Текст книги "Вельяминовы. Время бури. Книга вторая. Часть восьмая"

– Я бы тоже все сказал, и всех выдал, если бы Марте или малышу приставили пистолет к затылку. Но Марта говорит, что Констанца уничтожила дело своих рук, взорвала какую-то конструкцию. Мы и не узнаем теперь, какую. А если они вывезут Констанцу из рейха, перед падением Германии? Они устраивают базу, в южном полушарии. Для этого и гонят туда финансы… – Марта забрала у него сигарету:

– Борман и Гиммлер люди дела, как говорят американцы. Впрочем… – она повела окурком в сторону, – Максимилиан тоже. Я уверена, что его коллекция упакована, и лежит в надежном месте. Он не станет рисковать бомбежками. Отто сделает то, что велит ему старший брат. Впрочем, как и Воронов… – в полутьме Питер заметил брезгливое выражение, на ее лице. За ночь оно заострилось, под глазами залегли тени. Питер отобрал у нее окурок:

– Отдохни, пожалуйста. Завтра или послезавтра появятся мои ребята, и я вас отведу на запад, мои милые… – Марта вздохнула:

– А сам пойдешь на восток. Впрочем, дело есть дело, я понимаю… – она слышала, как ровно, спокойно, бьется его сердце. Питер поцеловал ее куда-то в нос:

– Именно. Я этим делом третий год занимаюсь, и неплохо выходит. Ты с малышом навести отца, и отправляйся в Лондон. Кузен Меир обо всем позаботится. Я передам с тобой распоряжение, для моих адвокатов. Тебе отдадут ключи, от нашего особняка. Обживайтесь, обустраивайтесь, скоро победа… – Питер счастливо, утомленно, закрыл глаза. Он видел Теодора-Генриха в цветущем, летнем саду, на Ганновер-сквер. Цвел жасмин, жужжали пчелы, Марта сидела на мраморной скамейке. Малыш возился с игрушками на зеленой, густой траве:

– Мир, – подумал Питер, – неужели он настанет. Марта найдет свою мать, то есть мою тещу… – Питеру было немного странно, что Теодор станет его тестем:

– Судя по всему, миссис Анна со мной церемониться не собирается, – решил он, – дочь железного Горского. Она в шестнадцать лет революционных матросов в атаки водила. Теодор с четырнадцати лет воевал. В общем, тесть с тещей у меня строгие получатся… – Питер не смог сдержать смешка. Марта уютно сопела ему в ухо. Она была вся теплая, маленькая, от нее пахло сладкими цветами, и дымом костра. Питер поцеловал прядь бронзовых волос:

– Не говори мне больше о Мюллере, – он покачал Марту, – все прошло, и никогда не вернется, любовь моя. Ты мальчика спасала, Эмму спасала… – он совершенно не хотел думать о таком:

– Что было, то было. Все исчезло, все прошло. Остались только я и Марта. И вообще, все будет хорошо. Джону, наверняка, удалось уйти от гестапо. Эмма спокойно досидит в тюрьме до освобождения Франкфурта. Поедут в Банбери, обвенчаются. Мы будем их навещать, на барже кататься. И в Мейденхед я всех повезу… – он ощутил ласковую руку Марты:

– Задумался, – томно сказала она, – у тебя лицо такое. Операцию планируешь… – Питер притянул ее к себе:

– Конечно. Планирую, как мы с тобой и детьми в Плимут поедем. Остановимся в «Золотом Вороне», у бывшего сержанта Берри. Выйдем в море, на яхте… – она, нежно, рассмеялась:

– Я и сама хорошо с парусами управляюсь. Когда мы доктора Кроу из Пенемюнде вывозили, я ей показывала, как я яхтой обращаться… – Марта провела пальцами по его крепкой спине:

– От бомбежки шрамы, той, где тетя Юджиния погибла. У Лизы теперь падчерица есть, и еще дети родятся, конечно. Мои кузены. И у нас будут дети… – она нащупала застежку, на золотой цепочке: – Как в незапамятные времена, – хихикнула Марта, – мы с тобой тоже крестиками поменялись… – Питер, сварливо, отозвался:

