Текст книги "Индийский принц, или Любовь по заказу. Исповедь функции"

Я все и всегда делала только ради себя. Если поразмыслить глубже, то и любит человек только потому, что ему самому в это время хорошо. Эгоизм – на нем все основы зиждются. Только иногда у некоторых он за рамки дозволенного вылезает и тогда все рушится и крошится. И эгоизм – мотор всего движения, превращается в агрегат катастрофы. Возьмите хоть Гитлера, хоть Наполеона, хоть Македонского. За всем кровопролитием стоит эгоизм, проистекающий из благой любви к себе, к кому-то еще. Но я отвлеклась, как всегда.

Исполинская красная фигура Ханумана, бога —обезьяны, показалась за поворотом. Огромная голова высилась над дорогой.

– Смотри! – указала мне на него Ручи, хотя я его уже давно заметила. – Это Хануман. Бог силы.

Пунит демонтративно задергал бицепсами, напрягая руку:

– Я тоже как Хануман.

Я посмотрела на него и сморщилась: глупый взгляд, открошенный зуб под поднятой верхней губой, напыщенность индюка и самолюбование павлина. Пустое. И его я люблю? Даже после всего насилия? В своем ли я уме?

Нет. Разум его давно не любил. А сейчас даже презирал. Страдала душа. И мне казалось, что боль была больше от потери самой любви, чем от утраты любимого. Наверно, я всегда любила не столько Пунита, сколько саму любовь, свои ощущения, чувство полета и восторга, себя в роли влюбленной. Это ушло. Летать некуда. Не на чем. Крылья обрезаны. Ноги подкошены.

Я повернулась к Ручи, оглядела ее тонкую фигурку в белой рубашке, ее хвостик и сердце снова застучало под подбородком: я уже сейчас скучала по ней. Впервые я почувствовала тоску по человеку, который еще с тобой, рядом. И ведь я ее больше никогда не увижу… Привыкла к ней.

Я читала свое будущее по своим ощущениям. Я знала, что проведу с ними последние часы и на этом наши пути навсегда разойдутся. Я не смогу общаться с Шантой, хотя она в целом и хорошая женщина, но она мать этих двух скотов, и я ей близка лишь до тех пор, пока имею хоть какое-то отношение к ее сыну. Ручи тоже мне как-то высказалась, что любит меня, потому что я люблю ее брата. Никто не относится ко мне просто как к личности. Только опосредованно. А с Кришенлалом мы и вовсе не успели сблизиться.

Я усмехнулась своим мыслям и попрощалась с ними со всеми. С тем Хануманом, к которому я так и не спустилась в овраг. «Потом,» – кинул на мою просьбу Пунит. А это потом так и не наступило. Сейчас нам неудобно было останавливать машину. Сейчас все устали и ехали по встречной полосе по отношению к статуе. И я уже утратила тот первоначальный интерес к высоченной скульптуре. Я уезжаю завтра – это куда как более трогательно и горестно. Одновременно я радовалась, что снова вернусь домой и перестану затворницей терпеть издевательства. Но с другой стороны, я плакала об Индии, о прогулках, которых не было и о тех, которые были. О горах, которые я видела впервые в жизни и не успела ими насладиться, даже походить по ним. Все фотки, которые не сделала, потому что Ашвани с Пунитом отобрали мой фотик с пленкой и снимали только себя любимых. Все фотки, которые сделала, но и их отобрали. Ничего мне на память. Ну и подавитесь! Для вас это будет единственным красочным воспоминанием, единственным праздником в жизни: эти две недели, что я жила у вас! Больше ничего вам не будет! Так и сдохнете от скуки и серости. А я еще буду счастлива. Еще много у меня будет ярких моментов, недель, месяцев, лет. Да что там – вся жизнь отныне – прекрасная волшебная сказка, где сбываются все мои пожелания. Я еще много раз буду гулять по Индии и где бы то ни было. Но без вас. У меня много будет праздников и воспоминаний. А у вас только одно: обо мне.

Воздух словно затих и остановился, слушая меня. Деревья в испуге оцепенели от моих проклятий. Машины загудели заупокойно, как гудят у нас паровозы по умершему железнодорожнику. Может это и показалось миру жестоко, но я прокляла. И прокляла от всей души. С той же силой, что и любила и стремилась сюда.

Мы подъехали к дому.

