Текст книги "Индийский принц, или Любовь по заказу. Исповедь функции"

– Тарбудж! – подпрыгнула прям на месте, руки лихорадочно затряслись. Таких ярких спелых арбузов я никогда не видела. Здесь так жарко, что они поспевают до такой пламенности красок. – Тарбудж! Купите тарбудж.

– Что? Тарбудж? – Ашвани сбавил скорость: движение замедлилось из-за снующих жителей, коров, коз и собак.

– Ганда, – рявкнул Пунит, пренебрежительно махнув в сторону бахчевых.

Я заткнулась. Кто платит, тот и заказывает музыку. В следующий раз, когда я поеду в Индию, я наемся местных арбузов столько, что буду относиться к ним, как к хлебу или крапиве. И они меня еще убеждали, что купят все, что захочу. Попросила – выкуси.

Я поджала губы. Как раз в этот момент перед самыми нашими дверцами проезжал торговец абрикосов, следом за ним – персиков. Я аж рот разинула от изумления. До чего красивые. Ярко-оранжевые с красными вкраплениями и солнечно-желтыми спинками. Мохнатенькие, без изъяна. Как на подбор. До чего тут благодатная почва и живородное солнце, что дарит краски и витамины всем фруктам, рисуя их как художник мастихином по холсту, не жалея пасты. Смотреть потом можно даже очень издалека и долго, и все равно яркость красок не погаснет. Так и абрикосы с персиками – прямо святятся еще издали. Я забыла обиды и гордость, и снова толкнула Пунита:

– Их купи, – не знала, как они называются на хинди.

Он снова покосился на обрадованных было торговцев и на их повозки с фруктами и фыркнул:

– Ганда. Кхатта. Гадкие, кислые.

Я аж зубами скрипнула: до чего жадный.

В окно заглянул мальчишка с подносом порезанных дольками кокосов. Ашвани мотнул: не надо. Я отвернулась. Пунит заметил – зачем ему надо выказывать, будто любит? – повернул мою голову к себе и бараньими пьяными глазищами посмотрел:

– Это правда очень плохое, кислое. С них живот болит, – я ничего не ответила: какой смысл спорить, для них, наверно, дорого просто и все. – Скажи, что ты хочешь и я тебе это сейчас куплю.

Ладно. Если ты из себя изображаешь щедрого и великодушного, давай тогда:

– Фрукты хочу.

– Мы в том местечке, что проехали, уже бананы купили – тебе мало? – показал на пузатый пакет.

– Мало.

– Что еще хочешь?

В это время Амит с Ашвани сторговались на кило зеленых груш и показали мне, подмигивая.

– Кокосы.

– Что? – то ли не понял, то ли прикинулся Пунит.

Я не знала, также ли они звучат, как у нас, но на бутылочке кокосового масла, коим они вечером волосы смазывают, написано «коко ойл». И я также объясняю:

– Коко натс.

– Нет, не понимаю, – делает искренне-тупое лицо. – Говори по-хинди.

Я немного раздражаюсь, потому что он уже меня глупит.

– Натс – знаешь, что это такое? – мотает головой. – Английский знаешь?

– Знаю.

– Это английское слово, – ну как ему еще сказать, что это орех.

– Нет, такое слово не знаю. Ашу, ты знаешь?

Тот не поворачиваясь мычит: нахи. Понятно, сговорились.

– Ну коко-ойл ты же знаешь, – не собираюсь так просто сдаваться.

– Что это? – делает бараньи глаза бычачьими, так бы и двинула промеж них.

– Ты им голову мажешь, – тыкаю пальцем ему в гриву.

Ручи уже поняла и объясняет брату, чего я хочу. Наконец-то они все поняли, что такое натс, но мы давно проехали этот поселок, где мальчишки предлагали кусочки на подносе. Хитрый маневр, ничего не скажешь.

– Ну ладно, в другой раз, когда увидим, сразу купим, – обещает Пунит и пытается обнять. Я убираю с плеча его руку и мы какое-то время едем все молча.

А кокосы так и не встретили. Хм…

Я потянулась за бананом.

– Куда? – сверкнул глазищами Пунит.

Я опешила. В чем дело? Разве жалко для меня штуку банана?!

– Мэ кела чахти ху! – четко проговорила на хинди. – Я хочу банан.

