Текст книги "Индийский принц, или Любовь по заказу. Исповедь функции"

Пунит казался чуть грустным. Я тоже. У меня уже есть обратный билет с точной датой: Ручи с Ашвани забрали мои последние 40 долларов и принесли билет с измененной датой, сказав, что почти хватило этих денег, только добавили еще своих пару сотен рупий. А я смотрю на этого чудака Пунита, эгоистичного, жестокого, безразличного ко мне и мне грустно, что скоро не увижу его. Как же глупа и слепа любовь. Она не слушает разум. Живет по своим нелогичным законам. И ты не умеешь совсем ею управлять.

Какие языки ты еще знаешь, кроме хинди и русского? Все, только эти. А я еще панджаби. Мы сами панджабцы, поэтому я знаю. Правда? Скажи что-нибудь…

Пунит начинает трещать как скворец, а я только мотаю головой и морщу слегка нос.

Нет, не понимаю. Говори на хинди. Но они похожи. Смешно, что ты ничего не понимаешь.

Ну и зря смеешься. Ты ведь русский тоже не поймешь и уж тем более украинский. Зато я знаю еще и английский, а ты только детские книжки читаешь. Хм.

Вот и весь короткий диалог. Не успеваем даже на людях побыть вдвоем, как летит Шанта и сурово размахивает полотенцем. А ну марш все в комнаты. Душно. На улице одни чокнутые ходят и смеются над вами.

Она постоянно создает вид, будто мы постоянно на всеобщем обозрении.

Я тяжело вздыхаю и прохожу в глубь комнаты. Пытаюсь поговорить с Пунитом. Уже не укоры, как раньше. Так. Типа по душам. Но он начинает ехидничать и насмехаться: я тебя не понимаю – говори на хинди.

Это и есть мой хинди, который я за две недели подтянула, но не усовершенствовала. Да и разговаривала я преимущественно с Шантой и Ручи. А чаще со своими мыслями…

На часах уже восемь и мне обидно за время. Пролетел бесцельно еще один день, потерян безвозвратно. И даже Ручи опаздывает с работы. Это значит только одно: придет совсем уставшая и мы не пойдем даже в малюсенький сквер за углом. А крыша заперта. Все под запретом. Хорошо еще не сама жизнь, точнее ее жалкое подобие.

Я сижу, провалившись, в диване. Пунит барином развалился на паланге перед телевизором. Сам дремлет. Мне оставил скучный сериал. И я с радостью слышу стук каблуков о бетон. Сиплый голос Ручи летит по коридору, заглушая стонущую панкху.

– Вот, на тебе вкусный овощ. Такой ты еще в Индии не пробовала, – и протягивает мне жареный кукурузный початок, весь обсыпанный затлой соленой масалой.

– Не, я такой есть не могу. Бахут намкин (очень соленый).

– Ну и что? – удивляется Шанта, подсаживаясь рядом на секунду. – Сходи и помой его под краном.

И правда. Как сама не догадалась. Вкус сразу делается съедобным и я развлекаюсь с початком, выковыривая из него зерна зубами.

– Нравится? Вкусно? – смеется Ручи. – Ты как голодный зверек. Анти тебя не кормила днем?

– Кормила. Но этот овощ (не знаю, как назвать его на местном языке) давно не ела. У нас такое в России тоже бывает.

Прилетает Ашвани, весь в испаринах, суматошный. Останавливается передо мной как вкопанный.

– Вкусно? Нравится? Такое раньше ела?

Киваю. Ручи уже успевает ему объяснить, что кукурузу я вижу не впервые. Ашвани толкает в бок ленивого братца и начинает ему тыкать на меня пальцем: посмотри, как гостья ест смешно початок. Как будто они его вилочкой и ножичком режут и выковыривают.

Оба потешаются. Я не обращаю внимания. Шанта шикает на них, а сама тоже тихонько посмеивается. Но ее зовут дела, как трубача в армии труба, и вот уже гремят кастрюли, вечные груды грязной посуды в раковине, которую ей одной приходится отмывать с мылом: настолько они брезгуют сами собой.

