Текст книги "Прискорбные обстоятельства"

«Господи, помоги мне! – немо пробормотал я, засыпая. – Так все вокруг обрыдло, так достало! И в то же время хочется жить, не меньше хочется, чем в начале пути, несмотря на эти треклятые прискорбные обстоятельства!»

15. Семинар

Утро настало, и вместе с солнечным лучом, пронизавшим задернутые шторы пыльной золотистой спицей, бытие снова захватило и повлекло меня по улочкам и переулкам жизни.

Первым делом в номере ни свет ни заря объявился мой пропавший с вечера сосед, мордастый, широкоплечий, тридцатилетний или немногим старше брюнет, судя по всему, довольный собой и проведенной во Львове ночью. Он был подвижен, бодр, хотя, скорее всего, до утра не сомкнул глаз, и пока я, притворяясь спящим, разглядывал его из-под прикрытых ресниц, быстро разделся и рванул в душевую. Там он долго плескался под теплыми струями, брился и чистил зубы, затем появился в белоснежном гостиничном халате, и вместе с ним заплыла благоухающая эфирная волна, насыщенная запахами одеколона, шампуня и жидкости после бритья, улегся на кровать поверх покрывала и повернул ко мне свою сытую, светящуюся счастьем физиономию:

– Не спишь? Приехал на семинар? Тогда давай знакомиться: Павел. Начальник отдела. Оперативно-розыскная деятельность и такое прочее. А ты кто будешь?

Я ответил, и сосед удовлетворенно поерзал на кровати, после кулаком подмял под щеку подушку и сладко вздохнул, расслабляясь:

– Жаль, что не застал тебя вчера вечером – взял бы с собой на сабантуй. Менты – они, знаешь, лучше нашего брата-прокурора приспособлены к различным жизненным ситуациям. Вчера, едва с поезда слезли, наши опера сразу понюхали воздух, прикинули так и эдак и решили поселиться не здесь, в отеле, а на частной квартире, накупили выпивки и закуски, сняли возле мэрии трех классных телок – и мы до утра отмечали приезд. Полезная, скажу тебе, штука – эти семинары!

– Не ты один так думаешь.

– Вот-вот! На три дня привалило счастье! А как вернемся к исполнению служебных обязанностей – тут-то нам и покажут «козью морду»… – Павел прикрыл глаза, почмокал губами и, на глазах размякая, вздохнул: – Ладно, я часок посплю, а ты, если хочешь, можешь съесть халявный американский завтрак вместо меня.

«Однако проныра, но свой!» – одобрительно подумал я о новом знакомце и, в свою очередь, отправился принимать душ.

Когда я вышел к завтраку, за столом уже сидели Квитко с Капустиной и меланхолически жевали какие-то салаты под майонезом. Завидев меня, обе одинаково улыбнулись и обменялись быстрыми, мимолетными взглядами, как два сообщника, за секунду до моего появления в кафе перемывавшие мне косточки. Если так, мои замыслы определенно подвигаются к успеху. И напротив, когда бы они толковали о салате…

Я обошел по кругу шведский стол, положил в тарелку порцию омлета и две вареные сосиски, зачерпнул ложечкой немного горчицы из розетки, взял с подноса стакан яблочного сока.

– Садитесь к нам! – помахала мне ладошкой Капустина, со своего места следившая за моими передвижениями по залу. – Нам без вас скучно и одиноко. А вы вчера куда-то пропали.

– Ах, Светлана Алексеевна! Вы пришли в ресторан со мной, а танцевать изволили с другими. Чего же вы хотите? – сказал я, раскланявшись и пожелав женщинам приятного аппетита. – Я не гардеробщик, чтобы сторожить вам пальто, пока изволите развлекаться. Надеюсь, джентльмены не только с вами сплясали, но и провели вас к отелю?

– Куда там! Джентльмены требовали продолжения банкета, – фыркнула Капустина и взглядом указала мне на противоположную сторону зала, где завтракали два или три человека с помятыми, непроспавшимися лицами и между ними – неопределенного возраста женщина, с видимым отвращением пьющая свой утренний кофе. – Мы от них сбежали. На улицах темно, гулко, каблуки цокают, вокруг – ни души. Евгений Николаевич, дорогой, давайте договоримся: мы обещаем ни с кем не танцевать, кроме вас, а вы уж нас не бросайте, пожалуйста!

– Вы обещаете за двоих, тогда как Лилия Николаевна благоразумно молчит, а после объявит: я ничего такого не говорила.

