Текст книги "Индийский принц, или Любовь по заказу. Исповедь функции"

***

Марило. Воздух стоял неподвижный, сконцентрированный, как обычно перед грозой. Но небо еще не заволокло свинцовыми тучами. Мы с Шантой только что развесили сушиться белье и она переживала, что оно может не успеть высохнуть, хотя в Индии все высыхает за какие-то полчаса.

Я вылезла на крышу и вздохнула. Хоть какая-то, но это была свобода. Хорошо здесь. Уютно, не смотря на горы пыльного цемента, песка, оставленного строителями после ремонта, огрызки красных кирпичей, местами затоптанных до пыли. И кругом одни крыши, крыши… куда ни кинь взгляд, только сереющие стены кладок и пузатые бочки-танхи. Но среди этого пейзажа хочется жить. И почему мне продолжает нравится Индия? По кварталу лают собаки, сверчками стрекочут – ругаются белки. Их язык похож на треск и они тут бегают стаями. Лазиют по стенам и ни у кого не спрашивают разрешения. До сих пор не могу привыкнуть, что они дикие, почти паразиты. Но красивые, полосатые, похожи на бурундучков. И я любуюсь ими, их шустрой жизнью, энергичностью. Вам бы тоже понравилось, я не сомневаюсь. А я, напротив, почти утратила заряд бодрости. Если б меня еще почаще сюда выпускали. А то Шанта неприменно начнет объяснять и выискивать сотни причин «для моей же пользы», почему мне лучше вообще никогда не появляться на крыше. Но пока я вроде проверяю белье. Прыгаю, отрабатываю удары в воздух. Ёп-чаги, толи-чаги, тича. Но больше всего стараюсь исполнить фурию с разворота. Самый, на мой взгляд, красивый и элегантный удар, но у меня, с моей корявостью в движениях, он получается отвратительно. Конечно, сама я другого мнения, почти парю в душе, но когда это видит тренер Андрей или даже мой брат, то отворачиваются с перекошенным лицом. Неужели настолько безнадежно? Горько осознавать такое, но я стараюсь. Потому что не хочу прийти первого сентября после каникул и показать, что я провалялась все лето на пляже или в огороде, потому даже выше колен ноги поднять не могу. Нет. Тут, если не гулять, то хотя бы тренируйся. Каждый день, целый день. Мало того, что это позволяет мне оставаться в норме, это помогает выжить. В ударах я ищу опору для духа. Нужен внутренний стержень, который не даст мне согнуться и сломаться. Я выдержу. Все. Но дайте мне для этого только возможность упражняться на крыше.

И вот я счастливая прыгаю в перерывах между сериями ударов. Потом выполняю пумсе. Самое сложное и невыносимое. Плохая мышечная память и постоянно сбиваюсь с ритма. Каким чудом мне еще на комиссии пояс дали. Наверно за наглость и неотступность. Но теперь на крыше я благодарю судьбу и тренера, что заставили меня изучить пумсе. Теперь оно концентрирует внимание, приводит в чувства. Иначе бы я давно окончательно свихнулась и зачахла. Уже третий день подряд я выполняю первое пумсе и руки уже выделывают блоки в такт ногам. Обычно все части тела были сами по себе, кто куда.

Я чуть-чуть взмокла, но это наоборот освежает и хочется делать еще и еще, до бесконечности. И я не знаю усталости. Я ни о чем не тревожусь и ничего не боюсь. Тут крыша. Тут я ближе к солнцу и к вселенной. Что за тяга ввысь? Может вы ответите?

Подхожу к белью, что распласталось вульгарно на перилах крыши. Часть его свисает к боковым соседям, чья терраса ниже нашей. Часть капает прямо на улицу. Но прохожих это не касается, потому что близко от стен дома вырыта канавка для всяких гадостей и туда вместе с остальной грязью стекается и вода с белья. Хотя после того, как выжимает Шанта, до покраснения рук, канаве перепадает не много.

Белье немного влажное, но до наступления грозы успеет высохнуть. И мне пока опять хочется поупражняться. Теквондо завораживает и пугает. Каждый раз, когда представлю, что Андрей заставит однажды нас надеть защиту и встать в пары, в дрожь кидает. Я скорее всего хожу к нему для себя. Физические упражнения и прочее. Но Андрей требует неустанных занятий и неотступного следования цели – черный пояс и соревнования. До чего страшно от одной мысли, что меня побьют. И причем кажется, что руки и ноги сразу онемеют и откажутся слушаться. Это то и обидно. Но почему заранее?

