Текст книги "Вельяминовы. Время бури. Книга вторая. Часть восьмая"

Эпилог

Лондон, январь 1945

В углу кабинета мистера Бромли, Джованни, неожиданно, заметил блюдце с молоком, и картонную коробку, с порванной бумагой. Рядом свернулся рыжий, довольно потрепанный кот. Адвокат перехватил его взгляд:

– Дочь принесла, сегодня утром… – Бромли потер гладко выбритый подбородок, – она выезжала в Ист-Энд, на ночную атаку… – у метро продавали свежие газеты, с фотографиями разрушенных домов.

Люфтваффе появлялось над Лондоном редко, немецкие самолеты были заняты на континенте, но Фау на город падали почти каждый день. Базы для запуска ракет находились в пока еще оккупированной Голландии. Королевская авиация постоянно патрулировала восточное и южное побережья Британии, пытаясь перехватить ракеты:

– Стивен, наверное, тоже в эти эскадрильи пойдет… – подумал Джованни, – или бомбардировками займется… – племянник, с женой и дочерью, прилетал с Корсики, через Гибралтар:

– Послезавтра… – напомнил себе Джованни, – Клара их встречает. Отобедают у нас, дети по Густи соскучились. Четыре года ей скоро… – он вздохнул:

– Мисс Фогель с матерью так погибла, от ракеты. Правильно я сделал, что попросил Меира пока пистолет у себя оставить. Не стоит реликвии воздухом отправлять. Хотя кому он теперь отойдет, непонятно… – племянник два дня назад позвонил из Мальмеди, с плохими новостями.

Покуривая, глядя в окно своей комнаты, в Блетчли-парке, Джованни слушал усталый голос майора Горовица. На крыше барака, где размещались комнаты операторов, работающих на машине мистера Тьюринга, прыгали, щебетали воробьи. Погода стояла морозная, но солнечная, поля вокруг Блетчли-парка покрылись инеем.

По словам Меира, американцам, после суток беспрерывных боев, удалось выбить вермахт из Рётгена:

– Но никаких следов Питера они не нашли… – племянник щелкнул зажигалкой, – лейтенант Бакли, и остальные члены отряда, утверждают, что он хотел проверить тайный склад оружия, в местной часовне… – от часовни, после бомбежки, остались одни обгоревшие камни.

Отряд ушел за новую линию фронта, заниматься своим делом. Пистолет Кроу лейтенант Бакли передал военным разведчикам из Аахена:

– Через два дня оружие до меня добралось, – растерянно сказал Меир, – но, дядя Джованни, откуда Питер его взял? Насколько я помню, оружие он в Праге потерял, когда… – война шла к концу, телефонные линии были безопасными, но обсуждать такое вслух, все равно, не стоило.

Джованни велел:

– Ты его у себя пока оставь, в сейфе. Есть же у тебя сейф, как у начальника военной контрразведки танковой армии генерала Паттона… – по своим каналам Джованни узнал, что племянника, за бой под Ставело, представили к Медали Почета:

– Паттон хочет его в полковники произвести, в тридцать лет… – хмыкнул Джованни, – впрочем, Паттон своему армейскому капеллану Бронзовую Звезду выдал, прямо на месте молитвы… – по слухам, Паттон, «Кровь и кишки», как его называли в армии, велел католическому священнику просить Бога о прекращении непогоды, для начала танковой атаки:

– Тучи рассеялись, и капеллан получил свой орден… – Джованни даже улыбнулся, – впрочем, и Питера орден ждет, то есть ждал, судя по всему… – майору Кроу хотели вручить Крест Виктории, высшую военную награду Британии:

– Даже тела не нашли, как и с Джоном. Но у Джона, хотя бы, наследник остался… – наследника, правда, еще предстояло отыскать и привезти в Британию:

– Сын Воронова… – Джованни задумался, – а Воронов разведчик. Он может не дожить, до конца войны. И как забирать ребенка у отца… – Джованни и сам не понимал, откуда у Питера, в захолустной деревне, мог появиться семейный пистолет:

– Скорее всего, оружие, каким-то образом попало в Берлин, а потом… – он почесал седой висок:

– Ладно. Такое сейчас неважно. Меиру я сказал, чтобы он не волновался, насчет похорон… – позвонив в загородную резиденцию премьер-министра, Джованни поговорил с полковником Горовицем. Мэтью уверил его, что все возьмет на себя:

– Я в конце месяца буду в Нью-Йорке и поддержу Дебору… – племянник помолчал, – очень жаль дядю Хаима… – Джованни, внезапно, подумал, что доктору Горовицу тоже могут дать орден:

– По показаниям выживших, он напал на эсэсовца, ранил его, защищал персонал. На седьмом десятке… – Джованни, как всегда, покосился на свой костыль. Клара говорила, что он выполняет свой долг, на положенном месте. Джованни и сам все знал, но не мог сдержать недовольства:

– Мои ровесники в действующей армии, а я за радиопередатчиком сижу. Но Клара права, конечно… – на похоронах, кроме Деборы с ребенком и полковника Горовица никого не ожидалось.

Третья танковая армия шла вперед, на восток. За Мон-Сен-Мартеном и Эйпеном соединения генерала Паттона вступали на землю рейха. Майора, а в скором будущем полковника Горовица, на похороны не отпускали:

– Теодор пока в госпитале лежит, но тоже вернется в армию… – Джованни, зачем-то, повертел черную, бакелитовую трубку телефона:

– Эстер отца потеряла. Но как с ней связаться, где она… – после единственного, прервавшегося звонка, больше никаких сведений от отряда Звезды не поступало. Джованни, все равно, воткнул флажок куда-то на границу Польши и Словакии. Он провел пальцем по линии фронта:

– Русские пока ни Варшавы, ни Кракова ни взяли. В Братиславе немцы, в Будапеште уличные бои идут, и Милан еще оккупирован… – на совещаниях утверждали, что к началу весны союзники и русские окажутся в Берлине. Джованни настаивал, что вермахт собирается сражаться до последнего. По долгу службы, ему приходилось, каждый день, слушать истерические крики Геббельса, в радиозаписи:

– Они сейчас бросают всех на фронт, – горько думал Джованни, – стариков и подростков. Каждый немец должен противостоять союзникам и большевистским варварам. Бедные дети, они едва старше Инге, а уже с винтовками маршируют… – выключая запись, он старался не думать о дочери:

– Ее нет, – напоминал себе Джованни, – она погибла, скорее всего, еще в Лионе. И Мишель погиб… – он заказывал мессы, в Бромптонской оратории, за упокой душ дочери и зятя:

– И еще одну мессу я заказал. Не помешает, на всякий случай… – Бромли шелестел бумагами.

Кот, встряхнувшись, умывшись, по-хозяйски прошел к большому дубовому столу, под стеной, увешанной дипломами, на латыни. Джованни отпил крепкого кофе:

– У него всегда хорошо кофе варили, лучше всех в Сити… – примерившись, кот, неожиданно, вскочил на колени адвоката, в безукоризненных, серых брюках. Мистер Бромли даже вздрогнул.

– Так вы его себе оставите? – поинтересовался Джованни. Поправив очки, в стальной оправе, адвокат, сухо отозвался:

– Не знаю. Мне надо с женой посоветоваться. Дочь его… – Бромли кивнул на кота, – забрать не может, она в казарме женских вспомогательных войск живет… – дочь Бромли водила карету скорой помощи:

– Сын у него во Франции, военным юристом, в армии Монтгомери… – вспомнил Джованни, – такое безопасней, конечно, но кто знает? Кто мог предполагать, что немцы устроят бойню в госпитале? Хотя они и на первой войне священников расстреливали… – у «Компании де ла Марков», как и у концерна «К и К», наследников не осталось:

– Если Виллем выжил, он не снимет сан, – решил Джованни, – а малышка Маргарита погибла. И дети Эстер в самом неблагополучном месте, из всех возможных.., – аналитики говорили, что из Бреслау немцы устроят крепость.

Джованни пытался узнать о судьбе малышей, пользуясь связями в Ватикане, но после неудачного покушения на фюрера, служба безопасности рейха строго контролировала священников:

– Прелатов в лагеря отправляют, – сказал Джованни жене, – заменяют теми, кто угоден режиму… – Ватикан не мог открыто доставить весточку в Требниц, вся почта перлюстрировалась гестапо:

– И я не хочу просить послать туда священника, – объяснил Джованни, – такое будет опасным… – Клара погладила его по руке:

– Если… – она замялась, – если, в общем… – Джованни кивнул:

– Конечно. Деборе тяжело, она вдова, с ребенком. Куда ей еще двоих? А нам не привыкать… – он весело подмигнул Кларе.

