Текст книги "Индийский принц, или Любовь по заказу. Исповедь функции"

***

Хотите знать, как складывались мои отношения с моим, хм, принцем? Слушайте дальше.

– Я пойду незаметно на крышу, – шепнул Пунит, заглянув ко мне в комнату, – а ты после меня туда поднимайся. Родители в комнате телевизор смотрят, Ручи нет, Ашу там за ними присмотрит.

Подмигнул. Окинул жадным взглядом меня с головы до ног и выскочил. Через решетчатое окно в коридор я видела, как он скользнул на крышу. Мать почему-то не закрыла проход и можно было там погулять, встретиться.

Я очень хотела уединиться с Пунитом. Каждый раз надеялась, что он наконец-то станет нежным и ласковым. Я как тупоголовый Сизиф толкала камень в гору и надеялась, что, может, он на сей раз не слетит вниз.

«По началу он набросился на меня зверем, потому что очень обрадовался. Не мог удержаться. А теперь немного привык, что я всегда рядом и…» – объясняла себе и убеждала собственное неверие.

Выскользнула из комнаты, оглядываясь, чтобы меня часом не засекли. Ну если что, то хочу погулять на крыше, а что Пунит тоже там – не в курсе. Притворятся, так до конца.

Зал прикрыт сетчатой до половины дверью. Оттуда доносятся киноголоса и комментарии то Шанты, то ее мужа, то их сына. Пунит договорлся с братом, чтобы тот отвлек родителей. Стыдно, что в интимности замешаны косвенные свидетели. Ну да ладно.

Я быстро растворилась в темноте коридора и шмыгнула на темную узкую лестницу на крышу.

– Почему так долго? – поймал меня в охапку Пунит, нетерпеливо поджидавший на площадке.

– Ну… – хотела что-то сказать, но ему уже не нужен был мой ответ.

Он оттащил меня в черную тень, хотя на всей крыше и так не было света. И набросился на шею, как именитый вампир Брэма Стокера. Не кусал, но все равно не появляся во мне электрический ток, от которого мгновенно возбуждается все тело и кружится голова. И я совсем не испытывала любви. Когда же его люблю? И люблю ли вообще? Разве может так быть, чтобы тянуло безумно к человеку, а близость с ним не интересовала, даже отталкивала. Мысли мешали мне и я решила ни о чем не размышлять в эти минуты, а попробовать отдаться ощущеним, проследить внутренним зрением за своим телом, что оно чувствует. Немного полегчало. Я расслабилась и даже уловила мизер удовольствия от Пунитова натиска. Особенно, когда он провел непобритым подбородком по декольте. Колюче-щекочющее. Раньше, не зная разницы, мне нравились чисто выбритые мужские лица. И только теперь, с Пунитом, я поняла, что щетина меня возбуждает. И ему очень идет непобритость, четко очерчивая контуры лица, придавая мужественность внешности.

– Давай тут, – указал на старый тренажер в виде горки.

Подвел к нему. Не успела еще и сообразить что к чему, как он усадил меня на узкое сиденье тренажера и прогнул мою спину, так что голова упала к полу. Я напугалась и уцепилась руками за железные штыри по бокам, на которых, как я догадывалась, должна быть установлена перекладина штанги. Пружиной вскочила, переводя дыхание.

– Что? – удивился Пунит.

Мне не удобно вниз головой спиной лежать на доске, цепляясь руками за лишь бы что, только бы не нырнуть и не сломать себе шею. Но как ему все это объяснить?

Он не стал дольше расспрашивать. Уселся верхом, одной рукой поддерживая меня за спину, другой медленно, но уверенно нагибая. Я ему не доверяла: сейчас отпустит руку и упаду. Потому держалась за штыри и сопротивлялась.

На мне была белая ситцевая туника с тонкими брительками. Пунит ловко задрал ее, обнажая мой живот и грудь. Оттопырил чашечку бюстгалтера и припал ртом к соску. Я дико смотрела на его черную макушку, поблескивающую от постоянного смазывания кокосовым маслом. Не верила, что могла такое ему позволить и абстрагировалась, наблюдая за происходящим как бы со стороны. И не понимала, нужно мне это или нет.

– Тумко маза, на? – оторвался на секунду.

Я уже посмотрела в словаре, что означает это слово, но не могла ответить. Удовольствие? Нет. Его не было. Но и сказать, что противно, тоже не правда. Скорее параллельно.

