Текст книги "Индийский принц, или Любовь по заказу. Исповедь функции"

Я разглядываю ее, независимую, самостоятельную. Некрасивую, но привлекателную своей свободой. И мне завидно: она может по Индии гулять одна. А я даже не представляю, как это делается. Мне страшно. Не знаю, как ориентироваться, где селиться, на чем ездить. Я снова опускаю глаза на мутный поток и понимаю, что мы с ним похожи в одном: оба как малые дети и оба несемся навстречу неизвестности, сломя голову, раскидывая все камни и насыпи. «Однажды, решаю для себя – в душе разносится как клятвенный зарок, – я вернусь в эту страну. Научусь быть в ней путешественником, самостоятельным и счастливым. Я найду этот город, эту купальню, эти горы. Я приеду и получу полное наслаждение. И мне для этого не понадобятся никакие Ароры, никакие гиды. Я буду как эта европейка разгуливать спокойно и уверенно. И пусть хоть вся нация насмехается над моим безумием – моей любовью к Индии – мне будет все равно. Как начинается и сейчас, когда я освобождаюсь от пут мучительной страсти. Я вернусь. И одна. И с братом. Я все увижу. Все узнаю.»

Воды Ганги кипели и пенились, спеша в долину, к месту обиталища Шивы (Варанаси), где ежедневно собираются толпы паломников попрощаться с умершими или исцелиться самим. Но поскольку река священна сама по себе, то и на этой купальнице народ кишел, с воплями окунаясь в ледяные воды. Я вижу как медленно, осторожно по каменным мокрым ступеням спускаются к реке старики и нашептывают беззвучно молитвы, прикрывая веки. Некоторые уже сидя в Ганге медитируют. Особых заразных с болячками и язвами не заметила, наверно отправились в паломничество в восточную часть Уттар Прадеша. Геологи утверждают, что в реке много серебра, отсюда и ее лечебные свойства. Вот только не понятно, на всем ее протяжении или только в Варанаси? Но и здесь, в Харидваре, пили воду, черпая ее пригоршнями.

Мы с Ручи первыми прошли мост и направились по каменной набережной к гхатам-купальням, минуя лавки с торговцами цветных порошков, что возвышались на подносах пирамидами, с ритуальными гирляндами из соцветий ноготков и бархотцев. Пунит задержался там на секунду вместе с парнями.

– Эй, Натаса! – окликнул меня.

Я обернулась. В его щепоти на вытянутой руке красный порошок.

– Подожди, – он поспешил вперед смеющихся Ашвани с Амитом.

– Чего? – рявкнула я, все еще неприятно помня как при встрече с европейкой нас высмеяли дураками, балдеющими по Индии и ее культуре.

Я уже развернулась на пятках следовать дальше, но Ручи укорила.

– Наташа, ведь Пунит что-то хочет тебе сказать важное.

Я остановилась. Послушаем.

Он подошел и без слов краску втер мне в пробор. Я так и остолбенела. Проходящие мимо остановились поглазеть. Продавцы повылазили из своих ларьков. Индус напоказ европейке мазал синдур.

– Теперь ты жена Пунита, – подоспел насмешливый Ашвани. – Вот тебе и твоя свадьба.

– Ты рада? – чмокнула в щечку Ручи, подыгрывая брату.

Хорошенький фарс они тут разыграли. Целый спектакль. Лишь бы мне мозги запудрить. Кинопробы выискали. Хм. Кадр удался. Теперь кучу премий в студию, шампанское рекой и бурные овации.

Но даже в ту минуту, полную желчи и разочарования, моя глупая влюбленность обрадовалась миражу, испытав мгновение чудесного единения. Словно Пунит превратился на секунду в настоящего сказочного принца, готового противостоять миллионам любопытсвующих глаз, миллионам длинных языков. И все ради настоящей красивой любви. Бред. Знаю. Вы так и подумали. Но то было там, в атмосфере яркого нереального солнца Востока.

Пока я стояла в замешательстве, парни нас перегнали. Амит вытянул большой палец:

– Красиво на тебе смотриться. Тебе идет.

Мне лучше было подумать, что он и впрямь так считает, чем зло насмехается. Я же его уважала.

Теперь все на гхатах, от мала до велика, не отрывали от меня взгляда: на золотых волосах ярко красный рубиновый сразу в глаза бросается.

