Текст книги "Вышивальщица. Книга вторая. Копье Вагузи"

Глава девятая.
Тингали. Узор для воров

Мой сон, в котором умирал выр, привёл к странным последствиям: я не расставалась с палкой Вузи от рассвета и до заката, упражняясь с удивительным для себя самой упрямством. Полагаю, те же размышления вынудили Ларну задавать гребцам быстрый ритм и не делать ни единой лишней остановки в портах, зато всякий раз выкликать выров дозора и просить тянуть канаты хоть день. Думаю, ни одна галера, никогда, не имела хода, подобного по скорости нашему.

Мы едва успели глянуть на острый мыс, обозначающий во всех лоциях окончание широкого канала меж землями Арагжи и краем ар-Нашра – и сменные выры вновь натянули канат. Галера направила свой нос на север, и с каждым днем погода всё более походила на обычную для родных мест, предвесеннюю. Пронизывал холодный ветер, дождь срывался из хмурых туч… И вместе с ветром и шёпотом капель по воде наползала болезненная, зыбкая раздвоенность.

Всё моё тело ныло, но ещё сильнее болела душа: сомнения превращали её пространство в такое же рябое и мутное зеркало, как водная гладь, иссеченная всплесками капель. Это не волны, море спокойно… но и покоя в нем нет. Словно нечто надорвалось и не желало вставать на прежнее место, расправляться и проясняться. Чтобы хоть как-то изгнать смятение, палка Вузи очень и очень хороша. Так мне казалось и в первый день, и во второй, и даже в третий от памятного сна. Я уставала до полуобморочного состояния и задрёмывала прежде, чем успевала порадоваться: сегодня опять обойдётся. Не провалюсь в тьму неявленного и не станет она меня душить и топить, забивая горло и лишая даже права на крик о помощи…

Теперь уже третий день сезона ангра, люди на веслах стоном стонут – и смотрят на Ларну со смесью уважения и раздражения. Путь от Усени до порта ар-Шархов галера одолела за восемнадцать дней, да при попутном ветре… И это считается очень и очень быстрым ходом, не зря Малёк гордится своим первым в жизни опытом капитанства. Но обратно мы неслись так, что и в сказке не сказать…

Конечно, от столицы ар-Рагов до Усени поближе, да и течения тут удачны, Ларна рассказывал. Но в десять дней от порта южан и до Ценнхи еще, вроде бы, ни один корабль не добирался. Ронга по осени, первый и единственный раз в своей жизни хлебнув чёрной тагги для неутомимости, умудрился в семь дней доставить в столицу тросн от хранителя своего замка. Тогда как раз Шром пришёл во дворец, и Ларна смял кланда, тогда решалось многое и было очень важно понять, кто готов поддержать род ар-Бахта и насколько. Оказывается, ар-Раги отослали Шрону, ещё не избранному златоусым, послание. Подтвердили свое полное согласие с любыми его действиями и предложили распоряжаться казной семьи… Ронга сгоряча о том проговорился, когда Ларна доставал паразитов из-под панциря больного выра, а два стража горестно вздыхали: мол, кто хоть раз чёрной тагги отведал, тот навек пропал… Ронга не пропал. Ему и без тагги на свете жить нескучно. Наверное, у него и спина не болела бы от занятий с палкой…

Я доела завтрак, не ощущая его вкуса. Упрямо сгребла палку и побрела на облюбованное место, поближе к носу галеры, где и просторно, и моего лица гребцам не видать. Зачем им знать, что я от своего упрямства порой плачу?

– Тингали, пора тебе поджимать хвост, – рявкнул Ларна, вставая со скамьи и давая знак к прекращению гребли. – Иначе он просто отвалится. И руки тоже. И коса… Хватит себя выматывать, сядь.

– Я должна…

– Слушаться капитана на галере. Тинка, меня пугает твоя мрачная сосредоточенность. Ну-ка дай пощупать лоб. Да-а, подкосил тебя юг, – задумчиво предположил Ларна. – Ведь знобит… Отдыхай.

– Я сегодня ещё…

– Тингали, знаешь ли ты, – зычно, для всех, уточнил Ларна, развлекая гребцов, – почему люди не жалуются, хотя я требую вращать вёсла быстрее, чем они могут?