Он задумался, скривил губы и нехотя протянул мне штуку. Я было взяла, но он отдернул. Распаковал шкурку и отломил себе половину. Не хотел, но стал есть. Лишь бы мне меньше досталось.

Я взяла свою половину и отвернулась к окну. Ручи спала, прислонившись головой к стеклу.

«Одна она из них самая нормальная. Мне жаль будет только с ней расставаться. Но я уеду послезавтра с огромной радостью. Слава богу. Наконец-то кончится мое заточение.»

Я с тоской прощания смотрела на высокие стволы деревьев, что росли вдоль дороги. На сероватые лиственные леса, которые назывались джунглями, но больше походили на наши российские. А джунгли в моем понимании всегда были с пальмами, лианами, болотами, кишащие змеями. Тут только любопытные обезьянки и редкие крестьяне с поклажей.

Пуниту жалко для меня какой-то дешевый банан за рупию. И я еще надеялась на любовь… Слезы пытались выкатиться к переносице, но я останавливала их – не время. Не место. Незачем.

– Декхо! – толкнул меня в бок Пунит – смотри! Бандер!

На обочину выскочили любопытные бурые обезьяны. Семьями. Чесались. Прыгали за машинами. Кричали. Махали лапами-руками. Как люди. Я посмотрела боком на Пунита. Кто из них больше обезьяна, те или этот? Повела глазами сверху вниз. Лицо сейчас у него красивое. Плечи. Руки. А вот мозгов… И мартышачья жадность.

Я потянула его бережно к себе и почти на ухо шепнула:

– Пунит, дай мне один банан.

Голос мой походил на детский. И такая беспомощность звучала в нем, что мне самой сделалось себя жалко.

Он холодно посмотрел и мотнул:

– Нет. Не дам.

– Почему?

– Потом.

– Когда?

– Потом. Сейчас нет. А то кончатся.

Я укоризнено посмотрела в его черные глаза: «ты никогда не будешь счастлив!» – пронеслось в голове как проклятие. Он отвернулся, не выдержав, но банан так и не дал. Я хмыкнула. Впереди на подоконнике лобового стекла перед Ашвани из синего пакета вываливались связки желтых пузатеньких красавцев. Для кого они? Для чего?

– Что, Наташа, – спросил смеясь брат Пунита, – он тебе бананов не дает?

– Не дает.

– А ты очень хочешь?

– Очень.

– Дать тебе?

– Давай.

Он потянулся к пакету. Оторвал крайний, самый большой. Протянул мне. Я потянулась за ним. Ашвани схватил мою руку и крепко до боли сжал.

– А-ай! – вылетело пронзительное.

Он сжимал все сильнее, ладонь захрустела. Я сморщилась от боли.

– Отпусти!

– Хочешь банан? – язвил он.

– Не хочу! – заскрежетала зубами. – Сам ешь!

Он посмеялся. Одной рукой держал фрукт. Зубами надорвал шкурку и потянул. Пунит садистски наслаждался этой сценой. Как всегда не заступился за меня. Не сказал брату отпустить мою руку. Я никак не могла к этому привыкнуть и всякий раз возмущалась, все больше и больше разочаровываясь в нем.

Ашвани демонстративно сунул банан в рот и, прищуриваясь, зажевал. Его хватка ослабла и я выдернула руку. Немного потрясла ее, чтобы кровь лучше заработала. Погладила, растерла другой. Резь и ломота начали отступать. Хмурое мое лицо выражало только ненависть.

– Хочешь еще банан? – потянул мне, дразня, Ашвани.

Я молчала. Смотрела на мелькавший лес. На прыгающих коричневых обезьян. Я послезавтра уеду. Потерпите чуток. Можете еще поиздеваться. Ваше время кончилось. И невидать вам ни России, ни всего мира! Вы упустили свой шанс. Скоты!

– Эй, Ната! – взвизгнул шутливо Пунит. – Ашвани тебя спрашивает! Ответь.

– Наташ, будешь банан? Хочешь? У Пунита большой банан есть! – они засмеялись.

Я бросила испепеляющий взгляд. Скоты и есть скоты. Они добивали мою любовь. Те добрые чувства, которых и так почти не осталось.

Амит вел машину. Неловко окликнул друга:

– Ашу, бас.