Наша компания не пошла далеко по берегу. Остановились тут же, рядом с раздевалками у моста.

– Ты полезешь с нами? – крикнула мне Ручи, сгорая от нетерпения бултыхнуться с разбегу.

– У меня другой одежды нет, – сухо процедила сквозь зубы.

Собираясь в Массури, Ароры взяли себе вещи на смену, а меня даже не предупредили, что едем с ночевкой, что будем купаться и нужны вещи потом переодеться. Теперь еще спрашивают. Что я, вся сырая в машину сяду?

Сглотнула злобу и мотнула, что не полезу.

– Бахут маза! – кричали мне на перебой, по-солдатски быстро скидывая с себя рубахи и брюки, парни. Все, кроме Амита, выставили на всеобщее обозрение дырявые на каждом сантиметре линялые трусы. Никто по всей округе в таких не купался в святой реке.

– Наташа, идем, маза, – тянула Ручи, одним рывком выпрыгнув из туфель на высоком каблуке.

Я только сняла кроссовки и бултыхнула большим пальцем правой ноги. Не вода, а жгучий лед. И это при палящем сорокаградусном солнце.

С криком и визгом, цепляясь за железные пудовые цепи, парни полезли в воду. По пояс. Потом с гиканьем окунулись и уже вовсю заливались детским смехом.

– Ура! Мы в воде!

«Какое же некрасивое тело у Пунита, – подумала я, неприятно разглядывая его толстые рыхлые бока. И ему ведь не сорок, чтоб так ходить. Хоть он мне и не муж, и никогда им не станет, но постоянно одно разочарование за другим. Постоянно я стыжусь его. Я, конечно, уже видела его без рубахи, но тут на пляже это стало еще отчетливее видать. Ну да бог с ним.

– Тогда садись на наши вещи, – выскочил весь мокрый Амит, эдакий атлетический Апполон, и сгреб в удобную кучу все вещи. – Заодно и посторожишь.

Я взгромоздилась на кучу, как великий Чингисхан на гору трупов, обозревая захваченные земли. Щюрилась от солнца, прикрывая глаза ладонью.

К группе брызгающихся подплыл невысокий коренастый парень и глядя на меня, спросил их кто я им.

– Смотри, видишь, синдур, – взмахнул брызгами Амит.

Пунит выпятил грудь колесом:

– Она моя, – и, падая в воду, подбежал ко мне, потянул встать и на глазах у удивленной толпы стал закручивать вверх мои штанины. – Идем со мной, не бойся.

Как будто я боялась.

Я забралась по щиколотку, вздрагивая от холода, и подскользнулась. Пунит, благо перед всеми выставлялся, подхватил меня в охапку и удержал от падения. Такой выходке даже Ашвани с Амитом подивились, не говоря уже о незнакомце. Теперь Пунит перед всеми изображал из нас женатую счастливую пару.

– Эй, Амит, – давай быстрей фоткай нас! Как мы с Натасэй женаты!

Амит резвой борзой выскочил из воды, стряхивая с себя обильные капли. И вновь в ход пошел мой Кодак. Для снимка Пунит даже обнял меня нежней и крепче, положив голову мне на плечо.

– Ачча! – воскликул Амит, выпуская одну за другой вспышку.

А затем началась фотосессия плавающих топором Ароров.

– А ты умеешь плавать? – гримасничали мне из воды.

– Умею.

Ашвани верил и морщился от негодования, что не во всем меня перещеголял. Соперничать парню с девушкой. Первый раз такое вижу.

Пунит веселым ребенком игриво бросался в поток, изображая усердное гребение руками на одном месте. И под всеобщий смех шел ко дну жопой кверху.

Ручи только окуналась с головой и повизгивала по-щенячьи.

– Наташа, ты хоть умойся. Это такая маза! – подпрыгивала она из воды и кидала в меня брызги.

– Да, маза.

Ко мне подсел мальчик лет десяти и под водой своими пальцами ног тер мои пальцы ног, поднимая взгляд на меня и чему-то дивясь. Я решила подыграть ему и задвигала топырща пальцами ноги в ответ. Он тихонь засмеялся и покачал головой по примеру Шанты: «бария, бахут бария».

– Эй, а ну иди отсюда! – гаркнули на него Ароры и выскочили из воды. – Вор. Чор! Хотел украсть. Думал мы не видели!