Само собой, я не знала. Люди, только-только отдышавшиеся и разогнувшие спины, тоже не догадывались, шумно требовали пояснений и предлагали ответы. Мол, до полусмерти боимся Ларну, а ещё того сильнее страшимся юга, от песчаной бури улепетываем, вдруг она нас и на воде достанет? Да и южный ливень с ней на пару – не ясно, что страшнее… Кричали наперебой. Смелись, словно и не устали вовсе. Не боятся они Ларну. Они уважают его и себя – тоже. Они стали с этим капитаном настоящей командой, я вижу и нитки… Нет, не надо про нитки, и так мутит. Лучше ещё разок повторить урок с палкой. И ещё.

Ларна перехватил оружие и одним неуловимым движением вывернул из рук, хотя я держала, как велено, а он обещал: в таком хвате палку нельзя вырвать. Другие не справятся – неумехи вроде меня, так точнее. Он же совладал и труда особого не приложил.

– Люди глядят на тебя, гребут и думают: она загнётся первой! Весло – что, мы к нему привыкли, а девка с палкой совсем ума лишилась, тьму убивая, – грустно и без насмешки вздохнул Ларна.

Бросил мою палку Мальку, не допустил возражений, подхватил меня, бессильно висящую на его руке тряпкой, поволок в трюм. Уложил, укрыл одеялом. Теперь я и сама заметила, нельзя сделалось не замечать – знобит! Да так мучительно… Значит, всё верно, я за палку цеплялась и упрямо, просто до изнеможения, повторяла урок, бессознательно спасаясь от этого злого, пробирающего до костей холода. Ларна навалил сверху второе одеяло. Хол потоптался у люка, пристально глядя на меня. Добыл из ларца травы и начал их смешивать. Как будто он умеет лечить людей!

– Я не выр! Отстань хоть ты! – Ну вот, теперь злость уже с криком прорвалась. Стало стыдно. – Хол, прости.

– Ты не выр, да, – не обиделся он. – Ты вышивальщица. Сильнее меня, гораздо, да. Я злость ощущаю, но не так остро. Я два раза нырял и рыбу ловил, дрожь в пальцах совсем прошла. Теперь вижу: ты палку брала тоже в поисках облегчения, да. Сейчас айры заварю, мха и брусничного листа. Не лекарство. Но запах добрый, правильный. Напоминание о зелени, о северном лесе. Ты все нитки памяти отдала Киму там, в пустыне. Потому и больнее тебе, нет опоры, нет полноты душевной.

Он вздохнул и убежал к повару, готовить отвар. Я виновато промолчала. Пожалуй, он прав. То, что гонит по спине озноб – оно даже не злость. Оно иное. И я опасаюсь его, прячусь от него за усталостью и болью спины, за дрожью рук, едва способных держать палку Вузи… Если бы не донимала себя уроками, руки дрожали бы точно так же – но по иной причине. То, что упрямо норовит мне влезть в голову, – оно пугает меня. До дрожи…

– Значит, ты просто придумала новый способ поджимать хвост, – усмехнулся Ларна. – Ладно же… Рассказывай.

– Нечего мне сказать!

– Покричи, пошуми, себя пожалей до слез – и начинай рассказывать, – невозмутимо предложил он. – Я дождусь. Это связано с гибелью выра в твоём сне?

– Нет!

– Уже что-то. Тогда – с боем в пустыне.

– Нет.

– А где прежняя уверенность? – насмешливо изогнул бровь этот злодей. – Тинка, меня обманывать и не пробуй, мала ещё. Значит, снова мы столкнулись с причудами канвы. Хуже: мы наблюдаем построение отношений изделия всемогущей брэми Ткущей, именуемого миром и явью, с нашей упрямой и совсем не всемогущей брэми вышивальщицей. Которая норовит взять на себя больше, чем полагается людям. Так?

Я всхлипнула и, позорно провалив очередную попытку стать взрослее и разобраться во всём без помощи, уткнулась в его руку. Сразу стало гораздо лучше. Ларна хмыкнул, сгрёб меня вместе с одеялами и прижал, уложив голову себе на плечо. Погладил по волосам. Проклятущая рябь сомнений отдалилась, приутихла. Хорошо быть котёнком, которого спасает этот бывший выродёр. Очень даже хорошо… Я вздохнула. Завозилась и прижалась щекой к его плечу ещё плотнее.

