Текст книги "Индийский принц, или Любовь по заказу. Исповедь функции"

Пунит повернул меня к себе и ближе к свету, что исходил от уличного фонаря.

– Не плачь, я потом приеду к тебе и мы везде будем вместе. Гулять, где захочешь.

Я здесь хотела с ним гулять, а он малодушно стыдился. Зачем он такой мне там. Чтобы я малодушно стыдилась его и своей слабости. Он разочаровал меня. Я не оправдала их надежд. Наши пути разошлись. Он сам порвал тонкую хрупкую нить между нами. Я заплакала.

– Ну не плачь, – напугался он и с какой мог нежностью прижал к груди, поглаживая спину, – это не навсегда…

Но я то знала, что навсегда, что это конец. И он собственной рукой подписал приговор.

– Почему ты прогоняешь меня? – оторвалась от него и заглянула в его бегающие беспомощные глаза.

– Я не хочу. Но так лучше для тебя. Ты скучаешь по дому, семье. А я очень занят, чтобы все время быть с тобой…

– Ты врешь. Вы не хотите, чтобы я жила у вас, потому что у меня нет денег, потому что мой отец-маздур [рабочий]…

– Нет, не поэтому… – но опустил голову и смотрел в черный пол. Раскусила я их.

И тем не менее я как брошенный ребенок в надежде протянула к нему руки:

– Я хочу быть с тобой! Я не хочу уезжать…

Я не думала об унижении. Я не думала о последствиях, душа разрывалась на куски, все тело болело от горя. Ужасная любовь, ниспосланная тебе богами, языческими. Я каялась, плевалась, уговаривала себя, училась ненавидеть и упрекала себя в слабости. Но ничего не помогало. Я продолжала его любить, даже видя прекрасно его пороки, недостатки, его пренебрежение мной. Жутко. Пошло. Как в дешевом сериале.

Пунит уже не знал, что делать. Отвел меня в теневую глубь крыши, лег на пыльную от цемента лавочку и повалил на себя. Я обжигала его шею и лицо горячими слезами и поцелуями. Он неистово месил мои ягодицы. И я отчетливо поняла, что если они и позволят мне остаться, я никогда не буду с ним счастлива. Машинальный полусекс, трение сквозь одежду и пустота в сердце…

Раздался шорох на крыше через дорогу. Пунит встрепенулся трусливым зайцем и снова бросил меня одну, шепнув, чтобы я выждала несколько минут, прежде чем спуститься за ним в комнаты. Вдруг кто увидит.

Так всегда… Я ненавидела себя за эту слабость, что вновь попадалась на ту же приманку. Ох, все этот Лакшми нараяна храм! Наверно эти божки сейчас потешались надо мной до упаду, кроша свои глиняные морды от ехидных гримасс. Самое глупое и постыдное, что я знала это и ничего не могла поделать.

Одиннадцатого июля: помню, потому что самый счастливый день моего пребывания там. Вечером Ручи вернулась с радостным известием:

– Наташа. мы поменяли твой билет. Самолет в следующее воскресенье утром.

Я не смогла сдержать себя от буйной радости и сразу попросила Пунита дать мне позвонить брату. Он позволил и я обрадовала Сашу, что скоро возвращаюсь. Ни с чем, но живая, потому что скорее всего они уже передумали меня убивать.

Ручи отвела меня в комнату и осторожными словами и жестами подобралась к теме денег.

– Наташа, мы истратили с Ашвани свои деньги на обмен билета. Верни нам.

– Сколько? – отчужденно, но без раздражения переспросила ее.

– Шестьдесят долларов.

– Неси мой рюкзак.

Она резво спрыгнула с кровати и умчалась оповестить семью о радостной вести. Правда или нет – пусть пользуются. Если обманули, я будто за жилье заплачу, чем есть. А если не наврали, то и впрямь – чужие люди и расходы порознь.

Рюкзак шлепнулся передо мной и я достала черный дермантиновый кошелек. Последние доллары. Но только сорок. Ручи сокрушенно вздохнула и покачала головой.

– Ты уверена, что больше нигде нет? Может в одежде спрятала, в тайное место в сумке?

Смешно смотреть на человеческую жадность. Как это низко и в то же время правильно. Все всеми пользуются. Все дают другим что могут и что могут отбирают. Старо как мир. И никогда не изменится. Джунгли. И нет тут братьев одной крови. Каждый сам за себя. Она даже забыла, как я ее избавляла от хворей.

– Нет.

