Текст книги "Индийский принц, или Любовь по заказу. Исповедь функции"

Время было уже за полдень. И из школ, из коледжей вереницей тянулись темно-голубые школьницы, пестрые в клеточку студентки. Все с хвостиками и бараночками. Мальчишек чуть меньше, и те на велосипедах.

– Бай саб, – притормозили возле телеги с дровами, – до Массури далеко? Правильной дорогой едем?

Острыми глазами, посаженными глубоко, путник оглядел нас, каждого, прежде чем заметить, что мы давно заблудились и придется поворачивать назад, чтобы где-то свернуть на другую дорогу.

Машина развернулась, обдавая мужика гарью. Парни выругались: не доглядели надписи, где поворачивать. Виноватых вроде не нашлось. И мы поехали назад, оставляя позади очертания гор. Даже досадно стало: а вдруг мы куда-то в степи заедем.

Включили мои любимые песни. Только потом, от подруги в Москве узнала, что хиты эти из нового фильма «Зэхер» (яд), который я все пыталась посмотреть, купить в память о тех днях, но умудрилась его посмотреть лишь спустя три года. Яд. То-то мне от ядовитых этих песен душа выворачивалась наизнанку. « Агар тум миль джао». Пунит с Ашвани подкалывали, что песня про меня, и то и дело повторяли:

– Твоя песня, слушай, – и прокручивали ее снова и снова.

Но даже больше этой, до внутренних слез доводила душещипательная «Барсате, биги яде». Дождь, мокрые воспоминания. Так, конечно, по-русски не скажешь, но именно мои воспоминания еще долго были мокрыми. Мокрыми, потому что приехала в июле – сезон дождей. Мокрыми, потому что плакала много из-за Пунита. Мокрыми, от того, что стирается все и растекается как акварель…

Ехали долго. Часто останавливались спросить у прохожих дорогу. Наконец показалась развилка, уже знакомая нам. Свернули на вторую дорогу. И вновь потянулись, но уже новые виноградники, поселки, частые, но не густые. Сухие коровы со впалыми боками бежали стадами, следом вторым планом бурые козы с грузинскими носами. Мальчишки помогали прутиками отгонять скотину в сторону от машин. Одежда горцев. Вот что начинало бросаться в глаза: утепленные жилетки из драпа, из козьих шкур, длинные светлые курты из-под них, шапки, хотя на улице стояла жара. И бородки, такие, как носят наши чечены, дагестанцы. Даже черты местных лиц вытягивались и суживались. И хотя они все равно походили еще на индийцев, но приближение гор ощущалось все явственней.

И вот, за вершиной деревьев великанов появились они, долгожданные. И такие высокие, так близко, что я не выдержала:

– Остановите, я хочу фото!

Никто не запрепятствовал. Вылезли, где вид со всех сторон поражал великолепием. По бокам зелено-голубые возвышенности, у подножия очередной поселок. Машин, кроме нашей, ни одной. Лишь редкие велосипедисты. Чтобы понапрасну не истратить пленку здесь, я тщательно выглядывала через объектив в поисках лучших кадров.

Мы грудились кучками то в одном месте, то в другом, и один кто-то нас щелкал, потом менялся.

Я увидела заросли неприхотливых растений с небольшими желтыми цветочками и решила запечатлеться с ними. Сорвала один, понюхала. Аромат настолько приглушен, что почти не слышится. Тут же, как кем подстегнутые, подлетели все трое парней.

– Нравятся цветы?

– Да, – улыбнулась.

Пунит сорвал такой же и протянул мне:

– Возьми.

– Шукрия, – и воткнула в волосы. Цветок загорелся в золотых прядях. Тут же Ашвани нарвал целый пучок и принялся сам втыкать мне в прическу. Амит нашел где-то другое соцветие, белое, простенькое, но зато отличное от тех и подал мне.

Я вдруг оказалась живым цветником или букетом, или вазой, но меня это обрадовало. Как-то приятно, будто весь мир расцветает вместе с тобой.

Ручи осталась стоять поодаль и вся сникла, вжала плечи.

– Иди к нам, сейчас сделаем кадр, – позвала ее.

Она неспеша сравнялась и тихо, в полголоса буркнула:

– Они все тебя любят, даже цветы подарили.

Похожая в эту минуту на капризного ребенка, она не вызывала жалости, а скорей заставляла смеяться.