– Тингали, тебе мешают жить не твои ли нитки? Я сперва не обратил внимания, а теперь виню себя. Ким после большого шиться заново наполнял тебе душу своими сказками. Я не умею… – Ларна виновато шевельнул плечами. – Вот ты и болеешь. Как помочь при столь незнакомой болезни? Я не умею плести сказки, не мое это, понимаешь?

Он грустно улыбнулся, погладил меня по голове и замолчал, заботливо поправляя одеяло. Хол вернулся, подал чашку с отваром трав. Пахли они и впрямь лесом, родным и очень важным для меня. Пить было приятно, словно малая часть отданных Киму ниток души вернулась и на место улеглась. Ларна ещё чуток помолчал и начал негромко рассказывать. Не сказку, нет. Быль. О том, как он жил в рыбацком поселке и как вышел в море на старой рассохшейся лодке. Мы недалеко от тех мест проплыли, возле острого и узкого мыса земель ар-Нашра…

В рассказе Ларны во всю цвело лето, берега донимал зной, с юга через пролив тёк над водой и не впитывал её влажности ветер суховей. Он был горячий, он обдирал горло до хрипоты голоса. Но упрямый Ларна, тогда – пацан и неумеха, вышел в море. Хотя все прочие остались по домам: погода такова, что рыбы у поверхности нет. А он купался, нырял, смотрел на небо и солнце из глубины, и казались они перламутровыми, колышущимися, сказочными.

Он до того увлекся, что не заметил, как в считанные мгновения небо заволокло пеленой облаков. Ветер сменился, задул с севера – и такое началось… Я покосилась на люк трюма: глаза Хола видны у края проёма, на досках лежит тень и выдаёт положение Малька, сидящего совсем рядом, чтобы ни слова не упустить. Тихо на палубе так, что нет смысла сомневаться, все слушают капитана. Оказывается, он умеет и истории выплетать – зря сетовал, что не его это дело…

– Тогда я впервые попал в большой шторм, – задумчиво и почти мечтательно вздохнул Ларна. – Восход был цвета крови растерзанного бигля, тучи казались клочьями его меха, заляпанного той же кровью… Жуть скручивала от одного взгляда, Тинка. Море во все стороны ровное, пустое, и я на своей лодке, которая и в безветрие набирает воду через щели. Один на всём свете, и тишина нерушимая. Глянешь в воду – там отражается твоя перекошенная рожа. Словно оба мира сошлись, тут ты ещё жив, а внизу – в опрокинутом зеркале вод – тебе, покойничку, уже всё едино, там дуракам самое место.

Он усмехнулся, погладил свои длинные усы. Пропустил меж пальцами, ощупал подвески – знак ар-Бахта и золотые иголки. Тишина сделалась невыносимой, мы все уже с головой увязли в его истории и нас трепал страх ожидания шторма. Глупо – ведь вот он, Ларна, выжил, сидит рядом.

– И дальше? – не выдержала я. – Мне уже жутко. Одной на всем свете да перед лицом бури.

– Дальше… – он снова улыбнулся. – Тинка, меня, может статься, тогда и переломило, перевернуло в нынешнего Ларну. Смотрел я на отражение в воде. Смотрел… Нагнулся, оно потемнело, смазалось рябью первого предштормового ветерка. Словно бы утонуло. И страх мой весь, сколь его есть, тоже ушёл на дно. Ну, не вернусь я на берег, что изменится в мире? Ничего. А если сдамся и примусь труса праздновать, тогда очень даже изменится! Весь мой мир рухнет. – Ларна прищурился и хмыкнул. – Я был глупый и азартный, как малолетний выр. В тучах блестели синими окнами чистого неба глаза моего бога. И я сказал ему: что ты вытворяешь? Весь рассвет в крови, безобразие. Я сказал: ты устраиваешь шторм просто для уборки в доме, ведь так?

– Он ответил?