Мистер Бромли перелистывал бумаги правой рукой. Джованни заметил, что левую он опустил под стол. С коленей адвоката раздалось удовлетворенное урчание. Джованни постарался скрыть улыбку.

– Документы в порядке… – Бромли взглянул на него бесцветными глазами, – но я бы не советовал торопиться со сделкой. Ваш особняк, на Брук-стрит, после войны поднимется в цене, а хэмпстедская недвижимость, наоборот, потеряет какую-то часть стоимости. Дом старый, в него надо вкладывать деньги… – Джованни, аккуратно, поставил антикварную чашку веджвудского фарфора на блюдце:

– Значит, вложу, – заявил он, – и не забудьте, к весне я жду от вас документов по трастовым фондам, для детей… – Бромли откашлялся:

– Хорошо. Но вы настаиваете, чтобы недвижимость была оформлена на имя миссис Майер… – Джованни вскинул бровь:

– Насколько я помню, парламент принял последний закон об имуществе замужних женщин, когда мне три года исполнилось, в конце прошлого века… – Бромли снял и надел очки:

– Просто такое не принято, мистер ди Амальфи. Вам всего пятьдесят пять лет… – Джованни отрезал:

– Я не хочу, чтобы моя жена потом тратила деньги на оформление вступления в наследство. У нас пятеро детей… – он опять вспомнил мессу, – как вы понимаете, я обеспеченный человек, но все равно… – Бромли развел руками:

– Вы клиент, ваше слово закон… – Джованни поднялся:

– Именно. Давайте в конце января заключать сделку, я хочу до Пасхи переехать. И вызовите мне такси… – спускаясь по мраморной лестнице конторы, с бюстами предков Бромли, он взглянул на часы:

– Клара в синагоге сейчас, в детской группе… – жена вела уроки рисования, – оставим Аарона под присмотром, и съездим, полюбуемся новым домом… – пожилой швейцар, предупредительно распахнул перед ним дверь конторы.

На Треднидл-стрит было шумно, фасады некоторых зданий затянули холстом. Джованни взглянул на броские, черные буквы объявлений, увешивающих газетный киоск:

– Трое убитых и двадцать раненых в сегодняшней атаке, войска союзников начали наступление в Арденнах… – какой-то мальчишка, тоже с газетным лотком, сунул ему афишку:

– Восковая панорама: «Зверства нацистов». Сто фигур, вход всего шесть пенсов… – поморщившись, выбросив листок, Джованни сел в такси.

– Здесь есть боковая дверь… – Джованни поддержал жену под локоть, – можно устроить отдельный вход, для мастерской Пауля Майера… – большой, заброшенный, заснеженный сад уходил вдаль. Над Хэмпстедской пустошью простиралось голубое, яркое небо. Наверху медленно двигались черные точки истребителей королевской авиации.

Сад, как и особняк, был запущен, но Клара улыбалась, проходя по скрипящим половицам, заглядывая в заросшие паутиной углы. В доме хватало комнат для всех детей:

– Даже с излишком… – она покосилась на янтарные пуговицы зимнего пальто, с меховым воротником. Пока они застегивались, но пояса юбок Клара расставила сама, не прося о помощи Сабину:

– Не стоит ничего говорить, – решила она, – даже Джованни. Мне тридцать семь, этим годом. Хотя и старше меня женщины рожают… – кроме обилия спален и холодных, старомодных ванных комнат, здесь была огромная гостиная, с эркером и мраморным камином, столовая, библиотека и кабинет. Джованни, наклонившись, поправил ее шарф:

– В саду сделаем твое ателье и рабочую комнату Пауля. И мы с Инге обязательно возведем дом на дереве. У меня такой был, когда я в Мейденхеде рос… – у далекой ограды сада чернели старые, прошлого века деревья:

– Чуть ли ни самое высокое место в Лондоне… – Джованни указал на пустошь, – Телеграфный Холм. Во времена королевы Елизаветы здесь посты стояли. Солдаты были обязаны разжигать костры, в случае сигнала с побережья. Они тогда ждали приближения Испанской Армады… – взглянув на жену, он, недовольно добавил:

– Зря ты от шубки отказалась… – Джованни хотел купить жене мех, на Рождество, но Клара отмахнулась:

– Милый мой, девочки растут, не по дням, а по часам. И мальчики тоже, то есть мальчик… – Инге, к его удовольствию, сравнялся в росте с Аделью и Сабиной.