– Но разлучаться я не собираюсь, любовь моя. Ни на десять лет, ни даже на год. Просто… – он поцеловал свой крестик, в горячей ложбинке ее шеи, – такая традиция… – Марта часто задышала:

– Так хорошо. Я и не думала, что опять может быть так хорошо. Только приходится все тихо делать… – она скомкала пальцами шубку:

– Милый, милый мой… – он шептал:

– Я люблю тебя, так люблю. Я в Праге на тебя смотрел, и глаз не мог отвести. Не мог букет не оставить… – из-за перегородки послышался плач: «Папа!». Питер удержал Марту:

– Лежи, он меня зовет. Принесу мальчика, и еще теплее станет… – он устроил ребенка между ними, накрыв Марту своей курткой:

– Будем спать… – тихо говорил Питер, держа их в руках, – долго-долго, милые мои. Я здесь, я всегда останусь рядом… – Марта прижимала к себе ребенка, позевывая, нежные щеки горели от близкого огня. Питер шепнул ей:

– Колыбельную, что ты Теодору-Генриху пела, я от мамы помню. Мама по-русски не говорила, только одну песню знала. Но меня научила языку, и мы его научим… – он погладил каштановые волосы мальчика: «Спите спокойно, мои любимые». Они дремали, устроившись у него под рукой. Подвинув обломок скамейки в костер, Питер коснулся маленького, детского крестика, у себя на шее:

– Словно во времена незапамятные. Пауль мне говорил, о другом крестике, а я внимания не обратил. Надо же, все сбылось. Но я Марту не потеряю, никогда.

Он заснул, крепко, как в детстве, чувствуя ее ласковое тепло, слыша дыхание мальчика.

Маленькая ручка, в теплой перчатке, подергала Питер за полу свитера. Теодор-Генрих картавил:

– Я принес… – ребенок насупился, – дрова… – Марта, с завалинки у сарая, крикнула:

– Молодец, мой хороший! Новое слово выучил… – на ладони ребенка лежала щепка. Питер улыбнулся:

– Спасибо. Иди сюда, сейчас огонь будет большой… – Теодор-Генрих привстал на цыпочки: «До неба».

– До неба, – согласился Питер, набрав дров. Сарайчик стоял на задворках церковного двора. Они нашли поломанные, старые стулья и скамейки, молитвенники, в заплесневевших переплетах:

– Все равно, на растопку их пускать нельзя, – твердо сказала Марта, – такое нехорошо… – взяв бумагу, из блокнота, Питер, щедро полил листы спиртом. Он подмигнул Марте:

– На востоке… – прищурившись, он посмотрел на поднимающееся солнце, – я пить не собираюсь, а ребята возьмут горючую жидкость… – утро выдалось неожиданно ясное, метель утихла. Рётген накрыло нетронутой, снежной пеленой, но сосульки, под крышей сарайчика, сверкали каплями воды:

– Скоро весна… – ласково подумала Марта, глядя на маленького снеговика, во дворе, – скоро победа. Я найду маму, обязательно. И папа со внуком познакомится, – она скрыла улыбку, – то есть папа его видел, но, скорее всего, даже не понял, мальчик перед ним, или девочка. Папа Америку навещал… – Питер рассказал ей о женщине, виденной им на поле боя, в Нормандии. Марта даже отодвинулась:

– Это мама, совершенно точно… – майор хмыкнул:

– Милая моя, я был ранен и контужен. Мало ли что могло мне почудиться. Не думаю, что американцы привезли твою мать во Францию. Такое опасно, из соображений… – Марта, довольно сердито, прервала его:

– О соображениях я все сама знаю. Ты армейский разведчик и диверсант, а мои… мама и Янсон пятнадцать лет провели в глубокой конспирации. Я разбираюсь в таких вещах… – Марта поцеловала седоватый висок, – я сама три года изображала верноподданную дочь фюрера… – присев, потянувшись, она собрала распущенные волосы в узел:

– Впрочем, – небрежно добавила Марта, – трудностей такое не представляло. СССР и гитлеровская Германия очень похожи, а мама и Янсон были коммунистами, до мозга костей, как говорится… – она подперла кулачком острый подбородок: «До ареста мамы, разумеется».