Видя мое выражение, он с отчаянием и рьяным старанием схватил сосок двумя пальцами и начал теребить. Совсем как в той порнушке на компьютере.

– А теперь маза? – смотрел с надеждой.

А это уж мне и совсем показалось несносным. Не знаю, кому за удовольствие, когда треплют твой сосок, дергают, как дойную корову. Больно и неприятно.

– Нет, хватит, – отпихнула его руку.

Вот откуда он учится. Насмотрится дешевых фильмов, потом опробует на проститутках, которые за деньги скажут и изобразят тебе все, что захочешь. А теперь вот и до меня очередь дошла. Противно, как будто и я героиня порнушки, тренировочный мешок.

Для ублажения снова провел щетиной по шее, груди. Подействовало успокаивающе. Даже провел пальцами по плечу до локтя. И снова попытался наклонить меня назад. Я постепенно прогибалась. Он налегал. И тут я ощутила какую-то невесомость. Страх исчез и моя спина легла на дощатую горку тренажера. Я не держалась. Пунит, сидя на мне, удерживал от падения. И я доверилась, отдавась внезапно возникшей страсти. Не такой сильной, как надеялась, но достаточной, чтобы мир сузился до нас двоих.

Его руки скользили по моему животу, наглаживали и сжимали груди и я прогибалась все больше, извиваясь вниз головой. Чувствовала как волосы рассыпались по полу и мели цементную пыль. И мне это понравилось.

Пунит прильнул лицом к пупку, поцеловал. Его волосы приятно ласкали кожу. И в первый раз за все время мне показалось, что он почти похож на Пунита из моего воображения.

Сильным рывком он вернул меня в сидячее положение и прижал к груди. Мы тяжело горячо дышали. Я целовала его шею. Гладила голову, пропуская как поток шелковые волосы сквозь пальцы. А он губами увлажнял мои плечи.

Мы быстро пересели, сменив позу. Пунит оказался позади и прижимался телом к спине. Моя голова запрокинулась назад и упала на его плечо. Рукой страстно обвила его шею. Он сильно наглаживал бедра, живот, залезая под ситец. Втягивал губами мне кожу на шее, оставляя красновато-синеющие засосы. Лица встретились полубоком и мы поцеловались. Кусаясь, как умеет Пунит.

Вдали лаяли собаки, доносились с дороги автомобильные и мотоциклетные сигналы, шум мотора, скрип колес. Я впервые отдавалась любви, получая радость.

Мы снова пересели как до того. Быстро. Без объяснений. Понимая друг друга без слов. Пунит верхом, нагибая меня вниз. Мне с большей силой захотелось почувствовать испытанное ощущение бесстрашной невесомости. Тело прогнулось. Волосы скользнули об пол. Голова закружилась от предчувствия страстных касаний. Глаза закрылись. Сила прыжка. Шорох на лестнице.

Я не сразу сообразила, что полулежу с оголенным животом, выпотрошенными из лифчика грудями на тренажере в сторону от входной на крышу лестницы. Кто-то поднимался сюда. Пунит услышал и вскочил как ошпаренный, так и оставив безответственно меня валятся в позе раскуреченной лягушки, показывая тому, кто пришел, что он тут не при чем. Это я – развратная европейка – развалилась и соблазняю безгрешного юнца.

Кровь ненависти и презрения бросилась в голову. Я ухватилась за железки подняться. И почему-то это оказалось вдруг очень сложным делом. Ноги не слушались и путались по другую сторону тренажерной горки. Пунит стоял в стороне с безучастным видом. Даже руки не подал помочь встать.

Выкарабкавшись из ловушки, я поправила одежду, отряхнулась и молча села на близстоящую старую лавочку отдышаться и обдумать, как вести себя дальше.

Того, кто нас спугнул, уже не было. Интересно, что он или она разглядели в темноте. Что теперь подумают и скажут. Лицо Пунита окаменело и даже во мгле ночи казалось бледным от испуга. Значит приходил не брат. Вряд ли бы его появление так вывело Пунита из равновесия. Отец или мать. Хорошо, что деликатно вернулись в квартиру, не устроив скандала.

Мое лицо покрывалось краской стыда в перемешку с бледностью злобы. Я почему-то все еще не ожидала от Пунита такой низости. Даже зная его недостатки, не могла поверить, что он способен на такое предательство и безответственность. Какого же тряпичного червя я полюбила. И за что?! Закрывала веки и сжимала кулаки. Надо заставить себя успокоиться. Как бы трудно не было.