– Делать ему больше нечего, как трепаться с пацаньём, – рассмеялся Ларна. – Взял бадейку у себя там, в тучах, и ка-ак ливанул вниз! Да с размаху… Я видел, стена дождя шла с севера, тёмная, сплошная. Сперва ветер ударил и смял тряпку старого паруса, хоть я и убрал его, плотно подвязал. После сразу ливень окатил и утопил… Нет, он со мной не разговаривал. Я не склонен верить в болтливых богов. Но мужик он толковый: на берег вышвырнул, пожалел. Сколько вспоминаю тот шторм, столько удивляюсь. Меня должно было унести невесть куда, в Арагжу и далее на юг! Но выбросило на камни у самого родного поселка. Чудо…

Он подмигнул, на палубе дружно вздохнули, зашевелились. Ларна прислушался, хмыкнул и громко сообщил команде:

– Лодыри и сплетники! Гребли бы вы ушами, мы бы втрое быстрее добрались до столицы. У вас уши никогда не устают, ведь так?

– Что, опять на весла? – без малейшей надежды на лучшее уточнил Малёк.

– Нет, что вы, отдыхайте. Вот-вот приплывут выры из портовой стражи, слезно попросим дотянуть нас, немощных, до причала. – Ларна усмехнулся. – Вы уж сами решите, кому плакать-то.

Гребцы возмущенно затопали, рассаживаясь по лавкам. Малёк ушел на корму и сел там, взялся отстукивать небыстрый и удобный для гребли ритм. Чуть позже Хол плеснул, уходя в воду. Видимо, решил нам помочь и взялся тянуть ходовой канат. Он хоть и некрупный выр, но тяговит и неутомим.

– Всех я разогнал, – гордо отметил Ларна. – Давай, Тинка, рассказывай толком: что на тебя нашло? Иначе выброшу палку Вузи за борт, и пусть этот ящер творит великое чудо: выносит её волной к берегу в нужном месте…

Я невольно хихикнула, плотнее закуталась в одеяло и стала говорить. А как дальше молчать? Он ведь рассказал то, что, пожалуй, раньше никому не доверял. Про своего синеглазого бога и его чудо… Про свой страх и победу над ним. И про одиночество человека в море. Значит, сейчас моя очередь сдирать шкуру и говорить без утайки. Путь это и больно, и непонятно, и сомнений больше, чем понимания.

Я начала с самого начала. С того, как отдала Киму нитки души, и они в канву заново легли, ведь и мой труд был в том, что явился лес. Может, не труд даже – память и свет души, сокровище ушедшего детства, отданное сразу и без сожаления по просьбе брата. Впиталось оно в канву, помогло Киму. И там прижилось. Только связь не сразу иссякла между мной и отданными нитями, частью моей же души, порванной надвое без жалости… Меня тоже подтянуло немного поближе к канве, а потом вроде… оттолкнуло? Теперь иногда случается жутковатое, если разрешить себе признать это и перестать прятаться.

– Понимаешь, страшно мне, – всхлипнула я. – Мир будто вдруг удаляется. И тогда я на него гляжу как бы со стороны, и он весь нитками вышит, да по канве. Не живой, а узорный. Как в таком ну… хотя бы дышать? Жуть берёт. Море кругом, я в нём всегда видела красоту и радость, а теперь только нитки. Стежки, намётку, замысел узора и исполнение…

– Стежки и наметку, – задумался Ларна. – Пройдёт. Я не шью и в нитках ни капли не умён. Зато я соображаю в бою, в оружии и прочем всяком. Когда боец долго чему-то учится, он достигает такого особого уровня… Мой наставник звал его порогом дураков. Как объяснить? Представь: всё у тебя гладко, ты уже как будто сильнее всех и постиг всё насквозь. Вдруг спотыкаешься о тот порог – и ты никто! Тебя любой пацан может прирезать.

– Прямо – любой…

– Преувеличиваю. – Не оспорил сомнений Ларна. – Но не сильно. Ум знает, как надо. Руки знают, ноги тоже. Тело вроде привыкло и успевает, оружие знакомо и понятно. Но вместе навыки не склеиваются. То есть вот сейчас они при мне, а стоит хоть на миг задуматься… и хоть плачь! – Он покосился на меня. – Не хмыкай, у меня, что ли, научилась? Лучше посочувствуй… нам обоим. Пока вложенное в голову и данное наитием не сольются, не одолеть тебе порога дураков. Перед ним ты ученик, за ним – мастер. Я больше скажу, Тинка. Такой порог не один… Время от времени выясняешь: вот и новый лёг тебе под ноги, опять надо или сдаться, или перемогать себя и лезть выше.

– И что делать, чтобы выше залезть?

