доминанте – преобладающему типу ритмического движения с сильными четвертым и восьмым слогами, – гораздо реже встречается в стихотворениях Тютчева 50—60-х годов, нежели в ранних его произведениях. Это проявляется даже в средних характеристиках ритмических вариаций последних строк тютчевских стихотворений: в 20—40-х годах стихов с пропуском ударения на четвертом слоге – 19 %, а в 50—70-х годах – 11 %.

Более распространенной в позднем творчестве Тютчева становится иная разновидность выделения финала в ритмической композиции: финальной оказывается сравнительно редкая вариация строки, не противостоящая ритмической доминанте, а, наоборот, ее усиливающая. Характерный пример – стихотворение «Близнецы». Доминирующий тип ритмического движения с наиболее сильными четвертым и восьмым слогами сразу же четко выделяется в первых двух строфах. Затем он вступает в контрастное столкновение с вариацией иной ритмической направленности в третьей строфе:

 
Союз их кровный, не случайный,
И только в роковые дни
Своей неразрешимой тайной
Обворожают нас они.
 

Но последняя строка этой строфы, как мы видим, возвращает ритмическую доминанту, а в финале это возвращение еще более усиливается двух-ударной строкой с максимальным усилением этих двух акцентных центров на четвертом и восьмом слогах:

 
И кто в избытке ощущений,
Когда кипит и стынет кровь,
Не ведал ваших искушений —
Самоубийство и Любовь.
 

Обе эти разновидности ритмической композиции сходны не только выделением финала сравнительно более редкой ритмической вариацией, но и частым сочетанием такой выделенности с нарастающим внутренним ритмическим расчленением финальной строки. И противопоставление преобладающему типу ритмического движения форм стиха с пропуском сильного ударения в середине строки (на четвертом слоге), и максимальное прояснение ритмической доминанты – двухакцентной строки формируют внутренний синтагматический раздел и напряженную взаимосвязь ритмико-интона-ционного объединения и членения в финале.

Выразительный пример подобной взаимосвязи можно увидеть в стихотворении «Поэзия», тематически перекликающемся с откликом Тютчева на «Вольность»:

 
Среди громов, среди огней,
Среди клокочущих страстей,
В стихийном пламенном раздоре
Она с небес слетает к нам —
Небесная к земным сынам,
С лазурной ясностью во взоре —
И на бунтующее море
Льет примирительный елей.
 

Самая контрастная на общем фоне, единственная строка с пропуском ударения на втором икте (четвертый слог) оказывается здесь не в финале, а в середине стихотворения, и в ней акцентирован семантический и интонационный раздел между небесной поэзией и земными сынами. Затем возвращается и усиливается доминирующий тип ямбического ритма, но внутренняя расчлененность не исчезает, а развивается в финальных двухударных вариациях со все более интенсивным совмещением единства и внутренней расчлененности стиха. Так непосредственно провозглашенное тематически противопоставление небесной поэзии и земных сынов интонационно реализуется как напряженное внутреннее противоречие единого поэтического «слова».

В тех случаях, когда основными полюсами противостояния в ритмической композиции оказываются не строки с разным профилем ударности, а полноударные и малоударные формы, также можно отметить аналогичные две разновидности выделения финалов: в одном случае пиком двухударных вариаций, а в другом – пиком полноударности. Один из характерных примеров – «День и ночь» с явным противопоставлением строф по акцентной насыщенности. Причем наиболее отчетливые композиционные границы проводятся полноударными строками: при переломе от дня к ночи после «друг человеков и богов» – «но меркнет день, настала ночь» и в финале описания ночной стихии – «и нет преград меж ей и нами». Здесь особенно очевидно, как сочетается нарастание акцентной силы, напряженности и контекстной интонационно-семантической емкости последней строки и особенно финального слова. Звуковые повторы делают особенно явными не только нагнетание ритмической напряженности, но и собирание всего предшествующего разнонаправленного движения в заключительном местоимении: нами. Неопределенность его собственного значения позволяет ему в этой сильной ритмической позиции быть особенно мощным собирателем в себе всего контекста, который в данном случае только и является художественным текстом.