Клара затянулась папиросой:

– Аарону пять лет, он в следующем году в Итон едет. Получится, дом на дереве всего один год понадобится… – ее щека покраснела. Джованни не стал ничего говорить:

– Лучше я еще одну мессу закажу, – решил он, – не помешает… – вслух, он заметил:

– Я бы с тобой съездил, на аэродром, но мне доклад надо готовить, для Блетчли-парка. Хорошо, что хотя бы три дня разрешили в Лондоне побыть, с нынешним наступлением… – Стивен с семьей прилетал на военное поле, в Хендон. Клара успокоила детей:

– Густи с отцом и миссис Лизой придут к нам на обед. Делайте свой плакат, готовьте подарки… – по вечерам, из комнат детей доносилось какое-то шуршание. Клара, краем глаза, видела плакат:

– Добро пожаловать в Лондон, Густи… – муж сказал, что полковник Кроу снял номер в отеле «Лэнгхем».

– Конечно, – вздохнула Клара, – зачем ему с нами тесниться. И они потом на авиационную базу поедут, в столице не останутся… – миссис Лиза получила звание старшего лейтенанта, в женских вспомогательных войсках:

– За штурвал она пока не садится… – по ограде сада шныряли белки, – но, наверное, здесь начнет летать. Не на континент, конечно. Туда женщин не посылают… – щебетали птицы. Клара нашарила в кармане семечки, от старшего сына: «Пауль в саду кормушки развесит, обязательно».

Перед Рождеством она сходила в Хэмпстедский госпиталь. Врач, принимавший роды Аарона, записался в армию. Клара увиделась с пожилым доктором, вернувшимся с пенсии. Просматривая ее карточку, он откашлялся:

– Здесь сказано, что ваш старший сын монголоид… – Клара ненавидела это слово. Заставив себя успокоиться, она отозвалась:

– Пауль очень ласковый, тихий мальчик. Он наш приемный сын, он любит своих братьев и сестер. У нас еще двое приемных детей…

Доктор поджал губы:

– Ему скоро семнадцать. Монголоиды могут быть агрессивны, вы рискуете жизнью будущего ребенка… – он взглянул на Клару:

– Есть заведения, для умственно отсталых. На вашем месте, я бы… – Клара отчеканила: «Наш старший сын останется в семье, доктор».

– Ерунда… – они с Джованни смотрели на снегирей, прыгающих по инею, на каменной, заросшей травой дорожке, – Пауль не знает ничего, кроме добра и ласки. И так всегда будет… – Клара вздохнула:

– Послушай, но если мистер Питер в плен немецкий попал? Нельзя преждевременно хоронить человека…

Джованни открыл перед ней дверь в дом:

– Никто и не хоронит. Необходимо пять лет безвестного отсутствия, чтобы признать человека мертвым. Пока компанией будет совет директоров управлять. И, может быть, он завещание оставил… – Клара вспомнила:

– Рав Горовиц развод написал, как принято. Тоже пять лет должно пройти. Дебора замуж выйдет, она молодая женщина. Жаль только, что малыш ни отца, ни деда не узнает… – за завтраком, увидев в газете новости о ночной атаке Фау, она попросила Джованни быть осторожнее:

– Ты все-таки в Сити едешь, милый. По Хэмпстеду они не стреляют, а в центре многолюдно… – Джованни коснулся губами ее щеки:

– Они вообще днем редко стреляют. Ночью больше людей погибает… – выйдя в палисадник, Клара подняла голову:

– Девчонки, конечно, башню себе займут… – дом возвели в прошлом веке, из красного, теперь покрывшегося копотью кирпича. Здесь была и башенка, и чердачное окно, и несколько балконов. Вокруг каминных труб вились птицы:

– Но аиста нам ждать не стоит… – Джованни коротко усмехнулся, – они только в деревне гнездятся… – Клара опять почувствовала краску на щеках:

– Хотя мороз на улице… – она наклонилась к сухим кустам роз:

– Мы все в порядок приведем. Детям здесь понравится, и от старого дома недалеко… – опираясь на ломаную калитку, Джованни, задумчиво, сказал: «К маю все расцветет».