– Тебе сейчас? Ничего! Отдыхать и радоваться жизни. Ты уже освоила все уроки. Теперь дай время опыту и привычке сделать твоё шитье не оружием и не работой, а просто частью тебя. Как мой топор – часть Ларны. Когда я одолел самый свой трудный, пожалуй, порог дураков, сразу заказал к нему чехол. Прежде-то таскал напоказ, с голым лезвием. Мастер, Тинка, как я с тех пор полагаю, знает не только как убить. Это всё глупости и детская блажь – как… Мастер знает, кого стоит рубить. А кого – нет.

Он замолчал, я тоже. Ничего себе порог дураков… Даже озноб отступил. Люк, освещённый ярким солнцем, казался сшитым из южных тонких ниток. Ну и пусть. Подумаешь! И море нитяное, тоже переживу. Зато Ларна настоящий. Это я знаю без сомнений.

– И давно ты заказал чехол?

– За месяц до того, как угодил в подвалы под замком выров Синги, – отозвался он без запинки. – Да, год с небольшим назад, ты верно хмуришь лоб… Я почти стал мастером, когда отказался убить Шрона, потому что он был слаб и болен, а на моей стороне не имелось правды. Но по-настоящему я шагнул вперёд позже, когда встретил Шрома и увидел в нём своего брата. Ты быстрее перешагнёшь порог дураков. Ты уже всё что надо, видишь. Просто тебе тяжело нести бремя ответственности за шитье. Но – придется, смирись. Тебе надо всего лишь понять своё место в мире.

– Ничего себе «всего лишь»!

– Я не лгу тебе, не упрощаю и не делаю вид, что уверен в своих словах. Просто говорю то, что думаю. Ты не ровня Пряхе и Ткущей. Они не люди, они на наш мир глядят со стороны. Ты человек и жить должна, как люди живут. Если возьмёшь на себя больше положенного, вышвырнет тебя невесть куда. Примерно так вышвырнуло Вагузи, – задумчиво продолжил Ларна. – Подумай, нужна ли тебе его участь – безвременная?

Я торопливо замотала головой. Вот ещё! Ким по своему лесу страдает, надвое рвётся. Я же тут сразу прижилась, в большом мире. Он мне куда как роднее Безвременного леса. Да, тут нищим не подают, а сами они вовсе не слепы и не убоги. Тут обижают детей, завидуют соседям и предают друзей. И всё же я хочу жить здесь. Потому что здесь, среди всего этого безобразия, рождаются и вырастают лучшие – такие как Ларна, Марница, Шром или Хол… Не желаю я смотреть на них со стороны, как на часть узора, на его самый удачный изгиб или цветок…

– Брэми капитан, слёзно просим, – обманчиво плаксивым голоском вывел Малёк, давясь от смеха.

Ларна оживился: помощник давно не решался с ним спорить или хотя бы шалить. Может, и он одолел свой порог дураков и научился новому? Я вопросительно глянула на Ларну, тот подмигнул, уложил меня поудобнее, снова поправил одеяло и шагнул к люку.

– Что, мне одному грести или ходовой канат тянуть? – рявкнул он.

– Хотя бы выйти на палубу и глянуть на порт, – смиренно вздохнул Малёк. – Прибыли, как мне кажется. Но без вас нам точно этого никак не узнать. Вдруг прикажете поворачивать и ещё куда нестись сломя голову?

Ларна выглянул из люка, кивнул, приветствуя стража порта, уже взбегающего по веревочной лестнице на борт. Выр был знакомый, он ничего не спросил о цели посещения, сразу сам указал место у почётного причала для боевых кораблей и посоветовал «во все лапы» нестись во дворец. Потому что третий день длятся праздники, пусть и не столь пышные, как исходно намечалось. Ар Шрон от непрерывного присутствия на торжествах пересох и устал, к закату уплывёт в особняк ар-Рафтов, а это далеко от города, придётся туда полдня добираться на вёслах.

– Тинка, ты лежишь при смерти или с нами, во все лапы – к Шрону? – уточнил Ларна.

– При смерти, но во все лапы, – сварливо согласилась я на оба предложения.

Вздохнула, с сомнением стряхивая одеяло. Озноб не ушёл, но и не прибавился, не от болезни тела он происходит, от душевных терзаний. Значит, лежать нет смысла, под одеялом не отогреюсь. Возле Ларны я скорее выздоровею, а встретив Шрона и вовсе поправлюсь сразу. Он мне родной дедушка, ничем не хуже Сомры. Даже лучше. Он здесь. В этом мире, в обычной моей жизни.

