Текст книги "Индийский принц, или Любовь по заказу. Исповедь функции"

– Выходи, – позвал меня Пунит.

– Как? Тут вода! – развела руками, показывая ему на глубокую лужу с моей стороны.

Он подошел, снова провалился, выругался. Хотел было предложить перенести меня на руках, но почесал затылок и махнул рукой в противооложную сторону:

– Там вылезай.

Я взглянула на смущенную старушку, крохотную, иссушенную годами, съеженную от неудобства.

– Как я смогу, тут женщина, – показала ему на жалкий комочек в сари.

– Так через нее и лезь.

Старушка кивнула и поджала ноги. Я стала осторожно пролезать через нее, постоянно извиняясь и отвечая нелепыми улыбками на ее подобные. Наконец оказалась на свободе и по примеру других попрыгала по выступающим из воды камням.

Наши попутчики от нечего делать купили «Колы» и медленно посасывали из бутылок. Мы прошли в глубь зала и сели за одним длинным столом.

Нам быстро поднесли миску даля и тарелку жареных зеленых овощей в виде перепончатых стручков, склизских, как слизень. Они мне называли название, но я не упомнила – потом только узнала, что овощ называется бинди или по-русски женские пальчики. С непривычным для меня специфическим привкусом, овощ этот был все же более приятен, чем пресловутый даль. Но еще больше меня нервировал Брэг. Тот самый, что всю жизнь посвятил пропаганде здорового питания. И в голове у меня постоянно тюкало его наставление: «Перед едой всегда надо для выработки желудочного сока съесть свежий овощ или фрукт» (на то, что вообще нельзя ужинать после семи вечера, я рукой махнула) и я потрепала за руку Пунита:

– Сначала дай мне фрукт.

– Зачем? Ешь сначала роти. Фрукты едят потом.

– Нет, мне надо сначала.

– Что она у тебя просит? – усмехнулся Ашвани.

– Ей фрукт надо. Говорю, что сначала нужно поесть, а потом фрукт, но Натаса не понимает.

– Ну потому что она пагаль. Пагаль и моти, да Наташа?

Я фыркнула: дурак! Как они мне надоели. Уважали б хотя бы чужое мнение. Я ведь им свое не навязываю. Отвернулась к стене.

Через две минуты Ашвани, вставший из-за стола, и я думала, что пошел за лепешками или еще чего-то просить, вернулся с двумя зелеными манго. Где их взял? Когда успел купить?

Ополоснул водой из стакана и один протянул мне.

– Теперь довольна?

– Ой, спасибо, – я удивилась, не ожидая такого и, разглядывая бархатную шкурку, понюхала. Сладкий пьяный запах несся из недр короля фруктов.

Несмотря на ночное время, я снова решилась ослушаться дедушку Брэга, остерегавшего от поздних ужинов, и надкусила манго.

– Куда? – подскочил Пунит, вытаращивая глаза.

– Кья хуа? – не поняла его. – Что такое?

– Его нельзя есть с чилькой! Шкурку надо очищать!

– Отстань, – кинула ему по-русски и откусила твердую ароматную кожицу.

– Усе чхор до! – потянул к себе брата Ашвани. – Оставь ее, она же… – и покрутил пальцем у виска.

Оказывается, жест международный. А я раньше думала, так только в России на помешательство указывают. Но в данную минуту мне было глубоко плевать на них и их мнение. В кожуре всегда витаминов больше, чем в мякоти, потому что ближе к солнцу, и клетчатки для пищеварения, тем более что это не банановая шкурка, к примеру, и есть ее можно, как и яблочную или сливовую.

Уставший худой парень в серой замасленной рубашке принес и стукнул об стол миску с нарезанным луком, политым лимонным соком.

Пунит схватил нарезки, запуская в рот. Жадно проглотил за раз почти половину стручкового овоща, хотя изначально спросили меня, что буду, это блюдо или чечевицу? Я указала на стручки и вот их почти и нет. Пришлось побыстрее доедать манго, чтобы с роти, что уже теплился передо мной, досталось что-то посъедобнее подливы.

Лук оказался пожухлый, подвяленный, нарезанный скорее всего еще днем. На некоторых нарезах оставалась жопка от корешка. И это неожиданно так вывело Пунита, что он вскочил и швырнул с грохотом миску на пол в сторону поваров.

– Что это за ганда? – завопил он, тряся гривой. – Я это есть не стану. Приготовьте другой. Свежий. И отрежьте корни.

Я не знала, куда скрыться от стыда. Семейство наших попутчиков смотрело на нас косо из-под навеса на улице, где дружной толпой досасывали «Колу». Повара опустив руки, кидали виноватые взгляды, некоторые из которых падали и на меня. Из-за иностранки ведь они согласились приготовить ужин. И эта инострана, то бишь я, оказалась такой дико привередливой, до истерики. Пунит еще торжествующе взмахнул гривой и уставился на меня: ну как, хорош?

Я потупила глаза и съежилась, отрывая от роти куски. Давясь и перебарывая свое отвращение к не в чем не повинному хлебу, просто устала есть его круглосуточно, я пыталась создать видимость, что меня все устраивает.

– Почему плохо ешь? – спросил Амит.

Я улыбнулаь ему и пожала плечами: – Не хочу. Если б рис был…

– Я бы тоже рис поел, но у них кончился. Слышала?

– Да. Ничего страшного.

Парень снова принес миску с новым луком и вежливо: «сэр», поставил перед Пунитом. Тот презрительно поковырялся, вышвыривая на стол непонравившиеся дольки, хотя они все были в превосходном состоянии, нашел некоторые и пожевал их, заедая смазанной в дале лепешкой.

Я не стала есть больше одной и Ашвани скомандовал поварам, что печь хватит. Те молча кивнули, работая без настроения. Миски опустошились. Ашвани разрезал на несколько долек манго и одну из них протянул мне, без шкурки:

– Вот так надо правильно есть манго. Учись.

Я снисходительно улыбнулась и сочный кусочек незаметно пролетел в горле. Ручи отказалась от фрукта и остальное съели братья с Амитом.

Встали из-за стола. Расплатились. Пошли к машине. Я шла предпоследней: шествие замыкал Амит – не выдержала и задержалась возле поваров:

– Сорри. Мудже бахут пасанд. Шукрия. [Извините, мне очень понравилось. Спасибо.]

Они вздрогнули, не ожидая от меня ни хинди, ни тем более извинений с благодарностью и их лица осветились лучами надежды: их труд кто-то оценил. Они радостно кивнули и осторожно помахали мне:

– Удачи. И вам спасибо.

Пунит уже скомандовал семейству занять места и мы снова селедкой набивались в старомодную тесную Марути.

– Извини, – окликнула меня девушка, чье имя я забыла, когда она назвалась еще в Массури, а потом неловко было переспрашивать. – Вот мы адрес наш в Пенджабе написали. И телефон с емэйлом. Позвоните или напишите, когда сможете приехать к нам в гости. Мы всегда рады.

Тетечки лучезарно улыбались, глазами призывая поехать с ними прямо сейчас. Я уже протянула руку взять записку, как влез Пунит:

– Я возьму и сохраню адрес. Натаса без меня не поедет. Мы к вам вместе приедем.

– Да, да, конечно, мы и хотели, что б вы вместе. Приезжайте на следующей неделе: мы уже вернемся домой.

– Натаса послезавтра улетает, – высокомерно бросил Пунит.

– Ну тогда потом, когда вернется в Индию.

– Это еще не скоро, – вновь был приговором ледяной ответ.

Ишь, как он уже распорядился: не скоро. Нет. Ошибаешься. Вернусь. И скоро. Но уже не к тебе.

Он вырвал бумажку, повертел и сунул в карман.

– Промис? – пожала мне руку старшая женщина, быстро моргая.

– Промис.

Мы все залезли и тронулись. Я обернулась, чтобы взглянуть на яркий свет от забегаловки. На душе еще висела вина за поступок Пунита. Красуясь передо мной, он перегнул палку. И уже в который раз заставил устыдиться связи с ним.

Дождь утих и только редкие капельки тонкими струйками стекали по стеклу. Римджим. Изморось. Я всегда любила такое состояние дождливости.

Мы подъехали к храму по виду и Пунит с Ашвани позвонили в закрытые ворота. Появился заспанный пандит в оранжевой тоге с побритой головой. О чем-то переговорили и перед нами распахнулись кованые ворота. Марути въехала во внутренний дворик.

– Приехали, на выход, – скомандовал всем Ашвани и мы кряхтя и потягиваясь вылезли из тесного салона.

Через некоторое время – я все еще не понимала, что происходит и почему мы здесь – тот же священник повел нас на второй этаж, где по веранде рядами выстроились деревянные двери. Две соседствующих он и отпер ключом, включил свет. Это оказались жилые комнаты, как в гостиницах. Мы пятеро прошли в одну, семейство – в другую комнату. И когда Ручи пояснила мне, что тут мы переночуем бесплатно, я поняла, что мы в индуистском ашраме – святое жилье для поломников.

Наши соседи, девушка в синем шальвар-камизе и ее братья, заглянули к нам пожелать всем спокойной ночи и еще раз поблагодарить за доставку из Массури. Позвали меня заглянуть и к ним в комнату на пару секунд пожелать доброго сна. Я с радостью согласилась. Они казались милыми добродушными людьми. Ароры вякнули нечто неодобрительное, но я уже ускользнула.

Меня усадили на паланге и сами расселись вокруг, кто на кровати, кто на полу, кому-то достались два ветхих стула.

– Какая ты красивая! – охали с одного бока.

– А у тебя волосы свои (апне) или крашеные?

– Свои, – ответила я «мере» (мои), на что они любезно исправили «апне»

– Какая же ты беленькая! – вздыхали с другого.

Трогали, гладили, и если верить Винаяку, то загадали не один десяток желаний.

Девушка снова представилась. Если не изменяет память, ее имя Анита, а может спутала с Амитом. Но она славная девушка, востроглазая, с живым лицом. И от нее, как и от других членов ее семьи просто перло жизнелюбием, от них я не чувствовала напряжения, каким встретили меня в доме Ароров. К Ручи я привыкла и уже не боялась ее, Шанта оказалась требовательной, но мягкой. Кришенлал сам меня стеснялся, потому жутко при мне скромничал и замыкался, еще больше смущаясь, что я не понимала его захлебывающегося хриплого хинди. Про двух братьев я и так уже сказала предостаточно, чтобы охарактеризовать их. К ним всем я привыкла и как могла приспособилась.

Но эти люди из Амритсара – другое дело. Может, если бы я пожила в их доме, они оказались бы ничуть не лучше Ароров, сказать трудно. Но их всех я более менее понимала. Они не насмехались над тем, что я знаю из их языка очень мало, деликатно поправляли мои погрешности и сами старались выражаться попроще, яснее, чего Ароры, кроме Ручи не делали.

Либо эти тоже хорошо притворялись и я совсем не разбираюсь в людях, либо все-таки они были другими. Мне приятней думать, что другими.

– Чем ты занимаешься в России? – взяла меня за руки Анита, – учишься, работаешь?

– Изучаю мановигьян, психологию.

– Вот это да?! – поразились они то ли науке, то ли тому, что я знаю такое сложное название на хинди.

– А я программист, работаю в офисе в одной небольшой компании в Амритсаре, а это мои папа, мама, дядя, тетя… – я только кивала и не успевала в уме переводить все их родственные отношения. – Дядя работает в газете редактором, тетя – корреспондент на местном радио.

При последних словах она гордо выпятила грудь, а у меня сладко защекотало тщеславие: может о сегодняшнем знакомстве со мной напишут в газете заметку и упомянут по радио. Достойное событие.

Кто-то взади тронул меня за плечо и спросил, правда ли я замужем за Пунитом. Я мотнула: нет. Они все обрадовались, дети даже захлопали в ладоши. Я бы еще поняла их реакцию, если бы у них тут сидел взрослый сын и они решили нас свести, но мальчишкам не больще одиннадцати на вид и вряд ли я буду ждать, когда они подрастут. А может просто они радовались за меня, увидев, что представляет из себя Арора и его братец.

Тут Анита обняла меня за плечи и чмокнула в щеку.

– Это очень здорово, что ты свободна. Я тоже. У меня правда нет брата тебе в мужья, но я сама с радостью женюсь на тебе.

Я с минуту соображала, улыбаясь, в чем прикол этой шутки. А Анита охала и ахала, разглядывая на свету мое лицо, руки, кожу, волосы и только и повторяла: выдешь за меня замуж? Я посмеивалась и в шутку кивала. Помнится, Ручи тоже так шутила, прося у меня выбрать не братца Пуно, а ее. Так, скорее всего, девушки у них шутят, потому что не принято гулять с парнями до свадьбы. Хотя я видела в Дели парочки… не знаю. Наверно, от конкретной семьи зависит, от воспитания, нравов. Не на всех распространяется консервативность взглядов.

Чтобы понять целую культуру, целую систему, надо изучать ее изнутри, побывать в ней, а я методом включенного наблюдения, выражаясь научной лексикой, изучила только одну среднестатистическую делийскую семью.

Но вернусь к семейству из Панджаба. С ними было комфортно и весело болтать, без сжатости, без напряги. Но прибежала Ручи, недовольная, и утащила меня от них.

– Они пагаль, бифакуф тут, очень опасные, кхатарнак. Зачем ты с ними сидела так долго?

Я пожала плечами. Трое парней в нашей комнате еще долго смеялись над тем, как те, за стенкой, охали и ахали вокруг меня. Мне это пришлось не по нутру, но я смирилась, как привыкла за эти дни смиряться со многими вещами.

Я накрылась с головой тонкой простыней, сжалась по-детски. Слева дышала, силясь уснуть Ручи, за ней трое парней. А еще говорят, что в Индии особая культура: девушки до свадьбы ни с кем даже рядом не стоят. А тут вот спим пятером. В одной комнате. На одной широкой азиатской кровати. Я для них белая, а значит сплю со всеми подряд: могу сейчас лежать в этом ряду. Но Ручи? Амит? Он же ей чужой. Пусть и братья рядом. Ханжество все их правила и традиции. Сами первые же их и не соблюдают.

– Наташа, ты спишь? – шепнула на ухо Ручи, протягивая ко мне теплую худую руку.

Если бы она не говорила, что собирается выйти однажды замуж, я бы решила, что она лесбиянка. Ее касания, поглаживания. Я ни от чего не отказывалась: до секса и поцелуев в засос ведь не доходило, а так можно, по-дружески, даже приятно. Я испытывала ужасный сенсорный голод. Мне не хватало прикосновений, нежности. Ручи отчасти компенсировала. Иначе я умерла бы, наверно, от эмоционального истощения.

– Нет еще.

– Это секрет, но я тебе скажу. Они уже уснули, – обернулась проверить. Те сладко сопели. Ворочался только Амит у окошка. Спал или нет – знал только он сам. – Знаешь почему мы сюда приехали?

– Горы посмотреть, – предположила я самое первое. Они же обещали прогулку. Сдержали слово.

– Мы приехали сюда, чтобы вы поженились.

Сердце тут же сорвалось и провалилось в самые ноги, отткуда закололо в пальцах.

– Что?! – переспросила, надеясь, что ослышалась.

– Да. Завтра утром, как проснетесь, будет ваша свадьба с Пунитом. Мы и ночевать пришли сюда. Это храм-монастырь. Здесь вас утром брахмин и поженит.

Я перестала дышать. Я перестала чувствовать. Я онемела. Оглохла. Окаменела. Остался только ужас. Меня тут не существовало.

– Ты рада? – счастливый тихий смех уткнулся мне в плечо.

– Завтра… – только и смогла выдавить.

– Поздравляю. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи. Шубратри.

Она обняла меня и тут же уснула. Зловещая одинокая тишина воцарилась в комнате. Даже Амит перестал ворочаться. А сопенья казались мне предсмертным хрипом. Я не могла даже встать попить. Ноги не слушались. И воды не взяли. Есть только из-под крана. Но я и дома не пью нефильтрованную. А это Индия. Умирать или исходить кровавым поносом я не собиралась. Даже у приговоренного к смерти остается последняя надежда. До последней секунды. Я чувствовала себя приговоренной. И все, что было в моих силах, – это на всю силу души кричать богу: Спаси меня! Не надо никакой свадьбы! Не с ним! Господи, ты же есть! Все можешь! Освободи меня! Пожалуйста.

Я с ужасом представляла утреннюю церемонию. Могу отказаться – не пятый век. Но стоят насмешливые слова Ашвани: «Не согласишься – твой паспорт и билет у нас. Порву и никуда вообще уехать не сможешь!» Как бы вырваться? Найти посольство – просить помощи. Ни денег проехать по городу, ни адреса, ни, самое главное, смелости. Я похожа на скотское животное, привязанное за шею к стойлу. Дадут поесть – ем. Выведут попастись – иду. И ни слова. Одно жалкое блеянье. Когда же я научусь владеть собой, чтобы никто не помыкал и не управлял моей жизнью? Человек я или вошь? Достоевский всегда был любимым классиком. Дочиталась. Только как-то сама на месте униженных и оскорбленных оказалась. Только бы Бог дал шанс спастись. Только бы…

Я повернулась спиной к остальным. Ручи, сладко чавкнув слюной, убрала руку и тоже повернулась к брату. Я бессильно свесила руку на край. Но высокая кровать не позволяла дотянуться до пола. Сама не знаю, зачем мне хотелось это сделать. Искала точку опоры?

В груди неистово билось, все тряслось, как будто все органы заходили ходуном. Если уж не изменить ничего, то пусть утро совсем не наступает. И я как в детстве, опасаясь маминой ругани и наказания, свернулась комочком и решила даже не просыпаться. Пусть будят, трясут, а я сделаю вид, будто крепко сплю. Тогда им надоест и они передумают со мной жениться.

Сон, тревожный, горячечный налег и утащил в створчатые видения, где я постоянно с чем-то пыталась справиться и уставала, металась из стороны в сторону, а потом все начиналось заново.

Снилось мне что-то тревожное, мутное, многостворчатое. Сознание боролось со страхами и решало проблемы. Сбоку послышалась возня и что-то тяжелое навалилось на меня, мешая полноценно вздохнуть. Я еще не успела понять, в каком мире это произошло, в сновидениях или уже наяву, как чьи-то руки полезли мне под футболку, в которой я так и спала. Услышала отчетливый завихренный вой панкхи над головой. Попыталась двинуться и скинуть с себя пришельца, мешающего спать. Но этот кто-то теперь полностью налег на меня и настырно полез расстегивать мои брюки. Тут я окончательно осознала, что проснулась. Дернулась. Безрезультатно. Приоткрыла клейкие веки. Сквозь мутную пелену сна увидела свисающую надо мной неистовую морду Пунита. Его тяжелое дыхание. Открытый рот. Он напоминал похотливого ротвеллера с капающей слюной. Он и всегда действовал как пес, который в отсутствии сучки пихает ногу хозяина. Пыталась окончательно проснуться, силясь вспомнить где мы, а рукой сопротивлялась раздеть себя. Метнула головой по подушке. Из занавешенного окна пробивался дневной свет. А рядом я к своему ужасу увидела лежащего с закрытыми глазами Ашвани. Боже мой! – вскрикнула душа. В голове резко все прояснилось, и где мы, и зачем. Вчера остались ночевать в ашраме, запугивали утренней свадьбой. И вот теперь решили тут же ее и сыграть?! Амита и Ручи нет: оставили меня с этими двумя. Тот либо правда еще спит, но по чуть дергающимся векам чутко, либо притворяется спящим, чтобы «проснуться» в самый интересный момент.

Я со всей силой и остервенением униженного достоинства вывернулась тазом из-под мрази, у которого нет ни стыда, ни совести, и легко отшвырнула его в сторону.

Надо же, как быстро из глубин памяти всплыл единственный урок брата, когда он школьником ходил на секцию самбо и их учили, особенно девочек, как уворачиваться из-под насильников, и он просто так показал мне этот прием. Пригодилось.

Пунит уязвленный, обиженный и с перекошенным от неудачи лицом повалился на спину, глядя на меня жалостливыми бараньими глазищами.

Я уже стояла на полу и, не находя слов, только шипела от злости.

– Кья? – послышалось возмущенное от него, как будто его обвиняли в несовершенном преступлении.

– Кья? – он еще спрашивает «что?!». Я покажу тебе что! – Тут твой брат! – шипящим шепотом наклонилась к нему и показала на все еще лежащего с закрытыми глазами Ашвани.

– Ну и что?

Ну и что?! Хуже ответа он придумать не мог. Ему даже не понятно, с чего меня вдруг разобрала злость. Для него это пустяк, мелочь. Я для него ничего не значу. И никода не значила. Животное. Лицемеры: поклоняются идолам, читают молитвы и не чтут самого главного – уважения к человеку.

– Ну и что? Он спит, – повторил совсем обиженно и с упреком. – Я же тебя люблю.

И тут я не выдержала. Никогда бы не подумала, что могу залепить пощечину. И залепила. Правда не очень сильно, потому что даже не смотря на произошедшее, не могла причинить ему сильную боль. Как детский шлепок. Но и за это я себя зауважала. На его глазах появились лживые слезы несправедливости.

– Любовь? – мои губы дрожали. – Это не любовь.

И я рывком отскочила от кровати и заперлась в ванной. Ни полотенца, ни расчески. Ни туалетной бумаги. Пришлось впервые испытать на себе омовение. После секундной брезгливости приятное ощущение самоласкания. Даже не заплакала, а думала, что слезы польются, едва уединюсь.

Вышла наружу серьезная, но уже остывшая от пыла оскорбления. Ашвани притворно потягивался и позевывал, хитро улыбаясь. Пунит недовольный сидел по-турецки на паланге. Ручи и Амит стояли в дверях.

– С добрым утром, – пропела весело Ручи на ломаном русском.

– С добрым, – мне еще страшно было спросить на счет их угроз про свадьбу. Если мы в ашраме, то и пандит под боком. Спустись только.

Ашвани встал и пошлепал принимать душ. Амит кряхтя сел на край кровати.

– Спина болит и руки. Всегда так, когда долго машину вожу.

– Хочешь Наташа тебе сделает массаж? – воскликнула Ручи. – Она так здорово всем делает, что сразу все перестает болеть!

– Правда? – обернулся Амит удивленный и тут же засмущался. – Нет, не надо. Так пройдет.

– Да ладно, давай, – махнула ему рукой повернуться ко мне спиной.

Он сомневаясь подчинился. И я помяла ему руки и бока. Он довольно покрякивал от боли и удовольствия. Так всегда бывает при массаже. И так массировала, пока не появился Ашвани с мокрыми волосами. Быстро он со всем покончил.

– Теперь я, – грубо подвинул друга и сам сел ко мне голой спиной. – У меня от машины тоже все болит.

Я молча помяла и ему, подчиняясь психологическому правилу: уступишь в одном, последует и другая уступка. Помяла. Не долго. Пунит из угла смотрел на все диким пойманным зверьком. Насупленный, потемневший, обиженный. А Амит удивлялся – надо же как быстро все прошло. Наверно, Наташа и впрямь знает джаду.

– Что сейчас будем делать, куда пойдем? – обратилась я с дрожью в голосе ко всем кто ответит.

Амит открыл было рот, как Пунит встал и съязвил:

– Ты взяла с собой красное сари для шади?

У меня сердце от страха екнуло. Вдруг купят или на прокат возьмут. Мне все равно завтра домой, не в последний же момент портить свою жизнь. И боюсь им отказать, если заставят. В ушах еще стоит смех Ашвани: «можем твой паспорт выкинуть и билеты и навсегда у нас останешься». Навсегда, конечно, не останусь. Как-нибудь доберусь до посольства, хоть ползком по-мересьевски. Но прежде сколько еще придется пережить – подумать боязно.

– Нет, – ответила с надеждой. А он к моей радости истолковал иначе и засмеялся презрительно.

– А как же ты собралась идти вокруг огня? Без сари нельзя. Тебя пандит сразу как стукнет и выгонит. Так что все, никакой шади.

С меня как груз свалился. Но Ручи снова напугала:

– Сейчас пойдешь покупать себе сари? Я могу пойти с тобой.

Я поспешила замотать головой, рискуя выдать себя с потрохами. Но, может, им этого и хотелось.

– Ну тогда потом.

Потом. Страшное слово. В иных случаях приходит как проклятие, заранее перечеркивая все приятные ожидания. Но не в этом случае. Тут «потом» звучало как спасение. Как если бы казнь отложили. И появилась бы надежда на помилование.

Мы вышли из номера, забрав все вещи. Из соседней комнаты, потирая сонные глаза выходили вчерашние попутчики, семья из Амритсара.

– Ой, привет! А вы уже уезжаете? – с сожалением и грустью спрашивали нас и обступали меня со всех сторон. Моя поклонница подхватила меня под руку и прильнула к плечу.

– Ты приедешь к нам в гости? Напишешь?

Я кивнула. Трудно было врать, но и правду говорить тоже не хотелось. Адреса у Пунита. Если уже не выкинул. Да и я сама когда еще вернусь в Индию? А когда вернусь, там будут новые знакомые, новые дороги и новые приключения. И об этом приятном случайном знакомстве останутся лишь милые добрые воспоминания. Зачем все портить.

Мы все спустились на первый этаж во двор, где стояли автомобили. Молельня еще была заперта на раздвижные кованые двери, как на крышу в доме у Ароров. Замок. А за ним в темноте пылятся боги. Бодрые монахи шныряли из стороны в сторону, сутулясь и низко опуская головы. Быстро здоровались. Я оглядывалась по сторонам. Тут настоящая гостиница. Интересно, пустили бы меня, белую иностранку, сюда одну, без индусов.

Тихо, мило тут и уютно. Большая столовая. Столы в длинные ряды, лавки. Неподалеку на веревочках сохнет белье, простыни, наволочки – прям общежитие. За молельней сцена или пьедестал с выложенным для свадебных костров очагом. И засвистела спущенной титевой ядовитая стрела: «тобой пренебрегли жениться». И не смотря на то, что радовалась обретенной свободе, отравлялась внутренним ядом обиды, ведь не сбылась сказка, и даже не достигнута первоначальная цель, ради которой я сюда приехала. И плохо и хорошо. Для девушки, любой, нужно хоть ошибочно чувствовать, будто она прервала отношения, а не наоборот. Да. Не знаю, у мужчин так же? Не ответите?

Я не прошла смиренно несколько кругов вокруг священного огня. А это так романтично. Если бы прошла и раскаялась, то в России легко убедила бы и всех и себя, что религиозные церемонии у нас законом не признаются.

Так что я по-любому теперь свободна. Но нужна ли мне такая горькая свобода, пасмурная и одинокая. Конечно, не с Пунитом жить под одной крышей. Но когда появится кто-то еще? Когда я смогу излечится от этой невыносимой болезни? Я не знала. И сейчас не знаю, когда закончится срок одиночества. Бывает ведь, что судьба зло пошутит и скажет, что в твоей жизни уже были все самые сильные страсти и возможности. Оставь другим, которые только начинают свой путь, а ты свое упустила. И от одной такой мысли кровь застывает. У вас такого никогда не было? И не приведи бог.

Ароры повели меня в столовую и усадили за квадратный стол в стороне. Сами пошли к окошку, где выдавали завтраки, обеды и ужины.

Принесли и поставили передо мной горячие пури и тушеную картошку со специями.

– Ешь, тут бесплатно, – кивнул Пунит.

– А то до самого дома нигде не будем останавливаться перекусить, – добавил Ашвани.

Это меня не пугало. Я хоть и любительница поеть, но это когда еда передо мной. Если ее нет, не тягостно проголодать хоть до следующего утра. Была бы вода вдоволь и укромные местечки для урины. А сейчас и вообще жарко, так что кроме воды особо ни на что и не тянет. Ну разве ж что сочку бы свежего.

Я уж было хотела отказаться – слишком рано для меня только что вставшей с постели. Но картошечка так приветливо дымилась, что я сдалась. Но перед этим решила твердо наполнить желудок чем-то сочно-свежим. Быстро огляделась, выглядывая через открытую дверь на улицу. Напротив как раз был лоток с соками. Моусами и ананас – гласила пестрая вывеска. Все по десять рупий.

– Дай мне десятку, – твердо протянула Пуниту раскрытую ладонь.

– Зачем? – жадно нахмурился.

– Пойду сок выпью.

– Фу, это ганда! – махнул рукой.

– Сам ты ганда! – вырвалось у меня озлобленное. Я вскочила и сама направилась к палатке. От поездки с Виджендрой в апреле у меня в кармашке сумочки остались сувениром пятнадцать рупий монетами. Их я и решила потратить на себя, но меня догнала Ручи.

– Какой тебе сок?