– Я не объявлю… – прошелестела Квитко, не поднимая глаз.

После завтрака мы поднялись в конференц-зал отеля, где к началу семинара уже были расставлены у стены стенды с плакатами, приготовлен проектор для демонстрации слайдов и разложены на столе у входа наглядные материалы: синие папки с блокнотами и ручками, проспекты и брошюры с эмблемой и аббревиатурой Международной организации по миграции.

Народа в зале оказалось негусто, но лучшие места у окон уже заняли люди, более собранно и ответственно, чем мы, отнесшиеся к предстоящему мероприятию. То были пять или шесть женщин возраста печали и смуты, как я позднее узнал – судьи, и несколько мужчин, недавно прибывших и потому не успевших вкусить прелестей семинарской жизни. Мужчины показались мне взъерошенными и еще не вполне осознавшими, куда и зачем попали. Что касается судейских, то все оказалось прозаичнее и проще. Их завистливые взгляды свидетельствовали, что почтенные дамы провели вчерашний вечер пристойно и постно – за чашкой кофе с ликером, в беседах о сущем, в номере у постылого телевизора. А ведь сущность человеческая изначально жаждет иного! Но я не принял этих молчаливых упреков и не отвел взгляда: чем наша компания перед ними, судейскими, виновата?

Некрасивая полная барышня из тех, кому призвание заменяет личную жизнь, осчастливила нас наглядными материалами, и мы потянулись в конец зала, к дальним креслам. Пробираясь между рядами, я умышленно пропустил Капустину вперед и придержал за локоток Квитко, чтобы сесть в той же последовательности, но проницательная Светлана Алексеевна не позволила этому маневру осуществиться.

– Нет-нет, Евгений Николаевич, я вас от себя не отпущу! – засмеялась она и бесцеремонно потянула меня за рукав. – Вы уж, пожалуйста, между нами… Вон сколько здесь женщин, сманят вас – и что тогда? Что прикажете нам делать?

«Вот рыба-прилипала! – подумал я и, выложив на подлокотники кресла руки, как бы невзначай коснулся локтями обеих женщин. – Она от нас с Квитко не отстанет. Ну как тут улучить подходящий момент?..»

Семинар открыла высокая, крепко скроенная женщина с грустными коровьими глазами, большерукая и длинноносая, без опознавательных женских знаков, как то: бриллианты и маникюр на пальцах, бриллианты или стразы на шее и в ушах. Как и подобает чиновнику средних лет, получающему зарплату у дяди Сэма, – если бы мог, сказал бы о женщине я. Она назвалась Марией Васильевной, руководителем отдела сотрудничества с правоохранительными органами. Разумеется, нашими правоохранительными органами. Тыча пластиковой указкой в очередной слайд с диаграммами, Мария Васильевна принялась вещать о структуре МОМ, о представительстве организации в стране, о программе противодействия торговле людьми.

Пора было и нам приступать к семинару, но как-то не очень хотелось вот так, с бухты-барахты, расставаться со вчерашним состоянием праздности и покоя.

– Так, барышни, собрались! – повернувшись сначала налево, потом направо, поочередно прошептал я женщинам и при этом с невинным видом, как бы случайно, положил ладонь на руку Квитко. – Не спать, не думать о прекрасном! На нас с надеждой смотрит угнетенное содержателями борделей и сутенерами человечество!

– Что за тон, Евгений Николаевич? Складывается впечатление, что вы поощряете торговлю людьми, – взвилась эмоциональная Капустина, и, приготавливаясь ответить, я непроизвольно выпустил руку Квитко на волю.

– Ни в коем случае не поощряю, но тем паче не поощряю и тех наших дур, которые сами загоняют себя в подобное положение. Потерпевшие! А что эти потерпевшие говорят после, в судах, вы забыли? Кому знать, как не вам! Ехали за рубеж добровольно, знали, что попадут в бордели, но думали – в престижные, с зеркалами и богатыми клиентами, легкомысленно надеялись – если не выгорит с замужеством, так хоть деньжат заработать, и тут же домой. Уверяли себя: пусть с кем-то, но с нами подобного никогда не случится! Мы умные и хитрые, мы всех обманем. А самой умной и хитрой оказалась жизнь. Она, жизнь, мало кого милует. Увы, барышни, увы!