Я посмотрела на него с признательностью. С первого момента знакомства я отметила в нем нечто особенное, не похожее на этих мелочных эгоистичных людишек. Чем больше мы общались, тем чаще я забывала, что он индиец. Ловила себя на мысли: «надо же как хорошо Амит говорит на хинди, хоть и европеец». А потом удивлялась: как мог он с ними сдружится? Наверно из-за Ручи. Он относился к ней с теплотой и дружеским флиртом. Я даже думала, что они помолвлены или вроде того.

На душе отлегло. Человеческое участие помогает.

– Ашу! – раздалось сбоку. – Кела!

Ашвани оторвал банан и дал брату. Пунит протянул мне, повертел перед носом. Я не реагировала.

– Ну как хочешь. – Отломил и кинул половину в окно обезьянам. Те вскричали и в драку бросились за добычей.

Все засмеялись. Я просто смотрела на дикую борьбу. Этим нравится играться. Дразнить. Издеваться. Посмотрели бы лучше на себя: сами ничем не лучше тех, что прыгают вдоль дороги.

Проснулась Ручи:

– Что случилось? Кья хуа? – потянулась, потирая заспанные глаза.

– Смотри как обезьяны хорошо едят бананы! – похвалились братья. И кинули еще. Половину. Целый. Другой.

Лучше обезьяны съедят, чем я. Спасибо.

Амит посмотрел на меня через переднее зеркало. Я заметила. Он смущенно отвернулся.

Обезьянья забава кончилась.

– Пить, – простонала Ручи. Ашвани протянул ей двухлитровую бутылку апельсиновой газировки.

Она залила себе в рот. Чуть не подавилась. Попросила стакан. Потом предложила газировку мне. Мне такие заменители фруктов не нужны.

– Нет, спасибо.

– Ты разве не хочешь пить? – удивилась она.

– Нет. Если захочу, то воду.

Они все усмехнулись: как можно пить просто воду, если есть лимонад.

Через минут двадцать Ручи снова запросилась слезно в туалет. Мы подъехали к придорожной забегаловке под навесом. Остановились. Все вылезли отлить и набрать воды в дорогу.

– Ты не идешь? – спросили меня.

– Нет, – я не хотела. Жара лишнюю влагу удаляла через пот. И пила я очень мало, предусмотрительно. Если бы по нужде захотела я, а не они, то они бы начали насмехаться: «мочись в штаны» или терпи, пока хозяин разрешит.

Все вышли. Амит потянулся, разминаясь.

– Устал? – спросила его.

– Да, руки особенно. Затекли, – последнее слово я поняла интуитивно, вспоминая какое бывает ощущение от долгого напряждения.

Амит оглянулся. Проводил взглядом удаляющиеся фигуры друзей и тихонько заговорщицки спросил:

– Ты еще хочешь банан?

– Хочу, – просто ответила я, перед ним не фыркая и не играя в гордость.

Он сразу оторвал от связки и протянул:

– Бери, пока их нет.

Слеза благодарности сверкнула в уголке глаз.

– Спасибо Амит.

Я взяла и быстро съела. Видела, как двое уже сделали свое дело и просят работника забегаловки полить им воды на руки.

– Еще будешь? – предложил Амит, заметив мой голод по фруктам.

– Да, – кивнула, не опасаясь от него никакого подвоха.

Он снова быстро отодрал от связки и сунул мне:

– Если что, спрячь. Агар кья – чупа ракхо.

Я улыбнулась ему. Он мне. Быстро сорвала кожуру. Сладкий, ароматный. Настоящий рай. В одном малюсеньком куске.

Тут появились два брата. Сразу заметили фрукт.

– Сама взяла? – я не ответила. Продолжала спокойно есть: из рук же не вышибут.

– Это я дал, – заступился Амит. Встал и пошел сам сделать тоже, что и раньше друзья.

Они мне ничего не сказали. Против друга не попрешь. И его поступок даже им показался благородным, от чего их плечи сузились и шеи втянулись. Их низость предстала во всей яркости по сравнению с обычным, естественным поступком Амита.

Пунит сел рядом. Ашвани залез на свое место и свесил ноги на дорогу. Вернулась Ручи. Следом Амит. Поменялись местами с Ашвани. Они по очереди вели машину.

Проезжая медленно захудалый городишко, остановились у аптеки. Все вылезли, кроме меня и Амита. Ручи в соседнем продуктовом дуканчике купила буханку белого воздушного хлеба. Оба брата о чем-то тихо переговаривались с продавцом лекарств и между собой. Переглядывались, посмеивались. Я заподозрила неладное. Пунит расплатился и получил упаковку с яркой раскраской. Обернулся ко мне и заговорщицки подмигнул:

– Ниродх.