– Е сач то нахи. Кои пьяр нахи. [Это не правда. Никакой любви.] Просто увидели горы и обрадовались.

И кого же горы не могли изменить? Если они меняли даже саму природу.

Амит заснял нас. Я между братьями, что пытались обнять меня и теснее прижаться.

– А теперь давай с тобой, – предложила ему, потому что захотела, чтобы и его цветок в моих руках оказался вместе с дарителем.

Амит нерешительно встал рядом. Скромный. Даже зажатый. Его два друга отошли в сторону и смотрели на нас диким ревнивым зверем. Тут же, после вспышки, вырвав у Ручи мою мыльницу, прокричали в голос:

– А теперь мы будем одни. Только семья, без чужих, – и как-то небрежно отпихнули нас с Амитом. Мы с ним переглянулись: не у дел.

Я в очередной раз убедилась, что я для них посторонняя, чужая. Закусила губу. Но, взглянув на взгорья, плюнула на это: подумаешь, Ароры. У меня есть нечто большее – целая Индия! Пусть я уеду, но еще вернусь. И сама без них повидаю и море, и горы, и джунгли. Ведь Индия никуда не девается. И биги яды к ней не относятся. О ней только ясные воспоминания, без слез и яда.

Горы проступали все отчетливее. Хребты закрывали горизонт. Я прямо-таки задыхалась от восторга. Около пяти-шести часов от Дели на машине и сразу другой мир, колдовской, волнующий. Мы въехали в город у подножия. Под самыми нависающими серыми глыбами скал укрывались милые розовые отельчики. Знать, местечко туристическое. Но как сюда попасть самостоятельно? Обязательно узнаю и вернусь сюда в другой раз.

Много позже я набрела на популярный гайд-бук «Лонели плэнет» по Индии и прошерстила карты. Получалось, что город у подножия Массури – Дехрадун, столица штата Утаранчал и доехать из Дели можно хоть на автобусе, хоть на поезде. И в Массури из Дехрадуна – полтора часа автобусом. Оттуда недалеко и до Ганготри – места зарождения великой реки Ганги. А еше рядом Харидвар и Ришикеш, по которым бурлит холодная грная Ганга.

Но и потом я там не побывала. Потому обязательно однажды съездию в эти красивые живописные места моих первых гор. Это как первая любовь…

Зашумела неподалеку бурлящим потоком горная река. Мы проезжали мост. И под нами шипел и пенился коричневый поток, уносящий песок и камень в далекие долины. Еще через несколько метров я увидела купальни. Каменная набережная с храмом-колокольней в виде башни и на берегу и в воде кишат счастливые купальщики. Прямо в одеждах брызжутся, визжат. Кажется, что их заливной смех прорывается сквозь гул машин и бой воды, бьющейся о прибрежный камень. Я слышала только Харидвар. Потом, спустя время, я оказалась здесь с братом и удивилась, что была уже здесь Арорами.

– Я туда хочу, снимать, – замахала рукой в ту сторону.

Ароры улыбнулись:

– Завтра, потом.

Я сникла: опять потом. Это могло значить, что никогда.

– Промис, – протянул мне ладонь Пунит, я хлопнула по ней: ладно.

И мы проехали высоченную статую бога. То ли это был Шива, то ли другой – сейчас не помню, а тогда еще не разбиралась в их пантеоне. Его сфоткать мне тоже пообещали завтра.

– Мы еще сюда вернемся, когда с гор спустимся, – пояснила Ручи.

Мне ничего не оставалось, как сидеть и дальше ждать, что покажут.

Проехали узкими тесными улицами. Город показался мне маленьким, потому что очень быстро дорога вывела к подъему и начался наш рейд по серпантинному пути. Дорога Раджпур роуд, как успела я прочитать на вывеске, миновала школу или коледж (я не поняла, потому что выходили оттуда учащиеся разных возрастов) «Академию св. Иосифа» и как потом оказалось, переходила в шоссе до горного курорта, куда мы и ехали.

Повсюду попадались пешие пахари (ударение на втором слоге) – горцы, напоминающие по структуре лица наших горцев из Кавказа.