За спиной раздается легкий шорох ног. Я оборачиваюсь и вижу Ашвани. В тренировочных штанах и майке, до безобразного изъеденной хлоркой. И как не стыдно при девушке носить такое? Да и себе хуже – самооценка портится. Но его это ничуть не смущает. Наверно, даже мысль не возникает. Ладно, его дело.

– Привет, – будто мы с утра не виделись.

– Привет.

– Что тут одна делаешь? – оглядывает меня целиком и слегка щурится.

– Теквондо.

– И хорошо умеешь? Сколько уже занимаешься?

– Год.

– Год? – вытаращивает глаза. – Так долго? И, наверно, можешь уже спокойно драться?

– Нет. Только в воздух. Мы парами еще не дрались. Нас учат, как правильно ноги кидать.

От моей попытки выразиться, коверкая предложения, делается смешно и я кривлю рот.

– Почему смеешься? Надо мной? – нахмуривается вроде в шутку Ашвани.

– Нет. Просто говорить на хинди плохо получается.

– Ну ты пробуй. И получится. Больше тренируйся. Чаще разговаривай.

– А с кем? Я почти весь день одна.

– Ну вечером Мини приходит с работы – с ней. Днем с анти. Сейчас я тут. Со мной хочешь поговорить7

– Ну давай.

– Рассказывай.

– А чего рассказывать? Ты спрашивай.

– Он смеется и обходит меня кругом. Я разворачиваюсь.

– Ну, например, скажи, у тебя раньше был парень?

– Нет.

– Как это нет? – удивляется и предлагает присесть с ним на лавочку.

Я стряхиваю пыль и сажусь. Он тоже, и заглядывает мне в лицо.

– Можешь мне честно как другу сказать, если я спрошу.

– Ну смотря что, – пытаюсь представить какую маску надеть и как реагировать.

– Ну вот я смотрю на тебя и думаю. Ты красивая. Очень, – улыбается еще шире.

– Спасибо.

– И у тебя должен был быть парень до Пунита. Ответь… – выдержал паузу. – У тебя был секс с кем-нибудь?

– Нет, – стало неловко. Посторонний парень и так бестактно спрашивает. И не могу ему сказать: не твое дело. В то же время сижу и размышляю чего мне больше стыдно: говорить с ним на эти темы или того, что и правда у меня не было близких отношений ни с кем. Чувство ущербности закрадывается в душу. Неприятно щекочет.

– Правда нет? – я мотаю головой. – И с Винаяком не было?

Тут только я поняла, к чему он все клонил. Они, как и можно было предположить, пришли к единодушному мнению, что Виджендра мой любовник, иначе зачем бы я поехала с ним в Индию и зачем бы он меня так яростно опекал? Вспомнила и вопросы Ручи, когда без света лежали на кровати и она пыталась разоткровенничаться: «Скажи честно, ты спала с Винаяком?»

Я тогда удивилась, что даже Ручи знает о нем, ведь моего работодателя видели только ее братья. Но уже успели всем все сообщить, вплоть до своих подозрений. Какой же последней шалавой я им представлялась? Могу только вообразить. Но их мать, отец? Им они тоже самое обо мне сказали? Шанта после такого, судя по силе ее традиционных взглядов, еще пустила меня в свой дом? Или они готовы рисковать честью семьи и репутацией, лишь бы заполучить русскую валюту и визу.

– Почему в апреле ты была с Винаяком? – дотронулся до моего колена Ашвани.

Я медленно подняла на него глаза и спокойно, но прохладно ответила:

– Дела были.

– Какие дела?

Я убрала его руку:

– Индийскую одежду покупали, фильмы, чтобы продавать в Москве. Я помогала ему нести вещи.

– Да-а? – протянул он, хитро щурясь.

– Да.

Интересно, они как долго думали об этом и строили логические заключения? Не успокоятся, наверно, и после моего отъезда.

– А у тебя хорошо получается твое карате, – поменял тему разговора и приподнялся, – покажи что-нибудь. Научи.