– А это? – ткнула она на две сотенных.

– Это русские деньги, чтобы из аэропорта доехать до дома.

– Дай тогда мне их. Я обменяю в своем банке и верну Ашу.

– Они не стоят двадцать долларов.

– Правда? Ну тогда подари мне их на память.

Я вытащила одну купюру и протянула.

– Другую не дам. На дорогу до дома.

Она кивнула и спрятала сотню в своей сумочке. Схватила мой рюкзак и побежала с выручкой в зал.

Через некоторое время появился Ашвани с газетным кулькум в руке. Жирные пятна на глазах продолжали расплываться по бумаге.

– Это тебе. Джалеби. Вкусно, пробуй, – протянул он и улегся рядом.

Кренделечки. Тонкие, блестящие, прожаренные в шипящем масле. Я откусила и из трубочки кренделька потекла в рот горячая приторно-жирная жидкость.

– Фу! Ганда! – отшвырнула я сладости и поморщилась. Не могу принять индийские десерты. Не по нутру.

Ашвани удивился и пожал плечами:

– Ну как хочешь. А нам они очень нравятся. Откусил и смачно пернул. По комнате прокатился эхом сухой треск как от выстрела. Меня передернуло. Все люди слабы на газы, особенно от переедания. Но надо ведь уметь себя сдерживать или бежать в укромное местечко. А тут прямо при мне, да еще и ест. Они постоянно рыгают, пердят. И Пунит, и Ручи. И от осознания низких потребностей, близких к животным инстинктам, перестаешь именовать Пунита принцем, а Ручи принцеской, эдакой миниатюрной куколкой.

Мой отец тоже никогда не считал нужным придерживать газы. А если чихал, то сопли и слюни летели по стенам. Мы всегда взвизгивали и прятались кто за чем мог. Неряшливость, пренебрежение убивают отношения. Не даром родители развелись. И сейчас свинство Ароров только усугубило неприязнь. Деликатно сделав вид, что ничего не произошло, я сменила тему и поблагодарила Ашвани за билет.

– Спасибо, – оскалился он все так же лежа, – вижу ты очень рада от нас уехать. Наверно не можешь теперь дождаться, когда наступит воскресенье.

– Да, я рада.

– Потому что нас бросаешь? Мы тебе что-нибудь плохо сделали? Обидели? Ну шутили, что ты пагаль и моти. Но это любя. Зря ты не захотела остаться.

Вот ведь изловчился повернуть на меня стрелки вины. Сами гнали. Сами нападали. Теперь я виновата: хочу их бросить, как неблагодарная тварь.

– И тебе анти не жалко? И Ручи? – продолжал Ашвани переводить стрелки. – А они ведь тебя полюбили.

– И я их. Но просто хочу домой.

– Тебе у нас плохо?

– Хорошо. Но я хочу гулять. Вы все заняты. Я не хочу делать вам проблемы.

– Ты и не делаешь, – снова протянул пакетик с остатками сладко-жирной гадости.

Я мотнула головой. Он встал и вышел.

Пока мать суетилась на кухне и со стиральной машиной, Пунит мешал мне смотреть телевизор, дергая за рукав.

– Ну давай, я так хочу. Побыстрому, пли-из.

Звучало нелепо, даже не верится, что он это предлагает всерьез.

– Там же твоя мама, – кажу ему на открытую дверь.

– Она не придет, – капризно отмахивается.

– Нет.

И снова он капризно начинает клянчить соития.

– Чего ты боишься? У меня есть ниродх.

– Ниродх? Я не понимаю, что это.

Он быстро нашелся что сделать и притащил мой словарь. С большим трудом по алфавиту (просил меня найти, где такая буква «н» находится – меня это весьма поразило: как будто неграмотный, даже при самом тупом раскладе человек в своем родном языке-то может разобраться) нашел насилу и ткнул пальцем. Я прочитала: несколько значений. «Охрана, безопасность». Стало проясняться, но еще не совсем, о какой безопасности он толкует. Для него и мать на кухне – уже не угроза, что придет в любую секунду.

– Ну и что? – развела руками.

Он уже начал выводиться, настырно тыча пальцем в слово.

– Ну да, синоним – «суракша».

Он кивнул. Почесал за ухом и догадался. Извлек из кармана упаковку презервативов и тыкнул на нее:

– Это ниродх. Теперь поняла?

Теперь поняла. Но и что с того? Пачка резинок нас ведь не уединяет.

На пороге появился Ашвани.