Я аж посинела от негодования: покупать презервативы при всех и посмеиваться! Устроили вылазку за город, чтобы Пунит повеселился со мной. Даже с дядькой покойным не простились. И Ручи заодно с ними. Они со своей индийской девушкой так же бы поступили, как со мной? После мгновения ярости пришло отчаяние и обида. Такая сильная, что глаза заблестели.

– Я не должна плакать и не буду, убеждала себя, опуская голову, чтобы не заметили моих слез. – Не нужна мне такая любовь. Ничего не надо. Ненавижу.

И я снова поблагодарила судьбу, что день отъезда уже близок. Когда это кончится все, останется лишь перебороть боль и найти новый смысл жизни. Я сильная, я справлюсь…

Все залезли в машину и тронулись. Я взглянула на аптекаря, что сидел по-турецки на прилавке, и поймала на себе его недвусмысленную улыбку. Даже такой незнакомый городок и тот будет в курсе того, что затеял Пунит. Понятия, как честь ему не знакомы. Тем более нет дела до моей. Я словно на сцене, а зрители – весь мир.

– Наташа, почему такая грустная? – вскрикнула осипшим голосом Ручи. И мне послышалась насмешка. Я мотнула головой, не желая отвечать.

– Она все еще на меня обижается, – повернулся Ашвани. – Да?

С ним я тоже разговаривать не хотела.

– Давай мир, – протянул мне руку. Я продолжала сидеть молча.

– Наташа, – вся встрепенулась Ручи и повернулась ко мне всем телом. – Ашвани хочет помириться с тобой, дай тоже ему руку. Аур саб тхик хо джаега [И все будет хорошо.].

Взяла мою руку и подняла, вкладывая ладонь в ладонь брата.

– Вот видишь, ничего страшного, – засмеялась она.

Я посмотрела на Ашвани: глаза его хищнически сверкнули и вмиг моя рука затрещала в его цепких клещах. Я вскрикнула от невозможной боли – как могла снова попасться на старую уловку о перемирии? Из-за Ручи. А она сейчас весело смеется. Конечно, ломит не в ее пальцах.

– Пусти! – со стоном вырывалось у меня.

– Не пущу, – усмехался ядовито он. – Что ты сделаешь? Покажешь здесь свое теквондо?

– Пунит, – повернулась я умоляюще к своему соседу. – Скажи ему!

Пунит равнодушным каменным изваянием сидел, скрестив на груди руки и только едва приподнятый уголок губ свидетельствовал о том, что он живой и все видит. Зрелище ему тоже доставляло удовольствие. Да будь ты тогда проклят! В сердцах пожелала ему и вцепилась свободной рукой в его бицепсы. Только тогда он встрепенулся. От неожиданности. Что ж, раз при нем его брат ломает мне руку, а он сидит равнодушный – пусть сам узнает примерно, что такое боль. Ашвани от моей наглости сдавил ладонь еще крепче, что слезы произвольно брызнули из глаз. Я что есть мочи воткнула длинные ногти в податливые ткани. И чем сильнее Ашвани сжимал мне руку, которая уже покраснела до локтя, тем глубже и коварнее вонзались мои ногти в тело Пунита. Теперь и он взвыл, но я не отпускала. У меня даже хватило сил процедить сквозь зубы:

– Пока Ашвани делает мне больно, тебе будет еще хуже, – и уже повернулась к Ашвани, сверкая на него лютой ненавистью: – Смотри, своему брату плохо делаешь, разве ты его не любишь?

Тут только они поняли, что доигрались до чего-то серьезного. Ручи первая перестала смеяться и принялась расцеплять нас с Ашвани.

– Ашу, бас! Хватит! Наташа, отпусти Пуно. Ему больно!

– Мне тоже больно, но вас это радует.

– Нет, мы думали, это шутка, мазах! – кричала Ручи.