Может он и в самом деле незаметно для меня шивырялся в их вещах, но моя сумочка была на поясе при мне и кроме игры пальцев под водой я ничего не увидела.

Мальчишка отскочил и чуть в стороне обиженно насупился:

– Я не чор.

Но теперь Амит не захотел возвращаться в реку, сел со мной рядом смотреть как резвятся его друзья. А за их спинами отважные мальчишки-подростки ныряли в самые водовороты и уплывали, влекомые течением, далеко вперед, чтобы потом подплыть к другому берегу и оттуда победно улюлюкать.

Рядом купались в одеждах девушки и женщины и вовсе не смущались своим сырых полупрозрачных нарядов. И на удивление, мужская половина тоже старалась этого не замечать. Странное сочетание индийских понятий: строгие традиции и малоприкрытая эротика.

Парни вылезли наконец из воды и, заворачиваясь в полотенца, искуссно поснимали трусы, напялив сухие. При этом ни одна традиционная мадам не зарделась от стыда. Ручи встала в очередь в женскую раздевалку под мостом. Пока мы ее ждали, я все еще мочила ноги в ледяном потоке. Амит и его два друга вытирались, похлопывая себя полотенцами по спине, груди, протирая плечи и ноги. Пунит лихо тряс гривой, которой гордился. У них с братом велась постоянная борьба, кто привлекательнее выглядит. И как к судье обращались ко мне:

– Скажи, кто лучше выглядит, кто красивей?

Неужели им не понятно было, что я никогда не назову Ашвани, потому что люблю его брата. Но это их не смущало. И то что я вежливо улыбалась, не приводило их к здравомыслию.

– Скажи ведь, – выпячивал накаченную грудь колесом Ашвани, – что у меня тело красивей! Я хочу быть как Салман Кхан. Он супер стар. Его все девушки любят. Красивые у меня мыщцы, скажи. Может я как Роки?

Я вежливо улыбалась и кивала, переводя взгляд на Пунита.

– Нет, у Пуно нет ничего. Вот у меня бугры! – и Ашу напрягал бицепсы, трицепсы, крылья, торс, мельком указывая на область ниже живота: – У меня и там накачено.

Я изгибала бровь дугой вместо ответа. Пунит сразу встревал:

– Нет, я лучше, потому что Натаса меня любит. У меня тоже руки накачены, – и выставлял плотное, но не рельефное плечо.

Меня это смешило и я в отместку Пуниту за его «моти» (толстушка) отдавала все же первенство его брату. Тот кривился в победоносной улыбке и переходил ко второму туру:

– А прическа? Как тебе? Я всегда коротко аккуратно подстрижен. Тоже как Салман. Я похож на киноактера, а Пуно – как бандар. Обезьяна лохматая.

Пунит же без слов, в доказательство превосходства подставлял мне по-кошачьи свою гриву и я запускала в нее все пальцы. Мы оба знали, что нам это нравится. Ашвани фыркал:

– Ну чего в этом хорошего? Смотри, – дергал меня за руку и ставил ладонь на свой череп. – Потрогай, ведь у меня лучше!

– Нет, Натасе моя прическа нравится, – пьянил взгляд Пунит и я кивала.

Наступал третий раунд. Ашвани выставлял последний свой козырь:

– Я чисто выбрит. Каждое утро бреюсь. У меня гладкие щеки и подбородок. Потрогай. Нравится? Пуно лень побриться. И ходит как дед с бородой.

Тогда Пунит мне подмигивал, намекая на те случаи, когда мы оказывались вдвоем и он по моему обнаженному животу или плечу проводил щетиной, а я замирала от приятных ощущений.

– Нет, мне у него больше нравится, – улыбалась, показывая на довольного Пунита. – У него щетина контуры лица делает четкими.

Ашвани сжимал кулаки, пыхтел и сдавался. Спорить об одежде не было смысла: они носили по очереди одни и те же вещи.

Вот и теперь Ашвани пытался доказать мне, что он выглядит куда привлекательнее брата. Это, мол, даже все на набережной отметили. Я пожимала плечами: может быть. Амит с улыбкой наблюдал за нами. И когда братья снова пристали ко мне, кто же румяней и белее, он встал между нами и насмешливо выставил грудь колесом:

– Самый красивый я и хватит спорить, правда Наташ?

– Да. Точно, – хлопнула его по плечу. – Ты победил.