Крашеные черно-белыми полосками кирпичные столбы по обочине загораживали нас от обрыва и отмечали версты. По краям, как ни в чем не бывало, не боясь упасть или быть сбитыми, шлепали местные жители. Вверх вниз. С котомками, с козами на веревке, школьники с пухлыми ранцами на спине. А на столбах или возле с умным видом пялились серые огромные обезьяны. Не такие мелкие рыжеватые, каким Пунит кидал бананы. Эти прямо полулюди.

– Хочешь их покормить? – пихнул меня плечом мой возлюбленный и указал на связку недоеденных бананов.

– Нет, – отвернулась и прежняя обида с той же остротой всплыла во мне.

Ашвани оторвал и кинул в животных. Мелкий подросток на лету подхватил фрукт и взглянул на нас боком. «Сами мартышки и с мартышками деляться» – подумала злобно. Пунит окликнул брата:

– Ашу, хватит. И вместо банана достал самую большую грушу.

Я только и успела крикнуть:

– Нахи! – как обезьяна уже поскакала за покатившимся под гору фруктом. – Лучше мне дай!

Прям злилась и глаза горели.

– На, – протянул мне как-то испуганно пакет с тремя грушами, – все тебе. Аччха?

– Аччха.

Я схватила жесткий плод и принялась его шумно грызть. Ничего не дам обезьянам. Сама хочу.

Мы завернули за огромный валун и оказались перед пестрым буддийским храмом.

– Уау! – выскочило произвольно. – Настоящий!

Я сама себя убеждала, что не сплю, но как такое может быть? Сразу все религии вместе. Тут ходят в оранжево-желтых тогах побритые наголо монахи. Висят гирлянды цветных флажков. Уже за поворотом виднеется резной шпиль индуистского мандира. Недалеко внизу миновали зеленую мечеть. Словно все страны и континенты сошлись в одном месте. И лица у здешних монахов прямо китаевидные. Не выдержала и щелкнула храм на ходу. Тут заметила, что небо понемногу начало оседать. Скоро вечер и я могу не успеть налюбоваться вершинами.

Здесь парни вновь спросили путь на Массури. У монаха. Ведь умудрилась же в начале возвышенностей образоваться развилка. Мы свернули по правильной и казалось поехали в противоположную сторону. Послышался гудящий звон гонга. Пунит зашевелил губами.

– Не мешай ему, – повернулся ко мне Ашвани, – у него время молитвы.

Я посмотрела внимательно на религиозного парня. Механически, без чистосердечной интимности. Одно лицемерие. Он казался мне смешным до абсурда. Вот на что надо молиться, чему преклоняться, а не бездумно творить свою благодарственную молитву каменным истуканам. Величию гор, величию мира, вдохновению кричи « ура!» и раскрывай объятия. Глядя на эти вершины, на видневшиеся салатовые веранды пашенных участков, клочками торчавших то тут, то там, где нашлась благодатная почва для посевов; лицом к солнцу, а не зажимая веки и буробя заученные бессмысленные мантры в надежде что Вишну, Кришну или кто еще послал бы денег, удачи, любви, здоровья и возможность улизнуть из Индии за чужой счет. Они живут в такой замечательной богатой и красивой стране и не ценят того, что имеют.

Я огляделась вокруг и благодарность всему живому и сущему снизошла на меня. Веки задрожали.

«Спасибо, Господи, что Ты есть. Слава Тебе! Спасибо, что я здесь и передо мной такая красота, которую невозможно описать. Слава красоте мира! Спасибо тебе природа, что создала такие места. Слава природе! Спасибо горы, что дышу вашим чистым ясным воздухом. Слава горам! Спасибо солнце, что согреваешь мою растерзанную душу. Слава Солнцу! Спасибо жизни, что создала меня и дала такой шанс увидеть все это. Слава жизни! Спасибо всем! Слава Создателю!»

И словно в ответ, как знак, что меня услышали, передо мной открылась долина. Внизу. Показался маленький город. Тот самый, с купальней. Мы оказались уже на такой высоте, что я почувствовала себя свободной парящей птицей. Орлом. Меня несла не машина. Меня несло вдохновение.

– Да, да! Это чудо! – я не видела диких выражений лиц Ручи и Ашвани. Амит внимательно рулил. Я не слышала их смеха надо мной. К чему все пустое? Я самый счастливый человек на земле. Вот она, любовь!