Амит помог друзьям затащить наверх ящики с манго и сел на провалившийся диван. А они троем с Ручи вернулись к машине.

– Все, уезжаешь? – как-то не веря в это, спросил он с грустной улыбкой.

– Да, – я села на кровать напротив, подобрав под себя ноги.

– Ты хочешь уезжать или хочешь остаться? – он с трудом подбирал слова, как будто ему трудно было говорить. В голове мелькнуло удивленное: «неужели ему трудно со мной прощаться? – Почему? Привык?»

– Как сказать, – я опустила голову, посмотрела на свои лежащие у подножия замученные жарой и потом кроссовки, на удобные сандали Амита, на свои, торчаще сиротливо из-под кровати, и обида снова резанула по сердцу. – Я тут привыкла, поэтому грустно. Но я очень рада, что вернусь домой.

Подняла глаза и посмотрела на него. Его лицо скорбно перекосилось и виноватым голосом, словно не кто-то, а он все время издевался надо мной, сказал, кривя губы:

– Извини…

– За что? – почти выкрикнула. При чем тут он.

– Ну… ты приехала к нам в гости, в Индию. А мы… так показали тебе плохо… ты теперь думаешь, что мы, индийцы – плохие… – он мял пальцы, тихонько подергивал головой. В нем боролись разные субличности: как сообщник Пунита и Ашвани он присутствовал при сценах насилия и в силу дружбы с ними не мог ничего предотвратить, и потому стыдился своей слабости; возмущался индийский патриотизм: показать себя гостю не с лучшей стороны и не дать посмотреть город, страну. Мне захотелось похлопать его по плечу, но он сидел далеко, чтобы дотянуться. И я только понимающе улыбнулась. – Извини, что не показал тебе Дели. Я хотел… но так много дел было…

– Ладно, зачем тебе извиняться? Я ведь ни к тебе приехала, а к Пуниту. Это он мне ничего не показал. А ты молодец. С тобой было интересно вместе гулять. Ты веселый. Хороший друг.

Совсем не ожидая от меня прощения и похвалы, он расправил плечи и глаза его засияли радостью:

– Ты правда не обижаешься на меня? Ты правда считаешь меня хорошим?

– Правда, – я тоже ему улыбнулась и от этого в комнате стало светлее. А может, это просто в ту же минуту к нам заскочил послеполуденный лучик, чтобы тоже попрощаться.

– Знаешь, – начал Амит бодрее, – когда ты приедешь в следующий раз, если я не уеду в Италию, я обязательно тебе покажу много интересного! Много погуляем. Я даже дела оставлю!

Комок подобрался к горлу и сцепил мышцы. Я его больше не увижу. И не узнаю, уехал ли он в Италию. И мне уже казалось, что в России мне его будет не хватать. А почему – не знаю. Наверно, потому что мало друзей. Хорошего человека встретить не просто. И еще сложнее не потерять.

– Ты плачешь? – Амит напрягся и наклонился в мою сторону. На глазах у меня блестели слезы, но я не позволяла им скатываться.

– Нет, – замотала головой, грустно приподнимая уголки губ. – Просто солнце.

– Солнце? – кивнул он на жалкий лучик.

Мы понимающе усмехнулись.

На лестнице послышались знакомые шаги. Раздался трубный голос. Вслед за ним в комнату влетели два брата.

– А что вы тут делаете? – Пунит резко остановился в дверном проеме, раскинув руки на косяки. Ашвани навалился брату на спину и выглядывал из-за плеча.

Амит привстал, поднимая руку для объяснения:

– Разговариваем.

– И о чем же вы разговариваете? – язвительно выдавил Ашвани, кинув взгляд на меня.

– То, что Наташа завтра уезжает. Прощаемся. Говорим про то, что она не успела посмотреть Индию, но в другой раз мы ей покажем.

Братья насмешливо переглянулись:

– Мы сами к ней приедем.

«Разбежались», – хмыкнула я в уме.

– Что еще говорили? – отошел от входа Пунит и встал надо мной.

– Просто говорю Наташе досвидания, – Амит снова упал в диван и посмотрел на меня с сожалением, – потому что я не смогу приехать завтра утром проводить ее. Сегодня попрощаемся.

Мы напряженно смотрели друг на друга, пытаясь запечатлеть черты лица, манеру держаться, телодвижения, улыбку, чтобы сохранить приятные воспоминания.