О! Матери нет. Можно спокойно помучить Наташу! Хорошая свежая идея! Пять минут не проходит, как початок вырван. Щеки бултыхаются в разные стороны. Руками пытаюсь отбиваться, а они только смеются. Ненавижу Ашвани – он вообще мне никто и никакого права не имел и не имеет меня даже пальцем тронуть. Зазря я всегда прощала. Как был скотина, так и остался. А Пунита ненавижу за то, что удосужилась влюбиться по уши. За то, что он невежа и тюфяк. За то, что вместо любви дарит одни издевки и насмешки. За то, что после этого смогу ли еще поверить в мечту, смогу ли вообще поверить людям?

– Ты бандер (обезьяна)! – кидаю в него обидное, а он только усмехается и передразнивает меня:

– А ты бандари (обезьяна женского рода).

– Ты… ты… – перебираю в уме все обидные слова и вспоминаю, что в Индии не любят по этой части собак. – Ты кутта!

– Хи-хи. Да. Я кутта. А ты моя куттия!

Вот и приехали. Тебя же еще сучкой назвали.

Пытаюсь встать и уйти – рывком швыряют обратно в кресло. Пытаюсь отбиться с одной стороны – уже треплют и щиплют с другой, тычут в глаз. Еще немного и слезы неограненными алмазами закапают из глаз. Сколько я там выплакала за две недели. Если перевести все в бриллианты, то выдет десять Кохиноров, на которые все Дели скупить можно и сдача останется.

Ручи не выдерживает и заслоняет меня от братьев.

– Уйди. Не мешай! – кричат ей истошно, ржут как взбесившиеся жеребцы и пытаются оттащить девчонку. Она настырно отбивается от них и свободной рукой обнимает меня:

– Наташа, не плач. Пуно пагаль. И Ашу тоже. Они придурки. Идите вон, уроды!

В ответ громкий смех.

– Ма! Помоги! Они забижают Наташу, я не могу с ними справится! – сама чуть не плачет.

Шанта виновато высовывает из кухни голову. Ищет предлог какой-нибудь и наконец находит.

– Наташа, иди сюда, помоги мне почистить и порезать лук.

Я встаю. Меня снова толкают. Ручи вступает в драку и получает привычный укол пальцем в глаз.

– Ай! – трет покрасневшее место. Глаз слезится, а эти только хохочут.

Наконец мне удается выбраться из зала и оказаться под крылом Шанты. Ей неловко и она пытается мне объяснить, что мальчишки так хулиганят только от дружбы, любви и искренних чувст. Протягивает мне миску и нож. Луковичные головки лежат передо мной в раскоряку. Начинаю чистить и слезы лавиной вырываются наружу. Ручи подбегает и останавливается в дверях. Лицо искривлено сожалением.

– Наташа, прости. Ты плачешь из-за Пунита?

– Нет.

– А почему?

– Пьяджь. Лук.

– Пьяджь? Неправда. Ты плачешь из-за него, – обнимает и прикладывает голову к моему плечу. – Не надо. Он ганда. Ты хорошая. Забудь его и помни нас с анти. Мы тебя любим.

– Спасибо, – так и сделаю.

Мы вместе молча чистим пьяджь. Но мои глаза, всегда слабые к луковому запаху и парам, не выдерживают. Я слепну от слез и бегу умываться. Меня тут же подлавливает Пунит и придавливает к стене. Как придорожный кабель колотит тазом, не обращая внимания на соседей, которые ненароком могут вылезть на балкон.

– Пусти. Мне лук резать надо.

Отталкиваю и ухожу. Он остается довольный собой и своими выходками.

***

Теперь Шанта постоянно держала на запоре дверь на крышу – даже не помню с какого точно дня и момента это началось: толи после того, как нас с Пунитом там кто-то застал, толи соседи шушукались и ей выговаривали из-за моих постоянных тренировок, толи наша драка с Ашвани каким-то образом дошла до хозяйки, – я прекратила прыгать по утрам и не разминалась вечером. Ушли приступы помешательства, страха за жизнь, но пришла скука и апатия. Мне уже ничего самой не хотелось. Я не заикалась о прогулках и на радость Ручи предпочитала оставаться в комнате и обучать ее русскому, а не тащиться в садовый закуток через пару переулков отсюда. Она радовалась, что после трудового дня беготни по этажам на высоких каблуках ей можно остаться и блаженно поваляться на кровати. К тому же у нее быстро продвигалось освоение чужих слов, и произношение получалось намного лучше, чем у ее братьев. Она прибегала с работы и теребила как маленькая: «Наташа, давай учи меня опять сегодня русскому. Ты хорошо учишь. У меня быстро получается. Скоро я буду лучше знать твой язык, чем ты мой». Я улыбалась довольная, что мое пребывание в этом доме хоть кому-то идет на пользу и с удовольствием раскрывала блокнот, в котором Ручи со старательностью и прилежанием выводила черточки, создающие буквы. Первым делом, конечно, она попросила показать ей как пишется ее имя, потом имена всех в доме. Сама уже смело выписывала буквы, ошибаясь лишь изредка и то быстро вспоминала и исправляла, бросая на меня ожидающий похвалы взгляд. Я как не менее старательная учительница поощряла ее темпы и даже подарила отксеренный дома с детского учебника «Шишу бхарати», какой выпустило индийское посольство в Москве для начинающих, русско-хинди мини словарь. Брала его с собой за неимением другого. Иногда мне самой требовалось что-то сказать. Я не знала как это сделать и лезла в эти листы в поисках нужного слова.