Ароры потужились, чтобы родить веселую улыбку и сразу вспомнили про сестру, которая задерживается. У них зашла быстрая скороговоркой речь о чем-то своем и я уже не улавливала суть.

Появилась Ручи. В длинной широкой юбке и блузке с коротким рукавом. Эдакая индийская Барби. Хоть играйся с ней.

– Ты как куколка, – охарактеризовала ее вид, когда она поравнялась с нами.

Ручи засмеялась и просипела:

– Нет. Это ты у нас куколка. Настоящая Барби. Такая же красивая. Я не красивая, хе-хе.

Звучало как шутка, но покоробило от ее самоуничижения. Как же она так при Амите ставит себя намного ниже другой девушки. Как вообще она себя так не ценит, что прилюдно объявляет себя дурнушкой? Как бы я в плохом настроении или с утра не увидела себя в неприглядном свете и не фыркнула морщась, никогда в жизни даже при пытках не признаюсь и не покажу виду, что я не самая раскрасавица, от одного вида которой падают толпы.

Парни, словно по команде, задергали меня:

– Точно, ты наша Барби. Ты красивая как куколка.

Только дело не в крсоте. Они и относились ко мне не как к человеку, а как к игрушке. Теперь еще и имя дали. Барби. Странно, что вообще они меня так сразу назвали, не успела я и подумать об этой знаменитой игрушке. Мысли что ли читают?

Еще с влажными непросохшими волосами братья идут чуть впереди. Ручи с Амитом позади. А я как ничья одна посередине. Мне замечательно, потому что никто не мешает потоку мыслей и можно наблюдать жизнь, можно рамышлять и раговаривать с природой. Она слышит тебя даже на языке мыслей. Я благодарна ей за подаренную красоту и приятное время, за великолепие нависших над купальней скал, за храмы, разместившиеся на них, за палящее беспощадное к моей уже красной коже солнце, за слезы от слепоты – глаза не привыкли к такой яркости. А природа благодарно шепчет мне, что это только начало знакомства и мы еще обяательно встретимся. Много раз. Сколько я захочу. И я понимаю по тем внутренним ощущениям, что все произойдет, как и говорит мне мир.

– Мадам, мадам, – прорывается ко мне худеющая высохшая, но еще молодая женщина, протягивает мне яркий кулек, как от новогодней хлопушки. Тычет на свои изрисованные арнаментом руки и норовит мазануть мои. – Сундар, мадам, бьютифул.

Тут же подоспевают на помощь Ручи с Амитом, отгоняя приставалку.

– Чего она хочет? – все еще не понимаю.

– Тут, на руке рисовать, – быстро, без подробностей объясняет Ручи.

Я первый раз такое вижу и до конца не осознаю, что это пастозная хна, которой индийцы рисуют орнаменты на руках и ногах. Как тату. Хватает на неделю, полторы. В основном по праздникам и на свадьбы. Кричащая полоса на моем проборе дает повод думать, что я либо свихнувшаяся на радостях иноземка, либо и впрямь чья-то женка, которой можно всучить эту диковину и навести рисунки, похожие, на мой взгляд, на болезнь вен или что похуже.

– Хочешь такую себе? – подошел и усмехнулся Пунит.

– Нет.

– А я себе хочу на руке такую же татуировку сделать, как у Ашу: Ом.

Я посмотрела на него: зачем это надо?

– Вон мужик сидит, делает. Дешево.

Я кивнула: хочешь – делай.

Подошли ближе. Остановились. Начался вступительный диалог. Предлагались разные виды и рисунки, но Пунит стоял на своем: «Ом» принесет удачу, одобрят боги, которым он так часто молится.

Я человек, считающий себя религиозно терпимой, но в этот момент, вспомнив все его фокусы и показное до тупоумия поклонение образам, мне опротивила религиозность и я решила, что не хочу себе сильно верующего спутника. Пусть будет как я, со здравым рассудком и уважением ко всем религиям, даже посещает иногда храмы, но без фанатизма, пусть даже со здоровым скепсисом. Я ведь верю в бога по поговорке «гром не грянет…». Но так ты хотя бы часто на себя рассчитывать учишься, замечаешь возможности и берешь их. А Пунит – его взгляд целиком прикован к руководящему им верху и не смотрит на тех, кто рядом внизу. Я не говорю о себе. Но мать. Пустые слова, что сильно ее любит, обнимания. На деле – никакой помощи. Сплошной эгоизм. А она в непосильной заботе о нем скоро истаскается и сляжет. Человеческая воля не безгранична.