Я дышала настоящим воздухом нежности и ласки. Смешной ветерок трепетал волосы, вырывая и унося сорванные внизу желтые цветы. Золотые лучи играли на щеках, слепили глаза, но я не могла смотреть на все в очках. Яркие насыщенные краски могла разглядеть лишь своими глазами, без искажения темных стекол. Так я внезапно почувствовала себя довольной, доброй и счастливой, что сразу простила всех и все. Выкручивали руки? – И что?! Не давали фрукты? – Пусть. Не пускали гулять? – Плевать. Зато я здесь. Сейчас. И это реальность. Спасибо, что повезли меня в Массури.

По краям дороги сразу лепились, едва найдя плоское местечко, домишки, усадебки с оградой и воротами, школы, коледжи, лавки с продовольствием, одни выше других. И люди ходили на работу, на учебу, по гостям, спускаясь и поднимаясь по горам. Как бы я хотела пожить с ними тут хоть чуточку. И облазить хотя бы одну гору. Я не могла этим наесться. Я же в машине. Видеть мало. Надо еще потрогать. Попрыгать. Ступить. Поорать в пространство и услышать грозное эхо, замурашиться от удовольствия.

– Выпустите, дайте посмотреть! – просила Ароров.

– Нельзя, еще не приехали.

А я прыгала на неровном сиденье, которое давно уже до боли впивалось в ягодицы и мечтала отдохнуть, поразмяться. И смотрела. Смотрела. Когда-то это закончиться, но я должна налюбоваться. Вдосталь.

Двое в папахах сидели на повороте в маленькой чайной и посасывали горячий напиток. Машина ползла медленно в гору и я даже успела разглядеть ржавую трубу и кран, что торчали из камней. Должно быть горный источник. Родник. Я удивилась, как кто-то может жить в такой глуши. И одновременно самой захотелось хоть на неделю оказаться на их месте. Чтобы также беспечно забывать о времени под сенью раскидистых деревьев, на горном привале, прислонять к губам обжигающий ароматный напиток и поглаживать рыжую горбоносую козочку и льнущую к ногам худую пеструю собаку.

На дорогу выскочили большие серые обезьяны. Не те рыжие мелкие, которым кидали бананы на пути вдоль леса. Эти восседали горделивыми царями на парапетах и приглаживали совершено по-человечески волосы на голове. Не просили ничего и не конючили. Ароры кинули и им три банана и одну грушу. Кто-то из зверей поймал фрукт на лету, кто-то неспеша спрыгнул вниз, преследуя подарок двуногих. Но не бросились в драку, не подняли визжащий крик. Самые старшие продолжали так же невозмутимо восседать на дорожных столбах и булыжниках. Я взяла из пакета одну грушу и себе. Откусила. Вспомнила про Пунита. Протянула ему угоститься. Увидев откусанный кусок, он брезгливо сморщился и даже шарахнулся в угол машины, как если бы увидел вонзившиеся во фруктовую мякоть чьи то гнилые зубы. Самолюбие опять резануло до самого сердца. А сколько влюбленных пар я видела в метро, электричках, в парках и торговых центрах: они кормили друг друга из рук, даже изо рта, смеялись, жуя, и целовались. А мной пренебрегли, как будто я самое поганое существо во Вселенной.

Пунит увидел, как я внезапно скисла и, поборов с неимоверными усилиями гадливость, выхватил у меня грушу, быстро надкусил с другой целой стороны и вернул фрукт.

– Теперь довольна? – хмыкнул, морщась и быстро пережевывая сочный кусок.

Я отвернулась в окно, чтобы увидеть настоящую красоту, без лжи и надменности. Глаза успокоила прохладная зелень высоких склонов, одетых в леса.

– А вот и Массури! – добрались почти до самых вершин.

Уютные и по виду не шибко дешевые отели лепились на разных уровнях. С верандами, пристроенными для кафетерий со столиками под зонтиками. Остановились на просторной круглой площади, что служила и смотровой площадкой для путешественников. Мы остановились и прошли к перилам. Перед нами как на ладони лежал город. Широкий, как карта, испещренная неровными ломаными линиями улиц. Но постояли тут буквально с минуту и снова мчаться куда-то еще. Голопом по Европам.

Машина обогнула еще один круг подъема и остновилась на повороте, где расстелилась персидским ковром широкая площадка. Мы вышли и в нос ударил пьянящий смолянистый запах сосен и других деревьев.