Еще кружилась голова, не отошедшая от возбуждения. Еще билось сердце, помнящее радость страстных ласк. И уже стучала в виски непереносимая обида.

Сухим тоном Пунит кинул мне что-то вроде идти в комнату, но я осталась. Мне нужен был воздух. Много воздуху. И одиночество.

Он спустился. Я подошла к краю балкона. Облокотилась о сложенные руки и слезы покатились по щекам, иногда скатываясь к ушным раковинам и щекотя отверстия.

Это был первый раз, когда мне было хорошо с Пунитом. И это был последний раз. Сегодня он полностью показал свое ко мне отношение. Иллюзии даже того, что он просто человек, а не принц, и те рухнули. Разлетелись осколками и больно вонзились в сердце. Такое разочарование…

Я не находила в себе сил справится с гадливостью, с приступом омерзения. К себе, к нему, к этому дому. Меня будто вываляли в дерьме и пустили голышом по улице на всеобщее посмешище. Я кусала губы и вытирала слезы.

Подо мной послышался голос Ручи. Уже вернулась с работы. Сейчас пойдет искать меня и найдет заплаканной. Что я ей объясню? Я набралась мужества быстро успокоиться и, посмотрев с минуту на далекое черное небо, где почему-то не видно было звезд, спустилась к себе. Наверно звезды бывают от мороза.

Комната пустела также, как и когда я ее покинула. Я вошла и села на кровать. Почти сразу появилась Ручи.

– Привет Наташа. Ты где была?

– Гуляла на крыше.

– Одна? – я подумала, что проверяет, но голос ее ничего такого не выдавал, будто она подозревает.

– Да.

– Сейчас я переоденусь и мы с тобой немного погуляем. Хочешь?

– Хочу.

Она тронула меня за плечо. Сочувственно посмотрела и вышла.

Вошла Шанта. Я так боялась этого момента. Что она скажет. Она ли была сейчас на крыше. Я ждала упреков. Но у нее был вид, будто ничего не знает. Или и в самом деле не знала.

– Вы пойдете с Мини гулять сейчас?

Я кивнула и вздохнула с облегчением. Голос ее не выражал презрения ко мне. Неужели приходил Кришенлал. Я покраснела.

– Так на улицу не ходи, – указала на мою тогу с брительками. – Одень другую кофту. Люди сумасшедшие. И так все на тебя пялются. Не хорошо.

Я послушалась и сразу достала из сумки синтетический салатовый джемпер. Может это и по другому называется, я не разбираюсь в названиях одежды. Для меня все делится на кофты, свитера, рубашки и майки. Но вещь закрывала грудь, руки и доходила до начала ног. Брюки были самые приличные и женщина осталась довольна моим видом.

Появилась Ручи с кошельком в руках и в джинсах.

– Чале? – мотнула мне, призывая идти.

– Чале.

Мы вышли и остановились на секунду у зеркала перед умывальником. Я быстро подтерла еле заметную краску, слезшую с глаз от слез. В целом вид себя показался сносным. Даже не походило, что плакала. Я порадовалась этому и пошлепала за Ручи вниз по желобу лестницы.

***

«Свихнуться можно от такой скуки!» – повторяла я себе, поглядывая на одиночную камеру, куда иногда заходили надзиратели проверить меня. Решетки на окнах в коридор: видна кухня, выход на лестницу. А где-то позади кипит жизнь. Самая настоящая. Яркая. Шумная. Мне одной только туда нельзя. Снова понимаю, что трудно без денег. С ними может быть я и сделалась бы смелой. Собрала вещички и перебралась в какой-нибудь отель. Даже если бы переплотила рикшам за доставку. Пожила бы хоть до середины августа. Хоть в одном лишь Дели. Теперь, вызнав, что у меня реально нет ни копейки и семья моя никакие не бизнесмены, отец мой даже не Рокфеллер, они изменились. Вся семья. Больше сухости. Больше раздражения. Больше игнора. Я не вынесу! И где была моя голова, когда решила ехать сюда?