– Как-то вы жестоко, безнадежно…

– Я вам больше скажу. Вы, практики-юристы с определенным стажем работы, вчера остались танцевать и пить с малознакомыми людьми, в чужом городе. Хорошо, хватило ума не напиться, не остаться с ними до утра, не отправиться за приключениями куда-нибудь еще. Но сплошь и рядом в подобные ситуации попадают куры-дуры, которые гребут дальше, а потом по месту их обнаружения – где-нибудь в канаве или под забором – выезжает следственно-оперативная группа…

– Это ведь были наши… Но мы все равно обещаем: с другими больше ни-ни! Правда, Лиля?

– Нагнали вы на нас, Евгений Николаевич, страху, – отозвалась Квитко, потом изобразила на лице сосредоточенность и принялась заносить в новый темно-синий блокнот очередную сентенцию мужеподобной Марии Васильевны.

«Посмотрите-ка, мы сплошь внимание и усердие! – воскликнул я и мысленно зааплодировал своей визави. – Может, и себе вытянуть шею и послушать, что в мире творится? Ай-ай-ай! Все это нам известно, а что неизвестно, то у нас неприменимо, и сие нормально, поскольку мы разные. Лучше бы вы, ребята, поспособствовали заключению договоров между странами о сотрудничестве и взаимопомощи, изменили бы законодательство, особенно про оперативно-розыскную деятельность, да подкрепили все это деньгами, а не проедали на бесполезных семинарах! А так – говорильня и есть говорильня. Как всегда и везде. И ладно, и аминь!»

16. Схрон

День прошел бессмысленно и бесполезно – в первую очередь для меня, потому что я упрямо не хотел вслушиваться в то, что пытались донести до моего разума ораторствующие на семинаре. Разумеется, в этих выступлениях было рациональное зерно, особенно в той части, где подавалось сравнение нашего законодательства с зарубежным. Разумеется, стоило послушать и мне – специалисту-практику теория никогда не мешала. Разумеется… Но я не мог отвязаться от мысли, что, возвратившись домой, попросту забуду об этом опыте как о чем-то малоприменимом в обыденной жизни. А раз так, зачем забивать голову ерундой, тем более что две молодые женщины сидят со мной рядом?! Иногда, правда, я встряхивался, собирался с мыслями, и тогда в моих ушах звучало сакраментальное: уголовно-правовая характеристика торговли людьми, психологическое состояние пострадавших, проблемы реабилитации, возмещение материального и морального ущерба… Но чаще я думал о том, как еще раз взять Квитко за руку, почему она не дала мне по физиономии в ресторане, когда забрался ей под блузку и водил рукой по голой спине от лопаток и до крестца, и что делать дальше: бросить это никому не нужное волокитство или продолжать – до победного конца?

«Зачем она мне нужна? – размышлял я, как бы невзначай прикасаясь к соседке то плечом, то локтем, то коленом. – Ведь совсем ничего, даже похоти не возбуждает эта женщина в моем сердце. Что тогда? Еще один охотничий трофей, магическое ощущение превосходства мужского начала над женским? И сообразуются ли мои поступки с представлениями о порядочности, как я это понимаю? Черт!»

Тут мне припомнилась старая притча о том, как старик-эскимос поучал внука: «Внутри нас постоянно борются два волка. Первый – это несчастье. Это грусть, страх, гнев, ревность, жалость к себе. Второй волк олицетворяет счастье: радость, любовь, надежду, доброту, сострадание». – «И какой из волков победит?» – спросил внук. «Тот, которого ты кормишь», – ответил старик.

Какого волка кормлю я? Положим, интрига найдет свое завершение и я совладаю со строптивицей, – и что потом? Что сотворится у нее в душе, как она расценит случившееся? Как приятное приключение, которое ни к чему не обязывает? Или ощутит горечь, станет каяться, как это иногда случается с женщинами, наделенными от природы тонкой душевной организацией? И как я буду вспоминать о случившемся? Ведь, сколько себя помню, я не признаю женщин, отдающихся без любви; спать с такими буду, как спал с Аннушкой, и, однако же, никогда не женюсь на шлёндре, даже на порог дома не пущу.

В таком случае, вот еще одна сторона притчи: два волка – душа и тело. И все мы то отдаемся низменному, телесному, то отрекаемся от содеянного и тем самым растравливаем и возмущаем душу. По-видимому, в человеческой природе изначально заложено – смешивать в себе хорошее и плохое. Этакий миксер на батарейках…

А сколько всего намешано во мне!