Ашвани смотрел на меня удивленно-испуганно, но все еще не хотел отпускать истерзанную ладонь. Им всем я показалась обезумевшей фурией, но в этом одном я видела свое спасение. Пунит уже сам умолял брата прекратить все это, потому что не мог более терпеть жгучую боль от рваных ран. Увидя страдания любимого братца, Ашвани медленно расцепил клещи и я вернула себе свою руку. Она сразу вздулась. Посинела. Вены торчали буграми. Резь прокатилась до самого плеча. Я выдернула ногти – под ними остались микроскопические кусочки чужой кожи. Никто в этой машине никого не любил. Кругом только ненависть и неприятие.

Я отклонилась на спинку, тяжело дышала, подавляя желание разреветься. Рука ломила и колола. Я медленно, осторожно поглаживала ее другой, приговаривая мысленно, что все уже хорошо и никому больше не позволю себя уродовать.

Ручи через меня потянулась к брату, с ужасом рассматривая красные глубокие раны. Все вокруг охали и причитали. Но никому не было дела до меня. Я одна сидела со своими страданиями, вспоминая тот день у храма Лотоса, где впервые увидела красивое лицо, в которое сразу влюбилась. Сказать бы сейчас той, прежней, к чему все приведет, согласилась бы она тогда опять заговорить с ним? Я хмыкнула, кусая губы. Вряд ли.

– Зачем ты так? – набросилась на меня с укорами Ручи. – Ему же больно. Смотри.

Я промолчала. Я никогда не хотела сделать больно Пуниту, потому что всегда его любила. Это первый раз, когда не выдержала и вот уже виновата. Во всем.

– Жара, у нас раны медленно и плохо заживают, – суетилась испуганная Ручи и мне казалось, что сейчас повернем назад в Дели мне в наказание: поездка испорчена, но Амит рулил дальше, не сбавляя скорости, то и дело поглядывая через переднее зеркало что происходит взади. Один раз мы встретились с ним взглядами и он виновато отвел глаза. Интересно, он тоже считал меня виноватой во всем?

Я сидела надув губы и упорно молчала. От легких поглаживаний и успокоений рука медленно, но уверенно начала приходить в норму, краснота отступала и ломота становилась все приглушеннее.

Ручи дула на опухшие раны на руке брата, прикладывала мокрым платком, но раны от ногтей все больше вздувались и краснели. Лицо Пунита исказилось гримассой мученика. И мне вдруг стало его жалко. Отползли на второй план обида, что не вступился, что смотрел равнодушно и ухмылялся, затихла ненависть. Я осторожно дотронулась до него. Он вздрогнул и простонал. Я снова поняла, что несмотря ни на что продолжаю сильно его любить. И я не как он, не могу спокойно наблюдать, когда ему плохо. Сразу заметила, что собственная моя рука почти сразу окончательно зажила, наверно, глядя на то, что чьей-то руке досталось больше. Я осторожно погладила подушечками пальцев набухшие раны. Ручи увидела мою заботу и чуть успокоилась, подобрела. Достала из сумочки маленький тюбик крема и протянула мне:

– На, намажь ему. Легче станет.

Я выдавила белую пасту и осторожно размазала по бицепсу. Пунит сморщился от боли. Ашвани таращился во все глаза. По его лицу начала расползаться идиотская улыбка. И вот он уже толкал в бок Амита, кивал сестре:

– Смотрите, как она его любит. Сначала чуть не убила, теперь лечит.

Те соглашались и, улыбаясь. кивали. Мне было не до шуток.

– Ачча? – сросила тихо Пунита, когда закончила втирать крем. Он кивнул, но все еще морщился, втягивая ртом воздух со свистом.

Я вернула Ручи тюбик и, сложив руки, сидела хмурая, глядя без интереса на мелькавшие за окном лачуги, деревья, пасущихся буйволов.

В машине все еще переговаривались о случившемся, но я их не слышала и не понимала. В голове шумело, роились беспорядочные мысли. Зачем я здесь? Зачем вообще все это?

– Наташа, – окликнула Ручи, – теперь вы с Ашу по-настоящему помиритесь.

Я мотнула: не хочу.

– Надо, – пищала Мини и казалась мышонком из мультика про Мики мауса. – Надо, чтобы вы остались друзьями, а не врагами.

– Не я это начала.

– Он извиняется.

– Наташа, маф кар до, – протянул знакомые клешни Ашвани. – Дости каро.

Я усмехнулась: не поздновато ли дружить начинать?

– Мудже мар до, агар чахти хо, меня стукни, если хочешь, – засмеялся на редкость приветливой улыбкой и напомнил в этот момент моего брата. Когда бывало мы подеремся с Сашей, а потом дуемся друг на друга, он первый начинает перемирие и так же подходит и говорит: «Если хочешь, можешь стукнуть».