Ручи удивилась и поцеловала меня в щеку:

– Ты очень добрая, Наташа. Я тибия лиублю! – она так наивно выговаривала последнюю фразу по-русски, без той лицемерной пошлости, как ее брат, что я млела от удовольствия.

Ручи сразу побежала в зал хвастаться всем, что я сделала ей такой подарок. Ее братья прибежали ко мне в комнату с кисло-завидущими лицами:

– А почему ей, а не нам подарила?

– Ручи хочет заниматься и занимается, а вы нет. Тем более вы же одна семья, все вместе и будете пользоваться.

Но довод на них не подействовал. Ашвани с присущей ему, скорее всего как последнему и самому избалованому ребенку, ревностью набросился зверем на распечатки и спрятал за спину:

– Мои будут.

– Нет, отдай! – напугалась Ручи и полезла отбирать их у брата. – Наташа мне их подарила! Это мое!

– Нет мое! – рычал сквозь туго сцепленные зубы Ашвани и вертелся, одновременно до боли сцепливая тонкую руку сестры.

– Ай! Больно! – всхлипнула Мини, превратившись в маленького цыпленка, попавшего в когти к коршуну.

Брат рывком выкрутил ее руку за спину, что девчонка не на шутку заныла, зовя на помощь второго брата, меня, родителей. На ее крик прибежала Шанта.

– Что тут происходит? – обвела всех взглядом.

Пунит тупо улыбался в сторонке, наблюдая за разыгравшимся припадком брата. Ручи, согнутая и вывернутая, крючилась от боли и визжала. Ашвани упивался ее мучениями.

Я только сейчас поняла одну из причин, почему Ашвани измывался надо мной. Привычка. Наверняка Ашвани на улице трус. Потому и качает мышцы. И чтобы вырасти в собственных глазах: какой я сильный и непобедимый, – издевается над слабым полом. Самыми доступными оказались мы с Ручи. И еще, наверно, уличные ринди, каких они с братцем на пару снимают за триста рупий, чтобы истезать и принуждать.

– Наташа мне подарила словарик, – пискнула сквозь слезы Мини и снова взвизгнула, потому что догадываясь о быстром вынужденном завершении акта насилия, Ашвани плотнее сдавил ей бицепс.

– Ашу! Усе чхор до! – прикрикнула Шанта, явно не ожидая от сына мгновенного повиновения и обратилась к дочери: – Ну пусть возьмет себе…

– Нет! – отчаялась Ручи. – Это мне подарок! Я русский учу, а не он! Пусть сейчас вернет мне!

– Ашу, бэта, Мини ко де до! – нерешительно попросила мать сына отдать распечатки.

По голосу и мимике читалось, что она немного побаивается младшего сына и при этом слишком его уважает: что он решил – не подвергается оспариванию. И стараясь не обращать внимания на писк дочери, собралась уже вернуться в зал, где шумел по телевизору старый фильм.

– Ма! Скажи ему! Наташа! – звала Ручи хоть кого.

Я вступилась :

– Ашу, верни сестре словарь. Он же на всех будет. Все им пользуйтесь.

Он усмехнулся и отпустил сестру. Она выскочила и сморщилась еще сильнее, тряся больной рукой.

– Отдай, – пискнула она.

Ашвани жестко мотнул:

– Нет. Сначала я сам все прочитаю. Верну завтра вечером.

– Нет, мне сейчас надо…

– Я сказал завтра вечером, значит все.