– А что? Я делаю – ты смотри. Как еще я тебя научу, я сама еще не профессионал.

– Нет. Давай так, ты будешь на меня нападать, а я как бы защищаться. Я боксом занимаюсь. Давай узнаем, чей спорт лучше.

– Ну они разные. Бокс руками. Теквондо – ногами больше.

– Все равно. Давай, – и он занял позицию.

– Ладно, – я встала в стойку и приподнялась на носочках, едва покачиваясь, степуя.

Бам! Вылетел боковой удар в корпус. Ашвани выставил руку и отбил.

– Еще! – обрадовался.

Бам! Вылетел такой же, но другой ногой. Он снова ловко отвел удар.

– Молодец, хорошо делаешь! – похвалила его.

– Да, я такой, я лучше тебя!

Что за сравнение? Я вообще не делала никому вызов.

– Ну, еще, еще! – манил он рукой, подзывая ближе и выбросил хук правой.

Сказалась моя закалка кикбоксера, когда в девятом классе полгода лазила на бесплатные тренировки. Сплошные синяки на голенях, локтях. Никаких достижений в спорте, но блоки так и остались автоматически заточенными, защищая тело и голову. Сейчас, благодаря навыкам, я спасла свой нос от хука. Почему он в ярость так впадает?

– О! – фыркнул Ашвани. – А говоришь, в теквондо только ноги, – словно отчаялся, что не покалечил меня.

– Ну это я давно очень в школе в кикбоксинг ходила, ничего не помню.

Он разозлился и скаканул на меня, выбрасывая кулак левой.

Я отскочила в сторону и попыталась дотянутся до соперника мирра-чаги, выпуская удар сложенной в колене от живота ноги. Попала. И сразу толей, по плечу. И тут Ашвани взревел. В мгновение ока из несколько задиристого, но веселого паренька превратился в огнедышащее чудовище.

– Что? – какой бы он не был смуглый, но в эту минуту ярко побагровел, что вены на лбу вздулись. Сжал кулаки и, раздувая ноздри, набросился на меня.

Стрелой взлетели к сознанию все мои страхи спарингов и соревнований, все драки с братом, когда мы иной раз вырывали с воплями клоки волос на голове друг у друга и позже не разговаривали по три недели, тщательно скрывая это от родителей, нося в душе страх пустоты. И снова здесь. Я же не собиралась с ним воевать. Он просто просил показать пару ударов в действии. Но стоило лишь попасть по нему, уверена, что даже и не больно, как он озверел. Слюна пеной пошла у него изо рта. В грудь мне врезался кулак, отпихнув назад на целый метр. Тело сковал страх и неожиданность. Разве это уже все серьезно?

Не успела ответить себе на этот вопрос, как получила мощный толчок в плечо и удар в солнечное сплетение. Аж глаза выпрыгнули.

Морда Ашвани с горящими от неописуемой страшной ненависти глазищами торчала в паре миллиметрах от моего лица. Он сильно сжал мою руку выше локтя и припер к стене, занеся над головой крепкий кулачище.

Оторопь, одолевшая меня, уступила место самозащите, точнее инстинкту выживания. Выдавив из себя исковерканную улыбку, я крикнула охрипшим голосом:

– Все, ты победил!

Он, казалось, не слышал меня и рассматривал, выискивая цель на моем лице, куда бы приземлить кулак. Он совсем не походил на человека в своем уме. И мне сделалось страшно. По-настоящему, как если бы я попала в бои без правил, где побежденный не имеет права на жизнь. Да у него психотравма. Побили на улице или до изнасилования дошло? Не может человек просто так выходить из себя по пустякам.

– Ты выиграл. Бас!

Далеким отзвуком до него долетел мой ослабленный голос. И только тогда он посмотрел на занесенную для удара руку. С издевкой усмехнулся.

– Вот видишь, я все равно лучше!

Мне показалась, что мои догадки верны. Он что-то не может выбросить из головы и постоянно хочет отыграться за прошлое.

– Да я никогда и не говорила, что ты хуже… – пыталась вспомнить все свои слова, хоть мельком оброненные, которые могли как-то его обидеть. Но ничего в голову не приходило. Либо я окончательно забыла, либо он придумал себе что-то сам и теперь решил отомстить.