– Наташ, – окликает меня Ашвани, – иди тоже себе сделай тату.

– Зачем мне? – недоуменно прищуриваюсь.

– Ну как же, нарисуешь сердце и внутри напишешь « Пунит».

Оба оскаливаются. Меня знобит. Размечтались. Пусть он набьет себе иглой «Наташа» и помнит всю жизнь о прекрасной сказке, которую упустил. Если Бэкхем Викторию любит, так на предплечье ее имя на деванагари написал. Да и наш попсовый звездун Топалов тоже Юлия написал на хинди. Все-таки парень должен имя девушки писать, а не наоборот. Ну или вместе имена друг друга.

– Ну давай, сделай ради меня, – подкатывает нагло-вызывающе Пунит.

Мне остается лишь высокомерно фыркнуть: никто такого не заслуживает. Тем более он.

– Ты иди и мое имя тату сделай, – он сделал вид, что не понял.

Мы с Ручи спускаемся по мосту и ждем в сторонке троих рядом с торговцем джалеби, тех самых жирных сладостей, которые мне предлагал некогда Ашвани. Амит задержался с друзьями, чтобы посмотреть.

Это длиться так утомительно долго, что мы тоже возвращаемся и я наблюдаю за шипением окиси на покрасневшей коже. Игла прожигает черными горячими чернилами орнамент. Пунит еле сдерживается от боли, морщится. Народ столпился поглазеть. Через пару минут, может больше, но когда наблюдаешь, время летит незаметно, все заканчивается. Ваткой мужик смазывает кожу. Пунит трясет рукой, дует на нее, чтобы охладить. И подносит мне похвалиться тыльную сторону ладони. Теперь у обоих братьев одинаковые клейма. Божье проклятие. За спесь и самомнение. Тут же подходит к продавцу браслетов, выбирает, расспрашивает.

– Натаса, тебе браслеты нравятся?

– Нравятся, – а сама думаю, неужели купит?

– Вот эти два, – выбирает стальной и цинковый. Расплачивается и одевает на запястье. – Вот смотри, как тебе? Специально для тебя купил. Ты же сказала, что любишь браслеты.

Я кивнула, усмехнувшись: ну и дура же, что сразу не догадалась. Он любит тратить деньги только на себя.

Пунит догнал брата и друга и повертел перед ними новыми браслетами, с которыми не расставался влоть до моего отъезда.

Мы прошли к машине, минуя мост, стоянку, где, оставляя грязевые глубокие разводы от колес, стояли все виды атомобилей.

Я не решалась спросить, куда мы теперь, потому что с ужасом еще вспоминала ночное обещание Ручи на счет сегодняшней свадьбы.

Мы выехали на дорогу и повернули в ту сторону, откуда приехали. Значит возвращаемся в Дели. Я одновременно обрадовалась и закусила губу. Чувствовала себя и впрямь куклой, дурой, пластиковым существом, который ждет обещаний и верит во всякую чепуху, что и кто бы не сказал. Меня унизили, пообещав жениться, показав этим, какая я влюбленная и ослепшая идиотка. Вобщем-то спекталь уже на пляже разыгали с краской и даже поздравили с праздником, хм. Обидело как раз не получение свободы – за это я продолжала благодарить Бога, – а именно пренебрежение и фарс. Зачем надо было вообще язык распускать про свадьбу, храмовую церемонию. Лучше бы я при брахмине ответила отказом, чем вот сейчас сидеть шутихой и ощущать на себе чужие насмешливые взгляды. Разыграли, как первоклашку и, наверно, много посмеялись над этим.

Я с тоской посмотрела на удалявшийся безнадежно пляж, на расплывающийся миражом в плавленном воздухе пестрый ашрам. И увидела Шиву. Допустим это был он – я тогда плохо разбиралась в индуистском пантеоне богов. Памятник грандиозно возвышался, указуя путникам дорогу к священной реке.

– Туда, фото, – махнула с надеждой и тут же осеклась. – Вы обещали.

Недоброжелательные лица Ароров говорили о том, что они не желают потакать моим прихотят.

– Там нечего смотреть, – фыркнул Ашвани.

И только сверх показушная религиозность помешала Пуниту сказать привычное: «ганда».

Мы выехали за пределы города и горы, ломаные горизонты неровных хребтов, постепенно синели и исчезали с поля зрения.