Сухой колючий взгляд остановился на мне:

– Спасибо тебе за подарок, – тряхнул листами и высокомерно развернулся, исчезая медленно за углом.

Шанта молча последовала за ним. Пунит по-прежнему идиотом улыбался. Ручи плюхнулась заплаканная на кровать и по-старушечьи сгорбилась.

– Ну мы можем, если хочешь, сейчас продолжить и без словарика, – предложила ей.

Она повернула лицо и напряженно подняла уголки губ. Смахнула слезу и залезла с ногами к стенке.

– Давай.

– Я тоже хочу, – пробасил Пунит, сверкая белками у входа в комнату.

– Ну присаживайся рядом, бери бумагу, ручку. Писать будешь, – я хлопнула ладонью по покрывалу рядом с собой. Ей богу, такого идиота любить можно, если голова очарована древней магией.

Он засуетился и достал из сестринской сумки карандаш. Вырвал из блокнота лист и развалился на животе, выставив вперед голову.

Появился в дверях Ашвани.

– Теперь и ты с ними? – кивнул брату.

– Да. Я тоже хочу знать русский.

Ашвани побледнел. Оглядел нас. И потянулся к блокноту.

– Это мой. Зачем ты взяла его использовать? – накрикнул на сестру.

Та оторопела и промямлила:

– Ну я на чистых листах пишу, твои записи не трогала…

– Вообще не зачем брать чужое! – его ярость горела адским пламенем в глазах. Кто бы говорил о «не брать чужое!»

Пунит снова молчал, по-бараньи издалека с бесстрастием наблюдая за сценой. Ручи опять насупилась обиженно.

– А где мне писать? – попробовала переубедить брата. – Я завтра куплю себе новую тетрадь, а блокнот тебе отдам.

Я вспомнила своего брата. Мы с ним никогда не делили книжки, тетрадки, ручки. Все, что лежит дома-все почти общее, кроме одежды. Да и то футболки и джинсы одевали на пару. А тут такая кутерьма из-за несчастного блокнота.

– Ашу. Дай ей лист и все будет хорошо, – вмешалась я с советом.

Он наклонился ко мне и выставил поучительно указательный палец:

– Послушай, Наташа, это семейное дело. Ты не лезь. И во-вторых, тебе же не понравится, если другой человек будет брать твои вещи. Так и мне.

Выпрямился, выпячивая победно грудь, но при этом забывал, что только что забрал чужое. Мне нечем возразить: я в самом деле лезу не в свои дела не своей семье. Увидя как я посерьезнела, он хмыкнул и выдрал листок неисписанной бумаги сестре.

– Вот, учитесь, а это я заберу с собой, чтобы не брали все подряд, – и он прижал к груди блокнот, как некую ценность. Вновь ушел, не мешая нам начать очередной урок.

Мы, благодаря Ручи, которая как быстро заплакала, так быстро и развеселилась, забыли о дурном и уже повторяли по нескольку раз простые, но первозначимые слова: пить, есть, любить, спать, гулять… Пунит же быстро утомился и, потеряв интерес, вздремнул.

Я только успела проснуться на другой день, умыться и даже немного попрыгать на крыше – благо сегодня она отперта. Шанта предлагала позавтракать, но я попросила ее отложить трапезу. Она охотно согласилась, что случалось не часто, занялась какими-то своими невидимыми суетными делами. Я уже сидела в комнате и писала в тетраде свои сны за последнюю неделю, анализируя их и сопутствующие события – сказывался Фрейд, первый из отцов психологии, кого я прочитала в живую, не выгрызки из учебника: ничего не происодило просто так.

Сегодня мне как-то было спокойно, равнодушно, что нет Пунита – он унесся как ветер, не оповещая куда и насколько исчез. Даже легкое ощущение праздника. Бывает иногда: вроде нечему радоваться, но ты счастлив. Доволен жизнью. Потому что тепло. Потому что светит солнце. Потому что ты жив и здоров. Да мало ли еще мелких причин? В конце концов я в Дели! Еще пару лет назад даже представить себе такое не могла, а уже сейчас даже общаюсь на хинди, хоть и скудноват мой грамматический и словарный запас. Но ведь и это чудо!