– Вот я чего не понимаю, – пожаловалась я, выбираясь на палубу. – Дела мои таковы, что, как ни крути, иному никому их и не передать. По силам ли, нет, для людей или для кого ещё они впору – всё равно мне их делать. Так что тогда определяет моё место в мире?

– Как тебе сказать, – Ларна снова веселился и щурился от смеха. – Представь, что тебе надо прыгнуть вон с той скалы в море. Это твое дело, трудное и важное. А твоё место в мире… Если ты определила его неверно, прыгать станешь с тяжеленным камнем на шее. Результат вполне даже понятен. Дело исполнишь, но сама – в лепешку…

– Почему? – я уже сбежала по сходням и замерла на полушаге, чуть не споткнулась и не рухнула в воду.

– Ты норовишь всё сделать сама и ответить за всех без их участия, – вздохнул Ларна, подхватывая меня и ставя на надежный причал. Нет качки. Благодать… Ларна продолжил, не давая мне отвлечься: – Шром попросил у тебя пояс, получил и нырнул. Всё удачно. Но ты ходишь с камнем своей вины на шее уже который месяц. Ах! Он может погибнуть из-за моего пояса… Ах! Я во всём виновата, я одна…

Ларна сказал последние слова намеренно тонким голосом, изображая меня, и даже довольно ловко повторил мое движение – как рука перебрасывает косу со спины на плечо… Малёк рассмеялся, Хол булькнул, да и я хихикнула, не сдержалась. Стало чуть легче на душе. Словно камень и правда там был, но упал и утонул – без меня, что особенно приятно. Ларна велел Мальку ждать указаний, Холу разрешил нырнуть и поговорить с местными лоцманами. Меня же подгрёб под руку и повёл через порт, где всем тесно, одному ему есть просторная дорожка – узнают и вежливо уступают. Иногда по привычке называют ар-клари: помнят его недолгое пребывание в этом звании.

Лица улыбчивые, на мостовых ни пылинки, на оградах – цветы и ленты, народ одет наряднее обычного. Несколько раз нас поздравили с сезоном ангра и вырьими именинами, дважды – с днем веселого ара, ещё с началом «энтой буйной гулянки, которая всем по сердцу». Мы в ответ тоже улыбались и поздравляли. Иногда с сезоном ангра, но порой Ларна входил во вкус и чудил. Зычно сообщал, что празднуют его прибытие в порт, раннюю весну и ещё невесть что. Я улыбалась и шла молча, как подобает милой воспитанной брэми.

В зелёном городе – а мы шли короткой дорогой, через рыбацкую слободу – гудели куда дружнее и шумнее, чем даже в порту. Здесь с осени жили выры-загонщики, потому имя праздника выучили правильно и все. Пили пиво и таггу, причём не первый день и, как мне кажется, некоторые уже путали кружки, не ощущая разницы во вкусе и запахе содержимого…

Красный город праздновал более организованно, но далеко не так искренне. Зато тут оказалось посвободнее на улицах. И потише. Рыночная площадь, к моему изумлению, пустовала. Прилавки убрали, явно на время и ради больших гуляний. Но теперь, в середине дня, эти самые гуляния ещё не начались. На всю гулкую безлюдную площадь имелось лишь двое нищих, причём ни один занимался не своим обычным ремеслом, ведь просить-то не у кого. Более опрятный просто сидел на скамейке у трактира и пил пиво. Зато второй… Я даже споткнулась. Неужели тот самый неслепой слепец, которому я бросила арх в шерстяную шапку? Сидит на красном камне, дремлет, и шапка у ног точно та же… Хотя на голове имеется вторая, соломенная, словно в насмешку.

– Ни дня без работы, даже в сезон ангра? – уточнил Ларна, останавливаясь возле нищего и бросая полуарх в его шапку.

– Что желает узнать столь славный брэми за столь ничтожные деньги? – зевнул нищий, прекращая рассматривать белесыми глазами небо.

– Да ничего, собственно, – прикинул Ларна. – У Скрипа всё в порядке? Как-никак, бывший староста, ненадёжное это дело, уход с такого места. Переживаю за него.