Ашвани заметил это и неприятно повел плечами. Встал между нами и загородил вид. Мстительно-нервно схватил меня за щеку, как обычно потрясти. Наклонился ко мне. Глаза его жгла ревность.

– Наташа ведь не навсегда уезжает. Потом вернется, когда они с Пунитом поженятся. Так ведь? – судорога пробежала по его сильно зажатым челюстям.

Я ничего не ответила. Даже его руку не отстранила: пусть последний раз дотронется до белой женской щеки и вспоминает остаток жизни.

В коридоре послышалась Ручи.

– Ашу, Пуно! Я сейчас поеду на работу. Надо предупредить, что завтра приеду позже. Потому что Наташу провожу. И сегодня немного поработаю до вечера. Часа два. Кто меня проводит?

Братья повернулись к ней, затараторили. Мы с Амитом еще раз переглянулись. И все-таки неотступная мысль не покидала меня: не похож он на индийца, хоть и темный.

– Наташа! – подскочила ко мне Ручи. – Подожди. Я скоро приеду. Не долго. Просто мне надо. Босс звонил, чтобы я хоть на час приехала. Мне так не хочется уезжать, потому что хочу с тобой остаться. Но надо.

– Все нормально, – кивнула ей. – Надо так надо.

Она мимолетом погладила меня по волосам, вздохнула и вскоре скрылась в темнеющем корридоре. Амит тоже встал. Все пошли вниз. Я осталась одна.

Комната, в которой я обычно просиживала дни, заперта. А ключ у Шанты. На мне грязная одежда. Белый топик еще вчерашним вечером был готов к стирке, но пробыл на мне до сего часа. Никогда более неряшливой я себя не чувствовала. Грязнуля из-под воротни. И обидней всего, что это случилось не из-за себя. Даже сейчас не могла переодеться. Бог с ним. Прилечу домой, все перестираю, обновлюсь.

Я решила воспользоваться свободным временем и пройтись по дому. Прикоснуться к замершим, но живым вещам, услышать их тихий шепот, вдохнуть привычные запахи и увезти их в Россию.

Я смотрела на темные стены уже бывшей тюрьмы и прощалась с ними. Пыталась запомнить визгливый шум крутящейся панкхи, то дружественной, то враждебной. Последний вечер. Мне все стало казаться родным и близким до боли в сердце. Решетки на окнах. Узкие лестницы. Туалет с дыркой в полу. Черная раковина-ванна на кухне. Пыльные цветы в горшках. Крыша. Я вытирала слезы, прощаясь с ней. Она заменяла мне друзей, улицу, мир. Она дарила мне уют уединения, скрывала в ночи тисканья с Пунитом. Видела драку с Ашвани. Тут капала недовыжатая вода с белья, которое я развешивала. Тут соседские мальчишки запускали воздушных змей. Битые кирпичи, скамейки с налетом цемента, почерневшая лестница… Ничего этого я больше не увижу. И тех пузатых соседей через широкую дорогу, и тех маму с дочкой, которые напротив кухни вылезали после стирки ежедневно посидеть на балкончике, и беременную жену Пунитова друга Паяль, к которой так и не сходила в гости. Много чего не увижу. Много чего потеряю. Но зато я вернусь домой. Снова обрету спокойствие. Как побитая собака залижу зияющие раны. Обниму маму, бабушку. Объемся в гостях у папани чего-нибудь вкусненького – он вообще всегда первокласно готовит. Мы с Сашей постоянно ему на мозги капаем: открой свой ресторан, самый популярный будет, все только у тебя питаться станут. А он хихикает и отмахивается: глупости, готовлю как получится и всегда по-разному, а в ресторане до граммов четко все просчитывать надо, лень.

Посекретничаю, а потом раздерусь с братом. И это мой привычный мир. Я вернусь к жизни, где все серо, но свободно.

– Натаса! – послышалось мое имя. Я вздрогнула. Это Пунит. Он вернулся. И теперь напряженно метался по дому, разыскивая меня, чтобы воспользоваться одинокой квартирой и затащить меня в угол. Я напугалась. Столько уже пережито, столько передумано: и желания близости, и брезгливость, и ненависть, и безразличие, что сейчас я не была готова сделаться его женщиной.

