Текст книги "Индийский принц, или Любовь по заказу. Исповедь функции"

Зачем ему? Только и успела подумать, как он спустил в него всю сперму. Теперь сидел и нервно теребил пластик: куда бы деть?

Почти сразу появились знакомые лица. С легкими насмешками. Ох уж и разыгралось, чувствуется, их воображение. Хотели нас врасплох застать.

– Ну что вы тут делали? – прохрипела весело Ручи.

– Наташа в туалет хочет, – буркнул сухо Пунит. – Найди ей.

Его сестра немного равнодушно обернулась через плечо.

– А где тут? Я не вижу.

Правильно. Ей уже не надо. И почему я тогда не последовала ее примеру? Дурацкая брезгливость. Я же не в Европе, чтобы так выкаблучиваться… Эх, что толку теперь сожалеть. Надо придумать, как бы не обмочиться.

Пунит вылез, вынимая и прижимая незаметно к ноге свой позорный стаканчик со спущенкой и прорычал своим еще раз громче, кивнув на меня:

– Она в туалет хочет.

Направились к поручням, за которыми крутой спуск вел к террасам. Амит с Ручи задержались у машины. Пунит кинул стаканчик под лавочку, озираясь по сторонам, чтоб никто не заметил – я не в счет. И предупредил, что отойдет на минутку. Мы с Ашвани остались у изгороди. Он запрыгнул с ногами на лавочку со спинкой и прищурился.

– А как ты в туалет хочешь?

Глупый вопрос. Конечно, сильно, раз не прошу, а уже требую.

– Я не об этом, – посмеялся. – Я в смысле, для чего тебе туда надо, какая нужда?

Ну свин. Мы еще будем такие темы обсуждать. Но тут же сработала мозговая объяснялка: если по маленькому, то и куст, задворки сгодятся. Напузырил и слинял. Серьезная нужда и требует серьезных закрытых мест, чтоб никто позже не вляпался. Потому Ашвани и беспокоится.

Я оглянулась. На круглой освещенной площаде, что Ароры назвали Ландаур-Базар (только сейчас обратила внимание на закусочные с горячими пури и овощами, чайные, магазинчики с сувенирами: нефритовые божки, меловые и каменные статуэтки, сумки в пестрых клочках-апликациях, серьги, бусы, прочая бижутерия. От ветерка развевались и шуршали зазывающе пакеты с чипсами и грамом, (прожаренным горошком со специями), гуляли пары. Внизу словно перевернутое звездное небо горел ночной Дехрадун, очень похожий на те города, что я видела ночью из иллюминатора, когда первый раз летела с Виджендрой. Как бы мы ни поругались и я плохо о нем не подумала, но никогда с ним не знала таких трудностей, как банальный туалет. А уж фруктами снабжал немеренно. От добра добра не ищут. И это верно.

– Гу чахие йя пешаб? [Говно надо или мочу?] – услышала непонятные звуки от Ашвани.

– Не понимаю.

Он усмехнулся, потирая по-бульбовски невидимые усы. Ну вылитый в этот момент Гоголевский Тарас.

– Гобар [навоз] – знаешь такое слово?

– Как? Нет, тоже не знаю.

Он уже похихикивал себе в кулак, придумывая как выяснить и нашелся:

– Пани йя кхана?

Логично: вода или еда. Хм. Я тоже усмехнулась его находчивости и стыдясь, кивнула: пани.

– Ну хорошо, что наконец поняла. Пани – это проще.

Подошли его сестра с другом и он им, смеясь и широко жестикулируя, начал расказывать про только что состоявшийся разговор. По всей площади неслись громкие всхлипы надрывного смеха: «Пани йя кхана? Наташа – пани».

Чтобы не обижаться, я тоже посмеялась, продолжая поисково оглядывать площадь. Рядом стоявший общественный туалет уже заперт на замок. Других на глаз не видно.

– А где Пуно? – поинтересовалась чуть успокоившись Ручи.

– Пошел искать место для Наташи.

Я отвернулась в сторону звездного перевернутого неба-города и краснела как рубин, пряча краску под покровом темноты. Ну сколько можно обсуждать одно и тоже.

Пунит наконец появился и отрицательно мотнул: все уже заперто.

– А что, тебе правда так срочно надо? – небрежно кинул мне, морща нос.