– Ну да, – недоуменно отозвалась Клара, – а что в мае случится… – он повел рукой:

– Будем надеяться, что война подойдет к концу, любовь моя. Наше такси… – флажок «Занято» замигал в конце Вест-Хит-роуд.

Клара посмотрела на часики:

– Заберем Аарона и домой поедем. Адель сегодня обещала жаркое по-ланкаширски… – Джованни, весело, сказал:

– Из обрезков баранины, не сомневаюсь. Адель у нас мастер экономии, копилку себе завела, на ноты… – почти каждые выходные Клара водила детей в театры:

– Я тоже хотела к работе вернуться… – в теплом, уютном такси пахло трубочным табаком, – а теперь вот что выходит… – Клара нашла руку мужа:

– И вернусь, обязательно. Джованни обрадуется, что так случилось. Лауры нет, но новое дитя появится… – проехав мимо припаркованного на углу, темного автомобиля, с прокатными номерами, такси свернуло на Темпльвуд-авеню, ведущую к центру Хэмпстеда.

В машине, за задернутыми шторками, включили двигатель. Автомобиль тоже двинулся на юг, не отставая от такси.

По воскресеньям Клара ездила с детьми в музеи, но Инге, пользуясь школьным билетом, на метро, и сам навещал любимые залы. В музеи учеников пускали бесплатно. В кармане у него всегда находились монеты, для чая и булочек, в дешевой закусочной. Обычно он ждал Сабину после занятий, у хэмпстедского метро. Адель училась в Кенсингтоне, и домой приезжала поздно. Музыканты, после школьных уроков, уходили на долгие репетиции.

Сидя на подоконнике своей комнаты, Инге прислушался. Снизу доносились звуки фортепьяно и сильный, красивый голос Адели:

– Она и дома занимается, каждый день… – Инге покосился на стопку тетрадей, у себя на столе. Домашние задания и дополнительные задачи он сделал быстро. Все было готово к началу школьной недели. После обеда небо, с утра голубое, нахмурилось, задул сильный, восточный ветер. Инге смотрел на серую, непроницаемую пелену облаков:

– И не погулять… – он хотел взять маленького Аарона в парк, но брат еще за столом начал зевать:

– Я лучше посплю… – заявил мальчик. Инге фыркнул: «Соня». Мама Клара и дядя Джованни ушли отдыхать, забрав малыша. В садовом сарайчике загорелся свет. Пауль встал к токарному станку, Сабина уселась за швейную машинку. Инге потянулся:

– Три часа дня, а темнеет. Но зима скоро за половину перевалит, а там и Пасха рядом… – на пасхальные каникулы дядя Джованни обещал повезти их в Мейденхед.

Инге повертел маленькую, медную подзорную трубу:

– Майор Кроу без вести пропал, за линией фронта. И его светлость тоже. С кем теперь говорить… – сейчас он спал хорошо, кошмары прекратились, но Инге помнил серые, словно грозовые тучи, холодные глаза незнакомца, под закрывающей лицо черной маской:

– Может быть, я ошибся… – убеждал себя мальчик, – я видел, как они убили маму и папу. Я был не в себе, все, что угодно, мог придумать… – где-то далеко, внутри, у Инге жил скептический, спокойный голос. Слыша его, мальчик всегда вспоминал покойного отца:

– Не все золото, что блестит, – задумчиво говорил сыну Олаф, – не все люди, такие, какими кажутся, на первый взгляд. Война, например… – он затягивался трубкой, – развела всех по своим местам. Стало ясно, кто чего стоит, милый мой. Понимаешь, что в некоторых уважаемых людях раньше обманывался… – отец тогда прочел статью, в столичной газете, за подписью лауреата Нобелевской премии, Кнута Гамсуна.