Сердце затрепыхало. Я стояла в нерешительности и надеялась, что он не найдет меня так рано. Но по звериному чутью Пунит сразу вычислил меня и, стремглав взлетев на крышу, оказался нос к носу. Как ураган, сметающий все на своем пути. Как демон из древнего эпоса. Как охотник, напавший на добычу. Горящие глаза. Дрожь в теле. Приоткрытый рот с легкими конвульсиями в губах. Страшен и красив одновременно. Я сиротливо съежилась, не говоря ни слова.

– Дома никого нет, – вылетели как огонь его слова. – Быстрей пошли вниз.

Я стояла как статуя. На лице испуг. Он рванул за руку.

– Быстрее!

– Зачем? – замялась, спасительно оттягивая время.

Он приблизил ко мне свое пылающее лицо и дыхнул:

– Я хочу секса с тобой.

Меня как парализовало: не чувствую ни рук, ни ног. Пунит бросился полубегом к лестнице, таща меня за собой, безвольную, слабую. Сердце колотилось как пойманная в силки птица. Едва спустившись с лестницы, нетерпеливо агрессивно прижал меня к стене. Холод обдал спину. Пунит жадно накинулся на мою шею, плотно прижимаясь и придавливая меня руками.

– Маза, маза! – громко стонал, всасывая кожу.

Я не выдержала:

– Подожди, я хочу в туалет.

– Потом, не сейчас, – все еще не отпускал.

Я начала сопротивляться, пытаясь освободиться от его настойчивости.

– Хватит! Пусти. Я сейчас хочу!

Он оторвался от горла и посмотрел вопросительно, почти влюбленными глазами:

– Почему? Что случилось?

– Я сейчас приду, – постаралась сказать спокойнее.

– Я не могу ждать, – по лицу пробежала судорога.

– Мне надо…

Я снова попыталась освободиться. На этот раз Пунит меня выпустил и я устремилась в сторону спасительной кабинки.

– Только быстрее! – крикнул мне в догонку.

Я резко захлопнула за собой дверь и с лязгом закрыла задвижку. Как безумная отскочила в сторону и прижалась спиной к стене. Рот открыт и ловит воздух. В голове стучит. Неразбериха. Страх застилает глаза темной пеленой. Я прижимаю руки к груди и стараюсь отдышаться. Тут попробую отсидеться. Потяну время. Сколько ни есть. Вдруг кто-нибудь успеет вернуться и не даст Пуниту шанса. А пока он же не будет ломать дверь и силой вытаскивать меня отсюда. Вдруг и правда приспичило.

С замиранием слышала нетерпеливые шаги взад-вперед, тяжелые вздохи. С улицы доносилось собачье тявканье, грохот телег, визг постукивающихся бидонов. А я стояла и слушала свой пульс.

Три, пять минут. Может меньше. Может больше. Время и ползло и летело одновременно. И я не знала, сколько прошло даже приблизительно. Пунит устал ждать и постучался. Я еще дальше отскочила от двери, как будто через нее мог пройти ток и ударить меня. Снова стук, настойчивый, сильный.

– Натаса, выходи. Быстрее!

Слышались приказ, просьба, угроза, мольба. Я страдальчески морщила нос и похлопывала по груди, чтобы успокоиться. Надо что-то решать. Оставаться до последнего или выходить. Но я не понимала, что сейчас страшнее. Этот шум, который создает снаружи Пунит – агрессивный самец, которого не подпускают к самке, – привлечет всех соседей. Или то, что ждет меня по ту сторону двери. Тогда я уже не смогу сопротивляться. И он сделает свое дело. Нужно ли мне это?

Я зажмурилась. Надавила на виски. Что делать? Так же должны были чувствовать себя люди в осаде, которых атакуют враги и уже некуда бежать. Сдаться на милость или покончить с собой. Но у меня же не до такой крайности. Смотрю на чернеющую дырку в полу, куда стекаются все человеческие отходы: не в нее же с головой. В глубине души стало смешно: зачем так драматизировать? Голос изнутри тоже насмешливо произнес:

– Ты разве не за этим сюда приехала? Ты приехала стать его женой. А для этого нужно было бы с ним спать – это удел всех жен. Ты страдала от комплекса невинности. Не с кем было ее потерять. А тут совсем рядом есть помощник. Он, конечно, не идеал и любовник так себешный, грубый, дикий. Но ведь еще пару недель назад ты его любила.

Я опустила руки. Веки расслабились, но не открылись.