– Очень.

– Ну надо было там наверху с нами, – укоризнено заметил Ашвани. Но он же не новичок-турист, как я, чтобы не знать местных обычаев. Теперь-то уж наизусть запомнила золотое правило: пользуйся каждым отхожим местом заранее, другого может не оказаться.

– Пунит, давай еще поищем, – жалобно тихонько пискнула я ему на ухо. И сразу все зашуршали: чего-чего она говорит. А ему обязательно надо обявить: опять просит.

С таким же успехом можно созвать международную конференцию по моей проблеме и устроить дебаты на три дня, пока семь раз мочевой пузырь не лопнет. А лучшему выступающему докладчику – сразу Нобелевскую. Чем не повод? Вклад в мировое развитие.

Закончив обсуждать и насмехаться, Пунит махнул мне и пошел впереди, делая вид, что мы не знакомы. Ручи побежала за нами и подмигнула:

– Если Пуно найдет, я тоже схожу.

И Пуно нашел. Даже не понятно как. Это было здание наподобие муниципалитетного. Темное, затертое, запертое. И с боку от него уходила лестница в подвал. Никаких вывесок. Из недр в слабом свете включенных сотовых вылезала на поверхность многочисленная семья всех возрастов и родов. Пунит обратился к ним и о чем-то долго переговаривался. Я уловила лишь « закрыто, нигде нет».

– Они тоже туалет ищут, – шепнула мне Ручи, – хватая меня под руку.

Семейство галдело и косилось на меня, выдергивая иной раз из шумихи отдельные фразы, вроде: она откуда и она красивая.

Появился мужик, лицом похожий на горца и стало быть местный. Возник ниоткуда, как привидение. Все обернулись к нему. Он взглянул на меня и кивнул.

– Все, только быстро, – махнул нам Пунит. – Туалет уже заперт, но он нам разрешил. Только без гу, – усмехнулся.

Мне его шутка позже стала понятной, когда значение узнала: нет обычных дырок в полу, только небольшой узкий сток для урины.

Спустились в подвал. Горец включил слабый свет и перед нами оказались в ряд четыре закрытых кабинки. Все поспешили занять их. Кряхтение. Визги радости. Вздохи облегчения.

Теперь и мне стало спокойней на душе. С уриной и обида на Пунита вышла. Все равно я его почти киданула.

Выбрались на поверхность. Кто-то из семейства подошел и кинул мне «спасибо». Неужели пахари-хозяин или сторож позволил всем облегчиться только из-за меня? Ладно. Если невольно доброе дело сделала, мне же зачтется, когда от судьбы награды получать буду.

Мы с Ручи направились к машине. Пунит все раскланивался перед старушкой из незнакомого семейства, называя ее матушкой и показывая, как сильно он блюдет традиции почитать старших.

Амит с Ашвани, оба нахохлившись, восседали на скамье, ногами на сиденье, и поглядывали на далекий Дехрадун. Я вздохнула и безусловная радость влилась в грудь. Там, на равнине, все создано руками человека и это возвеличивает его труд. Но тут, на высоте, ты понимаешь, что ты ничто по сравнению с подавляющими гигантскими силами природы. Ух! И сейчас мороз по коже. Никакой человек не господин над природой. И не может он горы свернуть и реки вспять повернуть. Может только под ее условия подстроиться.

– Эй, давайте, – сбил меня с мыслей своим окриком Пунит.

Мы повернулись и увидели его в окружении этого же семейства. Когда подошли, то оказалось, что ехать придется всем вместе в одной машине. Так решил Пунит. С ним согласились остальные. А все, как я поняла, ради той почтенной старушки, согбенной под тяжестью долгих лет.

Как по команде, словно труппа прославленных циркачей, в считанные секунды все понабились в машину и уложились сельдями в банке. В салоне, в котором даже пятерым тесно, теперь сидело в три слоя пятнадцать человек. Каким чудом проделали этот немыслимый трюк я ни тогда в машине, ни сейчас не могу даже представить. Уж не сон ли мне приснился? Но вот в таком составе медленно тронулись со смотровой площадки, минуя закусочные, где трещали в масле воздушные пури, где булькали в чанах пряные сабджи, где кипел в алюминиевых копченых чайниках восточный чай. Ароры даже ничего тут не купили и не попробовали. Может потому что дорого – горный курорт все же.