Неожиданно зашумели деревья. Провода и развешенное белье захлопали на ветру. Об себя, о друг друга, о стену. В конуре стало еще сумрачнее. Засуетились соседки из дома напротив (проезд через два дома был настолько узок, что там проезжали лишь мотоциклы и продавцы с телегами, машины останавливались за углом; если выйти на тот балкон, что с туалетом, появится иллюзия, будто до соседей попытайся немного и дотянешься, а они сидят после стирки на качающихся креслах и пялются на прогон, если им повезет, то и на тебя. Удивляло несоблюдение пожаробезопасности: если так близко лепить дома, то в одночасье загорится ниодна квартира и огонь перекинется на полквартала, пожирая вещи, животных, людей, прежде чем его удастся остановить) – их замечательно слышно, даже сквозь шум вентилятора.

Замигала лампа.

– Наташа! Биджли банд кар до! – донеслось из глубины квартиры. – Выключи электричество! – крикнула Шанта.

Я дотянулась с кровати до выключателя и щелкнула по настенной белой клавише. Это значило, что ни света, ни панкхи мне пока не видать. При непогоде замыкание – секундное дело. Никакого заземления, ни громоотводов – дубасит прям по крыше или рядом, что дом сотрясается. Провода опоясаны плохой изоляцией: повышенная влажность и долбит нещадно током, цепко кусаясь и выбрызгивая синие искры. Розетки вообще покрыты вечной чернотой, расползающейся неровными пятнами по пластиковой поверхности.

«У нас в Индии плохо с этим. В Европе лучше», – сокрушались не раз Ароры и поглядывали на меня умоляюще: «спаси нас».

Вспышка молнии. Бабахнуло где-то в стороне по улице. Раздался детский визг. Скулили прячущиеся бездомные дворняжки. Страшной силой ворвался ветер, неся клубы пыли, завывая и ломая ветки – их хруст доносился до меня совершенно отчетливо.

Я вспомнила слова учителя хинди Абдуллы Бисмиллы, писателя, автора многочисленных книг, друга поэта Евтушенко. Он рассказывал нам на уроке про погоду в Дели: от жары в июне-июле воздух так накаляется, что происходят бури, ураганы. Песок, мусор с улиц – все летит в окна, в лица прохожих. Рвутся провода. Если ветер усиливается – валятся деревья. Иногда ураганы достигают такой страшной силы, что переворачивают машины и рушат крыши, сбивают водяные бачки-танки.

Я вжалась, сидя на кровати, подложив под себя ноги. Мы вдвоем дома. Братья где-то гуляют под видом бизнес-дел. А если они сейчас едут на мотоцикле, и их снесет в кювет или под грузовик? Я буду рада или нет?

Страшные мысли полезли в голову. С картинками крови, тел в лепешк. Кривая улыбка идиота скользнула по осунувшемуся лицу. В висках сдавило. Чего жду?

Бах! Трясь! Дын-дын-дын! Рвануло близко в небе. Тряхануло со звоном стекла на окнах. И забилось бешеное по стенам, крыше. Пошел ливень. Мокрый ветер долетел до меня и обдал лицо «что, киснешь? Развлечемся?». Безумные потоки воды хлынули сверху по лестнице в коридор. В висках радостно-бешено затюкало. Меня охватил смелый порыв выскочить под ливень и прыгать, сырея от дождя. Плюя на гром и гигантские молнии, каких я в России никогда не видела.

Я выскочила из комнаты босиком, глаза горят. Рот приоткрыт в непонятной улыбке. Туда. На волю. Где долго сдерживающая себя природа взорвалась и обезумела. Я обезумела вместе с ней.

– Хочу на свободу! – орало мое существо.

– Хочу веселится и крушить все на своем пути! – метался ветер.

– Жертвы! Крови! – ревела стихия.

Я слилась с ураганом. Соединилась с дождем. В моих мыслях поселился ветер. В теле – скрытая мощь.

О, нет!!! Проход на крышу заперт железной раздвижной решеткой. Сверху пудовый замок. От кого? От дождя?

Лишившись надежды, я выскользнула на ближайший балкон. Мокрые полы. Струи хлыщут по лицу, шее, рукам. Тепло и небольно. Голова сама опрокидывается назад. Это кайф. Блаженство свободных энергий. Все тело медленно расслабляется. Сознание осторожно погружается во вневременное пространство, где нет даже пространства. Одно парение. Эдакое вместилище душ Платона – идеальный мир. Свежий чистый воздух. Слезы небес. И ты разговариваешь с миром на языке ощущений. Ты един. Ты в нем. Ничто тебя не трогает. Никто не волнует…

– Наташа! – раздается досадно-надрывное за спиной. Это Шанта. Мой сторож. – Иди к себе! Нельзя тут стоять.