«Представь себе на несколько мгновений, что перед тобой или на тебе прежний Пунит, тот, из твоих иллюзий. И тогда пропадет твой страх насмешки, что ты все еще девственница в двадцать восемь. Получишь сексуальный опыт. И он тебя не убьет. Сколько людей вокруг ходят с этим и никто еще не умер. Речь не идет о спиде и прочих безобразиях. Этого не бойся сейчас – у Пунита всегда на готове ни один презерватив. Эмоциональная связь, считай, тоже есть. И все равно ты завтра уезжаешь. Навсегда. Так что и стыдиться нечего. Если что не получится, об этом будете знать только вы двое. Ну потом еще и его братец – язык у Пунита длинный. Они ничего не скрывают друг от друга. Так и у тебя с Сашей тоже нет секретов. Вы похожи. Так что смелей открывай дверь и выходи. Отдайся случаю.»

Я открыла глаза и вздохнула. Облегчение. Сердце все так же учащенно бьется, но страха почти нет. Пунит все еще барабанит и почти рычит. В конце концов он просто оголожавший мужик при доступной возможности. Он не хищник. Хуже, чем его укусы на крыше, уже не будет.

Я еще несколько раз глубоко выдохнула и взялась за громадный шпингалет.

– Почему так долго? – горели страхом ожидания черные глаза.

Я молчала, опустив свои. Пунит схватил меня за руку:

– Идем быстрее. В комнату.

Быстрыми шагами он направился, уводя меня по темному коридору, в глубь квартиры. Я почти бежала за ним вприпрыжку, не поспевая за его решимостью.

Сколько же я пряталась в туалете, что так быстро начало смеркаться. В доме лежал неприятный для глаз сумрак, давящий, напряженный.

Комната-зал, где собираются гости, где семья по вечерам смотрит телевизор, где ночами спят хозяева, муж с женой, окутала нас своей энергией. Казалось, что тут многолюдно. И на тебя со всех сторон смотрят призраки. Пунит втащил меня и прихлопнул дверь. Отстранился немного. Взглянул. Протянул руку. Со свистом безропотно сползла вниз молния на моих брюках. Короткий поцелуй-рывок. И со страшной силой отбросил меня на кровать. Как пружина я отскочила от матраса спиной и села. Вжала голову. Ноги свисают. На них те же порваные сандали-шлепки.

Пунит мгновенно скрутил свою футболку до подмышек, обнажая грудь и живот. Быстро натянул резинку. В горле снова перехватило, как удушье. Его руки упустились на мои плечи и подтолкнули. Страх снова взял вверх. Я уперто не собиралась падать на спину. Напрягла корпус. Сопротивлялась. Взмах гривой. Неистовая судорога в лице.

– Не надо, не сейчас… – вылетел мой хриплый шепот.

Рычание и рывок. Пунит с силой швырнул меня на матрас и распял. Как рыба без воды немо раскрыла рот, шевеля губами. Голова поднимается, увлекая за собой шею и плечи. Но еще сильнее рывок. Надо мной беспощадное лицо. Темное от сумерек. Блестят только алчным огнем бездны глаз. Тяжесть тела наваливается сверху. Он легко как перышко резко подтягивает меня по матрасу к середине; ловко ногами раздвигает мои ноги и заплетает щиколотки своими ступнями: цепко, как веревками; удерживая меня под собой, другой рукой шустро задирает мой топик, оголяя живот. Ему хочется почувствовать кожей соединение живых горячих тел. Вырывается последнее «не надо». И рывок. Вошел. Не глубоко. Я только широко открываю глаза и ловлю ртом воздух. Толчок. Глубже. Еще. От страха и неожиданности замираю. Веки падают. Ладони сжимаются в кулаки и я чувствую резь от ногтей. На лестнице раздаются мужские шаги.