– Вот видишь, – шепнула Пуниту объясняюще, – твой брат пришел, там твоя мама. Нельзя тут.

Он вскочил с кровати и дерганый замаялся по комнате. Приглушенным тоном нажаловался брату. Тот посмотрел на меня и тем же неразборчивым голосом дал совет. И вот они уже двоем встали надо мной и пытаются объяснить, что такое ниродх. Как закипела кровь от гнева у меня: теперь еще и с братом обсуждает интимные вещи, касаемые меня! Я вскочила на колени, сцепила кулаки и зашипела на Пунита, собирая в кучу весь свой лексико-грамматический запас:

– Как ты можешь так делать при брате! Ты меня совсем не уважаешь!

Они оба сделали озабоченно-непонятливые лица в духе: Наташа, что с тобой? Мы же о, например, лепешке роти говорим, а ты на нас за это взъелась?! У тебя с головой все в порядке?

От этой наглости в груди заколотило. Подонки. Что один, что другой. Мне не хотелось думать, что они меня презирают за то, что я белая, а они черные. Надеюсь, они бы и соплеменницу не уважали так же. Либо они лично меня презирают, за то что я с Виджендрой за его счет ездила, а значит постыдная содержанка. В любом случае я человек и они не вправе издеваться. Коко Шанель не стыдилась быть содержанкой и даже ввела мировую моду на это.

– Ниродх – это защита, – преградил мне рукой дорогу Ашвани, когда я со словарем решила встать.

– Знаю, и ткнула Пунита в грудь. – Ненавижу!

Просунула ноги в сандали и заперлась в своей комнате. Говорю «своей», потому что там я и отсиживала срок.

Братья ушли из дому, а когда вернулись через часа три с небольшим, глаза Пунита нездорово сияли, зрачки расширены – выпил. Таким я его уже видела, когда он приходил с Камалем и притаскивал с собой чекушку.

Завалились оба на паланг рядом со мной. Пунит взял мою руку и принялся ее лобызать, пьяно муслявя. И как мать не замечает, каким приходит ее первенец.

– Видишь, как он тебя любит, – кивнул на брата Ашвани, глядя на меня без отрыва. – А ты его ненавидишь. Тебе этого мало?

Вторя вопросу брата, Пунит воззрел на меня своими томно-пьяными глазами, нездорово блестящими.

– Ты не видишь, что я тебя люблю? Вот смотри, му, мм, – зачмокал всю ладонь.

Что-то неприятно подозрительное было в их настрое. Глаза Ашвани сверкали дьявольским желтым огнем ненависти. Он вынул из внутреннего кармана джинсовки пластиковую карточку и сунул мне ее под нос.

– Смотри, у меня есть деньги в банке. Я богач. У Пунита тоже есть, – вытащил и другую именную на брата. – У Ручи есть. Все в доме имеют деньги в банке. А у тебя есть такая карта?

Что с того, что имеешь в наличии хоть миллион таких карточек. Не обязательно их владелец обладатель миллиардного состояния. У меня была карта Банка Москвы, но на ней пусто. Так что это еще не доказательство того, что ты крез. И как смешно они кичатся своим достатком – «хам амир хэ» [Мы богачи], а на деле даже рис скупяться купить, потому что мука дешевле и лепешками быстрей пузо набьешь. Принесли разок курятины, так пальцы веером топырщили. Да она целиковая, жареная тандури на Пахаргандже всего сто рупий стоит для туристов. Может и не дешево для рикш, но для владельцев компьютерной фирмы…

– Нет, – мотнула в ответ.

– Ну как же, – сморщился от неприязни Ашвани. – Должна быть. И почему ты еще не позвонила брату, папе. Дать тебе телефон, чтобы ты сказала выслать тебе денег? Сколько вы еще с Пуно будете ждать когда пожениться?

– Мы не ждем. Он не хочет, – сухо ответила, не вынимая ладони из рук Пунита.

Тот сразу задергал плечами: я хочу, и очень.

– Ты же знаешь, какие у нас дорогие тут свадьбы. Мы семья с хорошим статусом и должны свадьбу устроить дорогую, иначе нас никто уважать не будет, – снова запищал Пунит, деланно горячо прижимая мою руку к груди.

– Ну значит не будет свадьбы, – равнодушно кинула взгляд на оконную решетку и почуяла, как накалялась атмосфера. Они искали способ вытянуть из меня деньги, а я не поддавалась, потому что и поддаваться не на что.