Нос у снеговика Питер и Теодор-Генрих сделали из обгоревшей деревяшки.

Провизии в деревне было не достать, фермеры наглухо заколотили амбары:

– Можно открыть подпол, вытащить взрывчатку, – Питер замялся, – но не хочется привлекать внимание. Позиции вермахта в трех милях отсюда. К тому же я, как всякий англичанин, испытываю уважение к частной собственности… – церковный сарай был открыт, Питер вынес оттуда топор:

– Но этим мы пользоваться можем… – утреннее солнце даже припекало. Он скинул куртку на плечи Марты:

– Чтобы ты не замерзла. Малыш укутан… – между шапкой Теодора-Генриха и шерстяным шарфом, торчали веселые, серо-зеленые глаза, – пусть на солнышке побудет… – сын бегал за щепками. Марта покуривала:

– Мама мне говорила, до войны, о Даллесе, главе американской секретной службы. У них тоже в Цюрихе база была, как и у англичан, как и у СССР. Маму ищет НКВД, и будет искать, как и меня, кстати, но НКВД вряд ли добралось до Франции. Они сейчас заняты Восточной Европой. Будут очищать Польшу, Словакию и Венгрию от инакомыслящих, как они с Прибалтикой сделали, до войны. И фильтровать тех, кто жил на оккупированных территориях, кто сидел в нацистских лагерях, кто в Германию уехал, добровольно, или насильно… – выпустив дым, Марта поморщилась:

– Фильтровать. Какое слово неприятное. На западе ничем таким не занимаются. Полковник Кроу два года в Советском Союзе провел, под чужим именем, а его вернули в боевую авиацию. И Джона никто не собирается фильтровать, я больше, чем уверена. Надо доверять своим гражданам… – Марта повозила в снегу носком ботинка:

– А власовцы? Они тоже русские, то есть не только русские. Их осудят, и казнят. Думаю, союзники не станут ссориться со Сталиным из-за коллаборационистов. Есть более важные вещи… – более важными вещами были ракеты фон Брауна и атомная лаборатория Гейзенберга. В Берлине, прошлым летом, Марта, краем уха, слышала от герра Цузе о проекте перевода лаборатории в отдаленную, горную местность, на границе со Швейцарией:

– Русские туда не доберутся, – решила Марта, – но в Тюрингии, где строят ракеты, они могут оказаться. И вообще, как Питер говорит? Уважение к частной собственности… – Марта усмехнулась, краем рта:

– Картины из немецких музеев поедут на восток. Многие холсты сами немцы и украли, но есть те полотна, что всегда принадлежали Германии… – она вздохнула:

– Страну разделят. Сталин не преминет заполучить форпост в центре Европы. Генрих мне не верил, но все к такому идет. Сталин и борьбу евреев за независимость начнет поддерживать, в пику Британии, чтобы закрепиться на Ближнем Востоке… – Марта обеспокоенно думала, что партизанский отряд кузины Эстер и ее мужа, принадлежащий Армии Крайовой, может оказаться на пути у Красной Армии:

– Они могут всех уничтожить, – Марта почесала нагревшийся лоб, под вязаной береткой, – но, скорее всего, поведут себя более дальновидно. Питер говорил, что кузен Авраам отчаянный националист, подпольщик. Русские сыграют на его убеждениях… – Марту тревожил американский вояж отца:

– Зачем, в разгар войны, когда союзники освобождали Францию? И зачем он перешел в армию США? Он начинал бои под французским флагом… – Марта все больше была уверена, что отец и мать увиделись:

– Случайно, – решила она, – но мама доложила о встрече, как предписывается указаниями… – Марта забеспокоилась:

– Они двадцать лет с друг другом не сталкивались. Папа понятия не имел, кто такая мама, не знал, что у него есть дочь… – родители, по мнению, Марты, могли наговорить на встрече много лишнего:

– У папы непростой характер, судя по всему, и мама может быть… – она поискала слово, – может, в общем, быть похожей на дедушку. Мало ли что случилось… – о плохом Марта думать не хотела:

– Ее отправили обратно в США, как принято… – подытожила она, – а папа… Может быть, он по делам туда ездил. Как кузен Мэтью Мурманск навещал, с конвоем… – думая о встрече Лизы и ныне полковника Горовица, Марта не могла избавиться от смутного чувства беспокойства:

– Но ничего подозрительного не произошло, – напомнила она себе, – Лиза летчица, она выступала перед жителями города. Мэтью пришел на союзном корабле, их познакомили… – Марта потерла немного замерзший нос:

– Ладно. В Лондоне я Лизу наизнанку выверну. Мы с ней восемь лет не виделись… – поняла Марта. Поднявшись, она постучала сапожками: «Я в Москве удивлялась, как Лиза похожа на маму. Единокровная сестра… – костер весело горел. Питер развел руками:

– Придется опять хлеб жарить. Я на миссию сухого пайка не взял, шел налегке… – Марта, склонив голову, прислушалась:

– Вы пока малины заварите, кофе… – тонкие губы улыбались, – в снежки поиграйте. Нож мне отдай… – велела Марта. Тонкие пальцы сомкнулись на рукояти десантного клинка:

– У меня, видишь ли, меньше уважения к частной собственности, – сообщила она, – я все-таки уроженка Советского Союза… – Марта забрала и холщовое полотенце, из гражданской котомки Питера.

Она вернулась во двор с разделанной курицей и стальным котелком:

– Вермахт обронил, – объяснила женщина, – снег начал таять, на обочинах чего только не найдешь… – в полях Марта видела темные пятна:

– Трупы, – горько подумала она, – здесь и американцы лежат, и немцы. В Польше, в лагерях, сейчас достают тела из рвов, сжигают. Уничтожают документацию, чтобы папки не попали в руки русских. И в Берлине уничтожат, если успеют. Хотят, чтобы никто, никогда не узнал о преступлениях нацистов, чтобы евреи Европы растворились, ушли дымом в небо… – Марта вскинула голову. Солнце стояло в зените, она не заметила ни одного самолета:

– Может быть, – она взглянула на север, в сторону линии фронта, – и обойдется без наступления американцев. Первый ясный день, после непогоды. Они не сразу пойдут вперед, подождут, пока с востока войска появятся… – Марта, с облегчением, думала, что дети доктора Горовиц в безопасности. Прошлой весной Генрих отыскал копии папок группы из Мон-Сен-Мартена в архиве управления безопасности рейха. Муж избавился от бумаг, когда они поехали с малышом на остров Пель, в конце мая:

– Мы костер развели, на берегу, похлебку рыбную варили, – вздохнула Марта, – Генрих и малыш строили песчаные замки. Вода холодная была, но маленький, все равно, босиком бегал… – у нее немного закружилась голова, от запаха горящих дров, от яркого солнца:

– Мы другого малыша оттуда привезли… – Марта сглотнула, – и вот, как все закончилось. Но у нас с Питером обязательно дети появятся… – пакетик так и лежал в саквояже Марты:

– Времени не оставалось его достать… – она сняла пену с бульона, алюминиевой ложкой Питера, – но мы были осторожны. После войны все случится… – она позвала: «Обед готов!»

За бульоном с обжаренными на костре гренками, и вареной курицей, она заметила, что Питер тоже смотрит в небо.