– Руку больно, – напомнила ему, что моя вторая рука все еще зажата его клешней.

Он посмотрел и победно усмехнулся:

– Кикбоксинг, теквондо. Ты ничего не можешь, даже себя защитить. Фр. А еще год занималась!

О, это он так о себе говорит: это он ничего так и не смог поделать со своими обидами. Он не смог когда-то защитить себя и винит в этом других. Ни качалка, ни бокс, ни победа над слабой девушкой не подняли его в собственных глазах.

С пренебрежением, какое бывает только у тех, кто долго соперничал и наконец-то для себя обнаружил, что превзошел противника, Ашвани отошел от меня в сторону и махнул рукой.

– Можешь и дальше кидать ноги в воздух. Пока дождь не начался. А то смотри, пойдешь по лестнице, подскользнешься и упадешь мертвая.

На последних словах он так дико усмехнулся, что у меня мурашки побежали по телу. Что он сейчас сказал? Опять про лестницу? Шанта недавно ее упоминала. И тоже намекала на несчастный случай с летальным исходом… зачем Ашвани сейчас не на шутку разошелся и готов был убить меня?.. Зачем они постоянно спрашивают про мои счета в банке. Где и сколько…

Я с трепетом в груди проводила взглядом Ашвани, пока его голова не исчезла внутри дома. Я, как загнанная лань, забилась в угол, ощущая каждую выпуклость камней в стене и тихонько сползла на корточки.

Через переулок доносились отчетливые стоны сикского пения из небольшой гурудвары, вперемешку с ударами колокольчиков и ноющими раскатами гармоники. На дороге мяукали машины, сигналя аппатичным коровам и зазевавшимся бабам с котомками. С соседней крыши, с дома, который я никогда не видела, летел салатовый змей, дергаясь и извиваясь на невидимой веревочке. Он постоянно пытался освободится и взмыть в небо. Но каждый раз детская ручонка возвращала его обратно. Как же в Дели любят забавляться с воздушными змеями – каждый день вижу на соседских крышах. Я невольно сравнила себя с этим задушенным неволей змеем и ощутила боль ниже ключицы, куда ударил со всей беспощадностью Ашвани.

Внизу послышался хрип Шанты. О чем это они там с сыном переговариваются? Не обо мне ли, как все-таки подстроить падение. Может, не найдут масло, которое лучше подходит для скольжения ног со ступенек…

Я медленно поднялась и ощупала близковисящее белье. Сухое. И уже посерело неожиданно быстро небо, как будто это битва с Ашвани нагнала тучи. За горизонтом уже яростно чернело. Оттуда и пойдет дождь.

Мне теперь страшно было уходить с крыши – не безопасно. А что, если они уже с петлей поджидают меня внизу? И я помру задушенной, как кошка! И не увижу маму, брата, бабушку, мою любимую деревню, мою Россию!!!

Я схватилась за голову и закусила губу. Приступ помешательства опять с новой силой надвигался, похожий на ту грозовую тучу. «Господи, боженька, дай сил сдержать себя! Не дай сойти с ума!» Я боялась помешательства почти так же как насильственной смерти. Особенно неприятно, если тебя убьют полоумную.

– Наташа! – послышался голос Шанты и ее шуршащие шаги.

Собирается подняться на крышу. Я не должна показывать свой испуг и подозрения. Иначе они сразу догадаются, что я знаю их коварные планы и сорвутся в испуге и быстрее меня укокошат. А так будут считать, что я не понимаю и не в курсе. И пока придумывают новые планы, лучше, что-нибудь произойдет и я спасусь. Да. Точно. Надо успеть позвонить Саше. Предупредить. Лучше пусть узнает, что я не пропала без вести, хотя бы заявит властям, чтобы этих уродов наказали за преступление. То-то они часто слушают новости, как нашли очередную жертву: девушку из-за наследства убили муж со свекровью: задушили, или другую сжог заживо свекор. От меня они ждут денег, потому и просят выдать им пин код моего счета в банке. «Ручи же в банке работает и может спокойно перевести твои деньги в Дели.» Только они не верят, что у меня никаких счетов нет. Они воображают, что я все-таки миллиардерша и деньги золотой рекой непрестанно льются на меня. Я пока вообще банкрот. Ха-ха. Это тоже повод покончить со мной: их планы мгновенного обогащения внезапно рухнули, я ведь не оказалась дочерью крупного промышленника или бизнесмена. Не все европейцы одинаково зажиточны. Не верная у индийцев логика. Сюда к Арорам я вообще поехала на кредит, и с собой не больше пятидесяти долларов. Глупо. Да. Но это я теперь знаю. Не тогда, когда всеми силами души стремилась к любимому. А это маньяки. Аферисты. Выбраться бы…