– Было не всё в порядке, но налаживается, – отозвался нищий. – Он сюда не вернётся, в столицу. Ар Юта пригласил его в свой край. Вроде – княжеским советником. Но чего я своими слепыми глазами не видел, за то наверняка не поручусь. С праздником вас. Хорошие дни. Подают богато, да и на улицах спокойно, можно гулять хоть до утра, даже такой милой юной брэми, никто не обидит. Особенно в зелёном городе: мастеровые взялись сами порядок держать и преуспели в этом на славу.

Ларна кивнул. Порылся в кошеле и бережно отсчитал десять кархонов, серьёзно и уважительно передал нищему в руки.

– Это уже на настоящее дело, в нём прошу помощи. Встретил я в землях Арагжи пьянчужку по имени Барта, прежде он был выродёром. Рода его не ведаю, возраст… да лет пятьдесят, полагаю. Внешне по молодости был рослый крепкий северянин, моего сложения, только чуть пониже, на полпяди, наверное. Я почти уверен, что у него имеется родня в столице, в красном городе, среди состоятельных брэми. Разыскать бы ту родню, и, если люди они приятные и душевные, дать им знать, что жив Барта и навестить его можно в замке ар-Рагов.

– Вам как отчитаться о работе? – уточнил нищий, когда золото само сгинуло, растворилось в его ладони.

– Никак. Мне-то он не родной, – рассмеялся Ларна. – Просто хочу этого дурня из головы выбросить. Вот и переложил бремя на ваши плечи.

– Сделаем. Золото не бремя, поиск нам тоже не внове и не в тягость, – усмехнулся нищий. Глянул прямо на меня. – Вы, брэми Тингали, обязательно повидайте достойного ар-клари Михра. Он хранит для вас письмо от Скрипа. Собственно, я тут и сидел, чтобы сказать это. С праздником, желаю спокойно провести время в столице.

Он улыбнулся, коснулся пальцами края соломенной шляпы, защищающей лицо от неяркого весеннего солнца. Встал, сунул под локоть шерстяную шапку – и пошёл прочь. Следом, поставив кружку с недопитым пивом, двинулся второй нищий. Я только теперь и рассмотрела – рослый, хоть и худой. И палка у него чем-то на мою похожа, только подлиннее и отделана узорчатым металлом… Это что же получается? Нищие по городу с охраной ходят? Ох, снова я себя почувствовала деревенщиной, разевающей рот на столичные диковины. Приятно даже – кое-что не меняется быстро. Ларна тоже проводил нищего взглядом, задумчиво пожал плечами и снова двинулся к дворцу. Главной улицей, широкой и вовсе уж усердно и обильно украшенной. Наверное, только сейчас я поняла, каким разным может быть праздник. Одним важна его суть, другим – парадная красота, третьим – просто повод для гулянки… Наверняка находятся даже и недовольные: шумно, дела стоят, торга нет…

Мне праздник теперь – увидеть Шрона. Соскучилась я по нему. С осени успела подзабыть, как это хорошо – когда тебя ждут, узнают и гудят таким дивным сочным басом, раскрыв объятия всех шести рук:

– Тинка, наконец-то! Ох-хо, устала без вас душа, без родных моих… Высохла вся, окончательно. Дайте хоть обниму. Целы? Здоровы? Где моя отрада – Малёк? Где милый мой Хол? Куда дели Кима и Марницу? Сейчас Жафу свистну, он недалече, приедет вмиг. Вот уж кто выродёра нашего ждал, вот уж кто о Ларне вспоминал, что ни день… Странно даже, что ваша галера мимо земель ар-Нашра прошла без преград, выры хотели уволочь вас к себе в замок.

Мы сели на зелёной лужайке, у самой дворцовой стены. Так, чтобы по возможности быть в стороне от суеты затяжного праздника. Пересказали без спешки весь свой поход – через пустоши, в земли Арагжи. Выслушали ответный рассказ. Обсудили, в Горниве ли теперь Ким? И что мог означать мой сон, в точности совпавший с событиями в столице: ведь выр, оказывается, действительно погиб… Пока мы разговаривали, появился и нынешний ар-клари. Передал мне письмо от Скрипа.