Напрягая все мускулы и скрипя зубами, Пунит рывком освобождается и пулей вскакивает с постели. Еще не придя в себя, истерично отдергивает подол футболки, натягивает рейтузы, прикрывая стоячий пенис. Все еще лежа, пытаюсь застегнуть ширинку, но молния неожиданно застряла и, как ее не дергай, не поддается. И так, и эдак. Я вскакиваю. Стоя пытаюсь застегнуться. Нервничаю. И опять не получается. Шаги приближаются к двери. Я резко отворачиваюсь, все еще копаясь с молнией. Входит Ашвани. Мигом окидывает темную комнату испытующим взглядом. Буравит мою спину. Я с трудом застегиваю только верхнюю пуговицу пояса и убегаю в смежную комнату. Братья не переговариваются. Поняли друг друга без слов. Скорее всего у них уже договоренность была оставить нас с Пунитом наедине. Вот только со временем они просчитались – я пряталась долго. Либо другой план у них был – еще хуже. Второй придет, когда первый кончит, и тоже воспользуется. От них всего можно ожидать.

Ашвани включил свет. Через оконную прорезь меж комнатами я снова на виду. И никак не могу справиться с брюками. В порыве животной страсти Пунит наверно сломал мне молнию. Я, как преследуемая газель, несусь укрыться от посторонних глаз в последнее убежище, где вроде закончен ремонт. Но и тут уличный фонарь освещает почти весь квадрат и через незастекленое окно уже за мной наблюдают с соседних балконов. Бесполезно. Тут я не справлюсь.

Сгорбившись, чтобы короткий топик, хотя бы наполовину прикрыл брючную трещину, через которую розовели нагло ажурные трусы, и неловко загораживаясь руками, я решаю проскочить мимо братьев и запереться в туалете, чтобы там спокойно все обдумать и застегнуть поганую молнию.

Пролетаю мимо. Даже не смотрю на них. Стесняюсь поднять глаза. Но и макушкой вижу изучающе-вожделенный взгляд Ашвани. Вот сейчас я скроюсь и они выговорятся. Распросы: что и как.

И вот я снова в тесном закутке с дырявым полом. Снова прислонилась к прохладной стене. Раздраженность. Стучит в висках. Был секс или не был? Все еще девственница, но как бы и нет. Ни рыба, ни мясо. Ашвани приперся не вовремя – почему не раньше, когда я тут пряталась? И Пунит, телок слабохарактерный, безопасность не обеспечил. Подставил второй раз. Как в грязи вывалили. Только и остается по туалетам прятаться, заливаясь кракой стыда. Будто дешевка. Молния нервно рванулась и застегнулась. Губы скривились в ухмылке: а раньше не могла подчиниться?

Я вышла и незаметно проскользнула на крышу. Только тут я и могу вздохнуть полной грудью. На город опустилась ночь. По часам еще рано. Но по близости к тропическому экватору уже темнота.

Через несколько минут послышались с улицы по направлению к дому знакомые голоса. Это вышли из машины Шанта с мужем и Амитом. Значит, он за ними ездил.

Родители вернулись с похорон. По виду даже и не очень опечаленные. Жизнь в доме потекла привычно, за исключением некоторого всполоха, вызванного моим отъездом. Выражалось это не столько в сборах, сколько во всплеске рук, оханий Шанты, напряжения в воздухе и в присутствии домашних.

Она как увидела мои красные от солнца руки, заохала: разве так можно? Я всегда говорила, что солнце Наташе нельзя, опасно, кхатарнак.

Сунула мне крем от ожогов. Чтобы ее успокоить, слегка помазала, хотя не настолько обгорела, чтобы щипало.

Амит снова наполовину по-своевски сидел в кожаном диване. Я рядом с ним. Кришенлал журчал водой в душевой. Шанта помчалась стучать сковородками на кухне. Братья бегали из угла в угол, изображая очередную занятость.

– Амит! – позвала хозяйка. – ты уже уходишь?

– Да, через пять минут! – прокричал в ответ и улыбнулся мне.

– Ты заберешь свои манго? А то могут испортится.

– Нет. Я их Наташе купил! Чтобы домой взяла. Мне не надо. Разве только сейчас мы с ней по одному съедим.

– Бария, – угукнула женщина и помыла два спелых фрукта.

Дала их Амиту, а он один из них, побольше, передал мне.

– Спасибо, – почувствовала в руках теплую влагу. – Ты правда мне купил с собой взять? – переспросила его.

Он повернулся всем корпусом:

– А почему нет? Мы ведь друзья. И ты уезжаешь. Я не купил подарка, но будет манго – целый ящик. Надеюсь, тебя брат встретит в аэропорту, а то тебе одной тяжело будет. Я же тебе в дороге сказал об этом. Ты не поверила?

Я пожала плечами:

– Ну… поверила.

