Текст книги "Индийский принц, или Любовь по заказу. Исповедь функции"

– А! – закричал он торжествуя, вскакивая с кровати. – Ты ничего не знаешь. Можешь теперь даже выбросить свою книжку!

Я лишь молча понаблюдала за его неадекватной реакцией и продолжила чтение, когда снова осталась одна. У нас даже после неязыковых институтов люди остаются глухонемыми к чужим языкам. Даже в столице едва ли не по пальцам сосчитаешь тех, кто может изъясниться с иностранцем. И это понятно. Мы не были ничьей колонией. И не сходили с ума по своим захватчикам. У нас плохо развит туризм. Нам, по сути, и незачем знать больше того, что знаем со школы. Но это я не стала объяснять Ашвани. Если ему в радость посмеяться без причины. Да бога ради.

Я поднялась на крышу и села на другую лавочку рядом с перилами. Через дорогу вылезли толстые соседки, мама с дочкой. Те самые, что любят покупать не спускаясь вниз. Они смотрели в мою сторону и тихо обсуждали. Может все еще судача, кто я Арорам. Может интересовались, как на мне сидит индийский наряд.

Я открыла на закладке пятнадцатую страницу.

«Тоби хотел вернуть фальшивую монету, смотрел на людей и искал мужчину, который дал ему монету…»

На лестнице послышались тяжелые шаги. С неменее тяжелым сердцем я краем глаза увидела Ашвани. Опять начнет фыркать, язвить, мешать мне в конце концов. Сосредоточилась на ответе мистера, что дал ребенку монету: «Go away!». Тоже самое мне хотелось крикнуть Ашвани.

– Опять читаешь? Как ребенок, – встал надо мной.

– Читаю, – напряглась, чтобы отражать нападки, но он молча постоял и сел рядом.

– Почему здесь читаешь, а не в комнате?

– Там мне скучно. Тут я гуляю.

– Ты правда очень хочешь гулять?

– Очень.

Я смотрела в книгу. Он молчал. Потом склонил голову и прочел несколько строк.

– Да, интересно, но для детей. Ты все понимаешь?

– Почти. Но некоторые слова еще не знаю.

– А как же тогда понимаешь?

– Интуиция.

Он покачал головой.

– Идем вниз. Анти не нравится, что ты ходишь на крышу. Тут все смотрят на тебя. Даже эти две толстые дуры напротив.

Я усмехнулась и взглянула через решетку. Мама с дочкой брюхами толкали балконную перегородку, пытаясь расслышать на растоянии о чем мы тут разговариваем. И правда смешные.

– Я пока не пойду вниз. Мне тут нравится. Я тут гуляю.

– Но чего здесь хорошего на крыше? – изумился Ашвани и развел руками.

– Для тебя ничего, потому что ты каждый день выходишь на улицу, а я сижу в комнате. Поэтому сейчас мне не мешай быть на воздухе. Для меня здесь как прогулка. Я же в Индии. Хочу увидеть здешнюю жизнь.

Минуту сидели молча.

– И через три дня я уезжаю.

Незаметно стерла выкатившуюся слезинку. Ашвани тяжело вздохнул и наклонил голову вниз, рассматривая свои шлепки. Я тоже посмотрела туда и заметила огромные, местами отколотые ногти. И меня стошнило. Ноготь.

В человечьем облике всегда можно разглядеть что-то дьявольское (гласила средневековая истина, во всех искавшая жертву для пламени): когти, хвост, копыта, даже зачатки рогов. Поэтому интуитивно мне с детства не нравились мужики с ногтями на мизинцах, на больших пальцах. Не понимала почему, но от таких сразу держалась подальше. Демонический характер. Ноготь как показатель. Лишь однажды решила переступить через себя и забыть ноготь Пунита. На душе было не спокойно, но я не послушалась знака свыше. Вот к чему привело отступничество от собственных внутренних знаний. И потом еще чувство страха и тоски, когда Саша на Павелецком вокзале провожал меня на экспресс до Домодедово, словно я не к любимому ехала, а на каторгу. А та же тоска и зависть к тем, с которыми я в Ашхабаде ждала пересадки. И хищническое выражение лица Пунита на проявленной дома фотографии… Я всегда все знала, только для себя все отрицала.

У Ашвани тоже ногти на ногах, как у монстра. Большие, огрызочные. Он на поверку хуже братца оказался. Да…

Быстро отвернулась и попыталась выбросить неприятное ощущение из головы.

– Я тебя понимаю.

Уголок губ дернулся: нашлись тут понимающие.

– И я тебе устрою прогулку завтра. Обязательно.

Я угукнула, продолжая смотреть на одну и ту же фразу на пятнадцатой странице.

– Ты мне не веришь, но я правду говорю. Мы были очень заняты все эти дни и поэтому не могли с тобой гулять, показать тебе Дели. Но ведь Ручи с тобой ходила…

…Выгуливать как собачку за угол соседнего дома – докончила его фразу мысленно.

– Завтра мы все вместе поедем и покажем тебе город. Чтобы ты не могла сказать, что в Индии ничего не видела. Я обещаю. Теперь веришь?

Я кивнула, скорей чтоб отстал и оставил меня одну. Он встал и предложил спуститься с ним вниз. Я снова отказалась и он тихо ушел. Я взглянула на небо. Оно по-прежнему куполообразное. Смесь серого и ультрамарина. И все также неразряженный воздух. Грозе быть, вот только когда? Может ночью…

***

И все в этот вечер казалось грустно-романтическим. Подходит к концу мое пребывание и заточение здесь. Радостно и печально одновременно. Расстаешься с чужими тебе людьми, а хотел было даже породниться. Хмм, ну и глупо же было верить в чудеса. И почему я в свои двадцать восемь такая наивно-тупая. Правильно они мне постоянно тычут и смеются: «Наташа, ты пагаль». Была бы в своем уме, ни за что бы не примчалась на сломящую. Хорошо еще благоразумие вверх одержало, когда с Виджендрой вернулась. Вот бы потеха всем была, если б я уже тогда остаться решила. Но ладно. Уеду и буду вспоминать как плохой сон. Ночь долой и сон с собой. Все уйдет, как говорила моя бабушка – кладезь мудрости.

Куда везут? Зачем? Полдня только обсуждали, куда бы поехать. После обеда прособирались. Пришел Амит, еще с утра готовый тронулся на прогулку. И уже стемнело. А мы выехали на экскурсию. Да, с Арорами кашу не сваришь. И голодным останешься. А на завтра планируют некую Масури. Храм? Парк? Город? Мне не сказали. Говорят, что красиво и понравится. Наверно тоже поедем к ночи, хотя и предупреждают, что встанем все завтра рано – ехать далеко.

Усмехнулась. Надо ж как судьба шутит. Ты тянучка, откладываешь дела на потом. А тут встречаешь по закону отражения тех, которые мало того, что похожи на тебя, так еще и гротескно отображают. Вот уж не думала взглянуть на свою слабость со стороны. До чего ж противно! С этих пор возьму за правило много не планировать, если не уверена, что справлюсь. И по мелочам сразу делать. Важное довершать. Вобщем-то я молодец, что осмелилась приехать. С моим-то воспитанием: «Смотреть на парней – грех. Гулять с парнем – до беды доведет. Лучше быть одной. У тебя все равно ничего не получится – люди мешают. Если бог не поможет, никто не поможет. А богу не до наших мелочей. У него дела поважнее». Значит, я – мелкое существо, затерянное на планете. Невидное. Ненужное. Неинтересное. Несмелое и нерешительное.

Ну теперь-то точно будет хотя б о чем вспомнить. Не без раздражения и ненависти, конечно, но у кого-то и такого за всю жизнь не случится. А я. Я смогла себя перебороть. Свою скованность, трусоть, нерешительность. Опрометчиво поступила: без денег, к незнакомцу. Но бог все-таки есть. И если раньше ему не было дела до моих мелких проблемок и дел, точнее бездействий, то теперь он сразу обратил на меня внимание. Спасибо Тебе!

В моем выдохе послышался шум души. Это послание небу, Вселенной, кто там есть вообще на страже мирового порядка. Ночной ветерок в ответ пощекотал кончик носа, растрепал прическу. Теперь волоски игриво лезли на глаза и в нос. Небо ответило мне. Некто самый высший услышал мой монолог. Полностью согласился.

Из темно-вечерних улиц на меня заглядывали яркие витрины, желтеющие и отливающие голубизной фонари, махали ветвями раскидистые деревья. Я все —таки не чужая на этой земле. Все эти неживые здания, растения, столбы, да и все живые существа – все они приветствуют, разговаривают со мной. И если раньше я могла назвать это сумасшествием, скептически отмахнуться, то теперь я научилась их всех слышать и понимать.

– Куда мы едим? – решила поинтересоваться, вернувшись к спутникам.

– Макдональдс. Ты любишь Макдональдс?

– Никогда не ходила.

Они переглянулись: не поверили. Я не стала распространяться на счет моего отношения к фаст-фудам, к их непитательной и неполезной пище. Объяснять некому. Точнее понять некому.

– Ну тогда сейчас и попробуешь, – самодовольно заерзгал слева от меня Пунит.

– Ладно.

Сразу на ум пришла Таня Цветкова, хорошая знакомая, славная умная девушка, с которой мы вместе ходили на хинди: «Говорят, в Индии особый Макдональдс. Со специями, наверно, очень вкусно». Ей нравились рестораны-кафе быстрого питания. Я не осуждала: каждому свое. Главное, человек хороший. И тут же повеселела. Словно Таня оказалась рядом и мы вместе решили прокатиться до делийского ресторанчика попробовать стандартный и в то же время специфический вкус. Перед глазами мы уже внутри. У стойки. Выбираем. Смеемся. Опасаемся, как бы с желудком плохо не стало. Выбираем. Покупаем. Садимся. Из бутерброда вываливается начинка. Мы языком подхватываем. Снова смеемся. Кетчуп капает на стол. Неряхи! Я улыбаюсь. Ароры это видят и наслаждаются собой: европейку развеселили, жизнь ей показывают настоящую. Вот уже снова Ароры, а только что Таня была…

– Наташа, – приятно-сиплым голосом окликает Ручи, – тум кхуш? Рада? – последнее «уш» она особенно растягивает и это придает отличительные нотки ее манере разговаривать. Меня это забавляет. Я киваю.

Машина сворачивает и мы останавливаемся. Макдональдс. Я и ему несказанно рада.

Выходят сначала парни. Потом мы с Ручи. Пунит вытаскивает из машины соседскую девчонку. Ее снова потащили с собой на прогулку. Страшненькая, хотя мама всегда говорила, что все дети красивые, потому что дети. Но эта все-таки чудовище. Маленькое. С обведенными черной сурьмой глазами от сглаза. С широким носом. Сморщенным лбом и нависшими шеками. Ей лет пять, а она сморчок. Серьги, побрякушки. На тонких малюсеньких ручках по три цветных стеклянных браслета. На ногах серебряные, с бубенчиками. Платье пестрое, с воланами, бусами. Настоящий скоморох. Где-то раздобыла помаду и извазюкала губы ядовито-красным. Смешно смотреть на нее и в то же время нет неприязни. Я уже проводила с ней свое время. Мы даже нашли общий детский международный язык и швыряли ногами песок под колеса припаркованных машин. Особенно веселили отлетавшие камешки. Так их! Так!

Эта клоуниса взяла по приказу Ручи мою руку. Мы пошагали внутрь ресторана. Впереди мужественные мужчины: всю смелость берут на себя. Если что, например, на вылет, то удар унижений первыми примут на себя. Но швейцар – удивительно, что в индийских макдональсах они стоят как в дорогом ресторане, – с широко раскрытыми глазами еще шире распахивает перед нами стеклянную дверь и сгибается едва не вдвое. Видя это, Пунит с братом смелеют и высоко задирают головы: мы с иностранкой. Мы тут самые главные. Как петухи машут крыльями, позванивая шпорами-кросовками.

Везде занято. Полно народу. Вечер. Семьи, молодежные группы. Все столы облеплены до предела. Сидят даже по-двое на стуле. Дети на коленях. Все как по команде оборачиваются на меня.

– Подождем тут, – отводит нас с девчонкой, имя которой я так и не запомнила, в сторону Ручи. – Парни сейчас что-то купят. Потом можно и в машине поесть.

Но не успели мы отойти в сторону, как напротив из-за стола встала небольшая компания. Быстро запихнула в рот недоеденное и, жуя еще, позвала нас:

– Иди сюда! Тут свободно!

Мы обрадовались. Я уже давно замечала, что часто мне в Индии уступают место, дают сиденье, стол, некую свободу. Уважают ли, обожают ли. Наверно, я несмотря на неприятности, чувствую себя здесь окрыленной. Кажется все по силам. Нет ничего невозможного.

– Спасибо!

В ответ проглатывают и улыбаются во все белые ряды зубов. Мы усаживамся втроем за столик. Девчонка рада, прыгает на стуле. Может быть впервые в кафе. И чего-то уже понимает.

– Я сейчас приду, – Ручи вскакивает, или, точнее, даже не садится. Только залезает за стол и убегает к братьям в очередь.

Я уже вижу, как она им эмоционально расказывает, а они не веря поворачивают головы и удивляются: правда есть стол. Мне уступили! Что-то завидущее сквозит во взгляде Ашвани и Пунита. И уважение в глазах Амита. Все же они разные. И как сошлись?

Ручи снова подбегает и уже нормально садится.

– Наташ, они удивились, что ты нашла столик! – вдохновляется, трещит как попугай. Я только улыбаюсь: допустим я нашла.

Малышка смотрит в сторону:

– Макхи кхельте.

– Что? – переспрашивает ее Ручи, а я смотрю по направлению детских глаз.

Две мухи. Черные. Русские. Возятся бесстыдно на краю стола в сладком сиропе из-под мороженого. Прям пелевинская «Жизнь насекомых». И уже мокрые ползут наперегонки к капле кровавого кетчупа.

Мы смеемся: мухи играют.

Появляется высокий парень с тряпкой. Быстро вытирает наш столик, стряхивая мелкие крошки на пол. Я незаметно смотрю вниз: под столом маленький свинарничек. Если мухам захочется попировать, им есть где. Но пока две макхи остались возиться на том самом краешке. Даже тряпка их не смогла согнать. Какие храбрые насекомые!

– Вот и мы! – объявляет над ухом приятный тенор Амита. Всегда веселый, жизнерадостный. Энергичный. У него даже походка пружинистая упругая. По виду ему бы прославленным актером стать или спортсменом с толпой восторженных фанатиков. Если захочет, многого в жизни добьется. По нему видно. И причем довольно честным порядочным путем.

На стол глухо брякаются бумажные бутерброды. За ними шлепаются тугие пакетики с кетчупом.

– Здорово, Наташ, что ты место нашла! – все еще восторгается друг семьи.

– Да, джаду, магия, – смеюсь ему в ответ.

Он воспринимает мои слова за шутку. Я тоже.

Посидеть бы такой компанией, простой, веселой, пусть даже с черноглазой, намалеванной девчонкой-скомарохом. Но тут появляются еще двое. На душе меркнет. Тухнет огонек открытости. Кидают на стол остальные гамбургеры. Ручи отодвигает ладонью себе и мне.

– Давайте двигайтесь, чтоб все поместились! – суетится Ашвани.

Тесно, но усаживаемся все. Ребенка Пунит сажает на колени. Все время показывает, какой он замечательный и как сильно любит детей. Он треплет ее по животу до щекотного. Девчонка изворачивается, пищит, хохочет. Он еще сильнее. Может я не тех фильмов насмотрелась, не тех книжек начиталась, но вдруг четко появилась картина перед глазами и ясное осознание происходящего: Пунит это не из-за любви делает, он – педофил. Его глаза горят дьявольскими огоньками. Руки поглаживают маленькие ножки, покрытые тоненькие мягкими волосками, терябят грудки. Ребенок не осознает. Это игра. Но мне делается до того противно, что отворачиваюсь и снова натыкаюсь на пьяных от восторга обжорства мух. Он и мою детскую фотографию выпросил на память… Ем молча свой бутерброд, суховатый, с неизвестной начинкой, в которой и впрямь некие специи, но не такие острые, как в любом придорожном стоячке. Куски проглатываются предательски быстро. Почти не жуются и вкус остается незаметным. Все проскальзывает безвозвратно. Не успеваешь понять, понравилось или нет. Кетчуп тоже весь выжат. Теперь некогда пузатые мешочки из-под него валяются по-вандальски разодранные и несчастные.

Девчонка как и я вспоминает про мух. Мы вместе наблюдаем за их возьней.

Ручи, слышу, объясняет, чем мы тут занимаемся.

– Наташа, это кто? – ехидно спрашивает Пунит, намекая на мое слабоумие.

– Ты их знаешь? – подзузыкивает Ашвани.

– Да, знаю, – хмыкаю в ответ.

– Кто это? – снова Пунит.

– Твои друзья! Забыл?

Десятым мозгом, очень далеко, он догадывается, что это была моя издевка. Пытается выкрутится:

– Нет, это твои друзья, – смеются с братом.

– Да Наташа их не знает, правда? – подмигивает мне Амит.

– Конечно, – подмигиваю ему тоже.

– Ну тогда… – пытается что-нибудь придумать арорский мозг – Ашвани, заправитель всех семейных дел.

– Это твои герл-френдс, – мне становится до того потешно, что я прикрываю рот от громкого смеха.

Ручи одобрительно хохочет:

– Это Пунитовы подружки! Пунит ка…

Тот дует ноздри, но не выдерживает и отдается всеобщему смеху.

А меня веселит обращение «Пунит ка» – где «ка» вроде нашего предлога, но ставится в конце слова. Указывает на принадлежность. А напоминает наше озорное и дерзкое окончание имен «Сашка, Наташка». Пунитка – такое мизерное, неуклюжее. Похожее на карлика-гоблина. Несуразное. Как такое вообще могло уродится в мире – пунитка. Даже не с большой буквы.

Сухомятка. Все съедено. Проглочено. Они все запивают колой. Но если уж я согласилась на гамбургер, то от колы совсем отказалась. Не до конца же травится. Читала я статью про научные эксперименты со стеркой, которая растворяется в растворе этой популярной шипучки. Мой желудок не заслуживает такого.

– Наелась? – вдруг спрашивает Пунит, как будто можно наесться одним маленьким воздушным бутербродом с ничто.

Веду бровями, не решаясь прямо заявить, что съела бы посущественней чего-нибудь и побольше. Но вижу, что ему ужасно страшно, если попрошу при всех тут заказать еще что. Ведь это дорого, даже для такого миллионера, как всемогущий Пунит Арора.

Мы вышли на улицу. Парни о чем-то стали переговариваться зло и раздраженно с работниками ресторана. Я поняла, что по поводу парковки. Мужик с метлой требовал платы. Другой кричал. Не помогало даже мое присутствие. Хотя я и не ввязывалась. Сами разберутся.

Наконец все утряслось. В жилистые мозолистые руки опустилось несколько тяжелых медяков. Мы прошли и сели в машину. Тронулись.

– Наташа, ты через два дня улетаешь, – обернулась Ручи. – Тебе радостно?

– Да, – просияла я совершенно искренне.

– Я тоже рада, что тебе радостно, – заулыбалась она, то ли искренне, то ли притворно. Я не поняла. Думала о своем. О странном времяпрепровождении. О путешествии за любовью. О приключениях. О своих страхах, отчаянии, надежде вырваться. Все это по-любому мило сердцу, когда завершается.

– Наташа, – сжал мою ладонь Пунит, – ты когда уедешь, ты нас не забудешь?

Я повернула к нему лицо. Внимательно обвела взглядом его лоб, чуть нахмуренный, щеки, покрытые черной возбудительной щетиной; притормозила на глубоких веках и черных глазах. Мотнула, подняв уголки губ.

– Ты правда нас не забудешь? – ввязался в разговор Ашвани.

– Правда, – я улыбалась еще снисходительнее. Если я ела ваш хлеб, как могу забыть вас?

Пронеслось резко и четко все пережитое. Как такое забудешь?

– Ты будешь нас помнить? – повторил Пунит, не выпуская руки.

– Конечно, – ответила вслух и мысленно продолжила, пристально глядя ему в глаза: – Я вас так запомню, так буду помнить, что напишу о вас книгу. Для всех. Пусть весь мир вас узнает. Вы еще мне спасибо скажете, что прославила и обессмертила (от этих последних слов ухмыльнулась). Этот роман про вас облетит все страны. И не только я вас не забуду, вас не забудут никогда читатели. Вас будут помнить режиссеры, что поставят о вас фильм, актеры, что сыграют ваши роли, зрители, что будут негодовать, любить и ненавидеть, презирать вас и сожалеть. Конечно, я вас не забуду. Вы отняли у меня пятьсот долларов на билет, деньги на обмен даты отлета, две драгоценных недели, но взамен вы же дадите мне мировую славу и огромные гонорары. Я не проиграла. Я выиграла. А все благодаря своей смелости и решительности. Победила трусость – победила себя. А вы мне и вообще не помеха.

– Наташ, – прервал собственно законченную мысль Амит. – А меня ты разве тоже будешь помнить?

– И тебя, – в душе разлилась мягкость и благодарность: хороший человек. Мне надо было его встретить и полюбить, но тогда бы не было великого романа. Докончила в уме: – А тебя, Амит, особенно.

Ашвани позвонили. Он быстро переговорил и сказал всем, что должен выйти.

Амит остановил машину на углу улицы, рядом с автобусной остановкой. Между деревьями высилась красными шпилями католическая церковь.

– Вон, – пихнул меня Пунит, – твоя вера. Пойдешь?

– Не сейчас, потом.

Я из машины видела, что храм заперт. Не до ночи же ему работать. Помолиться богу я где угодно смогу. Но все равно сделалось печально-радостно на душе при виде чего-то европейского, культурно-близкого.

Ашвани вышел. Помахал рукой.

– Дома встретимся. Гуляйте, а у меня дела.

Мы все ему кивнули и поехали дальше.

Девчонка после Макдональса приустала и теперь задремала на коленях Пунита. Он оглянулся, хищнически посмотрел на меня, с опаской на сидящих впереди сестру и друга и подсел ближе. Под покровом темноты скользнул рукой мне за спину. Провел по пояснице. Снова зыркнул как суслик из норки, боясь как бы орел не застиг. Ущипнул за кожу. Полез за пояс. Не помешал кожаный ремень. Пальцы нащупали ягодицы. Замерли. Я не возражала. Это походило на воровство или обман. Почти приключение на заднем сиденье. Секунда, две. Сжал ладонью мясистый кусок. Отпустил. Послышался приглушенный стон. Девчонка пискнула во сне, заворочалась. Пунит быстро вытащил руку и ухватился за переднее кресло. Для вида перекинулся с Амитом парой фраз и снова взглянул на меня горящими глазами. Я отвернулась в окно. Также украдкой он положил мне руку на колено и поводил по бедру.

– Пуно! – позвала Ручи и обернулась.

Как таракан, застигнутый на кухне, бросился наутек. Рука сорвалась так отчетливо, что дурак бы не понял. Малышка проснулась и пучила черные глазищи.

– Что? – хрипло спросил.

– Она спать хочет? – указала глазами на ребенка. – Что делать?

– Ничего. Скоро домой приедем.

Я загрустила: не успели вылезти из трех с половиной комнат, как снова в застенки. Вся прогулка – это ночные улицы из машины и наспех гамбургер.

Они еще пообсуждали план вечера и Ручи переключилась на Амита. Я все это время смотрела на мелькавшие вдоль дороги черные силуэты и вопрошала:

– Ангелы, бог, что мне делать? Подскажите. Они мне постоянно говорят про свадьбу, а я не хочу! Спасите меня. Дайте ответ! – странно было мне все еще об этом беспокоиться за пару дней до отъезда: они и так показали нежелание серьезных отношений, но я продолжала сомневаться из-за их то и дело разговоров о какой-то там свадьбе.

Тут же появилась освещенная вывеска с надписью: «Ангел – специальный сервис для вас». Не успев разобрать что за реклама, но уже хорошо, что со мной общались высшие силы, я почувствовала, как настойчивая рука Пунита схватила меня за запястье и притянула к себе. Под пальцами ощутилась набухшая плоть. Он моей ладонью сжал пенис и откинул голову на спинку сиденья.

– Хорошо? – шепнул мне.

Уголок рта подпрыгнул: мне что с того?

– Пахуче! – донеслось радостное девичье. – Приехали.

Я оторвала взгляд от Пунита и перевела глаза на яркий свет впереди. Так и обомлела. Перед нами высились освещенные розовые стены резного храма. Тот самый. Лакшми нараяна. Три месяца назад я заказывала в нем у индийских богов любовь. И получила гадкого Пунита. Сердце так и заколотилось. Жалобно. Радостно. Печально. Озабоченно.

«Что же вы хотите мне этим сказать?» – обратила внутренний голос к небу.

Я не понимала ответ. Но поняла, что это важно для меня. Вернуться туда, откуда все и началось. В воображении я часто представляла как мы придем сюда с Пунитом и я расскажу ему перед его богами о просьбе и о подарке. Мы оба порадуемся. Но теперь… радость только от того, что представления стали реалью.

Моя рука вернулась ко мне и я все еще ощущала в ней чужую пульсацию.

Ты был чем-то больше, чем мужчина. Ты был выше, чем любовь. Твоими глазами любовался весь мир в моем восприятии. Твоей улыбкой освещалось огромное человечество. Голосом говорил великий разум и сумасшедшее безрассудство. Ты был одновременно всем и никем. Если это такое бывает на самом деле, значит оно было. Высоченный монумент великолепия. И ты слетел с него. Разом. Едва успев на нем расположиться.

Эти боги, что стоят внутри розовых резных стен, сотворенные руками человека из камня, разукрашенные обыкновенной кистью и самыми заурядными красками. Эти боги так зло пошутили над иностранкой, которая всего лишь искала здесь свои мечты. Неужели вся страна, от мелкой четвероногой своры до вездесущих высших сил, против нас? Разве я была причиной колонизации? Разве я убивала сотнями и тысячами невинных людей? Разве я желала позора и бедствий этой нации?.. Нет… Тогда почему они все уравняли? Почему наказали именно меня? Почему сунули мне страдания? Посмеялись? И теперь смеются? Я разве этого просила?

Любви… просила любви… на тебе парня. На тебе, и люби его. И хватит с тебя. А о взаимности и не мечтай: ты не из наших. Ты чужая.

Я чужая. И этому человеку, что идет сейчас чуть сзади с правой стороны. Я чужая и тем двоим, что перегнали и шутят о чем-то своем. Я чужая. Тем людям, что пристают ко мне со своими картами и фотками, альбомами и сувенирными побрякушками. Я чужая даже этому городу. Этому воздуху. Этому моросящему теплому дождю – римджиму. Этой южной темноте. Этим фонарям, этим улицам, этим асфальтированным дорогам… Но я просто хотела быть родной многим мирам! Быть вне нации.

Я чужая им. Но они мне все родные. Я продолжаю любить их. Тревожиться из-за них. Верить в них. Обожать. Благодарить… Безумство? Слабость? Бессилие? Гнет?

Из какой детской фантазии я вынесла все это? В какой извилине это родилось? Память прошлой жизни? Недоделанные в безвестном прошлом дела? Долг? Кому? Зачем? Но даже будучи в плену, подвергаясь риску жизни и сумасшествия, я плачу об отъезде. Как такое возможно?

Я не спрашиваю ответа. Добрые психологи найдут тысячи премудрых слов… я сама учусь на психфаке. Но ничего из авторитетного не может объяснить тебе это. Объяснить так, чтобы ты всеми клеточками понял и принял. Всегда найдется уйма того, что ты не примешь и не согласишься, даже если и будешь кивать, как заведенная игрушка.

Хотела бы я со всем этим разобраться. Но не могу. И вряд ли мне когда-либо удасться это сделать.

Сейчас лишь мы подходим к охраняемому входу в национальную святыню. Место, признанное официально местом исполнения любовных желаний (об этом я прочитала дома в туристическом журнале, когда вернулась пьяная от любви после первого посещения Индии, хотя уже говорила об этом). Храм Лакшми нараяна. Молодой, но такой могучий.

Охрана провела меня в отдельную комнату для иностранцев. Там можно разуться и даже оставить свои фото и видеокамеры – сторож всегда начеку. Но свою мыльницу я не брала: поехали уже поздно, а в темноте фотик только ночь и покажет. Оставила на полу потасканные кроссовки. Ручи (ребенок с нами) пропустили со мной как подругу. Чувствуется, ей это польстило, в то время как другие отправились в общую разувалку.

Мы вышли из комнаты и босыми ногами ступили в теплую лужицу. Детскость мгновенно омочила мою душу, мое сознание. Нет вообще никаких проблем. Есть только лужи и босые ноги. Можно шлепать и смеяться. Брызгаться и хулиганить.

Парни уже поджидали нас на первых ступеньках мраморной лестницы. И очень удивились, увидев на моем лице отражение счастья.

– Тебе нравится храм? – спросил Амит.

– Я уже была здесь.

– Когда? – удивился Пунит.

– В апреле.

– А, с Винаяком, – просипела Ручи.

Я всегда слышала в их тоне, когда они говорили о Виджендре Винаяке, ледяной презрительный отзвук. Ни к нему. Ко мне. Потому что думали, я была его любовницей.

Я откинула эту мысль. Сейчас мне хорошо и я не собираюсь омрачать свою радость.

– С ним.

Мы поднялись на площадку. Напротив, освещенные лампами, стояли влюбленные друг в друга боги. Сладкая парочка. Я просила их, чтобы они мне дали любовь, потому что они вдвоем и любят. Я тоже хочу пару, тоже любви, как у них. Неужели они мне дали то, что имели сами. То есть, кто-то из них другого не любил и легенда скрывает или врет. Один из них постоянно попадал под издевательские нападки другого? Тогда это печально. Мало того – трагедия. А если это всего лишь месть мне как белому человеку? Тогда еще хуже. В первом случае просто несчастная любовь. Во втором – божественный расизм.

Ручи поспешила к статуям положить жертвенную рупию. Малышку взяла с собой. Тащила ее полусонную за руку. Амит шел шаг позади нас, а мы с Пунитом оказались на одной прямой, он справа от меня.

Как давно ждала я этого момента. Даже поверить не могла, что он наступит. Теперь уже не так я хотела говорить об этом, иначе, но сильно верующему Пуниту наверняка рассказанное покажется мистическим знаком. От этого в его голове произойдет щелчок и он всю жизнь будет вспоминать, что пренебрег дарами богов, которым поклоняется и молится два раза в день перед алтарем. Сам себя накажет. Всю жизнь без меня только и будет вспоминать это время и эту минуту, когда стоял со мной в Лакшми нараяна. Это моя месть ему. Жестокая, но справедливая. Возможно он и жениться потом уже ни с кем не сможет. А если жениться, то еще кому-то жизнь исортит. Потому что всегда будут вставать эти две статуи богов, их духи. Они всегда будут прилетать к нему во время молитв и обвинять, что он их не послушал. Потому что живой человек, тот, что рядом, всегда важнее тех богов, что далеко.

Я остановилась. Под ногами влажно. По коже медленно проползают полуутонувшие жукалки, крупные муравьи. Мигают фонари. Раздается звон колокольчика. Пора. Я схватила руку Пунита. Он удивленно уставился: в чем дело? Я не даю ему пройти.

– Подожди, – смотрю ему в самую глубину глаз. Он послушно замирает. – Я хочу что-то тебе сказать. Это важно.

Амит натыкается на нас. Его взгляд полон детской непосредственности: дождик, храм, прогулка, тайна. Его ухо вырастает и приковывается к моим словам. Мне неловко обижать его, но сказанное предназначается только Пуниту, иначе пропадет эффект мистической тайны.

– Извини Амит, ты иди, – указываю рукой по направлению к Ручи, – мне с Пунитом поговорить надо. Только двоем. Одни.

Он коряво улыбается: опростоволосился. Но никаких следов обиженности. Все такой же пружинистой радостной походкой спешит к Ручи.

– Что ты хотела мне сказать? – нетерпиться Пуниту.

– Знаешь, – опускаю глаза. Пауза. Его взгляд просит ответить. Нетерпение. Я еще выжидаю пару секунд для спецэффекта. Наконец поднимаю голову и грудным голосом, как делают это спиритуалисты, начинаю: – Тогда, в апреле… я пришла сюда. Мне было грустно. Я одна. Я увидела этих богов. Их двое. Они в любви. Я подошла к ним и попросила: «Пожалуйста. Вы сильные. Дайте мне любимого парня. Я тоже как вы хочу любить и чтобы меня любили… Вы вместе. Вы счастливы. Дайте мне самого лучшего индийского парня… Голос мой замолкает. Я снова смотрю в пол. Там, среди отражения в воде вижу колышущиеся силуэты нас двоих. Пунит весь напряжен. Уже понимает суть рассказа. Заворожен. Не шевелится. И только его тяжелое учащенное дыхание показывает, насколько сильно скажется мое повествование.

– Я попросила любви. И через два часа у Лотоса я встретила тебя. Это была любовь с первого взгляда… – я поднимаю на него глаза и вижу тот же взгляд, что и в первый день, там у храма… храма нашего знакомства. Он снова полон прежних чувств. Это мираж. Потому что на самом деле Пунит меня не любит, ни тогда, ни сейчас. Но под сводами таиственного мандира, под капанье ночного дождя, оживает призрачное видение, сказка, которой я и жила три месяца в разлуке. Самому Пуниту чудится любовь в душе, голос богов – он не может не подчиниться, он в религиозном экстазе. Его грудь высоко вздымается. Он в первый раз берет порывисто мою руку и ведет быстрыми шагами к алтарю.