– Да, курьер погиб, и убил его выр, всё в твоем сне верно, – вздохнул он. – Знаем мы теперь достаточно много о той ночи, молчуны уже разговорились. Жители ближних улиц так возмутились, что их соседи беду видели и слышали, но промолчали, бросив на всех людей тень и опозорив красный город перед зеленым, что три семьи общим решением выселили из столицы, дома их выкупили. Два трактира закрылись: в одном хозяин убит, во втором жив, но своим молчанием так виноват, что побоялся погрома и съехал, продал заведение. – Михр нахмурился. – А вот Кух как лежал без сознания, так и по сей день не в уме. Бредит, едва дышит. Твердит о хозяине, о силе не по нашим возможностям, о возвращении законного кланда, при котором он станет ар-тиалом всего известного нам мира. Горячка…

– Иногда под пытками столько не выбалтывают, сколько говорят без сознания, – задумался Ларна. Обернулся к Жафу. – Ар, я лечил вас быстро и болезненно, но вы не сочли меня злодеем. Шрон сказал, я снова могу быть чем-то полезен?

– Весьма точно, – с самым загадочным видом согласился Жаф. – Перегони галеру к нашему причалу возле особняка. Это не обсуждается, вы мои гости, и Шрон поживёт у меня, зачем ему плыть к ар-Рафтам, если Юта уже два дня, как отбыл домой?

Ларна расхохотался, хлопнул себя ладонями по бедрам и, кое-как погасив веселье, уточнил: домой, но через Сингу? Оба выра согласно и сердито дернули усами. Шрон прогудел нечто относительно молодости и горячности. Ларна подмигнул мне и предложил ставку на всё свое наличное золото: Ронга ар-Раг уже обогнал нас и вынырнул близ порта Синги…

– Им строго запрещено устраивать бой, – возмутился Жаф. – Строго! Два лучших и неущербных ни в чем, а впереди, если всё удачно свершится в отношении глубин, настоящий сезон сомга… Чьи имена мы, старые, станем называть, если эти два переросших малька всё же помнут друг другу панцири?

– Ясно, чьи, – возмущенно булькнул Шрон. – Ар-Лимы уже всех извели троснами. Ох-хо, великая тайна! Они для своего младшего, для Бугма, готовы хоть за всё золото родового замка купить место в списке почетного оглашения.

– Ар-Тадха пошли дальше, они пообещали князю Горнивы весь лес на смешных условиях, почти даром, если Чашна пропихнёт в тот же список ара Долна, – разозлился Жаф. – И это ещё мелочи! Что творят безродные, у кого нет замков, но есть крепкий молодняк…

Он поник усами, Шрон понимающе вздохнул, мы с Ларной дружно пожали плечами, ровно ничего не понимая. Ларна кашлянул, привлекая внимание выров.

– Что за список-то? Почётная встреча Шрома, явившегося из глубин в сопровождении толпы вырьих баб? Или более того, нечто вроде нашего, людского, сговора? А вот скажите мне, мудрые ары: как может происходить нерест в глубинах? Как там выжили ваши женщины? И ещё вопрос. Не пойдут ли они войной на людей, осилив всплытие? Или они без общения одичали…

Выры отмахнулись всеми руками. Жаф глянул на Шрона, тот потоптался и в смущении провел рукой по своим усам.

– Нехорошо иметь тайны от родни, вовсе нехорошо. Однако же сам я и написал закон: до сезона сомга ни слова никому не произносить, поясняя уклад жизни выров и наши особенности. Может, вам и не надо знать… Может, так оно и лучше. Нет покуда должного ответа, даже у старых. Одно скажу. Не будет военной угрозы от донных дел. Нет, не будет.

Ларна покосился на меня, подмигнул ещё веселее. Мол, чудят старые, не расстраивай их, не спрашивай то, что скоро и так узнаем. Шром-то когда всплывёт, молчать не станет. Я на пальцах высчитала: прель да травень – наша весна, потом лето… лугоцвет, марень, страдник. И сразу после – вырий сезон сомга, когда явится Шром. Можно и потерпеть. Между тем выры усердно переводили тему разговора на праздник, рассказывали наперебой, как прошли два дня и что ещё ожидается интересного в городе. Ларна их прервал.

– Шрон, не переживай, мы тебя не разлюбим и без знания вырьей тайны. Отправь курьера порезвее в Горниву, там ли Ким? Здоров ли… с ним ли Марница? Отпиши, что ждём их в замке ар-Бахта. Что на север нам пора двигаться.