Но сегодня я волк-несчастье, во мне побеждает скверна. Я стал на след. Я иду на запах. Я соблазняю. Да будет так! А ты, моя милая недотрога, если только ты волк-счастье, не соблазняйся без любви, и тогда вот тебе моя рука. Если же нет, участь твоя – походная койка…

Поднимая упавшую на пол ручку, я на мгновение потерял равновесие и принужден был свободной рукой опереться о колено Квитко…

– Евгений Николаевич, – подошла ко мне Капустина, когда сонное жужжание семинара подошло к концу, – помнится, кто-то обещал не бросать нас с Лилей?

– К чему бы это напоминание? Печенью чувствую какой-то подвох!

– Сегодня вы сопровождаете нас в «Схрон».

– Это еще что такое?

– Модный ресторан, оформлен в духе убежища «вояків УПА» времен Второй мировой войны. Мне о нем рассказывали, говорят – очень прикольно: оружие, лозунги и такое прочее. Главное, при входе правильно назвать пароль и выпить чарку. Обхохочешься!

– Не хочу я хохотать! Ресторан для того, чтобы есть, пить и танцевать, а не участвовать в клоунаде. Идите сами.

– Евгений Николаевич, пойдемте, – неожиданно вмешалась в разговор Квитко, и я почуял в ее голосе мягкие, теплые нотки, каких еще вчера не было у нее для меня. – Не понравится – уйдем. Купим на площади сувениры, выпьем кофе.

Не удержавшись, я стал перед нею и заглянул в глаза. Это было ни на что не похоже! Два светло-карих зрачка смотрели приязненно и спокойно, как смотрит на мужчину близкая ему женщина, давно уже нечто в нем распознавшая и принявшая это нечто как данность. Вот так так! Солгать себе я не мог: что-то в груди у меня шевельнулось, как шевелится в ладонях птица, прихваченная морозом…

«Что-то из всего этого связывается… нехорошее», – подумал я не без некоторой доли смятения и все-таки отправился переодеваться.

Ресторан располагался в центре города, на площади неподалеку от мэрии, в подворотне трехэтажного дома с толстыми кирпичными стенами, высокими потолками и скромной лепниной по фасаду. У входа мы не обнаружили каких-либо опознавательных знаков, лишь маленькое окошко было прорезано в массивной деревянной двери и заперто на такую же, на кованых петлях, деревянную форточку.

– Умоляю, говорите только по-украински! – опережая мое намерение постучать в дверь, шепнула Капустина и почему-то хихикнула. – А то нас не пустят.

Я согласно кивнул ей в ответ и костяшками пальцев выдал робкий, просящий стук. Форточка распахнулась, и в окошко высунулся небритый жлоб, как я понял, «вартовий» в мятой австро-венгерского покроя крылатке, окинул нас с ног до головы неприязненным взглядом и коротко, с хрипотцой рявкнул:

– Гасло?!

– Слава Україні! – отозвались мы, и те, кто подошли следом за нами, по установленному здесь требованию.

– Героям слава!

Окошко захлопнулось, дверь прошелестела, и жлоб выбрался на свет божий. Одет он был во френч мышиного цвета, перетянут кожаными ремнями, и на брюхе у него болтался «шмайссер» – не то бутафорский, не то всамделишный, со спиленным, как я втайне понадеялся, бойком и пустым патронным рожком. Стараясь произвести должное впечатление, «вартовий» нахмурил кудлатые брови и подозрительно спросил:

– А москалі серед вас є?

– Канєшно нєт! – вдруг пискнула жалобным голоском Капустина, за минуту до того умолявшая меня говорить только по-украински.

– Що-що?!

Все вокруг радостно засмеялись.

– Може, і зброю маєте?

– Господи спаси!

Тут уж и мы не сдержались и расхохотались вместе с остальными.

Довольный собой, жлоб пропустил нас в предбанник, где дальнейший путь в заведение почему-то перекрывал громоздкий книжный шкаф, достал с полки солдатскую флягу, налил из нее в крохотные чарки мутно-желтую, пахнущую медом настойку и подал нам:

– А ну, москалики, хильніть для сміливості!

Мы выпили не поморщившись, хотя по крепости настойка тянула на все семьдесят градусов.

Одобрительно крякнув, постовой потянул на себя шкаф, оказавшийся бутафорским, и тот заскользил на петлях, открывая широкие деревянные ступени, ведущие в подвальное помещение, в схрон. Оттуда, из глубины, на нас пахнуло прогретым погребом, с запахами сухой глины, табака, еды и питья.