– Но как же так? – захныкал Пунит, откидывая обиженно мою руку. – Я столько ждал тебя. Так скучал! Я не могу ждать еще долго до Америки, пока к дяде не поедем. Неужели ты меня совсем не любишь?

Вижу, загоняют меня в ловушку, нервничают. Вспомнила о правоведческих книгах, что проглядывали с Сашей перед тем, как отправить меня в путешествие. Узнавали о смешанных браках, о правах и обязанностях, о двойном гражданстве и о бракосочетаниях. Любые консульские представительства имеют силу как загса, так и нотариуса.

– Идем в русское посольство жениться.

Они переглянулись. Придраться больше не к чему. А следовательно, уплывали их воображаемые денежки якобы на огромное пиршество. Ашвани попробовал разубедить меня, но я ухватилась за идею о посольстве и простой регистрации узаконенных отношений без царского банкета на пол Дели.

– Но ты подумай, – рявкнул он с трудом сдерживаясь, – как ты сможешь вообще уехать домой обратно без денег?

– Ну у меня же есть дата в августе, – этот разговор состоялся за пару дней до того, как они оменяли билет. – А если поженимся с Пунитом, он мне даст, как муж, да? – локтем подтолкнула в бок парня с перекошенным лицом и тот умоляюще взглянул на младшего хитрого брата: помоги, сделай что-нибудь.

– А если в посольстве нельзя? – дергал щекой Ашвани.

– Можно. Я точно знаю.

– Ладно, – влез Пунит. – Я узнаю и в понедельник поедем с Наташей жениться.

– Но кхата. У тебя есть кхата? – завопил младший.

– А что это такое? – надо признаться, что на меня иной раз находил такой тупизм, что даже в словарь не решалась заглянуть. И новое слово представлялось мне формой настоящего времени мужского рода от глагола «кхана» – кушать. И в толк взять не могла, при чем тут «у тебя есть кушает?» – выходил бред, а Ашвани все больше начинал выводиться. Пунит махнул рукой:

– Ручи вернется с работы, объяснит ей, что такое «кхата».

Ашвани некоторое время сидел, облокотясь к стене с сощуренными глазами и смотрел на меня колюче. Не выдержал и взорвался:

– А что ты будешь делать, когда станешь беременная? А? Ты ведь не замужем. Ты не хочешь ниродх. Не понимаешь! Ты пагаль. Ты бивакуф! Наташа, ты поняла меня?! – и как стукнет мне по голове кулаком.

– Ах ты скотина! – выругалась я по-русски ошарашенная и хлопнула ему в отместку по голове. Рука соскочила и попала ему по лицу.

Ашвани взбесился и набросился на меня, сцепляя до боли руки, выворачивая их и ненавистно шипя: «дура, чокнутая!». Его братец преспокойно смотрел на это не шелохнувшись. Ироничная ледяная ухмылка застыла на его пухлых красивых губах. Глаза безразлично блестят от вина и не моргают.

– Ты что, пусти! – вырывалась от Ашвани и лбом толкнула ему в грудь. Он взвыл и, схватив меня за грудки, в одно мгновение поднял и, стащив с кровати, припер к двери. Клешня безжалостно сдавливала мое горло. У меня уже глаза полезли наружу. Я задыхалась и двумя руками тщетно пыталась расцепить его пальцы. На мгновение показалось, что жизнь уплывает из-под ног. В глазах потемнело и замутилось пестрыми красными червячками. Ударный толчок еще куда-то в мой бок и горло освободилось. Я закашлялась. На глазах инстинктивные слезы. Ашвани еще рявкал и сыпал погаными словами. Пунит повалился на спину и дремотно прикрыл веки. Я не верила, что такое вообще возможно. И он даже слова не сказал… А его паскудный братец! Как они вообще посмели поднять на меня руку?! Ни за что! Сами звали к себе, названивали. А как приехала – велком кулаком по морде. Нелюди.

– Вали отсюда! – услышала последний окрик Ашвани в мою сторону, когда выскочила в коридор и убежала на крышу. Только там я и была на свободе. Только там я и могла отдышаться и опомниться.

Никто не пришел за мной. Никто не позвал. Когда стемнело, я сама спустилась в комнату, услышав голос Ручи. Ей уже кое-что рассказали, упустив, конечно, драку. И она сразу начала с непонятного мне «кхата». Все оказалось намного проще. Это всего лишь «счет». Они спрашивали, есть ли у меня счет в банке. Теперь еще подоспела и озабоченная Шанта. Нетерпеливо в ожидании ответа вытирала полотенцем поднос-тарелку.