Я открываю глаза. Уши режет лишний звук. Мешает силам войти в меня.

Короткие перила совсем рядом. Для чего строить узкие балконы?

В глазах кружится. Я хватаюсь за перила и мне кажется, что чуть оступись и ты внизу. Мелькнул образ брата. Мы деремся, ругаемся, но он меня любит. Наверно, будет страдать… мама… бабушка… А за бортами свобода… Там бегут и пенятся грязные потоки. Всего третий этаж… недалеко…

– Идем, – тянет за руку Шанта.

Я отцепляюсь и жмурюсь от страха: мне безопасно на булконе, когда я одна. Никогда не выпаду. Но с чужими… Приходит неприятная мысль, что меня скинут.

Женщина за секунду замирает. Пристально смотрит на меня и в ее взгляде сквозит стальная холодность:

– Упадешь и умрешь.

Голос ее кажется мне похожим на шипение змеи. Кольнуло от страха. Снова. В солнечном сплетении. Неясные мысли полчищем полетели мимо внутреннего зрения. Бешеным хороводом. Заметались. Забурлили. Раскольников также, наверно, сходил с ума в своем закутке. Не удивительно, что убил старуху. В таком состоянии кого угодно убьешь. Даже себя.

Я медленно отхожу от края и уже в коридоре. Низкие потолки. Мрачно-зеленые стены, узкая кишка прохода, скрежет обдаваемой ветром заржавленной решетки-двери, гогот бацающего замка… шлеп резиновых тапок по бетонному полу… шуршание сохнущего белья на веревке… звон ударяющихся капель… так отчетливо, каждая нота, все нюансы, тональности, резонансы – никогда не отдавались в ушах и мозгу, как сейчас. Я покосилась на женщину рядом со мной. Кто это? Враг? Чего она от меня хочет?

Секунда, две. Встряск в голове, как будто упал камод с вещами и телевизором. Все разлетелось по полу. Осколки экрана, трубки, глиняные черепки горшков, черная земля комьями, разорванные цветы… Я с ужасом осознаю, что теряю разум. Страшнее в жизни может быть только вид собственной страшной казни.

Я сжимаю кулаки, стараясь собрать волю. Верчу глазами в разные стороны. Мотаю механически головой. Нет-нет. Я в порядке. Сейчас все пройдет. Я здорова. Я не сумасшедшая.

Крыша сознания медленно, неохотно, но начинает возвращаться назад и оседает на стропилах. Слава Богу!

Я уже в комнате. Лихорадочно озираюсь. Нахально усмехаются гнетущие серо-зеленые стены. Надвигаются на меня. Потолок осаживается. Все ниже панкха. Она не работает, но все равно скалится.

– Я здорова! – скриплю зубами, говорю вслух, чтобы эти меня слышали и поняли: им меня не раздавить. – Я сильнее вас! – и сама уже путаюсь, кто «эти»?

Стены отходят с видом, будто ничего и не случилось. Потолок отдаляется и панкха все также зависает, пыльная, закопченая, безразличная.

Делаю несколько глубоких вдохов и выдохов. Усаживаюсь спиной к стене в позе ленивого лотоса, соединяю указательные пальцы с большими и закрываю глаза.

– Я спокойна… у меня все хорошо… я здорова… с головой в порядке…

Успокаиваю себя медитацией, но все еще вижу по памяти себя со стороны. Безумие – самая сильная стихия. Человек заимствует ее извне. Поддается мощи ветров, снегов, ливней, гроз. Я страшилась той внезапной силы, что обуяла мной. Смогу ли управлять ею? Повторится ли еще раз такое? Удержусь ли? И вообще сумасшествие – это приступы или постоянное состояние? Или первое – только процесс погружения в безумие? Второй голос внутри меня предательски захихикал и стал подзузыкивать:

«Тебе ведь это интересно… попробуй еще: что получится?» – «Не смей! С этим шутки плохи, доиграешься и станешь неуправляема» – влез другой, внушительный. Мне уже мерещутся злобные лихорадочные глаза бесов, хлопанья ангельских крыльев. Но первый не слушал его и снова шептал, сладко и томительно:

«Это только вначале страшно, потому что не знаешь. Потом хорошо и ты становишься иным, не как все. Сможешь общаться на равных с природными силами и замочишь одним движением всех Ароров, которые насмехаются над тобой» – «Попасть в тюрьму или дурдом?!» – взвыл защитник. «А кто узнает? А может и они сами… того» – «Чего того?» – «Пошевели мозгами и вспомни глаза Шанты: не хотела ли она чуток помочь спрыгнуть вниз? Перила-то низкие».