Пунит вытащил из кармана носовой платок и, повернувшись ко мне, принялся усердно оттирать краску с пробора. Она не поддавалась и ему пришлось платок смачивать водой. Фарс кончен. У меня уже щипала кожа на голове от долгого растирания, но краска хорошего качества, так до конца и не стерлась. Красные разводы остались под волосами. Напуганный Пунит, а выглядел так ничтожно комично, что меня больше забавляло его поведение, чем оскорбляло, запутывал мои волосы, чтобы они закрыли от посторонних следы его злобной шутки.

– Так вроде не видно? – дрожал всем телом, спрашивая у сестры. Ручи поглядела и кивнула: да, если кто не знает, не заметит.

Наверно самый короткий брак был у Бритни Спирс – где-то часов восемь. Ну даже ее я перещеголяла. Мой брак не продержался больше часу.

***

– Смотри, это манговые леса, – обернулся ко мне Амит, когда мы проехали, наверно, больше двух часов от Харидвара.

– Правда? Так растут манго? – я удивлялась как ребенок.

Первый раз видела массивные высокие деревья с густозеленой широкой листвой. Раскидистые кроны посаженных в двух метрах друг от друга манго затеняли аллеи. Солнце силилось, но не могло проникнуть вовнутрь и лечь на землю рядом с бурыми стволами.

Огромные плантации. Вдоль дороги. То ли дикие, то ли в чьей-то собственности, но ничем не огорожены. Полураздетые худые спины то и дело нагибались, собирая с пола опавшие зеленые плоды. На обочинах в длинный ряд выстроились продавцы манго. Несколько машин останавливалось, узнавало цену, скупало ящиками. Стало быть дешево.

– Хочешь манго? – подтолкнул меня локтем в бок Пунит.

– Конечно. Я люблю манго.

– Это у нас самый ценный фрукт. Королевский.

Я сразу вспомнила слова Виджендры. Он тоже называл манго фруктом номер один в Индии и даже самым лучшим в мире. Самый уважаемый. Всеми.

Не могу сказать, что манго понравилось мне лучше арбузов, бананов или спелых абрикосов, к примеру, – вкус разный. Да и не привычный манго фрукт для россиян. Даже те зелено-бурые плоды, что стоят по полтиннику за штуку, еще не есть настоящее манго, спелое, сочное, ароматное, просто дышащее тропическим зноем. В России продают другие, зеленые, кисловатые, бразильские. Я готова любые привычные фрукты есть каждый день килограммами. Фрукт для меня ценен сам по себе. Да и манго вкусное ела только здесь. Тут у них другой аромат и мякоть слаще. Хотя первый раз, когда Виджендра мне купил, непривычный вкус привел к желудочным спазмам, но достаточно легким, чтобы с ними справится лишь внушением. Только дома, выложив гостинец, поняла, что начинаю привыкать к экзотическому новому фрукту. Маме и брату он сразу пришелся по душе. Сейчас, проведя две недели в индийской семье, испив ни один стакан мангового шейка, я окончательно полюбила то, чем сейчас торговали по обочинам.

Ашвани притормозил. Перекинулся с братом парой мне не понятных до точности фраз. Уловила только «аам», что и означает с хинди манго.

Посоветовались с Амитом. Вмешалась Ручи. Теперь я отчетливо слышала «купить… Дели… тут дешевле… сколько… домой». Наконец они вылезли из авто. Я собралась тоже, но братья резко пихнули и захлопнули передо мной дверцу:

– Тебе нельзя. Сиди здесь жди.

Я осталась в машине со спущеными окнами. Четверка бодро подкатывала к ящикам с фруктами. Разной спелости. Разной формы. Разной цены.

Я с грустью следила за счастливчиками, которые могли участвовать в процессе купли-продажи, могли просто походить поразмять затекшие члены. Мне досталась роль охранника, как кинул напоследок Ашвани.

Я вытащила бутылку с водой, отхлебнула. Сердце перестало обиженно колотиться. Глаза побежали по салону заезженного авто, скользнули по летящим мимо машинам. До сих пор удилялась левостороннему движению. Обернулась. Позади нашей стоянки суетились оборванцы. Один, самый маленький и шустрый заметил меня и мой взгляд. Кивнул. Я ему. С деланно дерзким видом он кинул в сторону палку, которой чертил на песке и направился в мою сторону. Обошел машину и подбоченившись встал у моего окна:

– Кья чахие? – приподнял нагло подбородок, в глазах засверкала необоснованная злоба. Сам маленький, рахитный, весь в пыли и грязевых разводах по животу и щекам. На вид лет пять, не больше. – Чего надо?

Голосом звеняще-хриплым прорычал через стекло.

– Ничего, – усмехнулась детской выходке.

Он угрожающе прислонился и протянул руку с зажатым кулачком.

– Ух ты? Драться хочешь? – И сразу перевела это на хинди.

Мальчишка огрызнулся и замотал кулачком, намереваясь достать меня и стукнуть. Лицо исказила лютая ненависть. Улыбка сползла с моего лица. Это мало походило на шутку. Простой маленький ребенок, который соображать еще почти не научился и уже ненавидит меня. За что? Неужели вся страна такая? Сделалось больно и защемило в груди. Все: от мала до велика… гонят прочь…

Увидев мою опечаленность, ребенок победно просиял и, вытащив руку из машины, еще раз погрозил мне:

– Если ничего, то и не зови.

Я и не звала. Он поднял с земли новую ветку и хлестанул по борту машины. Мне то что – не моя, а Ароров. Я отвернулась, пропуская глазами новый транспорт. В каждом из них я видела более счастливые лица, чем мое. Но все они были индийские.

– Э! Аре! – заголосили Ароры, увидев маленького хулигана. – Чхор до! Чаль! Отстань! Уходи!

Других слов, похожих на брань, я не разобрала. Отпугивали они не от меня – от машины.

Разбойник набычился. Встал широко расставив кривые ножки. В сложенных на груди руках палка. Грязная повязка на бедрах мотается от ветра и напряжения.

Амит направился сюда, чтобы отогнать. Мальчишка схватил камешек и кинул в него. Не попал.

– Я тебя!

Сорванец крикнул невнятное и отбежал.

– Что он тебе сделал? – спросил чуть напуганно Амит, когда подошел. Оглядывал меня: нет ли синяков и царапин.

– Ничего. Все нормально.

– Устала?

– Да, – опустила голову. Вздохнула.

– А знаешь, – произнес весело, чтобы взбодрить меня. – Они покупают сейчас манго для тебя.

– Для меня? – удивленно подняла глаза.

– Да, чтобы ты взяла с собой в Россию. Ты же завтра улетаешь. Сможешь унести весь ящик? Или два?

Я не верила свои ушам: неужели жадные Ароры так напоследок раздобрились? Неужели я привезу домой гостинец целый ящик манго?

– Мне? – переспросила.

– Да, – повернулся полубоком к ним, указывая плечом. – Видишь, выбирают полузеленые, не очень спелые. Это чтобы не испортились. Так ты их сможешь до дому довезти. Если спелые брать, то жарко, и они пропадут.

– А зеленые есть можно? – засомневалась.

– Они доспевают. Вот попробуй. Я тебе принес.

И он из-за спины вынес два плода. Один совсем зеленый, другой салатовый с бледно желтыми разводами. Достал из джинсов раскладной ножик и отрезал кусок от зеленого. Протянул. Я взяла, откусила. Поморщилась. Ну и кислятина!

– Кхата? – посмеялся Амит.

– Да, кислый.

– Не нравится?

– Неа.

– Ну на другой, – и отрезал ломоть от салатового.

Поспелей и значит поспелей. Сразу рот наполнился пьянящим ароматом нектара, мягкий сок брызнул по зубам.

– А это как? – улыбался дружелюбно парень.

– Да, вкусно.

– На весь тогда, – протянул мне плод. – А зеленый будешь?

– Нет, – замотала головой, морща нос.

– А мне нравится. Я люблю кисленький. – И он отрезал себе от зеленого и съел, не показав ни глазом, что несъедобно.

– Амит! – позвали его друзья, недовольно замахав руками. Лица раздраженные. Им явно не нравилось, что он со мной долго разговаривает.

– Иду! – ответил им и наклонился ко мне через открытое окно: – Я скажу им, какие манго тебе брать. Передавай дома брату, родителям привет от меня и скажи, что эти манго и от меня.

– Ладно, – губы сами растянулись.

Он отошел, а я уже обсасывала волосатую косточку манго. И все думала: как мог этот парень затесаться в Арорское общество. Все-таки есть у каждого что-то хорошее. У Ароров – Амит.

Уже с радостью и благодарностью наблюдала за суетной толкотней возле торговца с коробками, за собирающими опавшие фрукты – они, кто в корзинки, кто в подол набирали плоды и подносили их к дороге. Торговец отбирал недовольно лучшие и отбрасывал гниль. Все те же обнаженные спины нагибались за ними и складывали в отдельную кучку поодаль – для себя.

Четверка выбрала наконец и я видела, как все трое парней вытаскивали кошельки и расплачивались.

Носильщик поднял тяжелый ящик с фруктами и подтащил к машине. Братья несли второй. У Ручи в руках пакетик с самыми желтыми.

– Тум кхушь? Рада? – оскалился Пунит, открывая багажник и подмигивая мне.

– Рада.

– Наташа, это все тебе! От меня тоже ящик, – услышала бодрый голос Амита. Обернулась. Его лицо ослепляла радужная улыбка. – Тебе столько хватит?

– Хватит, – кивнула, поднимая к глазам большие скулы, доставшиеся по наследству от киргизского прадеда.

Ящики с зелеными и полуспелыми плодами, пузато и чинно торчали позади сиденья и распыляли по салону такой аромат, что невольно кружилась голова.

Ашвани вытащил бутылку с водой и полил из нее на спелые манго из пакета. Каждому досталось по сочному карапузу, похожему на мяч для регби.

Амит съел быстро и сел за руль. Машина сорвалась с места. В заднее стекло что-то стукнулось. Мы обернулись. Злой мальчишка бросил в нас ветку и стоял руки в боки. Братья вылезли наполовину из окон и гаркнули что-то угрожающее. Мальчишка отвернулся и нагнулся за новой палкой, выставив напоказ свои черные голые ягодицы. Казалось, злоба его разгоралась как пожарище. Будь он постарше, наверно кинул бы в нас огромный булыжник.

Мы поехали, оставляя позади и торговцев, и манговые леса, и хулигана, и воспоминания…

Я еще долго наслаждалась вкусом спелого фрукта под насмешки Пунита и Ручи, что я так и саму косточку разгрызу и съем. А я не знала, когда в другой раз после отлета смогу еще раз поесть настоящее индийское манго.

***

Показалось Дели. Сухой загазованный воздух. Пыль. Редкие новостройки, издали похожие на наши многоэтажки. За ними наполовину застроенные и разбитые под огороды пустыри. Дальше дорога ширилась и появлялись основные сооружения. Показались прохожие. Вело и моторикши. Вот и конец. Сегодняшний день подходит к концу, а в дявять утра уже самолет. Тоска обожгла нутро: ничего-то я не повидала и не получила. А могла бы больше, даже за такой короткий срок. Сердце подскочило и забилось в самом горле. Душили слезы. Я пряталась под очками и думала: я встречу Сашу, расскажу ему всю правду, потом приду домой и расскажу лишь часть того, что случилось маме и бабушке, еще меньше узнает папашка – он сразу говорил мне словами старшего брата: «Это не любовь. Им только деньги от тебя нужны и виза» (извините, что часто повторяюсь) – я не верила, ругалась: «Разве меня нельзя любить?» Папаня смущался, тупо смотрел в пол и кивал: «можно». Но, значит, все-таки нельзя и Женька был прав. Горько. Но обиднее всего, что я не получила то, ради чего приехала – стыдно. Всем растрезвонила на радостях, что поеду выходить замуж за самого лучшего принца на свете. Не знала, кем на самом деле окажется этот принц. И еще… я не видела Индии. Я не ощутила ее, не наелась, не испила даже глотка. Упущенное время. Насмарку. Жалко и денег на билет и на визу. Жалко и тех четыреста рублей, что извели на приглашение. Как все несправедливо… а ведь они передумали меня убивать после того, как я позвонила домой и Саша сказал, что приглашения на обоих братьев готовы. Я оповестила Ароров. Видели бы вы их лица в тот момент! Словно в лотерею на восемьдесят миллиардов долларов состояния Билла Гейтса выиграли. С той минуты у меня отступил страх смерти. Это я только теперь вспомнила и подвела под черту как все было. Ароры прыгали вокруг меня, тормошили, едва сдерживая слезы радости: неужели ты говоришь правду и не обманываешь? Неужили мы уедем отсюда? Неужели ты такое сделала ради нас?