Ладно, прощаю.

– Ну смотри, если обманешь, Пуниту больно будет, – прищурила глаза.

– Я уже знаю, – кивнул Ашвани.

Я протянула руку и мы легонько пожали ладони. В салоне сразу посветлело и мы поехали молча, слушая включенную Амитом касету со старомодными индийскими песнями годов семидесятых.

– Вам такие песни нравятся? – спросила у Ручи.

– Да, очень, а тебе разве нет?

Мне не хотелось врать, но такие я с удовольствием слушала только во времена дефицита и культурного голода, живя у бабушки в деревне, завидуя соседям, что у них аж восемьдесят кассет с фильмами в коллекции, из них только с Митхуном Чакраборти – сорок шесть, а у меня ни одной, нет даже видика. В ту пору я еще не нашла культурный центр при посольстве и единственной радостью был просмотр раз в год очередного показа по НТВ или РТР «Любимого Раджи» или «Зиты и Гиты», демонстрируемых под эгидой Дней культуры. Но сейчас, узнав нидийские современные модные песни, я уже со скукой слушала старые. И в уме сравнивала нашу молодежь: было бы смешно услышать в машине молодых людей песни Толкуновой или Льва Лещенко. А тут подобное в порядке вещей.

Ручи немного не в такт подпевала, сбивая с ритма более музыкального Амита. Между песнями они спорили, как лучше петь и у кого из них тоньше слух. Я чуть плотнее прижалась к Пуниту и, перестав поглаживать его рваную руку, шепнула:

– Сори.

Наверно не столько для него, сколько для себя самой, потому что с детства извиняться перед кем бы то ни было было для меня крайне унизительно. Я предпочитала упертым бараном стоять в углу, не признавая за собой вины, и никто не мог от меня дождаться банального «прости» и смирить мою спесь. Тут же я сама боролась с горделивыми привычками. Но что сразу произошло с Пунитом? Возбужденный одним лишь маленьким словечком, он окинул меня удивленным взглядом и сразу позвал остальных.

– Послушайте! Наташа попросила прощение!

– Да?!Неужели?!

В нем деликатности ни на грош. Мог оставить мелочь и между нами. Я резко оторвала свои руки от его руки и скрестила их на груди. Отвернулась от него.

Все повернули головы и пялились с непонятной насмешкой. Мне и так тяжело было переступить через гордыню и признать перед любимым человеком, что переборщила, а он еще выставил меня напоказ. Что ему до моих чувств, если он чуть не на всю улицу оповещал, что покупает резинки.

Помню однажды, когда в зале Дхара в посольстве в Москве по средам показывали новые фильмы бесплатно и мы, студенты культурного центра, лазили посмотреть на великую любовь, Катя Панина, с которой вместе ходили на хинди, с нескрываемым обожанием глядя на Ритика Рошана, умело изображающего неподдельную страсть к Амише Патель в роли Рохита из фильма «Не отрекайся от любви», сказала с отчаянием и надеждой:

– Как все-таки они умеют показать любовь! Только в Индии она, наверно, такая искренняя и яркая… Жаль, что скорее всего это только в кино, а в реальности и у них ничего такого нет.

Я поняла тогда с грустью, что не я одна с детства бредила по сказочным принцам. Много таких девушек по всему свету. И что они в итоге получают? Пунитов Арора?

Я сидела с ними со всеми в машине и вспоминала Катю. Она после того раза успела съездить на год поучиться в Агре и вернулась не с лучшем мнением об индийских мужчинах. Узнав, что я сразу же влюбилась, деловито сказала: «Они там все такие. Сразу замуж зовут, но не любят». Я не поверила. Решила, что просто завидует. Но теперь прекрасно понимала, что и ее настигло глубокое разочарование. А все Ритики остались лишь в фильмах. И для нее, и для меня.

Я ни с кем не разговаривала и хмуро смотрела на дорогу. В голове стучала только одна мысль: «нажраться видами Индии, нажраться и запомнить». И я впитывала в себя каждое дерево, каждую телегу. Чудилось, что даже ощущаю запах древесины, листвы, натруженных за день согнутых тел. А солнце беспощадно слепило глаза. Я сидела в темных очках и пряталась от Ароров.

Пунит посмотрел на меня. отвернулся. Снова взглянул:

– Натаса, мне больно, – выставил вперед руку. – Подуй на раны.

Я даже не вздохнула в ответ. Он помялся и рывком, показывая нежность, погладил по моей руке. Даже не погладил, а, если можно так выразиться, гладанул. Именно рывком, поспешно и неумело.

– Сорри, – послышался тихий как призрак шелест.

Мне не почудилось ли? Я повернула в его сторону голову удивленно. На меня пялились два бараньих глаза, чуть скосившихся от перенапряги изображать любовь и сожаление.

– Ты обиделась на меня? – я все еще смотрела тупо из-под очков: галюцинации? – Я хочу, чтобы ты улыбнулась. Ты, когда улыбаешься, очень красивая. Хотя и сейчас, когда итна гусса, тоже вери бьютифул!

Улыбка поползла по его лицу и он дотронулся до моего виска, провел пальцем к шее. Когда только нежностям научился?

На душе потеплело. Пусть притворяется. Но таким именно я и хотела его всегда видеть. Я освободила руки и Пунит сразу заполучил мою ладонь, зажал ее между своими.

– Тут какая-то касета. – Амит вытащил из ящика машины нераспечатанную коробочку.

– Это Наташа нам из России подарок привезла, – вскрикнул Ашвани и обернулся взглянуть на меня. – Она всем нам подарки подарила. Часы, платки.

При этих словах Ручи вытащила шелковый платочек, упаковку которых я покупала на Чиркизовском рынке. Показала Амиту и довольная вытерла мокрый лоб. Я так и не поняла, что они имели в виду: что подарки дешевые и плохие или все-таки они гордятся ими.

– Хочешь послушатть свои песни? – спросил меня Пунит и я радостно кивнула.

Наконец-то он услышит песню «Руки вверх» про нас с ним.

Ашвани вставил касету и через полминуты зазвучала привычная родная мелодия. Сборная солянка русских хитов лета. Из машины полетели на дорогу чужие им ритмы, иностранные слова. И проезжающие мимо авто и мотоциклы притормаживали, чтобы понять, что играет. Всматривались в салон, в меня и понимали, что это точно не новая индийская попса.

– Ой, не, мне не нравится, – окрикнула брата Ручи, – переключи на другую.

Я поникла: ну хоть дослушали бы. «Дискотека авария» со своей балладой канула в лету.

– Эта тоже ганда, – фыркнул Ашвани, затыкая рот Лере-Москве.

– А это что? Наша, индийская? – все резко вытянули шеи.

– Это из фильма с Чакроборти!

Жасмин перепела знаменитую классическую «Джими аджа» и теперь ее слушали на родине этой песни.

– Ха-ха, – смеялись в салоне. – Это ж надо? Наши песни везде любят. Везде поют. Модные. Даже по-русски их поют. Мы завоевали весь мир.

– Потому что у нас самые лучшие, – повернулся ко мне Ашвани и мерзко сморщился, оскалившись.

Я не ответила. Не спорю, что зарубежом полно любителей экзотики, но как-то некрасиво Ашвани это подчеркнул.

Жасмин повезло больше других: ее перекрутили и прослушали три раза, заливаясь оглушительным смехом. Но для меня ее голос звучал как чей-то родной и хорошо знакомый и мне казалась, что в данную минуту я не одна в чужом мире.

Восточные переливы. Свирель, скрипка. Я вздрогнула. Под эту песню я дома вспоминала Пунита. Рвалась к нему и тосковала. Все слова будто говорили о нашей с ним истории и я не могла понять, откуда солист «Руки вверх» мог узнать о нас. Наверно и в самом деле есть ноосфера Вернадского, в которой витает все: мысли, идеи, события и где не теряется ничего и никогда.

«Наташа – ты мое сердце и душа. Наташа… Наташа… ну до чего ж ты хороша.»

– Это о тебе? – изумился Пунит, услышав мое имя.

– Да, – гордо вскинула голову. Вся песня о нас с тобой.

– Как это? Объясни.

– Я столько хинди слов не знаю, чтобы перевести и объяснить. Лучше слушай. Почувствуй.

Они все сосредоточенно оттопырили уши, но души так и остались закрытыми.

– Нет, ничего не понятно, – покачали головой.

– Я только твое имя слышу и все, – пожал плечами Пунит.