– Оставьте меня в покое! – охнула я, резко распахнув глаза. Сердце испуганно колотилось. Неужели правда? Неужели у нее проскользнула такая мысль?

Я схватилась за голову. Сжала сильно, до боли руками. Нет. Это дурная выдумка. Не верю. Они не докатятся до такого.

«Какого такого? Договаривай» – снова появился насмешник. Уставился на меня и скалил зубы. – «Не можешь выговорить? А помочь?»

«Не слушай его! – влез другой, – он специально сводит с ума. Это его работа. Бред. Ароры не дойдут до такого! Они же люди!»

– Люди, – повторяю как гипноз следом за рассудком.

«Есть разные люди» – выглядывает первый из-за угла.

– Я в порядке, – снова скрипят зубы. – Я сама себя контролирую!

Ногти впиваются в мякоть ладоней. Больно, но хорошо: я себя чувствую. А значит я себя контролирую.

«Ну все равно они думают тебя убить!» – выкрикивает напоследок невидимый злодей и исчезает.

Я без сил валюсь на матрас. Поза эмбриона. Защитная: не трогайте меня. Не убивайте.

Ужас застывает в глазах. Зрачки расплываются. Пульс выпрыгивает и его стук отдается гулом в ушах. Тук-тук. Убить. Тук-тук. Когда? Тук-тук…

Входит мягкой поступью Шанта. Что это у нее в руке поблескивает? Нет ничего.

– Не спишь? Поспи.

– Я не хочу, – зачем ей нужно, чтобы я спала? Во сне прирезать?.

– Нет, поспи.

– Зачем, если не хочу, – почему так настаивает?

– А я вот очень хочу. Так устала за день. Глаза уже не могут видеть.

– Устали? – кошусь на нее.

В ответ она покряхтывает и ложится рядом. А что если решит придушить меня? Замаячили черно-белые фрагменты хичкоковских триллеров с сумасшедшими старухами, ножами, топорами, черными старыми прудами и оглушительным оркестром на заднем плане, когда лезвие вонзается в плоть, а глаза жертвы вылазиют из орбит.

– Я посплю пока дети не вернулись. Если не днем, то когда еще? Утром надо их всех накормить, с собой дать. Ручи встает рано. А мне еще раньше надо. Вечером я последняя ложусь. Только глаза закрываю, а уже вставать… А ты не устала?

– Да я же ничего не делаю.

– Все равно поспи. Пока дождь, свет включать нельзя. Чего делать?

Глаза ее заволакиваются пеленой глубокого сна. Лицо утыкается в ладони. Потом скатывается на покрывало. Сквозь сон она постанывает. Я постепенно успокаиваюсь и начинаю ей доверять. Лицо ее искажается от внутренней боли, которую женщина скрывает от всех домашних. Грудь неровно вздымается.

За стеной капли все реже и глуше. Утихает ветер. Начинают вылезать из-за углов и подворотен облезлые псины. Жалобно поскуливают, но не от страха. Больше от сырости.

Я слушаю шумы извне. Смотрю внимательно на спящее рядом тело. Нет. Не могла она захотеть меня скинуть. Не верю. Наверно… Глаза закрываются… устала я…

Сквозь дымку забытья раздаются тяжелые гулкие шаги. Поднимаются по ступенькам. Раздается зычный клич орангутана. Вернулся Пунит. Рядом со мной что-то шевелится. Чуть толкается. Я открываю глаза. Это Шанта. Лохматая. Заспанная. С убитым видом.

Я даже не заметила, как утомленная борением с собой, уснула вместе с ней. Как долго спали, тоже не знаю. Но дождь давно кончился. И вместе с ним и день. Через кухню уже не проходит свет солнца, улицы. Все стемнело.

Яркая лампочка вспыхивает и щиплит глаза.

– Вы что тут, спите? – кричит браво Пунит. Веселый, энергичный. Лицо сияет как у наблудившего кота.

Мать виновато сползает с кровати и объясняется:

– Подустали… тут никого… вот маленько и уснули… а ты так рано?

– Да! Я…

Они вместе уходят на кухню, оставляя меня одну со светом. Душно. Свежо было только когда лил дождь. А сейчас снова все накаляется. Я включила панкху и села за зеленую тетрадь.