После того, как два года подряд не поступила в Институт Стран Азии и Африки на историка-индолога, совсем отчаялась: какой еще есть путь освоить язык и узнать этот таинственный тропический мир? Но правильно сказал Коэльё: «Если ты чего-то сильно желаешь, вся Вселенная будет тебе способствовать». И Она поспособствовала. Я нашла культурный центр, где и занялась хинди, йогой, попробовала себя немного на барабане-табла. В ценре мне преподаватель йоги Нагендра Коммат, все его считали славным прехорошеньким лапочкой, усатый и весь такой правильный как из Махабхараты, предложил работу вроде секретаря у Винаяка, а последний взял меня в командировку на три дня. И как следствие всего пережитого – сижу в этой зеленой комнате и читаю сон -пророчество, что приснился за несколько недель до апрельской поездки.

«Я будто оказалась у оврага, залитого по весне талой водой. Иду по тропинке к резным восточным воротам, а они заперты. И мне навстречу дядька без лица. И говорит: „В апреле сюда придешь“. Потом смотрела в небо на самолеты. И как итог… сбылось.»

Жаль, что у меня больше нет той тетради со снами, а то бы посмотрела, что там такого снилось, в чужой делийской квартире…

За стеной раздался скрип. Не ступеньки – они каменные. Не дверь – она днем всегда открыта. Голос. Хорошо знакомый. Камаль. Я обрадовалась ему, хотя и с трудом его понимала. Но он всегда заходил ко мне подолгу поболтать. А в моем затворническом состоянии любое внимание в радость.

– Наташа! – прохрипел он, заваливаясь в комнату. – Намасте! Тум тхик хо?

– Здравствуйте! – кивнула. – Я в порядке. А вы?

– Мэ ачча ху! – он присел на краешек и вынул пачку сигарет « Голден…». Протянул мне. Я мотнула. Он стукнул себя по лбу: – Забыл, что ты не куришь.

И сам убрал в карман, хотя ему очень не терпелось затянуться. В проеме появилась Шанта и спросила, может чайку?

– Да, мы с Наташей попьем чаю! Любишь индийский чай?

– Люблю.

Хозяйка благодушно обвела меня взглядом и исчезла. Пунит сунул на секунду морду, оскалился и умчался.

– Хочешь позвонить домой? – предложил Камаль и протянул мне свой модный дорогой «Сименс».

Еще бы я не хотела позвонить. Прямо вырвала телефон из его рук. Но он вежливо вернул и помог мне справиться с системой. Извлек русский номер с надписью Саша и нажал на дозвон.

– Вот теперь бери.

Я быстро услышала в трубке родной голос брата.

– Саш, это я!

После последнего звонка он казался не на шутку испуганным.

– Ты жива? С тобой ничего не сделали? – кричал в трубку срывающимся голосом.

– Все нормально. Если они и хотели, то вроде передумали. Я перестала бояться и сходить с ума. Может ничего вообще и не было, может когда крыша поехала, я сама все придумала. Не знаю. Но ты не волнуйся. Их сестра, – я специально не называла имен, чтобы не поняли о ком и о чем я разговариваю с братом. – пообещала мне поменять дату в билете, уже звонила в офис и там сказали, что можно, так что скорее всего я скоро вернусь домой.

– А я сдал экзамен. Не надо пересдавать и тратить пятьсот рублей за пересдачу! Четверку получил!

– Вот видишь, у нас у всех жизнь налаживается!

Мы сказали, может, еще пару слов, посмеялись и Камаль отобрал телефон: две минуты кончились. Что у него за тариф или хитрый обман, что можно в любую точку мира две минуты говорить бесплатно? Если бы он мне ответил и принялся объяснять, я бы мало что поняла из его слишком непонятного диалекта. Потому и не спросила.

Шанта принесла два недолитых стакана горячего чаю и даже выдала по сухарю каждому. Уж на что она бережет эту сушеную сдобу и всегда жадничает. Видно, сегодня и впрямь удачный день.

Мы пили не спеша, пытаясь поговорить. Я как всегда заходила в стопор, а Камаль размачивал сухарь в стакане.

– Не, не понимаю, – честно признавалась и мы оба улыбались.

Пунит вернулся с братом и оба потеснили меня к стенке, чтобы сесть рядом. Младший брат повалился на спину.

– О чем вы тут говорили? – обвел нас Ашвани.

– Наташа звонила домой.

– Что? Домой? – Ашвани резко поднялся на локте. Вид встревоженный. Даже напуган. – И что ты сказала дома?

– Как что? – не поняла я его странной реакции. – Что у меня все хорошо и может быть скоро вернусь домой.