Один за другим мы прошли по коридору, по пути перебравшись через неглубокий, выстеленный досками ров, очевидно, символизирующий «пастку для москаля», и оказались в одном из сводчатых залов, выложенных серым камнем, с массивными деревянными столами и тяжелыми, неподъемными табуретами. Стены зала были украшены забранными в рамки фотографиями «вояків УПА», красноречивыми плакатами в стиле «геть» и оружием, в углу были пристроены несколько ящиков для боеприпасов.

– Как-то мне неуютно здесь, – пробурчал я сквозь зубы, осматриваясь по сторонам. – Точно у Гитлера в бункере. И юмор у них какой-то черный. У вас никто не погиб в последней войне?

– Двоюродный дед, – отозвалась шепотом Капустина и вдруг пошла красными пятнами. – В сорок пятом.

– Эти стреляли нашим солдатам в спину. Те самые, которые красуются на стенах… В сорок четвертом и в сорок пятом…

– Но ведь мы уже другие, – возразила Квитко. – И те, и эти…

– Другие, потому что время другое. Но не дай бог снова война…

– И что вы предлагаете?

– По крайней мере, не выпячивать то, что раздражает других, и так явно не поклоняться идеологам прошлого, – опять же как с одной стороны, так и с другой. Поклоняться близким людям, которые ушли до срока из-за войны, – если только они никого понапрасну не убили.

Подошел официант и подал меню – скрепленные в брошюру листки желтовато-серой писчей бумаги с перечнем ресторанных блюд и спиртных напитков. Текст поначалу показался мне умело стилизованным под печать разболтанной, с пляшущими буквами и сбитой лентой пишущей машинки, но, перелистав брошюру, я усомнился: может, и впрямь сотворен на каком-нибудь залежалом «Ундервуде»?

– Свинина на гриле – «Сита боївка», – принялась бубнить Капустина, давясь смехом и, точно шаловливая кошка, поблескивая глазами. – Карп запеченный – «Усміх Нахтігалю». Яйца фаршированные – «Хрінові яйця». А вот еще: «пілімєні не подаємо».

Квитко заинтересованно подалась к ней, и так, голова к голове, словно две закадычные подруги, женщины принялись читать дальше, но уже на следующем блюде прыснули и, как по команде, подняли на меня глаза.

– Что такое?

– Колбаса домашняя запеченная, полметра, называется – «Змарніла втіха партизанки», – серьезным голосом озвучила название блюда Капустина и, не удержавшись, прыснула еще раз. – Так, хочу попробовать эту «втіху»!

«Ах вот вы какая, Светлана Алексеевна! – мысленно ухмыльнулся я, глядя, как озорничает Капустина. – Оказывается, та еще штучка!»

Мы сделали заказ вынырнувшему из-за спины официанту и стали вполголоса переговариваться, вертя по сторонам головами, как школьники в палеонтологическом музее.

– Евгений Николаевич, а правда, что вы однажды на спор прочитали главу из «Евгения Онегина» наизусть? – без видимой связи с предыдущим спросила Капустина.

– Откуда вы знаете? – пойманный врасплох неожиданным вопросом, изумился я. – Нас всего-то и было человека три-четыре, перед каким-то праздником пошли в баню и по неосторожности напились. И не из «Евгения Онегина», а несколько стихотворений, которые люблю.

– Какие стихотворения? – не унималась приставала. – Почитайте! Ну почитайте, что вам стоит?

Я заглянул Капустиной в глаза: умная девочка, ничего не скажешь, и глаза светлые, не ментовские, только зачем ты лезешь ко мне в душу? Какой у тебя ко мне интерес? Или попросту развлекаешься на свой лад?

Не удержавшись, я перевел взгляд на Квитко: Лилия Николаевна что-то увлеченно рассматривала на противоположной стене, у меня за спиной. Я обернулся: четыре «вояка» с автоматами, выстроившись в шеренгу на лесной опушке, насмешливо ухмылялись мне с увеличенного, нечеткого снимка, заключенного в настенную рамку.

– «Дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана…» – произнес я вполголоса – не так, как читают стихи со сцены, а так, как говорят между собой обыкновенные люди.

Тут, на счастье, появился официант с нашим заказом, – и я обрадованно запахнул душу, так неосторожно высунувшуюся было наружу…