Как-то Индира Ганди сказала, что, хоть и родилась в долине, но чувствует себя дочерью гор – настолько они ее впечатляют. И я тоже ощутила себя словно рожденной в этом мире, где можно с упоением бегать по холмам, прокладывать тропу по склонам, цепляясь за корявые торчащие корни деревьев и скалистые голые уступы. И хотя я ничего этого не сделала в действительности, я проделала в своем воображении. Я полюбила горы с первого взгляда. В них чувствуется гордость, свободолюбие и вызов человеку, требовательность быть выносливым и находчивым.

Мы подошли осторожно к краю. Я боялась сразу увидеть под ногами головокружительную пропасть. Но склон оказался не таким крутым. По нему зигзагами сбегали несколько тонких тропинок, ведущих к рисовым или пшеничным террасам. Голубая дымка сумрака уже окутывала вершины и туманила низину.

– Пока не стемнело, будем фотографироваться, – заголосили Ароры, отнимая у меня мою мыльницу.

Пунит подошел ко мне, шутя, что хочет меня толкнуть. На всякий случай я присмотрела площадку внизу, куда можно поставить ногу, чтобы не подвернуть и не упасть.

– Красиво, да? – заволок глаза как опьяненный любовью. – Смотрела «Титаник»? Давай фото как там двое влюбленных на корабле.

Ну и к чему это привело героев в фильме? Катастрофа. Зачем копировать плохие истории. Но Пунит подскочил ближе и схватил меня за руки, выставил в стороны как крылья.

– Мини! – окрикнул сестру. – Смотри, как здорово мы стоим с Натасэй.

Меня достало просить его правильно произносить мое имя. Но всякий раз он только смеялся и повторял:

– Натаса. Так и правильно.

– Но ведь Ашвани ты не зовешь Асу.

На что он мотал головой и продолжал коверкать мое имя.

– Это северный акцент, – попыталась объяснить мне Ручи произношение брата, хотя сама из этой семьи и в моем случае не путала «с» с «ш».

Ручи и другие обернулись на нас и деланно ахнули:

– Какая красивая пара. Очень романтично! Как Титаник. Вы на корабле. Двое влюбленных. Уау!

– Специально на память для Наташи. Пусть в Россию отвезет и всем покажет, – засмеялся Ашвани.

Ладно. Никогда не играла в трагические игры. Но в конечном итоге, это герой Пунита гибнет, исчезая навеки под километровой толщей ледяной воды. Моя же героиня, мужественная и стойкая, начинает свою жизнь заново. Выходит замуж, становится известной актрисой. Проживает счастливую полноценную жизнь до глубокой старости. Если тут сейчас кто и рискует доиграться, так это точно не я.

Ручи подскочила ко мне.

– Так будет красивее, – распустила мне волосы и растрепала, имитируя ветер.

И мы зависли над кажущимся пропастью склоном. На фоне синеющих гор, на фоне розового заходящего солнца.

Я даже не знаю, как сцена получилась на снимке. Никогда ее не увидела. Как и другие фотки, они все остались у Ароров.

Я еще один кадр выпросила (выпросила на свой же фотик?!) себя на фоне многослойной скалистой стены. и мы тронулись вверх.

Ручи захныкала, что хочет в туалет. Я бы тоже не отказалась.

На холме над дорогой показалась белая постройка. Ночь почти полностью опустилась над Массури и здание казалось призрачным. Возле подъема к нему стоял мотоцикл.

– Сейчас проверим, – вышли парни и направились к стенам. Оттуда почти сразу показались два молодца, застегивающих ширинки. Завели транспорт и укатили. Братья Ароры вернулись чуть позже, попросив сестру полить им на руки. Значит отлили. Следом вернулся Амит. Все довольные, облегченные. Парням на этот счет всегда проще. Отвернулся и готово.

– Там нормально? Никого нет? – пропищала жалобно Ручи.

– Нет, идите.

Мы вылезли, но тут мне дорогу преградил Ашвани.

– Сначал моя сестра. Ты подожди.

Видимо там двоим тесно. Я стояла терпеливо ожидая возвращения подруги. Она появилась вся сморщенная, недовольная, но кивнула, что дело сделано.

– Теперь и ты можешь идти, – махнул, ухмыляясь, Ашвани. Я всегда не понимала, чего он ухмыляется без причины.