– Да? – дернул губами в полуусмешке. – Наверно очень рада?

– Конечно.

– Что, у нас тебе совсем не нравится?

– Нравится. Но вы заняты, а я всегда одна в комнате сижу. Лучше домой.

– А если я выкину твой паспорт и порву билеты, – повернулся ко мне Ашвани и издевательски усмехнулся, – что тогда будешь делать?

– Останется с нами навсегда, – ответил шуткой Камаль.

Я снова чуть встревожилась: угроза уничтожить паспорт с билетами уже звучала до и во время моего помешательства. Зачем постоянно угрожать? Какая выгода? Просто пошутить? Плохие шутки. Я постаралась состряпать положительную гримассу, будто признаю все сказанное за повод посмеяться.

– Ну так что ты сделаешь?

– У тебя останусь. Пока мой паспорт не найдешь и сам мне билет не купишь.

Ашвани фыркнул и засмеялся.

– Ма! – крикнул он. – Принеси и мне чаю.

Через несколько минут, пока я наблюдала за их разговорами, пытаясь уловить суть, и допивала свой чай, специально растягивая время, женщина принесла стаканы сыновьям и спросила, не хотим ли мы добавки. Я неопределенно качнула головой. Камаль тоже поежился и она подлила нам понемногу. И снова вернулась, но уже с подносами, на которых дышали свежестью свернутые роти и миски с перетушенными овощами и кефирчиком.

– Нет, нет! – замахала испуганно руками, когда мы с Камалем собрались поставить подносы на покрывало. – Не ставьте так, а то испачкаете! Подержите пока. Сейчас я газету постелю. И она мигом сбегала в зал за вчерашним экземпляром «Амар уджаля». Листы зашуршали в ее руках, разрываемые безжалостно по изгибу, и покрыли половину постели.

– Теперь можете есть, – и повернулась ко мне: – А ты ешь и не стесняйся. Я тебе еще принесу. И скажи, что еще дать. Дахи или сабджи? Может положить ачар?

– Ой не, ачар точно не хочу, шукрия.

– Шукрия, – засмеялась она, потирая вспотевший у плиты лоб. – Всегда говоришь «шукрия», зачем?

Но по интонации было видно, что ей очень нравилось, когда я говорила «спасибо». Ее сыновья поймали момент посмеяться надо мной и тоже повернулись, оскаливаясь.

– Шукрия! Шукрия! – и мои щеки заколыхались в разные стороны от их цепких пальцев. – Теперь мы всегда будем называть тебя не Наташа, а Шукрия!

– Ай, больно! – шлепнула Пуниту по руке и схватила за запястье Ашвани.

Они не собирались отпускать и еще дальше оттягивали мои щеки. Так дети обычно мучают домашних животных. На помощь мне пришла Шанта. Она шлепнула сыновей по загривку тряпкой:

– Оставьте Наташу. Пусть поест.

Они нехотя послушались и полезли на мой поднос помогать рвать лепешку, макать ее в дахи, зацеплять овощные кубики. Потянулись ко мне сунуть в рот.

– Спасибо, я сама! – отпихивалась от доброжелателей, а они только смеялись и повторяли: «открой рот, возьми». Мне неприятно вспомнился их любимый фильм на компьютере. А глядя в их неискренние насмешливые глаза, подумалась лишь пошлость.

– Не хочешь мой кусочек, съешь хотя бы у Пунита, – выпятил хитро губы Ашвани. – Он же твой муж. Когда муж кормит жену, это всегда хорошо.

– Не хочу. И он мне не муж.

– А кто тогда? – изогнул бровь дугой Ашвани.

– Кто ты мне? – мотнула Пуниту. – Никто.

– Как? – вытаращил свои телячьи глаза с поволокой. – Я твоя любовь.

Я хмыкнула.

– Неа, – и прищурила глаза.

Пунит сделал непонимающе-обиженное лицо:

– Почему нет? Я твоя любовь. Ты моя. Возьми лепешку.

– Положи, – ткнула пальцем на круглую плоскую тарелку.

– Наташа, возьми у Пуно, – встряла Шанта, все это время с довольной улыбкой наблюдавшая за сценой. – Они все тебя любят. Открой рот.

– Да, Наташа, открой рот, – осклабился Ашвани и Пунит протянул завернутые в хлеб кусочки моркови с картошкой.