Темный зигзаг дороги повел нас вниз. Спускались даже с меньшей скоростью, чем поднимались. Иногда склоны отступали и мне открывался еще далекий вид Дехрадуна, весь усеянный звездами. Так горели тысячи лампочек, освещая ночной город. Такой же вид был из самолета, когда я пролетала над Ашхабадом, и город сверху казался таким маленьким, что невольно спросилось: «как люди могут жить в таком маленьком городе и так далеко от центра моей Вселенной – Москвы?». Но в горах Массури я об этом не думала. Мелочный вопрос «как тут могут жить далеко от столицы России» не мог даже возникнуть.

Я во все глаза смотрела на огни столицы штата, но восторгаться мне мешали два обстоятельства. Первое – моя голова упиралась в обивку салона, а согнутая шея затекала невыносимо от постоянного напряжения. Второе – сидя на коленях у Пунита, я то и дело старалась незаметно для остальных убрать от груди его назойливую руку. Но он с остервенелой настырностью подбирался под футболкой к соскам и больно их щипал, дергал. Когда мне удавалось отцепить его клешни, он в отместку как голодная гиена рвал мне живот. Я уже мечтала только о том моменте, когда наконец кончится этот адский спуск.

Позади раздался стон, другой, громче. И уже требовательно-страдальческий голос выкрикнул остановить быстрее машину. Девушка в синем шальвар-камизе бросилась стремглав наружу и едва успев отскочить от машины, согнулась пополам и изрыгла весь свой дневной паек.

Мы с Пунитом вылезли отдохнуть. Точне он меня вытолкал, а потом как из норы высунулся сам. Проникнувшись сочувствием к бедной девушке, которую теснота, духота и качка довели до такого состояния, я была ей несказанно благодарна. Разминала плечи и шею. Шепнула Пуниту перестать распускать в дороге руки. Он только ехидно усмехнулся. Говорить с ним всегда было бесполезно. И потому я с надеждой ожидала, что мы тут постоим подольше. Старшая сестра девушки подала ей бутылку воды и та довершала до конца весь мучительный процесс очищения. Ароры психовали, но молчали. И я не понимала, зачем надо было вобще предлагать свои услуги, если им это в тягость.

Мы снова уселись. Девушка постанывала на плече у матери, а мне пришлось снова вспомнить о затекающей шее и беспардонных приставаниях.

Мы проехали уже половину пути. Я во все свои мысли призывала Создателя помочь мне доехать нормально и избавить от Пунита. И Он услышал. Пунит залез мне под брючину гладить и щипать ногу. Я вздрогнула. Машина подскочила на пригорке или кочке и меня тесно прижало к нему. Выпучив от неожиданности глаза Пунит заорал немедленно остановить машину. Амит с Ашвани не успели даже спросить в чем дело, как этот, скинув меня с колен, помчался к обочине, держась за член в штанах. Думаю не я одна поняла, что он кончил и теперь спиной к нам стряхивал на траву извержение. А когда вернулся, даже не глядя на меня, заявил брату, что поедет пока верхом на нем. Ручи отправили ко мне. Она была легкой и я без труда держала ее на коленях. Теперь я по-настоящему отдыхала, глядя на мелькающие на поворотах огни подножия. В отличии от меня Ручи не упиралась головой в потолок и даже нашла способ достать хлеб с маслом и намазать всем пятерым бутерброды. Я приняла. Но укусив соленое масло, не выдержала и беззвучно заплакала, вытирая о кофту девушки мокрую соль.

Ничего не вышло из моего путешествия к принцу мечты. Ничего не вышло даже из моей загранпоездки. Огрызки гор, парочка храмов и больше ничего. Расскажи кому – засмеют. Полететь в Индию на две недели и ничего не увидеть. Мне было горько. Мне было стыдно. И не смотря на все унижения и обиды, было грустно улетать после завтра домой. Вдруг Ручи показалась такой родной и близкой, и такой потерянной. Я уткнулась ей в спину.

– Наташа, тум тхик хо? Ты в порядке? – пискнула она весело.

– Ха, да, – ответила так, потому что знала, что со всем справлюсь и время – лучший лекарь – мне поможет.