– Ты иди… – они сидели рядом, на завалинке, устроив между собой Теодора-Генриха, – иди, – велела Марта, – чем быстрее ты свой отряд встретишь, тем лучше… – майор взглянул на часы:

– Они, наверняка, тоже решили хорошей погодой воспользоваться… – Питер быстро грыз дымящийся на морозе кусок курицы, – точка рандеву за бельгийской границей, в каких-то пяти милях отсюда… – он вымыл руки в снегу:

– Я туда и обратно, милая. Вечером вернусь, ребята здесь останутся, а мы пойдем на запад… – достав платок, он вытер Теодору-Генриху рот: «Присматривай за мамой, старина». Мальчик широко улыбнулся. Марта зевнула:

– Я его малиной напою, кофе выпью, и мы в часовне поспим. Пистолет возьми, – напомнила она, Питер отозвался:

– За тебя я не беспокоюсь, в подполе несколько ящиков оружия и взрывчатки. Да и не появится здесь никто, затишье… – у церковной калитки, держа сына на руках, Марта прижалась щекой к щеке Питера: «Мы будем ждать, милый».

– Я скоро… – шепнул он, – я так тебя люблю… – она расстегнула воротник свитера, крохотные алмазы блеснули в ярком, послеполуденном солнце:

– Как во времена незапамятные… – рассовав по карманам оружие и портсигар, Питер обернулся. Бронзовые волосы играли тусклыми огоньками, она стояла, укачивая сонного мальчика. Подняв руку, Марта перекрестила его, Питер помахал: «Не скучайте!». Нашарив пальцами свой крестик, он напомнил себе:

– Туда и обратно. Не случится ничего, ты к закату вернешься… – натянув перчатки, надвинув пониже шапку, он вышел на большую дорогу. Оглядываясь, Питер видел ее тонкую фигурку, все время, пока он не повернул на запад, на тропинку, уходящую в лес, к бельгийской границе.

Жестяная вывеска «Backerei-Konditorei Prummer. 1928» задребезжала, зазвенела. Раздался оглушающий грохот. Истребитель Curtiss P-40, с американскими звездами на крыльях, взмыл над проваленной крышей деревенского кафе. Дождавшись товарища, встав в клин, три самолета бросились навстречу звену немецких мессершмитов.

Главная улица Рётгена пылала, с окраины доносились звуки артиллерии. Лежа под разломанным, деревянным щитом, Питер нашарил в кармане куртки семейный пистолет. Обстрел начался, когда маленький отряд, из шести человек, во главе с майором, миновал западную границу деревни. Услышав залпы орудий, с севера, Питер повернулся к американскому лейтенанту, из разведчиков покойного майора Бронфмана:

– Это еще что такое? Вы говорили, что в штабе наступления сегодня не планировали… – мальчик кивнул:

– В нашем штабе, в Мальмеди. Танкисты ждут, пока снег немного уляжется. И мы собирались сначала Мон-Сен-Мартен взять. Это из Аахена стреляют… – он указал на север. Питер буркнул: «Я и сам слышу, что из Аахена». Майор Кроу знал, что происходит на позициях. Пехота и артиллеристы, пользуясь ясным днем, связались с авиаторами, на западе:

– Хотят пойти вперед, на юг, и выбить немцев из Рётгена… – едва над их головами появились истребители, как они, немедленно, прижались к стенам домов, – но Люфтваффе тоже не дремлет… – куртисы несли по три бомбы, каждая в сто фунтов весов. Даже одной хватило бы, чтобы снести с лица земли, набитую взрывчаткой и оружием часовню:

– Локальная операция… – Питер, еле сдержал ругань, – они не посчитали нужным предупредить Мальмеди… – американские истребители поливали улицу пулеметным огнем:

– Нас увидели, – понял Питер, – они на бреющем полете идут, а у нас все в штатском… – кроме Питера, в отряде было двое американцев, и трое бельгийцев, из партизан Монаха. Сзади, кто-то из ребят, крепко выругался, на местном диалекте:

– Не хочется под пулю своих попадать… – Питера тронули за плечо: «А если с Мальмеди связаться?»