Я поднялась по ступенькам и оказалась на террасе, откуда видны огни Массури. Сбоку ниша или маленькая метр на метр комнатка. Ее стены скроют меня от дороги. Я шагнула в темноту и звонкий булькающий плеск раздался под ногами. Я отскочила. От далекой неполной луны сюда проникал свет. И я увидела блеск игривых волн урины на полу – общественное отхожее место. Вот почему Ручи вышла недовольная.

Но в туалет хотелось. Я несколько мгновений еще размышляла и решилась зайти внутрь, высоко задрав брючины. Но казалось, моча доходила до щиколотки. А если пустишь в это озеро струю, то обрызжешься до головы. Потом будешь платком вытирать мокрое лицо.

Просидев две недели взаперти, я не успела узнать подлинную Индию, иначе бы поняла, что с туалетом тут мне просто повезло. То была золотая возможность отлить. И я ее упустила. Не сумев побороть брезгливость, я выскочила наружу и спуситалась к машине. Скоро ведь все равно остановимся на ночлег в гостинице какой-нибудь, там и освобожусь. До тех пор еще дотерплю.

– Ну что, фрэш кия? Очистилась? – усмехнулись братья.

Я, поджав губы, мотнула.

– А почему нет? Не понравилось?

– Нет.

– Ну и зря, – был окончательный ответ. Я не знала, что для меня одной они не захотят стараться. Сама не поссала со всеми вместе. Сама и виновата.

Только теперь они объяснили мне, куда едем. Пунит поднял руку, указывая на болтающуюся далеко в воздухе малюсенькую гандолу. У меня аж дух перехватывает: как, должно быть, это здорово и страшно, когда твои ноги болтаются над пропастью и ты подобный вольной птице паришь над землей. Под тобой горы, селения, вспаханные террасы под зерновые, острые шипы упрямых елей, серпантин, по которому, как прилипшие к ленте мухи дрыгаются машины.

Удручает только то, что вокруг сумрак. Глаза напрягаются. Вдалеке угасает розово-лиловый закат. Что мы увидим в черноте, когда полетим над пропастью? Пасть харибды? И почему они все плохо рассчитали. Можно было бы переждать где-то здесь на высоте, а утром, едва мир откроет глаза, добраться до воздушной трассы. Нет же. Упрямыми баранами тащутся вверх.

Считанные минуты и наступает вечер. Но это лишь по времени. А по темноте – глубокая ночь. И мы все продолжаем настырный подъем, спрашивая на поворотах, где, как на привале, восседают в холщовых плащах пиллигримы, попыхивая самокрутку или попивая чай под ветхой крышей трехстенного сараюшки, а далеко ли еще до подъемника. Те удивленно косятся, но отвечают.

И наконец мы въезжаем на круглую стоянку. Дальше проезд перекрыт и выше ведет лишь узкая неасфальтированная широкая тропа. По ней вполне проедет автомобиль, но лишь в одном направлении – двоим не разъехаться.

Будка с кассой закрыта. Почти нигде нет фонарей. Ни души, как повымирали. Опоздали! Ароры этого, видимо, не понимают или не верят и идут искать людей. Мы с Ручи плетемся позади, уже зеваем и то и дело спотыкаемся о камушки и ямки в земле.

Братья с дельным видом ведут нас к спуску, где меж деревянных строений с шаткими на вид балкончиками, бежит, извиваясь, вниз и по разные стороны лесенка.

– Рам се! Рам се! – одергивает нас заботливо Амит, чтобы мы с Ручи не оступились и не упали. – Осторожней, тут крутой спуск.

Для чего углубляемся в ночь, чего тут ищем?

Попадаем на площадку-платформу для посадки пассажиров: она мерещится в темноте сценой, на которой днем выплясывают, припевая, эстрадные артисты. И нигде ни огонька. Шумят на ветерке ветви, шуршат со склона угрожающе камни. Поблизости хлопает крыльями большая хищная птица. Мне неимоверно хочется присесть и отлить под покровом ночи и нависающих теней зданий. Но Амит дастает маленький фонарик брелок. Водит им во все стороны. И я не решаюсь, надеясь лишь, что скоро мы закончим обход и поедем селится в каком-нибудь отельчике, где я наконец-то и найду уборную.