Спокойный голос говорил Инге, что он прав. Мальчик вспоминал:

– И потом, в Лондоне, недавно, я видел похожие глаза. Только где… – Инге почесал рыжие кудри:

– В Лондоне много людей живет, а я и Сабина везде бываем… – школьные сумки они оставляли у знакомого хозяина газетной лавки, рядом со станцией. Сын лавочника служил на континенте. Ожидая вечно опаздывающую Сабину, Инге болтал с хозяином о новостях с фронта. Он договорился о летней работе, намереваясь развозить по Хэмпстеду газеты:

– Мама Клара обрадуется, – думал Инге, – я ей часть заработков буду отдавать. Сейчас расходов много появится, если мы в новый дом переезжаем… – узнав про особняк, дети, за обеденным столом, загалдели. Джованни поднял руку:

– Тише, милые мои. Не сейчас, – дядя улыбался, – к Пасхе… – Инге, незаметно, пожал руку Пауля:»

– Я все равно с тобой жить буду… – подросток широко, ласково улыбался: «Спасибо».

– Пауль не любит один оставаться… – Инге нащупал в кармане деревянную подковку, – и вообще, ему семья нужна… – за обедом мальчик заявил:

– Я помогу с ремонтом, дядя Джованни… – отчим кивнул:

– Спорить не собираюсь. Берите себе спальню и ванную комнату, приведите все в порядок… – Инге хотел научить Пауля клеить обои и штукатурить потолок:

– Он медленный, но аккуратный. Руки у него хорошие… – сдав экзамены, на звание подмастерья, Пауль повесил на стену спальни диплом, в резной рамке:

– Девчонкам тоже надо помочь, – решил Инге, – и вообще, хорошо, что комната наша больше будет. Заведу книжный шкаф, Пауль мне сделает… – пока книги лежали вдоль стен спальни.

Инге, неожиданно для себя, понял, что старьевщики, которых любила навещать Сабина, продают не только тряпки. Сейчас он копил на велосипед, который ему понадобился бы летом, для доставки газет, и на старую, с пожелтевшими страницами книгу, найденную в лавке, неподалеку от Британского музея.

Инге и Сабина ходили туда по четным неделям. По нечетным их ждала картинная галерея, на Трафальгар-сквер. Инге усаживался на бархатный диванчик, с блокнотом, полным задач. Картины его интересовали мало, а Сабина могла долго торчать перед полотнами, с альбомом, зарисовывая костюмы дам. Иногда Инге поднимал глаза, рассматривая алые шелка, черноволосую, гордо откинутую голову мадемуазель Бенджаман:

– Предок дяди Джованни ее написала. Миссис Изабелла, та, что была принцессой Марокко… – девчонки часто просили отчима рассказать, как миссис Изабелла жила в султанском дворце. Кроме портретов, художница рисовала и дельные, по мнению Инге, вещи, мосты и фабрики. В Британском музее было много таких гравюр. Инге обычно проводил время в научных галереях, а Сабина болталась в залах, где выставляли посуду и вилки, как презрительно называл Инге индийское серебро и китайский фарфор. После музеев он водил Сабину в кондитерскую.

На Трафальгар-сквер старьевщики не торговали, но в Блумсбери они сидели в каждом втором доме. Инге, сначала, топтался на тротуаре, но потом, заглядывая в лавки, обнаружил, что в них можно найти много нужных вещей. В Блумсбери всегда жили студенты и ученые. Он купил университетские учебники по математике и физике, а сейчас думал о переплетенном в черную кожу томе, за стеклянной дверью шкафа. Книга стоила дорого, но Инге, увидев заглавие, даже замер:

– Бэббидж… Дядя Джованни о нем рассказывал. Машина мистера Тьюринга основывается на работах Бэббиджа… – о машине отчим, по соображениям безопасности, отзывался скупо:

– И я не математик, милый мой, – признался он Инге, – я лингвист… – Инге листал хрупкие страницы книги: «Таблицы логарифмов натуральных чисел от 1 до 108000». На титульном листе, выцветшими чернилами, написали:

– Миссис Марте, в благодарность за ее вклад, от Чарльза Бэббиджа… – Инге знал, о ком идет речь в посвящении. Букинист, довольно бесцеремонно, забрал у него книгу:

– Сами понимаете, молодой человек… – Инге выпрямил спину, – речь идет об исторической ценности… – внимательно подсчитав доходы и траты, Инге договорился с букинистом о рассрочке:

– К лету она у меня появится… – довольно понял мальчик, – надо свою библиотеку собирать, школьной не обойдешься… – он еще не знал, хочет ли заниматься математикой или физикой:

– Но можно вместе. Тетя так сделала. Она защитила два доктората, в восемнадцать лет… – Инге хранил блокноты с наиболее удавшимся ему задачами и уравнениями. Он верил, что увидит тетю: – Ее освободят, спасут… – Инге поднес подзорную трубу к глазу, – как Ворон спас свою жену от костра… – девчонки могли слушать легенды о Вороне бесконечно. Инге тоже, втайне, любил такие истории, хотя ему больше нравились рассказы о путешествиях.