Мы откусили одновременно свои плоды и сок, густой, мутный, сладкий потек по ладоням. Амит потянулся за лежавшим кстати полотенцем вытереть, а я незаметно лизнула запястье, куда слилось струйкой самое сочное с мякотью. Потом последовала примеру Амита и вытерла остатки тряпкой.

– Вкусно? Нравится? – радовался, что угодил.

– Конечно.

– А в России есть манго?

– Другие. Зеленые с красным. Кислые. Но не растут. У нас холодно.

– Значит дорогие?

– Очень.

– Сколько за килограмм?

Я рассмеялась.

– У нас по штуке продают. Одна штука от тридцати до пятидесяти рублей в разный сезон.

Он округлил глаза. Посчитал в уме примерную цену. Выходило, что у нас одни плод ценился в три раза выше, чем у них кило.

Подошла Шанта. В руке зеленоватый пакетик с манго. Штуки четыре.

– Возьми, Амит. Дома угостишь.

– Да не надо, – начал отпираться.

– Бери. Всем хватит. Три ящика.

– Ну ладно, – успокоился и положил рядом. – Вот… – помялся, – мне пора идти.

Я кивнула. Шанта оглянулась и ушла.

– Надеюсь, мы скоро увидимся, – протянул ко мне лопаткой ладонь.

– Угу, – но сама знала, что не правда, потому и угукнула без слов.

Пожали руки. Он встал.

– Передавай привет дома. Брату. Маме. Папе. Манго бери больше. Что еще?

Я вымучила улыбку.

– Счастливого пути.

– Спасибо.

Потоптался на месте и неуклюже потянулся к моей щеке. Видать тоже давно хотелось потрепать. Все не решался. Было совсем не больно. Не по-зверски, а мягко, по-товарищески. Я улыбнулась. Он тоже.

– Ну все… до свидания.

– До свидания.

Никто не осмелился сказать «прощай». Амит рванул руку к уху, не найдя за что ей там уцепится, опустил и снова улыбнулся.

Ушел, помахав на последок.

Через некоторое время в зале появились два брата.

– Что делаешь?

– Сижу.

– Уже вещи сложила?

– Почти.

– Воды взяла? А то что там пить будешь?

Воды. Я смехнулась. Этого уж всегда в избытке.

Ашвани пошел к матери. Пунит встал надо мной и воткнул руку в бок.

– Манго еще хочешь? Ешь. Там у тебя их не будет.

Червь подозрения вонзился и неприятно зашевелился.

– А ты дашь мне с собой? Штук…

– Не дам. Нисколько.

Я оробела. Голос его звучал вполне серьезно. Он не шутил и даже не улыбался при этом. Как же так? Просто с собой гостинец?! Ничего?

– Амит… – начала было я.

– Амит ушел.

Я посерела. Они присвоят себе его манго. Вот и конец. От Амита третий ящик спрячут или скажут я отказалась. Хорошо, что я уже уезжаю. Ничего мне от них не надо. И пусть Пунит подавится этими фруктами и вообще любыми.

Едва не заплакала. Пересилила слабость.

– Отдай мне мою пленку, – сухо потребовала.

– Какую пленку? – усмехнулся зло и жестоко.

– Фотопленку. Где мы были в Массури, гуляли по Дели…

– Ту первую мы еще не проявили. Потом. И эту я тебе не отдам. Там мы.

– А мне не надо? – я скользналу по нему ненавидящим взглядом. – Это был мой фотоаппарат!

– Мы тебе потом вышлем. Или лучше приедем когда к тебе, с собой привезем копии. Кодак был твой, а пленку вторую мы покупали. Так что все наше.

Я поняла, что не видать мне фотографий, как своих ушей. На первой пленке были снимки даже моей семьи, деревни. Еще не проявленные. Хотела доснять в Индии и потом все вместе отдать в студию. Эти обманули. Выманили, обещая быстро за вечер принести готовые фотографии. Поверила. Отдала. И в Массури уже догадывалась, что мне не достанется. Уж очень они старались только себя любимых запечатлеть. И в итоге ни первой, ни второй фотопленки на руках нет и прощай все снимки, которые даже не касаются Ароров.

– Тетради… Вы их нашли? – попробовала узнать о пропавших записях.

– Нет. Их же чуха унесла. Или чор. Если найдем, пришлем по почте.