Пригорюнились. Особенно Ручи. У меня не оказалось даже банковского счета.

– Ну может у твоего брата есть или у папы? – с надеждой бросила последнее. – Скажи номер счета и я через свой банк переведу деньги.

Я готова была провалится сквозь землю от стыда за них и за себя, что так глупо связалась с семьей жалких мелких аферистов. И легла спать с камнем на душе. А на шее остались красно-синии пятна от пальцев.

Хм. Сначала прятала шею волосами из-за укусов и засосов Пунита, теперь от удушения…

Пунит потом ходил как ни в чем не бывало. Подмигивал мне, слал воздушные поцелуи, бесовестно забыв о своем поведении. С чего вдруг, если от них уплыли пятьдесят тысяч долларов на свадьбу? Значит поразмышляли и задумали новое. Мне опять пришла мысль о страховке и о несчастном случае. Все средства хороши… лишь бы вели к деньгам.

– Не забывай, готовься, – напоминал постоянно Пунит. – В понедельник идем в твое посольство жениться.

Я дрожала как осиновый лист на ветру и обращала молитвы к небу, чтобы услышал и отгородил.

Когда наступил понедельник, мне, признаться, боязно было даже просыпаться. Но Пунита дома не было. До позднего вечера. Наверно прятался. Когда вернулся – ни слова о посольстве. А часом позже Ручи сообщила мне новость, что поменяла мой билет. Только во вторник вечером Пунит в комнате сообщил, что якобы звонил в руское консульство и даже лично заезжал, и там потребовали тысячу долларов за регистрацию брака.

– Ну, пусть брат тебе вышлет хотя бы тысячу, – законючил он мерзко.

Я фыркнула брезгливо, убирая от себя его руку:

– Хочешь сам плати. Нет, значит никакой свадьбы не будет.

Я уже поняла, где примерно пролегает граница его жадности. Визу и приглашение они и так от меня хотели получить, без семейных уз. А я радовалась в душе, что легко отделалась и не надо скрипя сердце врать в посольстве.

На другой день я проснулась со все еще живучим чувством обиды за вчерашнее. Драться со мной ни за что, душить! Да кто он вообще такой? Пигалица с буграми! Тупорылый сморчок! (Накануне это были названия пожестче). В коридоре уже болтали мать с сыном. Я не хотела даже видеть Ашвани, но надо было вставать и шлепать в туалет, умываться. Собралась с мужеством хотя бы пройти мимо него.

– Намасте джи, – улыбнулась я полусонно Шанте.

Меня доставало каждое утро здороваться. В моей семье не было привычки ежедневно поздравлять остальных с добрым утром. Может это и положительно влияет на работоспособность, уверенные установки, но это как чужим. Со своими здороваешься только после разлуки, а ночь – не синоним расставания. Но здесь приходилось менять себя и быть постоянно вежливой. Вечернее же пожелание «Шубхратри!» [Спокойной ночи!], наоборот, не утомляло: дома мы часто выкрикивали его из своих постелей, эхообразное, оно разлеталось по квартире и погружало в сон.

– Привет Наташа, как спала? – елейным голоском праведника окликнул Ашвани. Я прошла мимо, не ответив и не взглянув.

Шанта не выдержала, ошарашенная моим поведением:

– Наташа, почему ты не ответила Ашу? Он же с тобой поздоровался?!

Мне понятно ее возмущение, но ей ведь не ведома наша вечерняя стычка с ее любимым отпрыском. И потому я развернулась на пятке с вытянутым указательным пальцем руки к Ашвани:

– А с тобой я не разговариваю! – и направилась в туалет.

Шанта шепотом принялась расспрашивать сынка, в чем дело. Не знаю, что он наговорил, но когда я вышла, она смотрела на меня удивленно-виновато. Может ее моя грубость привела в такое состояние? Чуточку стыдно перед ней – я ее уважала, но злость на этого ублюдка выкипала, булькая через край. Он теперь безвинным ягненком переминался с ноги на ногу.

Я успела сполоснуться, одеться и пошла в зал смотреть телевизор: мне разрешила хозяйка и я с радостью воспользовалась шансом вылезти из своей мышиной норы, где даже свет экономили. Пришел Ашвани и подсел рядом. Минут пять мы насупившись так сидели и пялились в экран. Он первым начал:

– Мери ко тум се кои бат карна зарури хэ. [Мне надо поговорить с тобой]

Я промолчала, ожидая, что еще скажет. К тому времени у меня происходили от постоянного пребывания в среде иного языка, прорехи в понимании и я ловила порой себя на мысли, что уже думаю на хинди.