На тусклой меди трубы кто-то выцарапал шилом «Ворон». Старьевщик, в лавке рядом с Морским Музеем, в Гриниче, было, открыл рот, но Инге уверенно заявил:

– Никакой это не шестнадцатый век, уважаемый сэр… – мальчик показал себе за спину, – в музее таких труб сотни. Девятнадцатый… – подытожил Инге. Старьевщик почесал седую голову:

– Ворон и в девятнадцатом веке жил, юноша. Тоже сэр Стивен Кроу… – впрочем, выдавать трубу за вещь Ворона, погибшего в Арктике, старьевщик не стал.

Инге рассматривал пустынную улицу, с припаркованным на углу темным автомобилем:

– Третий час машина стоит. Наверно, из ведомства дяди Джованни, так положено. Хотя он не говорил ничего… – Инге напомнил себе:

– Но он бы и не сказал… – отчим, по мнению Инге, был человеком правильным:

– С ним посоветоваться, насчет серых глаз… – Инге задумался, – или мисс Фрейд сказать, или… – мальчик улыбнулся:

– Он не поймет. Он вообще иногда всякую ерунду болтает… – за чаем, когда дети остались одни, Пауль пустился в долгие рассуждения о каких-то аистах:

– Аисты даже в парк не прилетают, – напомнил себе Инге, – но ладно. Просто посижу с ним. Мне надо, чтобы меня выслушали… – машина ожила, мигнув фарами.

Инге решил:

– Наверное, все-таки из Блетчли-парка. Ладно, поговорю с Паулем. Но сначала кекс… – мальчик, по старой привычке, припрятывал в столе лакомые кусочки. На кровати днем не лежали, но Инге рассудил, что его, все равно, никто не увидит. Повалившись на покрывало, из разноцветных лоскутов, работы Сабины, грызя лимонный кекс, он открыл потрепанный, университетский учебник математики.

В машине, рука, в черной, кожаной перчатке, повернула рычажок отопления. Наум Исаакович, по должности, давно не занимался наружным наблюдением, и забыл, какая скука может царить на долгом задании. Эйтингон прилетел в Лондон, через Мурманск и Исландию, совершенно легально, с дипломатическим паспортом, правда, на вымышленную фамилию. Наум Исаакович не хотел, чтобы мальчик шел на операцию один:

– Конечно, у него будет поддержка, от наших работников, но лучше самому за всем проследить… – орденоносец Князева, она же новоиспечённая леди Кроу скоро появлялась в столице. Местные товарищи подготовили надежную квартиру, у них были хорошие фармакологические средства. Наум Исаакович хотел сам провести допрос:

– Она скажет, куда дела ребенка… – на Эйтингона повеяло теплом, в радиоприемнике звучал низкий голос покойной мисс Фогель, – скажет, и мы от нее избавимся. Река рядом, вода все скроет, как говорится… – сэр Стивен Кроу должен был во второй раз остаться вдовцом:

– Даже в третий, если его невесту считать… – Наум Исаакович видел рыжего мальчишку, с подзорной трубой, на подоконнике второго этажа дома, – впрочем, Ворон нас не интересует. Хотя можно было бы и его прихватить, за компанию. Мерзавец два года нас за нос водил… – Наум Исаакович понимал, что в нем говорит обида:

– Не стоит поступать необдуманно, – напомнил он себе, – исчезновение Ворона вызовет ненужные вопросы. Женщина… – он подмигнул Пауку, – на женщину, как известно, могут напасть, с определенными целями… – мальчик поморщился. Эйтингон успокоил его:

– Тебе только надо удостовериться, что она вышла из ресторана, подышать воздухом. Ты ее напои, как в Мурманске, а дальше вступят в дело ребята… – квартиру сняли на рабочей окраине. Прокатный автомобиль, с фальшивыми номерами тоже был готов.