Я вздохнула: ну что ж.

– А песня-то хоть понравилась, музыка? – была последняя надежда.

– Ну… слушать можно, – Пунит развел руками.

Тут же кассету извлекли и поставили свою, старомодную. Я не возразила: это ж мой подарок. Могут теперь и выбросить за ненадобностью. Но все-таки обидно. Хоть бы из деликатности прослушали и сказали, что понравилось. А так ни спасибо, ни хорошо.

– Кто хочет есть? – подпрыгнула неожиданно Ручи.

– Я хочу! – улыбнулся Амит.

– Всем давай, – повернулся Ашвани.

– А ты голодная? – спросил меня Пунит.

– Нет.

Ручи вытащила купленную буханку, ножик, пачку сливочного масла и принялась резать ломтями и намазывать тонкими слоями масло.

Я не страдала от голода, еще глодала обида за песни, но приняла бутерброд и надкусила. Голая соль. Масло ужасно противное, словно плесневое. Уже поддалось порче, но из-за соли еще держалось. Я поморщилась, но глупая привычка относится к любой пище с уважением заставили меня проглотить свою порцию.

Все засуетились. Ручи уселась на колени, изогнувшись, потому что не умещалась в рост и шеей терла обивку потолка. Вытащила печенье, намазала всем еще бутербродов. Амит включил другой сборник, зажигательный, танцевальный. И все пустились впляс, не вставая со своих мест, дрыгая телами и руками, ворочая головой. Это стало так смешно и просто смотреться, что настроение сразу примчалось, хорошое, солнечное. И я с радостью ощутила себя в молодежной пикниковой компании, каковой у меня никогда раньше не было.

– Садись ко мне на колени, – попросил ласковым голосом Пунит, разворачиваясь так, чтобы я могла сесть и прижаться к нему.

Я не заставила себя долго ждать. Ручи так обрадовалась, увидя нас вместе так близко, что вытащила мой фотоаппарат, который положила в свою сумку еще дома, и принялась нас снимать с разных ракурсов.

– Уау! – пищала она, хлопая в ладоши. – Какая красивая пара! Ты как Кейт из Титаника! – и с сестрой это уже обсудили.

Потом щелкала шофера-друга, брата Ашу, себя в обнимку со мной.

Под такую атмосферу мне не пожалели даже бананов и я с жадностью поглотила их сразу четыре. От такой щедрости не жалко было поделиться и с мартышками.

Вдоль дороги появилась первая вывеска с обозначением, что до Массури еще около восьмидесяти километров.

– Что это? – не верила глазам. – Парват? Сач?

Вдали на горизонте появились темные зеленеющие выпуклости. И все больше росли и увеличивались по мере нашего приближения. Неужели горы? Что, реальные? Не мираж?

Я протирала глаза, но горы не терялись и не пропадали. Сидение подо мной прямо подпрыгивало в такт моей радости.

– Да, это горы, – спокойно, с лицом видавшего виды, заявил Пунит. – А ты разве никогда не видела? – и как-то презрительно фыркнул.

– Нет, первый раз. Боже, что за вид! Смотрится неестественно будоражуще.

– Это наша Индия, – поддакнул гордо Ашвани. – А у вас в России гор нет?

– Есть. У нас в стране все есть. И моря, и горы. Но там, где я живу, нет. Все далеко, потому как моя страна самая большая, – произошла какая-то ментальная стычка между государствами на микроуровне: у кого страна круче. Мне спорить вообще-то не хотелось, все хорошо по-своему. Я ведь увидела горы. Впервые в жизни. И пусть они были еще кочкообразные, далекие и теряющие свои очертания за пеленой голубого воздуха, но я уже предчувтсвовала настоящее зрелище.

– Так мы едем в горы? – сместила тему, начиная понимать, как должно выглядеть Массури.

– Да. Массури, это горы, – оторвалась от подпевания модной песни Ручи.

Я захлопала в ладоши. Пусть думают, что я чокнутая. Но не могу не радоваться, когда вся душа прет наружу.

Вдоль дороги потянулись виноградники. Саванная природа сменилась лесной. Повсюду таращились обезьяны. Изменились даже дома. Вроде все такие же глинобитные с плоской крышей, но другая тональность и нечто неуловимо-отличительное в архитектуре. И люди спокойнее, уравновешеннее. Не так дико даже заглядывают к нам в окна.