Я судорожно снимала огромные шаровары, вешала их на руку, следом не задумываясь клала балахоны, рубахи, комкала носки…

Шанта подбежала и суетно прыгала, сдирая остальное.

– Быстрее, быстрее! – торопила меня и задевала, проносясь мимо.

Я пропустила ее первую на лестнице. Внимательно смотрела куда наступаю. Нет ли привязанных ниточек, как любят баловаться коварные персонажи Агаты Кристи, не видать ли темных размытых пятен масла. Явно семья что-то серьезное скрывала, например, про того же Пунита, в духе даже «Джейн Эйр», только в башне его не закрывали, чтоб хохотал дьявольским ледяным смехом на всю округу. Молится фанатично, одного никуда не пускают, за руль не сажают, опекают как ребенка.

Блин, дом Ашеров какой-то.

Мы спустились благополучно и женщина рукой указала мне идти в комнату. Я послушно направилась сидеть в темной пустой комнате. Ашвани уже не было. Успел слинять.

Шанта покидала белье на кровать в комнате сыновей, где мне предстояло потом все это барахло аккуратно складывать по Ароровской системе, не иначе.

Раздался над головой глухой раскат грома. Еще далекий и ухающий. Шанта влетела запыхавшись ко мне и внимательно посмотрела.

– Я ненадолго уйду. Ты смотри, чтобы никто чужой не приходил. И выключи панкху и свет, потому что когда идет дождь, вся электропроводка замыкается и может произойти пожар. Поняла?

Я кивнула. Опять напоминания об электричестве. Теперь угрожают пожаром. Все ушли… Что они еще задумали?

Шанта незамедлительно скрылась в проеме, уводящем вниз. Я сидела неподвижно, приглядываясь к наплывающим теням, прислушиваясь к потусторонним шепотам. Чудится что-то. И опасностью воняет. Откуда? Что за бытовой знакомый запах?

Потянула носом. Сильнее. Со стороны кухни шла тонкая легкая струя приторного газа. А вот и пожар! Замыкание. Случайно так все забыли выключить. Неожиданно дождик пошел. Молния ударила и прям по балону. А в доме никого из хозяев, только случайная заезжая и зажившаяся гостья осталась. Жалко-то ее как! Вах-вах! Кто бы мог предположить? Какая уродливая судьба! Не успела приехать, страну не посмотрела и бац! А страховку-то на кого, на папу с мамой? Ну нет, на этих милых гостеприимных людей, у которых и жила. Вот как Шива великий распорядился, надо же?! Вах-вах!

Суки! Я не позволю! Я жить хочу!

Я вскочила полоумная и ринулась было к двери, как услышала поднимающиеся шаги. Что-то забыли? Улики оставили?

Появилась встревоженная Шанта. Увидела меня в дверях и неловко улыбнулась:

– Забыла кое-что…

Она прошла на кухню. Потом мимо меня, не поднимая глаз, в свою комнату. И назад, крикнув: скоро приду.

Я легкими шажками прошла к каморке, в которой стоял газовый баллон с горелкой и принюхалась. Вроде запах пропал. Или, может, уже принюхалась? Как проверить?

За окном взревели шины тормозящего мотоцикла и раздался тарзаний вопль Пунита. Он как всегда громогласен. Послышались голоса соседей – неужели и их спалить хотели? Или одумались? Наверно Шанта обнаружила, что жильцы снизу домой вернулись и поспешила выключить газ, чтобы греха не брать на душу. А может… и я со слезами расхохоталась, зажимая рот ладонью: просто я чокнулась. У меня паранойя. Мне везде мерещутся заговор, сплетни, слухи, интриги. Что же делать?

Я забежала к себе в комнату и схватила тетрадь. Повалилась на кровать и в темноте, напрягая зрение, принялась выписывать каждое свое ощущение, каждую мысль, каждый вздох и образ, посещающий меня во время приступа. В голове только и стучало: как разобраться? Где правда? Но страхи все сильне и мощнее наваливались и заливали океанской волной, тыча меня носом в песок.

«Да, да, – раздавался изнутри чужой насмешливый голосок, – они затеяли убить тебя. И не просто убить – зачем им лишние проблемы и тюрьма? Им нужен несчастный случай. Все равно как. Имеется много способов. У них была даже мысль подстроить автоаварию, но как ее проконтролировать, чтоб самим уцелеть? Тяжело, да. Потому эта мысль вроде как и отступила. Но ведь гроза. Лестницы – а их тут много и все крутые. Балконы, наконец. Всегда есть вероятность обвала поручня. Оступилась, прыгая на крыше. И соседи подтвердят: Да, видели, как она подскакивала в воздухе, ее ветром и сдуло. Не логично немножно, но кто не поверит своим местным, многочисленным свидетелям, что целыми днями напролет пялются в окна от безделья. А ты? Чужая. За тебя никто голоса не подаст. Тебя сюда не звали, а раз сама приехала – раскошеливайся! А ты чего хотела?».

«Подожди, не спеши, я не успеваю тебя записать, – шутила с ним и куриными каракулями быстро царапала буквы на бумаге. – Повтори». И голос смеялся и повторял. Кто это? Теневая сторона моей личности? Бесы? Но я хваталась за каждую возможность выстоять перед полным безумием. И как возможность ухватится за разум было для меня писание. И я писала. Поспешно. Нервно. Торжествуя, что позже, когда приду в себя, с ужасом и любопытством перечитаю написанное. Возможно тогда и пойму, была игра воображения или имело место реальное зло, окружающее меня.

Из розетки вылетели яркие искры. Целый феерверк. Синие, зеленые, розовые, желтые. Восхитительные. Новая вспышка, щелчок и поверхность обуглилась. По проводам побежали насмешливые токи. Над крышей прозвучал очередной раскат грома и тяжелые капли застучали по жести.

В квартиру влетел промокший Пунит, заглянул ко мне, гаркнул несуразное и полетел переодеваться. Следом за ним вбежала и мать. Успела ли осуществить свои неотложные дела? Нет ли? Не сказала. А я не спросила.

За окном и в коридоре заметно потемнело. Почти сразу появился Ашвани с сестрой. Все пробежали в зал. Никто меня не позвал. Я сама не пошла. Вдруг помешаю. У них свои дела, свои семейные разговоры – я им никто.

Пунит обещал сегодня вернуться в час и поехать в музей и парк, но как всегда сбежал от меня подальше, чтобы не докучала своими просьбами. Вернулся почти вечером и, можно сказать, даже не заглянул поговорить. Как я ненавижу его за это! Как хочу все бросить и внезапно оказаться дома, у себя. И вообще все сон. И сейчас я сплю. И нет никаких злодев, никаких Ароров, ничего…

…Теперь даже сама понимаю, почему отважилась с вами встретиться и все рассказать. Это вроде моей мести им. Захотелось ославить их, этих негодяев. Кричать всем и все на каждом углу, как я это делала в бытность журналистом внештатником в паршивеньких газетенках. Сколько я тогда своими статьями шума надела (о жестокости молодежи писала), какую волну негодования подняла. Меня даже искать хотели. Весь город на уши поставила. Ха. И теперь к славе рвусь, опять скандальной. Да…

Но я отвлеклась.

Не зная как выносить тоску одиночества в заперти, я решила прибегнуть к крайнему способу – заболеть. Проваляться в эдаком беспамятстве до середины августа, а потом резко выздороветь и улететь домой. Уж, наверно, беспомощного человека Ароры не выкинут на улицу, сжалятся. Свет включать писать или читать нельзя. Выходить даже в коридор нельзя – там, видите ли, взад-вперед снуют с песком и цементом на голове строители, ремонтирующие балкон и четвертую прилегающую к нему комнату. А мне не поговорить ни с кем, ни даже шелохнуться нельзя. Изверги!