– Ответь мне, – я все также настырно смотрела в телевизор. – Посмотри на меня, не туда, – в голосе его послышалось признание вины и я обернулась. – Почему ты при анти сказала, что не разговариваешь со мной? Это из-за вчерашнего? – я кивнула и отвернулась. – Я думал мы деремся в шутку. Мы же троем разговаривали, а потом ты ушла на крышу гулять. За что ты обиделась? Ты ведь тоже меня стукнула. Я тоже мог обидеться.

Не зная слова душить, схватила себя за горло:

– Ты сделал мне так.

Его мимика сделалась как у провинившегося ребенка:

– Тебе было больно?

– Больно.

– А почему не сказала?

Как будто не видно. Или он совсем своих сил не знает? Как гирю хватает одной рукой и поднимает, так и меня приподнял и по двери размазал. Еще удивляется: разве больно? Нет. приятно.

Я снова фыркнула от обидных воспоминаний.

Ашвани помялся, сосредоточив мысли так, что лоб сморщился. Протянул лопаткой руку:

– Прости меня. Мудже маф кар до. Мир?

Я пару раз тяжело выдохнула, дуя ноздри и насупленная протянула ему свою:

– Мир, – захотелось стать благородной и откинуть прочь все помехи: – и ты извини.

Улыбнулись друг другу и продолжили смотреть телевизор.

– Я хочу дружить с тобой, а не ругаться, – произнес Ашвани через пару минут, – ты согласна быть моим другом?

Я кивнула.

– Опять пожмем руки? – протянул свою смеясь. Я тоже ухмыльнулась и ответила пожатием.

Он для шутки начал сжимать мою ладонь сильнее, как любил всегда: до синевы и опухлости.

– Опять? – сдвинула брови к переносице.

Он разжал ладонь и засмеялся:

– Я так и знал, что ты сразу начнешь обижаться. Больше не буду.

Вечером братья принесли какие-то белые буханки. Мы все, молодежь, сидели в зале. Я в черном диване. Парни распластались на паланге, постелили старый выпуск газеты «Дейник джагран» и вывалили буханки. Это оказались хлебные запеканки с яйцами и картошкой. Румяные, воздушные. Даже слюни потекли. Я незаметно сглотнула. Пунит обернулся ко мне и послал воздушный поцелуй:

– Обожаю твои губы и глаза! Хочешь попробовать? – указал пальцем на запеканку.

Я кивнула. Ко мне повернулась насмешливая голова Ашвани:

– Нет. Это только нам троим. Для семьи. Тебе не дадим.

Я снова проглотила слюну, но уже удивления: вот так дружбу предлагал. Ручи никак не отреагировала на слова брата. Они быстро порезали большими кусками буханки и съели. При мне. Я смотрела на это и не верила. Даже не угостили? Что, неужели так дорого? Так они показывали, насколько я здесь никто. А я ведь потратила пятнадцать тысяч рублей только на билет, ринувшись на его слезливые зовы по телефону: люблю тебя, хочу жениться на тебе… Как он погано изображал преданную подыхающую от тоски собаку. Я и размякла. Напугалась, что так могу потерять любовь всей моей жизни, а они пожалели мне кусочек от жалкой буханки.

Подняла взгляд поверх их спин, чтобы лучше видеть кадры новых фильмов. Реклама за рекламой. «Зэхер», песни из которого я обожала. «Яха», сценам проявления нежности влюбленных я завидовала. Фильм с Салманом, название которого никак не втемяшивалось в голову, зато песня «Джаст чил, чил…» ассоциировалась с другим, даже не индийским кино.

Троица тихо хихикала. Эксперимент удался. Теперь им можно пожать руки и наградить почетными грамотами и медалями. А лучше сразу премию. И международную.

Через несколько минут расслабления после вкусной еды Пунит стряхнул с ног голову сестры и встал передо мной.

– Я так сильно тебя люблю! Так сильно! – даже весь сморщился сушеным грибом, сжал ладони у груди. – Твои губы. Твои глаза. Волосы. А ты меня?

Я мотнула: нет.

– Нет? Почему? – ему еще оставалось выдавить жертвенную слезу. Я не ответила. Он снова преобразился в эдакого удальца и схватил меня за щеку. Щека заболталась, оттягиваемая в сторону. Я хлопнула Пунита по руке и освободилась. Встала и ушла в комнату.