– Насчет мальчишки я ему, то же самое сказал. Не стоит рождать подозрения, мистер ди Амальфи проницательный человек… – Паук настаивал на смерти Инге Эйриксена, боясь, что мальчик его узнает:

– Просто не показывайся им на глаза, – велел Эйтингон, – я больше, чем уверен, что парень ничего не помнит. При нем родителей расстреляли. Лучше бы вы и его убили, конечно… – Паук, недовольно, отозвался:

– Нам надо было хижину навестить, товарищ Нахум. Задание важнее ребенка… – мальчик, конечно, был прав. Убить Инге в Лондоне было тяжело. Пустив за ним слежку, Эйтингон понял, что ребенок не навещает безлюдные места:

– Музеи, метро, школа… С ним постоянно девчонка болтается, тоже их приемная… – Эйтингон не хотел идти на риск. Взрыв дома, тем более, родил бы подозрения:

– Фау сюда не пускают. Разве что неполадки с газом, но, с работой мистера Джованни, секретная служба здесь все по камешку разберет. Они поймут, что в деле замешана бомба… – пока Паук работал в Америке, его не должно было коснуться никакое, даже самое малое подозрение:

– Ничего он не вспомнит, этот Инге… – Эйтингон курил «Мальборо». В стальном термосе, на пассажирском сиденье, он держал крепко заваренный кофе:

– Мальчик все привез. Он заботливый, словно сын… – Наум Исаакович улыбнулся:

– Не то, чтобы мне не хватало табака или кофе, но приятно… – он, в свою очередь, отдал мальчику очередные письма капеллана Горовица. Узнав о смерти доктора Горовица, Наум Исаакович обрадовался:

– Очень хорошо. Теперь Деборе совсем не на кого опереться. Меира мы выставим Пауком, после войны. Он пойдет на электрический стул. Избавимся от сына покойного капеллана, и пусть мальчик с Деборой едут в Москву… – полковник Гурвич должен был курировать новый атомный проект. Его ждала роскошная квартира, служебный автомобиль и дача в Завидово, на Волге:

– Они хупу поставят, – благодушно зевнул Наум Исаакович, – тихую, конечно. Товарищ Сталин велел священников из лагерей выпустить. Пусть люди в церковь ходят, в синагогу. Священники и раввины нам лояльны. Они понимают, что надо говорить… – Наум Исаакович вошел с предложением к Берия, подготовив докладную записку, о работе в будущем еврейском государстве:

– У нас есть боевые офицеры, евреи, – объяснил он, – опытные люди. Можно их негласно послать в Палестину, внедрить в нынешние еврейские партизанские отряды, с хорошими легендами. Они нам пригодятся… – еще больше Науму Исааковичу пригодился бы комбриг Воронов, но, судя по всему, Степана, действительно застрелили в горной хижине.

Потушив окурок, Эйтингон отхлебнул из термоса:

– Значит, Петр, мерзавец. Еще и поэтому нельзя портить отношения с Британией, устраивать взрывы, и убивать детей. Не то, чтобы дети были важны, но Петр важнее… – пока существовала только негласная договоренность о выдаче власовцев в СССР:

– И она не выполняется, – недовольно сказал себе под нос Эйтингон, – во Франции подонки сидят в тюрьме, с белым хлебом и сливочным маслом. Никто не торопится послать их обратно на Родину. Казаки вообще считаются военнопленными, сволочи… – сдержав ругательство, он еще раз взглянул на дом:

– У мистера Джованни, наверняка, есть полное собрание книг его бабушки, – Наум Исаакович вздохнул, – порыться бы в его библиотеке… – он успел навестить букинистов, пополнив свою коллекцию.

Предатель Петр Воронов должен был вернуться в СССР живым и невредимым. Узнав о клинке Ворона, оказавшемся в Лондоне, Эйтингон, кисло заметил Мэтью:

– Конечно, по лицу сэра Стивена, вернее тому, что от него осталось, мы бы никого не опознали. Обманом получил звание Героя, мерзавец, а Степан сидел в Норвегии, под его именем… – Эйтингон понимал, что обмен документами и самолетам был вольностью авиаторов: