Текст книги "Вышивальщица. Книга вторая. Копье Вагузи"

Кимочка как-то раз сказал, завершив одну из своих сказок: люди не ценят того, что ещё не утратили. И это порой делает их несчастными и слепыми, и хуже того – жестокими. Я брала у Кима и не возвращала. Я даже, стыдно сказать, злилась, когда он пробовал уделить самое малое внимание Маре. Хоть плачь. Только жарко в пустыне и так сухо – слез нет. Горло кашлем заходится.

В ранних сумерках я, как сказали бы выры, пересохла в своём отчаянии до последней крайности. Мне уже почудился шуршащий ток песка, насмешливо поглощающего меня, не способную жить в одиночестве утраты. Но оказалось, песок шумел по иной причине. Он чуть смещался под ногами нашего проводника.

Я сморгнула от недоумения: да точно, он! Вагузи…

Вышивка на платке Вагузи за время боя выцвела до неразличимости. Превратилась в едва заметную игру полутонов, зато эти узоры менялись и жили – постоянно. Он сел рядом, улыбнулся, блеснул белыми до голубизны зубами.

– Ты же ушёл к Пряхе, – шепотом уточнила я.

– Слишком далеко туда добираться, я сунулся было, но глянул: Ким тут один, плохо ему. Опять же, о чем можно просить женщину, если ещё не расцвел сезон дождей и танцы не объявлены? – нахально подмигнул проводник. – Я взял палки и побежал убивать тьму. Хорошо убил. Надёжно. Вузи остался доволен и согласился снова быть с нами.

– Ты сейчас здесь, точно? – ещё сильнее засомневалась я.

– Здесь. Точно, но не знаю, я ли, – он снова блеснул своими бесподобными зубами. – Проводник вам не понадобится, мой вузиби выведет вас, куда следует. У меня теперь очень много дел, я, пожалуй, и не вернусь в прибрежные земли до сезона дождей. Так и скажи ару Ронге. Он пусть передаст моему племени. Я служу Вузи. Я, как верно заметил Ларна, его колдун. Мне нравится колдовать! Ким научил меня.

– Ким?

– Конечно! Самое сильное колдовство – оживление душ людей. Он умеет. Я учусь. Надо много сказок сделать и вплести в жизнь. Чтобы дети росли и зелень наступала на пески. Чтобы тут опять наполнилось озеро и большая река потекла от дальних гор на юге. Я знаю, там горы. Я туда бегал и ещё пойду. Белые вершины, с которых вода не стекает, она называется – лед.

– Без вузиби пойдёшь?

– Зачем мне, сыну Вузи, пусть и приёмному, – хитро подмигнул он, – ящер? Сам не без хвоста… Когда он мне нужен или когда просто хочется побегать. Зря ты не согласилась в жёны пойти. Мое озеро будет не хуже северного Безвременного леса. И красиво, и пустыне в пользу, и её людям в радость. Тебе от деда Сомры привет.

– Так ты… умер? – ужаснулась я.

– Ушёл в канву, – он широко распахнул свои глазищи, огромные и нахально-веселые. – Здесь всё иначе, мне нравится. Ты на память не жалуешься? Тогда слушай дальше. Передай старшему Вагузи: хватит всем дурить головы! Пусть танцует под дождем и берёт себе жену, которую давно выбрал. Откуда у колдуна сила, если он один по песку бродит и сохнет? Еще передай: дожди будут длинные, пусть готовятся. Из низин уходят всерьез, ценное уносят на холмы. Пищу запасают впрок, на месяц хотя бы. Перемены не проходят без осложнений. Первые годы будут трудными. Зато после жара отодвинется, давая место для жизни.

– Как мой Кимочка? Он уцелел?

– Ты отпусти его, это твоя часть платы – взрослеть и самой учиться переставлять ноги. – Вагузи снова улыбнулся. – Но я большой колдун, главный на юге. Я помогу тебе, добрая нхати. Ты мне подарила платок. Я тебе подарю палку. Чтобы училась убивать в себе тьму.

– Ага, сама я той палкой и убьюсь.

– Это сильная палка, моя, колдуна и сына Вузи, – важно пояснил проводник. – Копьё. Хочешь, так зови – копьё. А хочешь – палка… Сложная вещь. Сильная.

Вагузи пошарил в песке и вытащил легкую палку. Три локтя длины, вся лаком покрыта, золотистая, суставчатая, в сплошном черном рисунке танцующих ящеров. С красивыми бронзовыми наконечниками, круглыми, блестящими. Я сразу почему-то представила, как Ларна меня учит, и как я этим вот шариком получаю по затылку, да так крепко, что звезды вижу в ясном дневном небе. Сероглазый щурится и насмешливо поясняет в своей любимой манере. Мол, надёжный ты человек, Тинка. Нет в палке колдовства, а ты все равно искрами из глаз сыплешь, обратное норовишь доказать, чтобы не обижать хорошего человека Вагузи, подарившего безделицу.

– Спасибо, – неуверенно поблагодарила я, заранее почесав затылок.

– Если стукнуть по песку, может статься, явится ящер и довезёт, куда надо, – предположил Вагузи, и в его темных глазищах заплясали рыжие закатные смешинки – солнечные блики. – Но может и не явиться. Я большой чёрный колдун, я извозом не занимаюсь. Только важной помощью, в крайней нужде. Зато если и не по песку стукнуть, но в большой беде пребывая, тоже подействует как-нибудь. Так что учись убивать тьму. Ларну попроси, это важно.

– Что значит, как-нибудь подействует? – насторожилась я. – Ох, болтун ты!

– Я только учусь плести сказки, – не смутился проводник. – На твоей участи и проверю, как мои слова отзовутся, какое эхо дадут. А пока прощай, пора мне. Гляди, как закат прожарил у пустыни спину! Красота. Побегу, южных людей навестить хочу. – Он отвернулся, гибким танцующим шагом заскользил в закат, стал чёрным узором на горящей бронзе запада. Уже неразборчиво, словно вслух разговаривая с собой, добавил: – Мир-то велик! Изрядно велик, мы все лишь часть его, есть и другие земли. Кое-где вымер люд, а вот за горами ещё живут. Помогать надо. Плохо там, сыро и холодно.

– На юге – холодно? – опешила я.

Глянула в спину Вагузи из-под руки, щурясь и часто смаргивая. А спины-то человечьей и нет… Только ящер течёт по склону холма, алый с золотом он, и рядом бежит, не отстает, его чёрная гибкая тень.

– Ларна! – охнула я.

И прикусила язык. Крепко же я берусь за ум! Взрослею, самостоятельно переставляю ноги, как же… Едва слезла с Кимочкиной шеи, как выискала себе нового защитника. Да такого защитника, что имя само лезет на язык. И произнести чуть неловко, по спине опять мурашки поползут от простого ожидания его взгляда, странного, пристального. Глянет – под руку нырнуть захочется или носом в плечо уткнуться. Только разве это дело? Кто я ему, чтобы помыкать, как родными не помыкают? А только без него ещё хуже, чем без Кимочки…

– Что тебе, беспокойница? – зевнул Ларна, пристраиваясь рядом и протягивая чашку с водой. Глянул на палку и удивленно дрогнул уголками рта.

– Вагузи подарил, сказал то ли палка, то ли копьё. – Ответила я на невысказанный вслух вопрос. – Он тут был. След есть?

Ларна покачал головой, потом указал на палку и расхохотался.

– След есть. И ещё будет! Тинка, отметится синяками след, как я не догадался! Велел убивать тьму? У меня брать уроки?

– Да, – признавать сказанное колдуном не хотелось. Ларна ведь про синяки ничуть не ошибается, наверняка. – Ящером убежал… Ларна, я что, за день перегрелась и невидаль вижу? Здоровенным таким ящером, вон туда юркнул – и сгинул.

– Тинка, – Ларна посерьёзнел и плеснул ещё воды в чашку. – Ты постоянно невидаль видишь, разве не так? Ты думаешь такое, что иным не влезет в голову. Я полагал раньше, что на жизнь надо глядеть проще. Мысли мои были короче, а сомнения я считал признаком слабости. Искал третью силу, злодея-колдуна, чтобы зарубить его топором, просто и без затей. И что? Я нашёл колдуна! Сильного, злоязыкого, с темной кожей и хитрющими глазищами… дрался с ним, вот след на руке. Но убивать не пробовал. Он мне почти что друг. Я теперь тоже много думаю, Тинка. И невидаль вижу. Мне нравится моя новая жизнь. – Ларна хитро подмигнул, отчего я сразу насторожилась, ожидая подвоха. – Ты что вышила мне на поясе? Обещание дома, котят да клубки…

– Но я только…

– Тинка, не оправдывайся, рановато, – он уже открыто смеялся. – Ты что городила про невидаль? Ящеры в пустыне – это обычная быль. Настоящая небыль – я без топора и в собственном доме. Тинка, я даже примерно не могу представить, чем занять выродёра Ларну, чтобы он имел мирный достаток и не скучал. Не подскажешь?

– Понимаешь, я ведь шью, когда ещё и мысли словами не обросли!

– Во-во, не обросли, – вздохнул он, покосился на меня опасливо. Отвернулся, глянул в закат. – Вузи тоже не думал, что явится в мир в новом воплощении, что начнет сказки выплетать. Тинка, учти: я не потащусь ради всех котят мира в Безвременный лес, я тут желаю жить. Чтобы дом был из сосны с запахом смолы. Чтобы берег рядом и море…

– Разве это зависит от меня?

– Почему бы и нет, – на сей раз насмешка в голосе сделалась очевидна. Ларна повернулся к северу. – Север там, и море там, и сосны там. Значит, нам – туда! Брэми Тингали, хватит ныть и поджимать хвост! Вставай, собирай навес. Наш бестолковый проводник сгинул, мечтая о танцах и синеглазых девках, коих он, как мне думается, будет забалтывать теперь сказками наглее прежнего. Но нам-то кто укажет тропу к лачуге Барты?

– Он сказал, его вузиби отведёт, – припомнила я.

– Непутевая вышивальщица, вот что следовало говорить прежде всего иного, – назидательно укорил Ларна.

Нацедил миску воды с настоем трав из пузатого кувшина, сберегающего прохладу и каким-то чудом ещё не разбитого за дорогу. Кликнул Малька, пошёл будить и поливать Хола, едва живого и, как и во все прежние дни в песках, после дневной жары утратившего способность двигаться и даже толком осознавать себя. Надо отдать ему должное: не жаловался ни разу. Хотя о море и прохладе тосковал люто… Сегодня, сверх того, полагал себя виновным в бедах минувшего вечера.

– Хол предал всех, – хрипло булькнул он, напившись и смочив дыхательное горло. – Хол погубил Кима, он не достоин более называться полным именем. Он позор своего рода, да… Ему следует высохнуть здесь, в наказание.

– Каждому бы роду – да такой вот позор, с руками б отрывали, – заверил Ларна. – Не причитай. Тинку я воспитал, теперь примусь за тебя. В пески так далеко не забирался даже Ронга, хотя ему напекло до красноты панцирь ещё в детстве. Но ты пошёл, и до сих пор не сделался никому обузой. Это подвиг.

Хол осторожно приподнял из глазниц влажные, покрытые свежим маслом, стебли глаз. Обратил взор на Ларну, стараясь рассмотреть насмешку в сказанном. Не нашел её и чуть успокоился. Повернулся на бок, подставляя брюхо для увлажнения. Шевельнул жабрами, процеживая выливаемую в щель воду и хоть немного увлажняя их.

– Не подвиг, я просто терпеливый, – осторожно уточнил он.

– К морю поворачиваем, – обнадежил северянин. – Домой, так я полагаю. Не наш это край, Хол. Верно?

– Да, – шепнул выр, тоскливо оглядывая холмы песка, рыжие в подпалинах теней. – Не поверите, я разлюбил печень, выдержанную на солнце. Не хочу помнить о сухости и жаре. Нырнуть бы… Я не жалуюсь, просто думаю вслух, да.

– Точно, я тоже нырну, как только доберемся до моря, – поддержал Ларна. – Хол, у тебя как легкие, окрепли? Можешь для двоих дышать? Мы бы в глубину, там сперва прохладно, а после и вовсе холодно. И сумерки славные, сизо-бурые, с зеленью и голубизной, с чернью и перламутром…

– Могу вышивку сделать, – осторожно предложил Хол. – Просто так, без ниток души. Для утешения глаз. Устал от песка. Да…

Ларна кивнул, похвалил затею. Я уже справилась с пологом, тяжёлым и непослушным. Малёк помог свернуть ткань и погрузить на вьючного ящера. Страфы, переживающие жару не вполне хорошо, шли налегке. Клык от меня не удалялся, шипел и жалобно вздыхал – переживал, что бросил хозяйку, исполняя её же приказ. Страдал: Марницы нет нигде поблизости. Он бегал и искал, я разобрала это по усталому дыханию, по тяжёлой поступи лап. Днем бегал! Ведь любовь и преданность – они гонят пуще неволи, понукают злее кнута. Я бы тоже побежала Кима искать куда угодно. Только нет его здесь. Я чую… И слезы опять щиплют сухие веки.

– Тингали, – начал Ларна строго и бодро, то есть очень опасным тоном, не предвещающим хорошего. – Где палка? Ты надула губы, ты шмыгаешь носом. Ты сдалась тьме сомнений. Надо убивать её!

– Я не умею, – надежды на действенность отговорки не было, но я хотя бы попыталась…

– Синяки получать можно и без большого опыта, они только краше выходят, неожиданные, – развеселился этот злодей. – Запоминай первые три движения, они – твой урок на сегодня. Нет! Не пробуй начать жаловаться на жару и усталость. Глянь на Хола, он терпит. Дай палку. Приветствие, – Ларна показал коротко, ловким и точным движением. – Теперь первое движение: прямой блок, второе – выпад, третье – перехват палки. И всё с самого начала. Поняла?

– Нет!

– До утра сделаешь пятьсот раз, – ровным назидательным тоном сказал Ларна, – и поймёшь. В крайнем случае, продолжим добиваться понимания завтра. Начинай. Нет, руки в приветствии выше, до уровня глаз. Вытянуть, держать. Ты что, не уважаешь Вузи? Таким блоком не удержать и пушинку. Мягче, без рывков. Тингали, это не выпад, это просто носом в песок, спину ящера я покидать не просил… Держи руку, залезай. Не ушиблась? Тогда не охай, бери палку и продолжай, я тебе не Кимочка, на нытье не откликаюсь.

– Выродёр!

Он расхохотался и кивнул. Показал руками, как я должна исполнить приветствие, отвернулся. Палка уже после десятой попытки повторить три движения стала заметно тяжелее. Пришлось закусить губу и терпеть… А для облегчения урока – думать. Странно я отношусь к Ларне. Сперва боялась его, потом пришло отторжение, близкое к оторопи. Заговорить с ним было невыносимо трудно. Помнится, Малёк шепнул мне, что глаза Ларны – два клинка, вырезающие у трусов сердце. Поздновато сказал: я уже освоилась. Присмотрелась повнимательнее, даже поясок сшила. Может, взгляд у него и тяжёл, но все же он – как выр. Панцирь крепок, а под ним-то душа. Не гниль, именно душа… Не боюсь я его насмешек. Потому что он сам за насмешками страх прячет. Он без Кима стал один за нас отвечать, путь избирать и защиту обеспечивать. Палку мою рассматривал – аж щурился от радости. Как же, сам Вузи дал, значит, добавил надежды на то, что из какой-то еще не накопившейся беды я выпутаюсь. Интересно, каков будет дом Ларны? Велик или мал? На берегу…

– Ой!

Искры из глаз. Как же больно – бронзовым шаром по скуле! Не знаю, убился ли страх, но зубы клацнули, посторенние мысли рассыпались и погасли… Ненадолго темнота сделалась окончательной и беспросветной. Потом я очнулась. Ларна баюкал на руках, как младенца. Малёк молча готовил примочку из трав. Хол сидел на спине своего ящера и держал злополучную палку. Заинтересованно перебирал по ней руками и пытался понять, как можно исполнить урок, если у тебя три пары верхних лап, годных для удара?

– Уже лучше получается у тебя, – обнадежил он. – Лучше, да.

– Руки сильно гудят? – уточнил Ларна. – Эх ты, вышивальщица… Великовата тебе эта иголка. Ничего, зато поймёшь, каково твоим врагам будет, если ты по ним нечаянно попадёшь. Ты, воспитанная Кимом в безнадёжной доброте, а точнее – испорченная им, намеренно способна только промахнуться…

Отвечать не хотелось. Вместе с болью и усталостью во мне копилась злость, росла с перового учебного движения палки. Но теперь сгинула, следа не оставила. Все-таки, получается, убилась она ударом? Чудо? Вряд ли. Сижу я уже который раз у Ларны на руках. И дышу еле-еле. Сильные у него руки, жёсткие. Грубости в них нет, но почему-то по спине иногда холодок крадётся. Хочется невесть чего и совсем непонятного. То ли носом в плечо уткнуться, то ли вырваться и убежать… Непутёвая я, Ким верно говорил.

– Ещё десять движений, и я буду считать, что урок удался, хотя ты и вторую сотню повторов едва начала, – почти просительно сказал Ларна. – Хорошо?

– Плохо!

– Раз есть силы спорить, пятнадцать движений.

Больше мне не хотелось уткнуться в его плечо. Я оттолкнулась от каменно-крепкой груди насмешника, спрыгнула в песок и мрачно отобрала палку у Хола. Вечером эта палка казалась мне легкой. Вспомнить странно! Руки крупно и некрасиво дрожали, то, что я делала, на урок походило все меньше. Но Ларна молчал и не ругался – и за то спасибо. Отобрал палку, бросил Мальку.

– Тебе три сотни по честному счету, – коротко велел он совсем другим тоном, приказным.

– Да, брэми, – отозвался исполнительный помощник капитана.

Довольно долго я лежала на спине ящера и глядела, как моя палка ровно и красиво движется. Со стороны всё выглядело просто. Но теперь я понимала, почему Малёк потеет. И сочувствовала ему по-настоящему. Малёк в пустыне чувствует себя лучше всех. Кожа его сделалась темно-бронзовой, парню нравится жара. Он тут почти родной… Не то что то мы, северяне.

Ларна ехал рядом, иногда поправлял тёплый платок у меня на плече. Странное место – пустыня. Жара вечера сменяется холодом тусклой поздней ночи. Пески оживают, змеи шуршат, неведомые мелкие ползающие и летающие зверушки занимаются своими делами, непостижимыми для людей. Спасибо, не кусают и под лапы ящеров не лезут. Я полагаю, их безразличие к нам – еще один подарок Вузи…

– Тинка, расскажи, что ты успела себе понапридумывать про вчерашний бой Кима, – попросил Ларна. – Я ведь знаю, у тебя в голове много мыслей. Странных мыслей, таких больше ни у кого нет. Разве что – у Кима. Я внимательно слушал ваши с ним беседы.

– Подслушивал!

– Не придирайся к словам, расскажи. Пожалуйста. Я знаю, он выбирал дорогу только после ваших разговоров. Мы скоро доберемся в порт. И куда далее? Можно поплыть к востоку, мимо берега ар-Лимов, к замку ар-Сарна и оттуда озерами – в Горниву, в Нивль, столицу князя Чашны. Можно на запад, знакомыми водами, до Усени. Или сразу в замок ар-Бахта? Или за остров выров ар-Фанга, в пустое море, где подводные кипуны выплёвывают желтую муть, ядовитую для выров… Много путей, выбор за мной, – он усмехнулся без особой радости. – Завалить полнопанцирного выра в прежние годы мне было куда проще. Вот выр – вот мешок золота. Ни жалости, ни сожалений, ни мыслей посторонних, на которых поскользнуться можно вернее, чем на покрытых слизью камнях… Выров я даже не ненавидел, а вас всех – семьей считаю.

– У меня странные мысли, не по делу они.

– Знаю, – не оспорил он. – Тинка, я как послушал вашу болтовню, так и понял: вышивать должны женщины и блаженные. Только в ваших головах путаются нитки мыслей, в узоры ложатся и друг с дружкой сплетаются без явного и объяснимого повода. Нет обычного для меня: причина, собранные сведения, размышления, решение, новая цель. Возможные пути и средства, союзники и сроки… Никакого наития. Никакого отступления от явного, всё точно и выверено. Ровно наоборот у тебя. Сплошные допущения и ощущения. Их мне и отдай. Прочее добавлю сам.

– Хорошо, я тебе всё лукошко мыслей отдам, спутанных, как есть, – виновато вздохнула я, втайне радуясь, что могу поделиться. – С чего начать? Канва – она была на том холме рваная. Белыми нитками попорченная. И я подумала…

Загадочный человек – Ларна. Всё же я его довольно давно знаю, вместе прошли пустоши, после боя его видела, и на галере, капитаном в шторм, пусть не самый сильный. И в столице, когда в нас стреляли. Но умудряется он снова и снова удивлять. Я полагала, мои глупости про заботы Пряхи и доброту, про золото и иные меры закона, ему ничуть не важны и неблизки. Да и рассказчица я – не чета Киму. Запинаюсь. Слова подбираю по десять раз, словно нитки в узор. Путаюсь, начинаю снова. Другой бы сказал: прекрати, непутевая! Небыль и невидаль – и те понятнее и ближе твоих домыслов. Но Ларна слушал, хмурился от усердия, разбирая мои «нитки». Закончила пересказ своих сомнений и домыслов я только поутру. Он кивнул.

– Давай я скажу, как понял, – предложил он. – Ким жив, иначе ты рыдала бы в голос, ты чуешь его… Значит, уцелела и Маря. Два здоровенных валуна боли с души – да под горку, какое облегчение! Ладно же, далее. Лопнул твой панцирь, так сказала? Значит, надо искать новое дело, по возросшим силам. Повзрослела ты чуток, для большего стала годна. На восток мы не поплывем, в Горниву спешить не следует. Как и вообще, спешить не надо. Вопрос упростился: запад и кипуны – или Усень? Помнится, Ким советовал гнилые дела древних разбирать по порядку. Значит, до шитья людей, затеявших отравление моря, ещё не время дотрагиваться. Оно прежде иного совершено и разбираться должно последним… или в стороне от прочего.

– Неужели из моих глупостей можно так ловко выстроить путь? – восхитилась я.

– Не без головной боли, – прищурился он, – но можно. В столицу отправимся, Тинка. Шрон переживает. С ним поговорим. Далее или в Горниву, или прямиком на север, к ар-Карсам. Надо глянуть, что за напасть – серые туманы, гноящие север. А пока что спи. Полог я сам раскину, отдыхай. Копи силы. Вечером дам новый урок для работы с палкой.

Вот уж напутствовал к отдыху! От мысли о новом уроке синяк на скуле заныл вдвое больнее. Но я прогнала колыхнувшуюся обиду и постаралась заснуть. То ли жара сегодня ослабла, то ли мы притерпелись, но спалось на редкость хорошо. До самого вечера. Зато когда я попробовала шевельнуться и сесть… Скула уже и не болела, пойди разбери эту малую боль! Руки ныли, спину прокалывала тянущая боль, пальцы едва гнулись. Проклятущая палка Вузи изгоняла тьму слишком уж ловко. Вся тьма при этом копилась перед глазами, сплошным облаком дурноты.

– Ларна, я сдаюсь, – жаловаться было даже не стыдно. – Лучше сразу умереть, чем убивать тьму медленно и долго. Видимо, я пропитана ею.

– Ничего, справишься, – не стал насмешничать он. Усадил меня на спину заседланного ящера. – Сегодня простой урок. Двадцать повторов вчерашнего, потом добавляем новые движения, всего два, вот такие широкие махи. Давай-давай, Ким гордится тобою издали.

Сразил наповал. Ким гордится! Я уже собралась возразить… и проглотила свои доводы. Он прав. Как я смею быть обузой? Ведь двух вздохов по времени не продержусь, если на нас нападут! Они, бедолаги, от меня на шаг отойти опасаются, даже Малёк мне покровитель и защитник. В город вон, не выпускают одну никогда. Надо учиться.

До полуночи палка отяжелела ужасно, я не могла её поднять до уровня глаз для приветствия. Охотно отдала Мальку, едва Ларна сжалился и счёл урок завершённым. Указал рукой вперёд, встал в рост на спине вузиби.

– Нас встречают! Видишь факелы там, на холме? И щетину кустарника… Первый родник, самый дальний от побережья, Тинка! Его очищает и оберегает Барта, такова служба бывшего выродёра. Мне рассказал Ронга.

– Его удалили от моря, чтобы не сбежал на север, – хмуро буркнул Малёк.

– Нет, хранитель ар-Раг сказал: пусть учится очищать воду от песка и ила. Тогда он и душу свою очистит, – отозвался Ларна. – Мне нравятся здешние выры. Почти как наши, семья ар-Бахта. Скоро мы увидим, помогло ли лечение Барте.

Ящеры зашипели, оживились. Кажется, ощутили впереди воду: сразу ускорили движение, перешли с шага на неудобное подобие побежи, выворачивающею седло из-под всадника. Огонек приближался быстро, с нового холма стало видно: он не один. Правее и левее горят ещё звездочки. Живые, путеводные. Нас ждут, нам помогают не заблудиться и не пропасть в песках.

Встретил нас смуглый до черноты мужчина, улыбнулся, затараторил быстро и весело на незнакомом наречии. Сунул Ларне в руки кувшин с холодной водой. Сам ощупал взглядом всех седоков и охнул, горестно сгорбился, рассмотрев пустое седло вузиби проводника. Достал витую ракушку. Дунув в неё, пустил гулять над песками жалобный стон. Загасил факел и отвернулся, молча повёл нас. К воде и привалу…

До рассвета мы как раз устроились в тени больших пологов, где заранее приготовили пищу и даже набрали так много воды, что хватило обмыться с головы до пят. Мне помогала уже знакомая красивая женщина с высокой прической из косичек, жена Барты. Молча помогала, сосредоточенно и подчеркнуто-вежливо.

– Он отругал тебя? – посочувствовала я. – Ну, за то, что ты его попила сонным зельем. Так Ким сказал.

– Сильно обидела мужа, против его слова пошла, – женщина сморгнула слезинку. – Бросил он меня… Значит, скоро вернёт отцу. Скажет: плохая жена, с первым мужем танцевала, но детей ему не родила, тьма в ней была большая. Второй от смерти уберёг и взял в дом, так ты и его обманула. Он уже говорил, что я глупая и что из-за меня на его голову пал позор. Что вы назад не вернётесь, нет пути из песков. И тогда всё будет нашей виной. Моей. Как такое перешагнуть?

Она согнулась и тихо села, закрыв голову руками, словно спасалась от града ударов. Не плакала, страдала молча и от того ещё более мучительно. Я торопливо пролезла головой в круглый ворот, нырнула в широкое одеяние, какое тут носят и мужчины, и женщины – только в цвете и узоре различие. Поправила ткань, села рядом с женщиной. Руки у неё тонкие, будто высохли в жаре. Кожа плотная, прохладная, гладкая. Словно ей не более лет, чем мне.

– Не бросит. Мы вернулись. И ещё. Что бы он ни говорил, мы бы всё равно ушли в пески. Нет на вас вины.

Она досадливо отмахнулась и торопливо возразила на родном наречии. Нахмурилась, всплеснула руками. Я только теперь заметила: ни одного браслета на запястьях! Странно. У всех южан, кого я в Арагже вижу, есть украшения. Много, звенят и шумят. Если подумать, и в прическе её нет украшений…

– Он не виноват. Я виновата. Только я. Сама ухожу в пески. Скажи ему: тьму унесла и нет более горечи и привкуса лжи в водах нашего ручья, совсем нет. Детям не придётся отвечать перед Вузи за мою вину.

Ох, чудно устроена моя голова. Прав Ларна, иным никогда не удумать то, что мне само в глаза лезет. Теперь как раз я представила себе на миг подробно, в красках, как эта милая женщина топает по песку. Навстречу ей спешит Вагузи, с палкой. Помогать убивать тьму. Домой пригонит – бегом… Я засмеялась, удивляя жену Барты. За руку потащила её к краю полога. Указала на пески.

– Иди. Ох, насажает тебе Вузи синяков! Вот, гляди: это из меня тьму изгоняла его палка. Тебе ещё хлеще достанется. Мужа бросить, детей, дом… Иди, он живо воспитает. Я ваш язык не знаю, зато он всё подробно скажет тебе. С выражением.

– Вузи ящер, он не говорит, он только ведет хвостом узор жизни на песке, пока не оборвет движение, впуская в него смерть, – осторожно возразила женщина, но в пески не пошла. – Откуда ты можешь знать его?

– И ты знаешь! Ты с Кимом ругалась, а Вузи – тогда он еще не слился со своей тьмой – тут сидел и злил Ларну.

– Тьму надо убивать, нельзя слиться с ней, – укорила меня женщина. – Ты всё путаешь, белая северная нхати… ты не знаешь наш закон.

– В каждом живут день и ночь. День – твоя любовь к мужу, забота, дом, дети… Ночь – тоже твоя любовь к нему, только во вред переходящая. Ещё жадность и обида, опасения, что бросит и уйдет домой, на север. Хорошо я объясняю?

– Может, и так… – усомнилась она. Осторожно указала на пустыню. – Так я пойду. Убью тьму.

– Нет, тебе не туда. Там ты погибнешь. Сгинут и свет, и тьма. Вот подумай: мы все будем тебя искать, Барта станет страдать и ругаться, дети начнут плакать, звать маму. Сплошная тьма. Не изживёшь ты её, понятно? Иди домой. Сейчас Барта зол, он весь – пустыня. Пусть он и убивает вашу с ним тьму. Нечего по мелочам лезть к Вузи. Иди, извиняйся и мирись с мужем. Он твой личный ящер… Ох, что я горожу?

Ларна, о котором я как раз подумала: «лишь бы не услышал», отодвинул край полога моей палкой и заинтересованно, с достойной Вагузи наглостью, рассмотрел жену Барты. Та даже покраснела – точнее, побурела, учитывая смуглость кожи. Злодей прищурился, провел бронзовым шариком наконечника палки по ткани её одежды от ворота и до бедра.

– Иди мирись, – посоветовал он. – Я бы с такой бабой и сам охотно гм… поубивал тьму. И нечего кусать губы! Сама уходишь от мужа в пески. Вот ка-ак догоню за ближним холмом, так и без Вузи не соскучишься. Тинкины мысли странно путаются, но все вокруг верного решения, что я и ценю. Она сказала точно: боишься, что муж уйдёт на север, ведь отпустили его ар-Раги. И тут вы поругались. Ты решила: он гонит тебя, ему нужна другая жена, как ты сказала? Северная…

– Нхати, – подсказала я непонятное слово, прощая Ларне его мерзкое поведение.

И даже то, что моя палка до сих пор бессовестно льнула к смуглому телу, поставленная поперек, в простом блоке, и подчеркивающая грудь женщины, на редкость полную и высокую для её худобы и возраста. Всё же двух детей подняла, да в этой пустыне… Ларна мне подмигнул.

– Тинка, вот до чего доводит ваша бабья глупость! Ящером с его законами прикрылась, чтобы сбежать от главного страха, пусть и убьёт её этот побег. Ей лучше смерть, чем изгнание из дома. Держи её за лохмы и если что, лупи палкой от имени Вузи. Пойду, поговорю с её ненаглядным выродёром.

Женщина дернулась, охнула – и палка ловко пихнула её назад, в тень полога. Ларна насмешливо взвёл бровь. Передал палку мне. Как будто бы я смогу держать и бить… Впрочем, жена Барты моей безобидности не разглядела. Поникла, обняла руками колени. Ужас как не люблю в женщинах этой послушности чужой воле! Красивая, неглупая, а состарилась в единый миг… Потянулась к просторной рубахе Ларны, осторожно тронула край.

– Не надо обижать его. В вас сила есть, брэми. Не надо, умоляю. Он тоже сильный, он от обиды и сломаться может. Не ходите, так лучше. Ему плохо у нас, жарко и тяжело. Он домой хочет плыть, верно. На том берегу нельзя гордиться женой из пустыни, он сам сказал. В большом каменном городе я засохну ещё страшнее, чем в песках. И мужу причиню позор.

Ларна от злости даже оскалился. Давно я не видела у него этой ухмылки, уже и подзабыла, как она неприятна. Развернулся и пошёл к лачуге, ровно пошёл, сосредоточенно, ни единого лишнего движения. Женщина всхлипнула. Я испуганно ойкнула. Когда он так злится, он и прибить ненароком может…

– Малёк! Хол!

Оба явились почти сразу, вынырнули из-под тканины, разделяющей полог для мытья на мужскую и женскую половины. Я сунула палку Мальку и попросила никуда не отпускать женщину. Она и не пыталась убежать, замерла безвольно, голову уронила…

До лачуги я домчалась так быстро, как будто песок пек пятки. Собственно, он и пек, утро уже разгорается, только глупая северная нхати могла высунуться из тени босиком. И вдвойне глупой она должна быть, чтобы лезть под руку обозлённому Ларне. Хотя… если он зол, то почему хохочет? Я с разбегу толкнула хлипкую дверь. Закрыла за собой и блаженно потопталась горячими пятками на коврике, плетёном из травы. Спина Ларны была прямо перед моим носом. Барту я не могла видеть. Я, как-никак, на голову с лишком ниже сероглазого. Даже прыгать и вставать на цыпочки бесполезно. Сунулась в бок – он выдвинул локоть.

– Не бабье дело лезть в мужские разговоры. Усвоила?

– Тьфу на тебя! Я думала, ты убиваешь его.

– Хотела поучиться на практике? – оживился злодей, обернулся и заинтересованно изучил мои голые ноги. – О-о, Тингали, испечённая в песке. Блюдо редкое, но сегодня как раз имеется… выгнать бы тебя, но жалко. Ладно уж, гляди. Семейная жизнь – загадка. Баба убивается, норовит в пески уходить, оберегает его от бед, а он нажрался, как последний…