Я подумала, что моусами вкусный, но не привычный. Я уже его пробовала. И пила б еще и еще, будь моя воля. Но раз воли нет, а ананас всегда считался в России фруктом дорогим и элитным, я на него и указала.

При мне через соковыжималку приветливый усатый торговец пропустил огромный стакан мутной светло-желтой жидкости и я цедила, стараясь насытить весь свой организм.

Ручи протянула купюру за меня и мы вернулись к парням, которые нисколько не смущаясь нашим отсутствием, поедали как голодные псы жирные лепешки с картошкой.

После сока я повеселела. И пури показались вкусными, не говоря уже о картошке. Может потому что в путешествии, а не в застенках. Может потому что хорошее настроение появилось. А может потому, что готовили еду святые люди, приближенные к богу.

Мне очень понравилось. Я хотела пойти после себя помыть посуду, но Пунит вырвал и кинул под кран монаху с добрыми глазами собаки. Мне оставалось лишь бросить виноватое «спасибо».

Мы сели в машину и через открытые ворота выехали на пыльную улицу. Солнце уже яростно и весело пекло. А на стенах ашрама горели разными красками красивые колесницы с богами.

«Я еще вернусь сюда. Обязательно!» – пообещала сама себе и со вздохом облокотилась на спинку сиденья.

Отъехали на немного и я сразу издали узнала мост через реку, где стелилась ступенчатая купальня. Ашрам оказался совсем неподалеку и его было видно с берега. Захлопнули дверцы, остановившись на широкой земляной площади для парковки.

– Идем? – подмигнул Пунит.

– Идем, – я как всегда не знала пути, только догадываясь, что к гхату. Пропустила их всех вперед.

Мы дошли до моста через бурлящий поток. Понамешанная с грязью и глиной пенилась и клокотала мутная коричневая вода. Поток несся так оголдело, будто спешил и не замечал ни живых, ни мертвых.

– Неужели это Ганга? – обернулась к Ручи, которая позади меня беседовала с Амитом.

– Ганга, – кинула она, не отрываясь от разговора.

Ганга! Надо же?! Священная река. Я вижу ее. Ей поклоняются все индусы. А она такая безалаберно грязная. Где-то высоко в горах она и рождается. Потом как младенец, непоседливый и игривый, чумазый и непослушный, несется навстречу жизни, новым открытиям. Тут поток похож на пятилетнего озорника. Где-то ближе к равнине уже замедлит ход, на краю Уттар Прадеша остепенится и приобретет важный вид мудреца, наполненного житейским опытом. Тысячи паломником ежедневно будут приходить к его берегам и просить об исцелении, о мудрости. «Поделись, о святейший Ганг! Научи! Помоги!» И немногие видели его вот, например, здесь, несмышленым озорником. А кто и видит, все равно просят о чуде, и здесь, и там. Может и мне попросить? Вы бы попросили?

Вон, отсюда видны купальщики, с неистовством фанатиков лезущие в холодные воды. Мокрые, взбудораженные. Я как сейчас вижу все это в деталях. Хватаются за крепкие чугунные цепи, прибитые к бетонному берегу, чтобы течением не утащило, и нырк… с головой. А сверху бурлит прожорливое чрево: всех поглочу. Никого не помилую.

Уже на самом мосту смотрим вниз. Боюсь подходить к краю, хотя и высокие поручни. Боюсь не воды. Страх, что столкнут.

– Хи-хи-хи, – ехидно оскалился Ашвани, указал брату. Я тоже посмотрела в ту сторону. Навстречу нам, уже искупавшись, или просто насмотревшись вида священной купальницы, поднимается молодая европейка. Волосы неопрятные, но не паклей. Одета в модный хиповый балахон, с тряпочной плетеной сумкой-котомкой на перевеси. Между бровей пестро-красное бинди.

– Во пагаль, – крутит Ашвани по виску.

– Да, чокнутая, – презретильно оглядывает ее Пунит.

Потом резко поворачиваются оба ко мне:

– Смотри, сестра твоя идет.

Наглый хохот. Она не обращает внимания. Привыкла или не догадывается, что местные над ней потешаются. Мне обидно. За нас обеих. Мы обе полюбили эту чужую нам страну и обе выглядим чудачками не в своей тарелке.