От всего этого у меня заломила голова, сильно, до потемнения в глазах. Ура! Подействовало. Теперь слягу и им придется смириться и терпеть мое присутствие, а мне легче выносить заточение. Чувствую себя эдаким графом Монте-Кристо. Вся разница между нами – его насильно затащили в замок Иф, я – добровольно приперлась.

Я застонала от боли и досады. Ну хоть бы Пунит заглянул, пусть на минутку, хоть бы словом со мной обмолвился. Слезы заструились по щекам, щипля кожу. Почему со мной такое происходит? За что?

И в эту минуту зашла Шанта. С веником. Безмолвная. Сурово-неприветливая. Принялась мести пыль. В темноте. Без света.

Ну заговори со мной?! Хоть крикни. Ненавижу вас всех!

Чего, спишь? Нет. Спи. Не могу, голова болит.

И тут я ожидала малюсенького сочувствия, самую крохотулечку…

– Таблетку выпей.

– Нету.

– Надо было брать с собой.

Веник зашелестел дальше. Дверь снова захлопнулась. Я одна. В темноте. Холод в самую середину жаркого южного лета.

На лестнице мужские шумные торопливые шаги. По ним я узнаю своего любимого мучителя. Пунит проходит мимо моей комнаты, теряется в глубине квартиры. Приглушенные разговоры. Треск включенного телевизора. И пустота. Пустота в моем сердце. Я никому не нужна… Это хорошо, что мой отец не мэр Москвы Лужков, ни его зять миллионер Батурин, ни Березовский. Как бы я тогда ошиблась в Пуните! Каким бы паечкой он казался бы, лишь бы заполучить баснословные деньжищи моего папочки. И портила бы себе жизнь с ним. Хотя… в ином случае вряд ли я бы его и встретила. У меня был бы другой круг общения…

Сейчас он хладнокровный, расчетливый сидит за стеной и спокойно пялится в новости о звездах, смотрит клипы и наказывает жестоко меня за мою любовь к нему. И им безразлично, болит ли у меня голова, сердце или я уже померла.

Нет, болеть оказалось не выгодно. Всем на тебя по-прежнему наплевать. И я приказала себе забыть о боли. Секундное дело и головной боли как не бывало. Потому и удостоверилась в народной мудрости: «Спроси себя, чего ты не хочешь делать, что предпочитаешь заболеть». Мои манипуляции с болезью не удались. Я сцепила зубы от злости.

За дверью новые шаги. Противный голос Ашвани. Новые перешушукиванья. Думаю, обо мне. А как же – о ком же еще? Уроды!

И резкий срыв в сознании. Я покатилась в обрыв. Цепляюсь за ветки, сыпучие камни. И лечу. А они стоят всей семьей надо мной и смеются «Наташа пагаль». Такой приступ безумия на меня нашел, что я вцепилась ногтями в деревянное изголовье кровати, готовая все искрошить в стружку, до мелких опилок. Передо мной витали лица Ароров и я, сейчас это уже кажется смешным – вы улыбаетесь, но тогда меня забавляла до истерики фантазия, рвала им волосы, вцеплялась зубами им в головы и рвала, куски за кусками.

Это страшно. Это ужас, леденящий, с сотнями невидимых глаз, с шумом потусторонних голосов. Сумасшествие. Я думала, что уже никогда не выйду из этого состояния. В диком порыве бросилась к своей спасительной тетради выписывать все, что чувствую, что делаю, что вижу и слышу в этот момент. Прямо в темноте я черкала в клеточках, оставляя бессмертные следы своего помешательства. На следующий день я набралась храбрости прочесть, что написала. Меня ужаснуло самое начало и я отложила до лучших времен. А они так и не наступили…

Надо сказать, что слова, живые, пусть и обращенные к самой себе, немного отрезвили и вывели меня на чуть высший уровень сознания. Но за этим последовал страх паранои. Меня хотят убить. Вот лейтмотив моего кризиса. В голове снова проскакивали все газетные статьи о сожжении и удушении молодых снох за приданое, так сильно распространенное в индийской среде, где до сих пор за невесту ее родители платят немалые деньги. Своего рода бизнес, живой товар. В Москве недавно, до моего отъезда к Арорам, прогремела новость, ужаснувшая своей жестокостью. Индус выбросил из окна многоэтажки свою индийскую жену из-за ее денег, а списал на несчастный случай. Потом до меня доходили слухи о том, как промышляют в этой стране бойко со страховками, были бы в руках паспортные данные. А мой паспорт в их руках.