Крыса. Вор. Я знаю, кто эта чуха и этот чор. Стоит передо мной. Только хвоста не видно. Мразь.

Кровь забурлила и прилила к лицу. Я покраснела.

– Почему ты стала красной? – удивился Пунит.

– Ничего, – я отвернулась, прикусывая губу, чтобы не разревется.

Подбежала Шанта.

– Он тебя обидел?

– Нет.

– Обиделась?

– Тоже нет.

Обижаться надо на тех, кто тебе близок и дорог. Посторонние не в счет.

– Ой! – не выдержала женщина, указывая на мои красные от загара руки. – Тебе очень плохо, от крема не полегчало? Почему так?

– Это от солнца. Там, в горах. Мне не больно, все нормально, – ну чего она прицепилась к моим рукам. Белая кожа, яростное солнце – все естественно.

– Я всегда говорила, что для тебя солнце опасно. Надо было одеть с длинным рукавом, – завела прежнюю песню. – Пуно бивакуф! – замахнулась на него. – Не уберег Наташу.

Он только отскочил хихикая.

«Имбицил, – оценила я его наконец. – И как я могла его полюбить? Шутка богов. Подсунули дурака. Ну да ладно. Зато второй раз в Индии побывала…»

Появился Ашвани. Поскалился.

– Я очень устал: машину вел. Может ты мне сделаешь массаж? – его зеленовато-карие глаза зажглись огнями светофора.

– Ладно. Тебе с маслом или без? – говорила я равнодушно, уже и без неприязни к ним, и без восторга похвалится своим мастерством.

«Считайте, что это мой вам прощальный подарок. Спасибо, что не прибили. Завтра я уеду и больше никогда не встретимся. Так что можете хоть всласть наунижать напоследок.» Мне в эту минуту стала противна мысль, что я тут просто за место массажистки в салоне, за место служанки. И еще вроде резиновой куклы.

Плевать. Надо догадить до последнего, чтобы еще сильнее их всех ненавидеть.

Шанта быстро отперла комнату и принесла бутыль с маслом.

Ашвани снял рубашку, майку и шустро прыгнул на матрас. Распластался по-барски. Дверь предварительно прикрыл и просил никому не заходить. Странно, что его все слушались.

Я уселась рядом, подогнув под себя ноги. Видя мое мрачное настроение, он решил, что это только из-за отъезда, хотя частично и в этом таилась причина. Разлука всегда трогательна. Даже по возвращении из ада.

– Я бы хотел, чтобы ты осталась и не уезжала.

Я жалко улыбнулась. Так уж и хотел бы? Сами билет меняли. Сами выпроваживали, на деньги намекая. И будто забыл, как сам ломал мне руки, душил, обзывался. Разве не достаточно? А может этого ему и будет не хвать.

– А ты не хочешь у нас остаться? Пойдем и отменим твой билет. Прям сейчас.

Я напугалась. Это не шутка. Снова терпеть их? Нет уж. Потосковать я могу и в родных стенах.

– Нет. Я домой хочу.

– Тебе у нас не понравилось?

– Понравилось.

– Тогда почему не хочешь остаться еще?

– Потому что я тут одна.

– Но у тебя же есть анти. И Ручи.

– Нет, я домой хочу. К маме, – чуть не захныкала по-детски.

– Как хочешь, – отступил, положив руки под голову. – А у тебя и нос тоже красивый. Я тебе уже говорил?

– Говорил.

– А ты почему вспотела? Кью пасина агая?

– Что? Не поняла я вопроса.

– Ну вон капли пота выступили, пасина никла, – и он смахнул с кончика моего носа росинку.

– Жарко.

– Включи панкху.

Я встала и включила. Налила на ладонь немного масла и потерла. Ашвани раслабился и вздохнул. Сама удивилась, что наглаживать его торс не стало чем-то захватывющим и возбуждающим. Отношение, как к работе. Не более. Трудно было массировать его набитые буграми руки.

– Как тебе? – хитро прищурился. – Мои мускулы?

– Нормально. Почти как Салман.

– Правда похож?

– Можешь вместо него в фильме играть, – пошутила.

Он поверил.

– Да, сам думаю в Болливуд податься. Оттуда и в Голливуд. Звездой стану. Миллионером стану. А у Пунита нет такого тела. У кого лучше? У меня, правда?

Я хмыкнула. Соперничество. Ну а мне —то сейчас что?