Упакованные как сельди в бочку, спустились с гор и в темноте искали по памяти и по редким щитам дорогу обратно. Сверкнули молнии. Несколько глухих раскатов грома и по стеклам забарабанил дождь. Как склизские улитки мы прятались в маленькой машине, словно это был желтый груздь с бархатистыми загнутыми внутрь каемками шляпки. Стекла подняли и яростный ливень рвался к нам внутрь, угрожая разбить окна и замочить нас насквозь. Где-то за моей спиной от качки и тесноты постанывала та самая девушка, что недавно выбегала с рвотой на обочину. Сбоку хряхтела зажатая со всех сторон старушка, на коленях которой ерзгал непоседливый скорее всего уже правнук. Пунит с Ашвани сидели поочередно друг у друга на коленях. Ручи, худая и легкая как ребенок, обнимала меня за шею и то и дело спрашивала: «Тебе не тяжело? Может мне опять с Пуно поменяться?» – «Нет. Нормально, сиди тут». Меня больше никто не лапал и головой я не упиралась в обивку салона. Шея отдыхала и я, уткнувшись то в бок, то в спину Ручи, размышляла о двух неделях, что провела в гостях. Странным все казалось, неестественным, особенно в совокупе с той мистикой, что произошла в апреле. Как в кино. Но только со мной.

Кто-то из парней включил касету с песнями из «Зехера» и под стать с дождем снаружи голос пел мою любимую песню «Барсате, о биги биги яде».

Очень быстро кончились мои первые горы. Как появились внезапно, так же быстро и исчезли. Когда теперь снова увижу их или другие? Как и моя первая безумная любовь с первого взгляда. Уже и исчезла… не успев раскрыться. Я не насытилась ни ею, ни видами гор, ни самой Индией. Все промелькнуло не начавшись. Сквозь музыку долетали тихие перешептывания незнакомого семейства. Иногда до меня доходили ясные обрывки слов и я понимала, что речь обо мне. Они все еще не удовлетворили свое любопытство. Наконец женский голос не выдержал и спросил громче:

– Вы теперь тоже в Россию поедите?

Пунит, выпячивая грудь колесом и задирая подбородок с самодовольством павлина, обернулся:

– Да, мы еще и там поженимся с ней. У нас там бизнес.

– О! – позавидовали мужчины. – А какой?

– Пани-пури, компьютеры.

– Пани-пури? – вскрикунла пораженная женщина. – В России их тоже любят?

– Очень. Мы там самые основные производители. Вне конкурентов.

«Вот завирает-то, – усмехнулась я, – в России такое вообще не пойдет – санэпидемнадзор не допустит. Как минимум смотрится не гигиенично. Фантазер.»

– Но для бизнеса и чтобы жить там, надо русский знать, – узнала я голос девушки, старшей дочери.

– Ну я уже знаю русский, – смехом ответил Пунит, я незаметно для всех в темноте повела бровью: надо же!

– Ух ты! – поразлись они все разом. – А скажи что-нибудь.

– Сумка, – выпалил единственное что знал.

– Су… Как? Очень трудно. Так сразу и не повторишь. А что это значит?

– Сумка, – снова горделиво повторил. – Это бэг.

– А скажи еще что-нибудь, – попросил пацан, что ерзгал на коленках у старушки.

– Я тибиа лублиу, – по слогам выпалил Пунит. – Это значит: мэ тумхе пьяр карта ху.

Все попытались несколько раз повторить, чтобы заучить фразу. Вдруг пригодится где-то применить ее или похвастаться перед знакомыми, что в дороге познакомились с девушкой из России и выучили самое главное предложение в мире. Их старания меня развеселили. Они то и дело просили меня сказать это четко, медленно и правильно, но у них всеравно ничего не получалось. Они только путали слоги и смеялись.

– А ты потом нам запишешь на листочке, как это говорить? – попросила девушка, дотронувшись до моего плеча.

Я кивнула, разве жалко?

– Как бы мы тоже хотели поехать в Россию, если там такие красивые люди! – воскликнула она и обратилась к Арорам: – А вы когда туда поедите? Вместе?

– Нет. Натаса первая. Потом мы приедем. Всей семьей. Она нам сделала приглашение. Ну мы там у нее уже раньше были.

– И ты тоже была? – спросили у Ручи.