Не могла отказать Шанте. Послушалась. Все зааплодировали, будто произошло нечто необычное. Пунит радостный собрался было продолжить и сунуть мне второй кусок, но я отвела его руку: сама. Мне постоянно мерещились издевательства и скрытый смысл. Ашвани проглотил свое угощение сам. А Шанта вернулась на кухню допекать новые лепешки.

Пока она время от времени приносила нам с Камалем добавки и даже напекла на долю сыновей, они двоем сбегали вниз за соседским парнем. Он вошел в комнату высокий, сухой, неуклюжий. Еще подросток. И стеснительно приперся к косяку.

– Он хотел на тебя посмотреть, – объяснил мне Ашвани. – И еще мы говорили ему, что ты знаешь карате.

– Теквондо, – поправила его в очередной раз.

– Ну теквондо. Ха! Э! – выкрикнул он, изображая или, даже сказать, передразнивая, стойки и выпады. – А он не верит. Говорит. Не может быть. Скажи ему, что это правда.

Я перевела взгляд на парня и засмеялась: он стеснялся на меня смотреть и скрестил руки на груди.

– Ты не веришь, что я знаю теквондо?

Он наконец взглянул и замотал головой:

– Не верю. Не может быть. Нахи хо сакта.

Я пожала плечами: ну что ж, не веришь – твое право.

– Натаса, – нагнулся Пунит, – покажи ему, как ты умеешь ногой бить.

– Кого бить?

– Ну так, в воздух. Бам-бам!

– Где показать? Прямо здесь, на кровати? – оглядела тесную комнату.

– Да, – все закивали.

– Но я только что поела. И прыгать тут не получится на кровати.

– Ну покажи хоть что-нибудь, – скуксился Пунит.

– Пожалуйста, покажи, – освободил руки соседский мальчишка.

– Да, он наш двоюродный брат, мы ему сказали, что ты умеешь, иначе получится, что мы ему наврали, – встал Ашвани и прижал к себе пацана.

Тарелки убрали. Все встали у входа, чтобы дать мне место и лучше видеть. Ладно. Была не была. Андрей всегда говорил, что в теквондо ты преже всего должен бороться и побеждать собственные страхи.

Я встала и поправила майку. Отошла ближе к краю кровати, чтобы выпрямить ногу и не ушибиться. Секунду поразмыслила, какой бы удар показать. И автоматически, как по сигналу, занесла согнутую ногу к животу, хотя и надо к груди, и выстрелила боком, оставив на стене незаметный отмечаток стопы.

– Уау! – вырвался общий возглас.

Я повернулась к зрителям лицом, согнула колени и сжала кулаки. Отрывки из пумсе. Энергичные блоки руками, со свистом рассекающие воздух.

Парень раскрыл рот, вытянул и без того длинную гусиную шею.

– Это теквондо?! Покажи еще что-нибудь! Аре!

Раз уж начала, чего дальше стесняться. И я выпалила в воздух все удары, кроме вертушки. На кровати делать ее смог бы только спец.

Мне нравилось смотреть на восторженного Пунита, который в этот момент, наверно, и правда думал, что любит меня. Не раздражал даже Ашвани, потому что насмешливый налет с лица исчез и вылезла только зависть с обожанием. А что говорить о подростке. Он подпрыгивал на носках, отрывая пятки от пола, и ловил ртом воздух.

– Я правда не верил! Это… теквондо такое?! Я тоже хочу! Вот это да!

Видел бы он и они все, как взлетает в прыжке под потолком мой брат, вышибая поднятую другим человеком на стуле лапу, слышали бы они свист ветра, вылетающего из под ступней и кулаков моего тренера. Но и моего выступления оказалось достаточно, чтобы в воздухе воцарилась торжественная минута тишины. После чего сосед спросил:

– А ты можешь победить меня, например? Нет, меня пожешь… а их? – кивнул на двоюродных братьев, если они таковыми были.

– Нет, – улыбнулась. – Мы пробовали с Ашвани и он выиграл.

Ашвани хитро усмехнулся и взглянул на меня чуть наклонив голову:

– Она шутит. Мазак. Наташа может любого победить. На крыше она просто мне уступила. Правда ведь?