Парни что-то шутят, громко смеются. Я не понимаю и не переспрашиваю.

Из тени появляется посторонний силует и кричит, чтоб мы выходили, тут закрыто уже. Мы вылезаем, кидая взгляд через нагромождения и деревья на огоньки смотровой площадки Массури.

– Может откроете? Для нас, – пытается убедить сторожа Пунит, выставляя меня на показ. – С нами иностранка. Хочет покататься.

Я вжимаюсь, чтобы не быть крайней. Отступаю за Ручи. Охранник размахивает руками:

– Уже поздно. Запрещено. Нужно соблюдать безопасность.

– Ну что ж, – усмехается мне в лицо Ашвани, – не увидишь с высоты горы.

Я ничего не отвечаю и поворачиваюсь к машине. Ручи уже сидит на заднем сиденье и распаковывает ланч-бокс. Две цистерночки с пловом, одна с лепешками. И зачем надо было еще фольгу на них тратить?

Амит залезает к нам на заднее сиденье и вынимает ложку. Одну порцию Ручи отдает наперед братьям, вторую – нам троим. Себе и мне вынимает по вилке.

Плов давно выстоявший, остывший. Не вкусный, но приятный специями и своим индийским происхождением.

Я накладываю с горкой, но пока доношу до рта, горка осыпается и половина падает мне на расставленную снизу страховочную ладонь, а остальное на сиденья.

– Мне так не удобно, лучше ложку возьму.

Наклоняюсь к пакету и ищу на дне на ощупь ложку.

– Ой, не могу больше, переела, – хватается рукой за желудок Ручи и отставляет чепляйку с рисом. – Даже живот заболел.

Амит обрадованно хватает порцию. Его голодные глаза горят алчным огнем. Но к нему разворачиваются Арорские братья и вырывают бокс.

Пока я доставала ложку, они успели смолоть свою порцию?! Не жуя сглотнули, что ли?

– Раз никто больше не хочет, надо нам доесть, – и отсыпают себе половину. Остальное отдают другу. Тот жадно выхватывает и уминает в две минуты. Я так и остаюсь молча сидеть с ложкой в руках. Как говорится, рот не разевай.

– Ты голодная? – почему-то спрашивает Ручи.

– Нет, спасибо.

Кидаю незаметно ложку опять в пакет: мыть ее даже не понадобится.

– Замерзла? – снова беспокоится Ручи, глядя как я съежилась и обхватила себя за плечи.

Я киваю. В горах, оказывается, вечером слегка не жарко.

– Ашу, – зовет слезливо брата. – Ты дашь Наташе свою футболку? Не жалко? А то она замерзла.

Тот поворачивается, хитро скалится и одобрительно кивает. Из сумки вылезает растянутая оранжевая тряпка и бросается на меня. Даже после стирки она все еще хранит запах мужского тела. Полминуты я сомневаюсь, борюсь с брезгливостью, и наконец напяливаю ее на себя. Сразу становится теплее и хочется забыться, чтобы не думать о туалете и о еде. Я закрываю глаза и все еще прикидываю, стоит ли рискнуть где-то тут найти укромный уголок. Страшат невидимые змеи, хищники и извращенцы.

Парни вылезают из машины и я мигом переползаю на край, где всю дорогу сидел барином Пунит. Отклоняю голову на спинку сиденья и закрываю глаза, будто сплю. Если будут толкать, будить и кричать «двигайся в середину», даже виду не покажу, что их слышу. Пусть мои ягодички отдохнут, а с Пунитом ничего не случится.

Мочевой пузырь нудно покалывал. Низ ныл и жаловался, что я его совсем не жалею. Но и не смотря на неудобства я умудрилась задремать. Показалось, что парни гуляли долго, узнавали, во сколько гандолы откроются утром. Потом вернулись к машине и решили рассаживаться. Пунит позвал меня, чтобы я двигалась, но я не шелохнулась. Сестра объявила ему, что я за день устала, так что пусть меня не будит.

Легко отделавшись, я как аквалангист то ныряла на самое дно, то выныривала на поверхность и сквозь дремоту до меня доносились отдаленно приглушенные гнусявые голоса моих попутчиков. Машина плавно покачивалась, иногда подрыгивая на кочках и выемках. На поворотах я падала то на грудь Пунита, то на дверцу. На желудке слегка мутило. Хотелось глотка воды, но низ резало все беспощадней. И я снова забывалась в беспамятстве.

Марути зашуршала и остановилась. Я очнулась и приподняла голову. Мы уже снова на смотровой площадке. Вокруг гуляют счастливые пары, семьи. Все индийцы. Ни одного европейца.

– Ты проснулась? – пропела Ручи и потрепала меня легонько по щеке. – Мы сейчас вернемся. Побудь пока в машине.

Они вылезли. Остался один Пунит. Вокруг нас шастали любопытные, заглядывая сквозь стекла. Но в салоне отключили свет и казалось, что мы внутри стали невидимками. Но ведь окна не тонированные, а стало быть нас все равно снаружи видно, хотя бы силуэтами. Потому что площадь освещалась гирляндами, фонарями, огнями кафе и дуканчиков.

– Натаса, я хочу тебя! – навалилось на меня тяжелое тело. – Давай.

Пунит сопел мне в шею и рукой пытался растегнуть ширинку.

– Нет, – отшвыривала его, но он не переставал и в своем пылком поцелуе принялся грызть мои губы. Хорошо еще, что дольше пары секунд это не продолжается. Пунит во всем поспешный.

Его пальцы настырно рвались залесть мне под брюки. Я вспомнила, что перед отъездом из Дели оторвала себе на всякий случай пару клочков туалетной бумаге и теперь они как в тайнике прели в трусах. От одной мысли, что он их там нащупает, сделалось смешно и стыдно. Значит надо быть еще тверже: нет, и все тут.

– Почему? – надо мной нависла страдальческая морда с овечьими глазами. – Мы одни и нас никто не увидит.

– Увидит, – махнула в окно. – Там много людей ходят. – И я хочу в туалет.

А мы стоим как раз в самой середине площади. Эдакий монумент, который того и гляди начнет раскачиваться. Нет уж. Такое представление не со мной.

– Потом… – кинул в ответ на вторую часть моей реплики и надавил на мочевой пузырь. Еще немного и раздавил бы.

– Я хочу в туалет! – рявкнула сквозь зубы, откидывая его от себя.

Пунит в муках сморщенный повалился на сиденье и вытащил пенис.

– Разве он тебе не нравится? – слезливо заныл, ожидая, как при виде шедевра я наброшусь в восторге и измызгаю его до шкурки. – На, возьми его… – коснулся пальцем до своего рта.

Я фыркнула и помотала головой. Вот еще. Перебьешься.

– Плиз-з… – скривил рот и протянул в мольбе руку.

– Нет.

– Тебе не маза? Я же тебя люблю…

– Если любишь, почему не слышишь, что я тебе говорю? – села и возвысилась над ним.

– А что ты сказала? Повтори, я правда не слышал, – конючился он на сиденье.

– Я хо-чу в ту-а-лет! – отчеканила по слогам. – Теперь слышал?

– Что, очень надо? – сконфузился.

– Очень.

– Потерпи немного. Сейчас Ручи вернется…

– Ручи, Ручи! Всегда Ручи! Ты сам-то можешь что-нибудь сделать? Я к тебе приехала, а не к Ручи. Чмо! – вырвалось последнее по-русски.

– Ладно, ладно… – забормотал испуганно. – Сейчас они вернуться и мы поищем. Мы же не можем бросить машину. Извини.

Его прощение смягчило меня. Губы скривились в мучительной пытке: и почему я продолжаю любить его? Так сильно и невыносимо, что в груди болит? Что за колдовство подсунули мне в Лакшми нараяна? Почему так больно?!

Пунит провел мне по предплечью, изображая ласку и, взяв мою руку, положил на свой набухший пенис.

– Подержи хотя бы, – закатил глаза. Раздался приглушенный стон. – И еще, сильнее. Подальше…

Я сжала в кулак его яйцы:

– Так?

Он просиял и закивал.

– Да! Маза! А тебе маза?

Я пожала неопределенно плечами. Может я холодная. Может секс для меня не важен. Может что еще… Но абсолютно не вижу, где тут моя выгода? Отчего мне-то должно быть удовольствие? Маза… Я хмыкнула и убрала руку. Пунит резко вскочил с выпученными глазами. Одной рукой зажимал член, другой нервно рылся в сумке, пока не достал оттуда пластиковый стаканчик.