Запахло гарью, рядом с ними свалился кусок дымящейся обшивки самолета. Пылающий куртис пронесся над крышами деревни, разваливаясь на ходу. Питер проследил глазами за горящим в полете, черным комком:

– Одного немцы достали. Надеюсь, что сейчас еще самолеты подтянутся, с севера… – он сжал пальцы: «Марта не останется в часовне. Она опытный человек, выбежит на улицу, спрячется. Американцы не выстрелят по женщине с ребенком… – Питер подумал, что не так в этом уверен:

– Как связаться… – шепотом отозвался он, – у нас нет рации. Нет, надо пересидеть атаку, спрятаться… – он надеялся, что американская пехота скоро окажется на улицах деревни. С юга донесся знакомый рев танков. На одно, мимолетное мгновение, Питер обрадовался:

– Наши, из Мальмеди… – он сразу поморщился:

– Какие наши? Они бы не прорвали линию фронта за три часа, пока мы сюда шли, из точки рандеву… – «Тигры» катились по улице. Питер, невольно, задержал дыхание, хотя никто из танкистов не смог бы увидеть людей, прячущихся в развалинах. Он толкнул лейтенанта:

– Держите. Передадите майору Горовицу, если… – Питер не закончил:

– Мало ли что случится. Мне надо добежать до часовни, опередить немцев. Вдруг они туда заглянут… – он не мог допустить, чтобы Марта опять попала в руки нацистов:

– Надо ее вывести с мальчиком, в безопасное место, немедленно… – перекрикивая грохот рушащихся зданий, Питер распорядился:

– Лейтенант Бакли остается за старшего, а я сейчас вернусь. Проверю, что с складом происходит… – у него при себе был бельгийский револьвер, и трофейный нож, со штампами вермахта. Документы уроженца Эйпена он спрятал во внутренний карман куртки. Потрогав крестик, на шее, Питер приказал:

– Дайте мне гранаты, и бутылку с зажигательной смесью, на всякий случай… – он ожидал, что танкисты минуют часовню, направляясь на север:

– У них полным ходом американская атака разворачивается, с артиллерийской поддержкой. Какого черта им в часовне делать… – воздушный бой продолжался. Они услышали вой самолета. Питер приподнял испещренный следами от пуль деревянный щит. Окна булочной начисто выбило, портрет Гитлера, над пустой стойкой, висел криво, держась на одном гвозде. Дымящийся мессершмит несся по косой, куда-то в заснеженные поля за деревней. Куртисов стало шестеро, против десяти немецких истребителей:

– Конечно, немцам здесь рукой подать, а куртисы из Бельгии летят… – тянуть дольше было нельзя. Оказавшись на обочине, Питер прижался к разрушенной стене дома:

– Ладно, они, кажется, на окраину откочевали. Церковь на окраине… – он не хотел рисковать немецкой пехотой, могущей появиться, вслед за танками. Он бежал, ноги вязли в мокром, грязном, разъезженном гусеницами танков снегу. Питер тяжело дышал:

– Еще немного, немного. Шпиль церкви виден, все в порядке… – на дороге два «Тигра» уходили на север:

– Они не вернутся, у них американцы впереди… – в ушах заверещал пронзительный свист. Питера сбила взрывная волна. Часовня, за оградой, в каких-то ста футах от него, будто поднялась на воздух. Он упал в холодную грязь, на дороге:

– Я помню, помню. Я все видел, когда меня ранило, в той бомбежке. Я бежал к церкви, она взорвалась… – стена огня уходила вверх. Питер, до крови, закусил губу:

– Она могла вынести Теодора-Генриха, могла спастись. Я за них ответственен, они моя семья. Я не имею права сдаваться… – опаленное, измазанное грязью лицо горело. Поднявшись на ноги, шатаясь, он побежал в уходящему в сумеречное небо огромному костру. Танки, на дороге, разворачивались, Питер сомкнул пальцы на бутылке, с зажигательной смесью:

– Никто меня не остановит, никто. Пусть хоть весь вермахт здесь окажется… – «Тигр» шел наперерез. Что-то горячее, острое ударило ему в грудь. Швырнув, из последних сил бутылку, прямо в прорезь щитка, Питер упал под гусеницы танка.