Меня знобило от холода и страха, от постоянного соскальзывания с рельсов сознания.

И когда через час ко мне пришла Ручи, она напугалась моего вида. Приняв мое тяжелое состояние за тоску по дому, попросила брата дать мне телефон позвонить. Пунит нехотя набрал Сашин номер. и когда я услышала в трубке родной голос, я прикрыла рукой рот, как будто меня бы поняли, и выложила ему свои подозрения. Если мне останется жить совсем мало, пусть брат знает, что я догадывалась о покушении и заявит на убийц.

– Меня хотят убить, устроить несчастный случай, – огорошила я Сашу. – Только маме с бабушкой не говори.

У него, напуганного, даже язык одеревенел. Так я его напугала. Потом он мне рассказывал, что в это время резал салат в деревне и как раз мама и бабушка были рядом, спросили как Наташа, а он от ужаса палец обрезал. И пробормотал им, пряча глаза, что я в порядке, только скучаю очень. Молился весь вечер, плача, чтобы Бог сохранил меня. Уже раздумывал где брать деньги, чтобы ехать выручать меня или мстить за меня.

Страшно. Неприятно вспоминать об этом. Но так было. И никуда от этого не скроешься. И вы об этом хотели слышать.

Думаю не будет грехом, что в тот вечер я прокляла Ароров, точнее двух братьев.

Пусть Пунит и Ашвани узнают, что такое безумная, до умопомешательства безответная любовь. Пусть оба они так же сильно полюбят, как когда-то любила я Пунита. И пусть весь мир насмехается над их чувствами. Пусть получат такую же боль в груди, в мозгу, в сердце. Чтобы не могли спокойно спать и потеряли аппетит. Чтобы все их мечты и желания стать счастливыми разрушились о скалы издевательств. Может тогда они поймут, что такое любовь, и что такое человеческие чувства, над которыми грешно смеяться.

Я проснулась с милым волнением в груди. Тоска по дому, по семье. Если бы тут я получила то, за чем приехала, наверно, не так скучала бы. Мне приснилась мама. Она смотрела на меня, лицо светилось добротой. Знакомая улыбка. Я кричу ей и бегу на встречу, чтобы кинуться в ее объятия и укрыться в них от всех бед и тревог. И тут она превращается в Шанту, уставшую от вечных однобразных домашних дел, суетных и бесполезных. Она смотрит на меня так же ласково, как и моя мама. Подзывает. Я подхожу и думаю, как бы к ней обратиться. В ее глазах вижу любовь и заботу обо мне. Сердце распахивается и с губ срывается «мами» на индийский манер. Я плачу, но мне спокойней.

Я села, прислонившись к стене. Мысли витают глубоко, еще в моем сне. В комнате полумрак, хотя слышу оживленный гул во дворе. Тявканье собак. Через минуту раздается лязг колес телеги и слышен хрипящий клич торговца:

«Пьяджь! Пьяджь! Лаль пьяджь!» – И я уже вижу гору красного лука на его тележке. Домохозяйки кричат ему с балконов, спрашивают о цене. Потом спускают ему по веревочке ведерко. Он взвешивает лук, кому сколько надо, кладет в ведро. Толстые ленивые бабы поднимают. Берут луковицу, другую. Вертят в руке, проверяют. Потом недовольно кидают «тхике» – в данном случае похожее не на нормально – хорошо, а сойдет. Опускают все в том же ведерке, но уже опорожненном, пару рупий. Торговец хрипло благодарит и едет дальше, все также надрывно выкрикивая «пьяджь». Я все это уже видела прежде, потому мне легко представить сейчас. И все это летит перед глазами так четко, что кажется, будто я сама стою на балконе и кидаю вниз по веревке маленькое ленивое, как и я, пластмассовое ведерко. Вспоминаю, как в такие дети играют в песочнице. И я играла… Потом меня звала домой мама. Мама… снова тянет плакать. В горле замирает комок, мешает дышать. Мама. Она так далеко. И мне страшно: увижу ли я ее еще когда-нибудь? Вернусь ли живой отсюда?