Я пожала плечами. Вообще не понимаю, что за игру он со мной ведет. То злиться и впадает в бешенство. То хвалит и превозносит. То домогается и недвусмысленно намекает. То просто ведет себя как понимающий друг. Или уловка, взятая из фильмов «хороший-плохой полицейский», где плохим как правило выступает Пунит, а иногда и сам Ашвани переигрывает обе роли. Не знаю. И вряд ли он сам до конца понимал себя. Скорее всего его целью было вконец меня запутать и подчинить, как пойманную в силки пташку.

– Нет. Она просто шармати. Скромничает, – подмигнул мне Ашвани, хлопнув юнца по плечу.

Подошла Шанта.

– Что тут у вас?

– Наташа ему теквондо показывала, – бросил матери Пунит, указывая на соседа.

– Я не верил, что она может, – замотал лихорадочно головой пацан.

Шанта опустила свою изможденую руку ему на плечо и с улыбкой добавила:

– Это правда. Наташа очень хорошо упражняется на крыше. Я сама видела. И все видели. Чаю хочешь?

– Не!

– А поесть с нами?

– Я только что дома поел. И уже ухожу. Только посмотреть приходил. И все.

– Ну ладно. Если что, еще заглядывай. В последнее время ты редко стал приходить. Почему? – повела его из комнаты.

– Потому что…

Дальше я уже не дослышала. Наверно дела, учеба. Что еще может быть неотложного у мальчишки в шестнадцать, примерно, лет.

Я часто повторясь… просто все мои дни там были поожи и я немного путаюсь в последовательности, что было до, а что после… Например, я упомянула, что билет с измененным числом уе получила, потом опять вспомнила момент, когда там еще стояла старая дата. Теперь я снова вспоминаю те моменты, когда еще крыша не была заперта и могла та позаниматься.

Пока я ходила на крышу тренироваться теквондо, даже просто разминаться, то Шанта, то ее муж Кришенлал тихонько поднимались и крадучись, чтобы меня не беспокоить, искали какие-то забытые тут вещи – повод посмотреть на меня. Иногда они замирали тихонько как зашуганные мышки и смотрели на мои тщетные усилия сесть на шпагат. Потом также бесшумно исчезали. Я заканчивала заниматься, дожидалась к двум дня своей очереди в душ и стирала свое белье их синим хозяйственным мылом. Шанта порекомендовала мне вывешивать сушить на деревянной лестнице, что повалена на крыше, и я на каждой жердочке высушивала свое кружевное белье, на которое все прибегали поглазеть: интересно, что под верхней одеждой носят на Западе.

Что меня в них веселило и поражало одновременно, иной раз и нервировало, так это любопытство дикой толпы: прибежать поглазеть. Как сейчас. Устрой им представление, цирк. Вынь да выложь. Могли бы еще и афиши по городу развесить: «Внимание, сенсация! В город приехало чужеземное чудо-диковина! Кидает в воздух ноги. Ест сырые овощи. Носит на голове золотые волосы. Одевает кружевное белье…»

Я снова вписывала в одну из своих тетрадей впечатления. Это было вроде дневника, но потаенная мысль амбициозно стучала уже начать писать повесть или роман, что выдет. И потому простые пометки превращались порой в настоящие отрывки, самодостаточные рассказы.

– Что, пишешь? – вошел Пунит и встал в дверях. За ним следом появился брат.

– Пишу, не видишь? – не поднимая головы, ответила.

– О чем? – высунул лукавую мордочку Ашвани. – Тут про нас тоже есть?

– Есть.

– А что?

– Ну, как сказать… – мялась, не говорить же правду, что я их считала подлыми ниродхами, да и перевести как-то надо. – Как мы общаемся, куда ходили.

– И все? – Ашвани прищурился.

– Все.

– Может есть еще что-то?

Сука, заподозрил. Но все равно не скажу. Космодемьянская тоже русская была. Даже под пытками не сдалась. И я не сдамся.

– Да нет, про Индию, что она мне нравится.

– Дай посмотреть, – протянул руку Пунит.

– Зачем? – искренне удивилась, – ты все равно не поймешь.

– Ну дай.

Я протянула нехотя. Пунит прямо выхватил и сунулся носом в исписанные листки. Ашвани щурился, пытаясь выискать тайны. Но писала я на другом языке. Наш русский имеет два вида букв, в отличие от хинди: печатные и рукописные. Второй с трудом может понять тольно носитель языка. Та что при всем желании, даже если начнут усиленно заниматься, вовек им не разобрать мои тесные каракули, жадно вписанные в каждую клеточку и строчку.