– Нет. Я только поеду.

– И родители ваши тоже поедут?

– Да. Мы все уедем в Россию.

Я невольно вспомнила слова дядьки Женьки: «Он не любит Натаху. Просто хочет получить визу и всей семьей перебраться в Россию. У них страна нищая и они все бегут оттуда!» Как я его ненавидела за это, за то, что сомневался в моем дорогом Пуните и что не верил, что меня можно любить.

Сейчас я с еще большей неприязнью вспомнила отцовского брата: это он виноват во всем. Если бы не каркал – ничего бы и не было. Наверно.

Я еще глубже уткнулась в одежду Ручи, чтобы спрятать там свое отчаяние. Ароры даже не скрывают своих намерений: для них я – функция. Как смело и трезво сказал про баб в литературе Тургенев «Женщина – функция». И все. Правильно: он был тоже мужик. Незаметно вытерла слезу и посмотрела в окно. Все черно. Только видны смутно прямые стволы-мачты ближайших деревьев, что кронами смыкаются где-то высоко над нами. Мы как в гроте.

– А вы когда уезжаете? – долетел чей-то вопрос, но я не сразу сообразила, что обращаются ко мне.

– Натаса, – требовательно окликнул Пунит. – Тебя спрашивают.

– Может она не понимает хинди? – послышался мужской голос.

– Нет, – заступилась девушка и к ней присоединился Ашвани: – Она понимает, просто не слышала.

– Парсо. Субах.

– Ой! Послезавтра утром? – с сокрушением воскликнула девушка, как будто бы у нас с ней был шанс вместе еще покататься и подружиться. – Так быстро?

– Да, – ответила я с грустью.

– И сколько вы уже были в Индии?

– Два раза.

– Ух ты! Аре! Когда? Сколько дней?

– В апреле три дня и сейчас две недели.

– Как хорошо! А я никогда зарубежом не была.

– Еще будешь, – утешила ее.

– Спасибо! – обрадовалась, как если бы я уже купила ей билет и дала визу. – А вам понравилось у нас в Индии?

– Очень!

– Правда? А где вы были?

– Только в Дели и сегодня в Массури.

– А мы из Панджаба приехали всей семьей сюда на четыре дня. Погуляем и домой.

– А где в Панджабе вы живете? – поинтересовалась я.

– В Амритсаре. Слышали?

– Конечно. Там золотой храм.

– Ой! Вы знаете! Да, там у нас очень красиво! Если вы не уедете послезавтра, то приезжайте к нам в гости. У нас жить будете! Приедете?

– Но у меня уже самолет…

– А потом? Вы еще вернетесь в Индию?

– Обязательно.

– Мы напишем свой адрес и всегда будем вас ждать. Хорошо?

– Хорошо, – мне было приятно, что появляются какие-то новые знакомые и возможно друзья. – И мой почтовый ящик в интернете дам. А у вас есть?

– Есть.

– И вы мне напишите? – она от радостного нетерпения подпрыгивала на месте, придавливая тетушек, матушек и кто там еще с ней сидел.

– Обязательно, – я надеялась, что у меня появится новая возможность поехать в Индию. И что в следующий раз я увижу что-то большее, например, золотой сикский храм, что мелькает во всех путеводителях, Амритсар – столицу штата пенджаб, ну и приобрету настоящих друзей.

– Промис?

– Промис.

– Наташа, они пагаль, ты лучше с ними не разговаривай, – шепнула мне на ухо ревностно Ручи.

– Почему? – усмехнулась ей, я ведь все еще остаюсь свободным человеком, чтобы самой решать с кем разговаривать.

– Я потом объясню, – боялась, что соседи услышат.

Она каким-то чудом вытащила остатки буханки и намазала бутерброды нам и своим братьям с Амитом. Протянула мне. Странно было есть в густонаселенной машине, где все сидели чуть не по трое друг у друга на коленях, когда за окном темная ночь и хлыщет свирепый дождина. Все такое же затло-соленое масло на рыхлом хлебе. Но почему-то в этот момент оно елось хорошо и даже понравилось. Наверно, потому что в последний раз.

Появились огни города. Через несколько минут мы въехали на узкие грязные улицы и поехали медленно по разлитым глубоким лужам мимо однообразных домов-коробок.

– Надо заправиться, – оповестил всех Ашвани и мы тут же заехали под широкий навес бензозаправки.

Вот была для всех радость: наконец-то вылезти, встряхнуться, набрать полной грудью воздуху и размяться. Пока Ашвани договаривался с парнем в темно-синей спецовке куда и что залить, шустрая семейка высыпала вся на свободу и их оказалось вдвое больше, чем сидело в машине. Как так? Только сейчас догадалась, оглядевшись повнимательнее, что на заправке стояли и другие. Увидев нас, вылезли из укрытий и мухами жужжали вокруг нас с распросами: «а кто это? А откуда вы их знаете?». Новое семейство сразу выхватило из своих недр большой черный фотоаппарат и подскочило ко мне с плохим английским. Тут же их отдернула моя поклонница -девушка из первой семьи:

– Вы можете говорить с ней на хинди. Она знает и все понимает!

Удивлению не было границ. Меня ощупывали, осматривали, как манекен в магазине, таращили глаза, взмахивали руками и охали:

– Какие глаза!

– Вот это волосы!

– Такая мягкая кожа?!

– Знает хинди! Аре ва!

– Можно с вами сфотографироваться, пли-из-з! – растянулась в улыбке приятная на вид женщина в сиреневом сари с серебристой каемкой.

– Конечно, – я растянула рот в искренней улыбке.

– Быстрей, быстрей, становитесь! Она согласна!

Меня сразу же обступили со всех сторон, подхватывая под руки, прижимаясь, щупая завитые ветром волосы. Вспышка. Роем переместились иначе.

– Я тоже с ней хочу встать!

– И я еще не стоял!

– Подвиньтесь!

Новый яркий свет. Вижу впереди одиноко стоящего Пунита с опущенными руками. Он смотрит, дергая ртом, то ли нервничая, то ли улыбаясь. Не выдерживает и мчится к нашей толпе из не менее десяти-двенадцати человек.

– Бас! Бас. Она больше не хочет!

– Ты правда больше не хочешь с нами сфотографироваться? – заглядывают мне в лицо сокрушенно старушки, молодки, тетушки, дядечки, подростки.

– Почему нет? Хочу! Мне нравится, – улыбаюсь им весело: давай людям то, что у тебя в изобилие и мир воздаст тебе. А разве мне жалко свое изображение, если кому-то от этого такая радость?

– Вот видишь, она не против! – тыкают в грудь Пуниту женщины и отстраняют его подальше. Он злится, но отходит, чтобы с новой ненавистью издали наблюдать за моей популярностью.

– Спасибо! Спасибо! – неожиданно с двух сторон чмокают меня в щеки, пожимают руки. – А как тебя зовут?

– Наташа.

– О! Красивое имя! Индийское имя! До свидания Наташа!

– До свидания!

Семейка машет мне, залезая и исчезая бесследно как в бездне в тесной крошечной машине. Из окон торчат разноцветные сари, шальвар-камизы, цветущие лица. Все широко лыбятся и машут руками.

– А теперь с нами! – обступают меня наши пасажиры. Девушка в синем костюме прижимается ко мне, и влюбленными глазами смотрит в лицо:

– Я повешу эти фото над своей кроватью и каждый день буду на них смотреть!

Не могу понять, что в этом такого странного, но не осуждаю, ведь восхищаются мной. И это приятно. Чуточку взгрустнулось: ведь Пунит не держал мое фото рядом. Где-то в шкафу под замком… если вообще не выкинул. А ведь это он должен был так говорить и вешать мое изображение, чтобы каждый день любоваться, а не эта милая пенджабская девушка.

У них не менее старомодная мыльница Кодака, чем у меня. Я прошу Ручи достать и мой аппарат, чтобы сфоткаться со смешной огромной семейкой, но та машет головой и хмурит лоб: не надо. Ну и пусть. Потом попрошу у этой девушки из Амритсара, чтобы выслала мне снимок по инету.

– Все, садимся! – крикнул Ашвани, переговариваясь с братом и раздувая ноздри. Поняла, что обо мне: не нравится мое общение.

Странные они собственники: себе не надо, но и другому не дам.

Все с неохотой запихивались в салон, рассаживаясь несколько иначе, чтобы передохнуть. Пунит согнал сестру на колени к Амиту, а сам снова посадил меня на себя. Уж очень, видно впечатлила его сцена на заправке, что от ревности решил всем показать, кто тут мой владелец.

Сразу за поворотом столкнулись с велосипедистом. Мокрый жилистый мужичок в сильно заношенной одежде свалился под колеса машины. Испуганный вскочил, вытаскивая свой незамысловатый транспорт. Я не на шутку напугалась, что мы его сшибли и возможно он держится на ногах только от шока.

Ароры, оба брата, открыли окна и накинулись с бранью на пострадавшего:

– Куда лезешь, саля? Димаг кхараб хо гая? [Ублюдок… с головой стало плохо?]

Дальше мне были не понятны слова, но смысл лежал раскрытой книгой. Мужичок, испуганный и растроенный, только лепетал еле внятные извинения.

– Сори, бай саб, маф кар до… извините…

– Кутта…! – выкрикивал грубо Пунит. – Суар ки оулад! [Собака! Свинячий детеныш!]

Мне сделалось стыдно за него и перед этим несчастным, и перед пассажирами, и вообще за то, что я с ним. Я, может, и не поняла причины аварии, не я сидела за рулем, а Ашвани. Но показалось, что все —таки наш водитель был виноват в случившемся. С гонором и выпендрежем, какого придерживались братья, и как Ашвани вел машину, ничего другого и не оставалось предположить. К тому же успела заметить, что перед столкновением велосипедист затормозил и повернул в сторону, а Арора наехал.

В любом случае, они так обругали бедолагу, что тот еще долго прихрамывая, волочил свой поломанный велик. Фигура его жалко смотрелась под проливным дождем, согнутая, униженная. И я снова поняла, что Пунит не тот человек, который мне нужен. Даже по отношению к другим людям можно судить, как он относится и к тебе. Он не ведает что такое уважение. И мне стало очевидно, как некрасиво смотрелось раньше, когда я грызлась с незнакомцами на улице или в транспорте из-за пустячных недоразумений. Жизнь по истине великая штука и хитроумная учительница. Она пошлет тебе похожих на тебя людей, с такими же манерами, поступками, но только в еще более гротескном виде, чтобы ты сразу понял, в чей огород летит камень.

Я резко отстранила и удерживала от себя подальше похабную ладонь Пунита, которая со всей дерзостью любовника и грубияна старалась залесть мне под рубашку.

Несколько поворотов. Редкие тусклые фонари подрагивают. У домов мочутся деревянные кровати-подстилки, циновки. Их хозяева, дожно быть, попрятались по домам. Мы только чудом не сшибаем эти лежанки.

– Где тут открытые кафе? – лихуется Ашвани.

Сзади мужчина советует куда-то свернуть: там они видели или сами сидели. Оно и дешево. Пунит спрашивает подробности, а сам щипает меня то за руку, то за живот. Мои тихие неболезненные шлепки вместо того, чтобы его угомонить, еще больше раззадоривают: ну что ты сделаешь при свидетелях? И всем наша схватка кажется примиленьким занятием двоих влюбленных. Доносится веселый шепот про жениха и невесту. Так и тянет при них всех гаркнуть всю правду. Да деликатность не велит. И ни к чему это. Никогда не была сторонницей публичных склок. Тут дело личное. Пунит довольный улыбается, скаля зубы на лево и на право, принимая поздравления. Пусть потешится – не долго ему осталось.

– Вот здесь, – привлекает мое внимание Ашвани.

Я выглядываю сквозь вспотевшие стекла на дорогу. В ряду чернеющих закрытых ворот и ставень выделяется пустынная, но еще не закончившая работу забегаловка.

Ашвани останавливается и кричит через спущенное окно:

– У вас открыто?

– Нет. Мы уже закрываемся. Поздно.

– Может еще подождете? Нам попроще что-нибудь.

За плитой человек недовольно качает головой. Повар целый день на жару и уже весь в копоти. Устал. Мечтает повалиться на бочок и сладко выспаться до пяти утра, когда уже придется заново стоять и обжигаться. Какие-то лишние сто рупий его уже не прельщают.

Парни из машины сулят кафешникам завышенную плату, солидный заказ. Те по-прежнему сворачиваются и гремят почищенными громоздкими казанами.

– С нами иностранка. Она хочет попробовать как вы готовите! – раздается последний призыв и пассажиры отклоняются, чтобы показать меня. Двое в забегаловке внимательно приглядываются: в салоне включают свет, чтобы я лучше была видна. Хотя есть мне сейчас совсем не хочется – больше спать, но приходится чуть подыграть для компании и я киваю, улыбаясь.

– Ладно, только риса уже нет. Даль немного остался, – наконец соглашаются и ставят на плиту кастрюльку с чечевицей и другую для выпечки лепешек.

Ашвани разворачивает машину для удобной парковки и вылезает вместе с сестрой и Амитом.

– Вы ужинать пойдете или здесь останетесь? – обращается Пунит к семейке, а сам подозрительно бегает глазами: страшно их одних оставлять в машине.

– Да мы не хотим. Посидим, – мычит полусонный голос.

Пунит нахмуривается. Ему явно хочется вылезти и присоединиться к своим в кафе. Секунда на раздумья и уже шепчет мне в самое ухо:

– Посиди тут, не выходи. И смотри, чтобы они никто ничего не брал и не лазил. Смотри, чтоб не воровали.

Если так опасается, зачем надо было вообще их сажать и тесниться всю дорогу из Массури? Не думала, что он настолько подозрителен. Я кивнула и он радостный открыл дверцу. Моментом его нога провалилась в глубокую грязную лужу. Мы по самое дно стояли в воде.

– О, черт! – выругался он, как козлик выпрыгивая и разбрызгивая вокруг себя мутный поток.

Я осталась одна с еще более чужими людьми, чем даже Ароры. Они принялись трогать мои волосы.

– Очень красивые! Твои?

– Конечно, – хихикнула я их наивности, повернулась полубоком для удобства разговора.

Моя поклонница в сиреневом шальвар камизе с восторгом влюбленного смотрела мне в лицо не отводя глаз.

– А у вас в России после свадьбы носят синдур? – спросила она.

– Нет. У нас другие традиции. Только кольца.

– У нас тоже кольца носят, но еще и мангальсутру.

Я кивнула со знанием дела.

– Ну те индийцы, которые в России живут, они носят. А русские нет.

Меня тронули за плечо левее от собеседницы. Ее тетка или мать приблизила ко мне свое лицо:

– А почему у тебя губы не накрашены? – провела пальцем по своим широким губам, вымазанным по обыкновению бордовой помадой, такой, как Ручи для матери подбирала. Помада для замужних. С чего они взяли, что я должна теперь ею краситься, если я не замужем. Я сделала непонимающее выражение.

– Надо ей попроще объяснить на хинди, – порекомендовала другая женщина помоложе и привлекла мое внимание: – Ну, парень с тобой сказал нам, что ты его биби, жена, а у нас если вайф, то должна красить губы такой помадой и носить браслеты-чурия и золотые.

Как много любопытства в одном вопросе. С чего начинать? С отрицания лжи Пунита? С объяснений, что его жадность не позволила подарить мне даже пару стеклянных браслетиков за одиннадцать рупий десяток, не говоря уже о золоте или подобии драг металла. Или просто сказать, что я иностранка и не буду мазать дурацкой черной помадой как безвкусная старуха свои губы. Но это уже походит на ссору, а с ними мне ссориться и вовсе ни к чему.

– Я крашу губы только зимой, когда они сохнут, – пояснила коротко, чтобы был ответ, хоть какой. Про браслеты они уже и не переспросили.

В этот момент самый младший из детей перелез на переднее свободное местечко и рукой коснулся пакета с недоеденными фруктами. Умышленно или случайно, но это заметили Ароры.

– Э! – окрикнул грубо Пунит и с братом подскочили к машине.

Словами, которых я не знала, но с понятным смыслом, они обвинили попутчиков в некой неблагодарности и приказали вылезать и ждать в кафе или где-угодно, но чтоб в машине никого не осталось. Позволили только старушке покряхтеть в одиночестве на заднем сиденье, полагая, видимо, что одной ей не по силам стащить ценности или угнать авто. Люди стерпели такое к себе отношение, даже слова не проронили: неужели из-за машины, чтоб доехать? Мне сделалось неудобно перед семьей. Они молча подчинились и сконфуженные вылезли под дождь, семеня и прыгая по камням до навеса.