Текст книги "Вышивальщица. Книга вторая. Копье Вагузи"

– Брат будет жить? – осторожно спросил старый выр, не смевший вмешаться и даже не пустивший родню вблизи глянуть, как Ларна режет, чтобы не полезли с советами и расспросами…

– Самая большая угроза для него теперь, – усмехнулся Ларна, даже не пытаясь слезть со спины Ронги, – это пристрастие к тагге с лотосом. Как давно даете это средство? Насколько часто?

– Неделю, – быстро отозвался старый. – Через день и только на время сна, я знаю, чаще никак нельзя. Сегодня вот выделили поболее.

– Тогда обойдётся, – зевнул Ларна. – Завтра он должен прийти в сознание. До рассвета ещё, пожалуй. Сразу дайте знать мне… Ничего себе! Тинка, твоя работа? Надо же, без палки всех наладила к пользе.

Ларна теперь во все глаза глядел на трех рослых темнокожих женщин с заполненными съестным плоскими подносами на головах. Как они несли и не роняли? Я поёжилась: того и гляди, меня заставят повторить с целью «убивания тьмы» и воспитания полезных навыков боя…

Отправленный мною за припасами пацаненок вышагивал впереди женщин и звонко кричал нечто, переходя от усердия в высокий противный писк. Я разобрала только слово «нхати» – явно ко мне относящееся. В руке мальчик держал золотой кархон и размахивал им, показывая всем. Ронга шевельнул усами.

– Трактирщик не желает принимать деньги, – сообщил выр. – Он намерен сегодня кормить всех на набережной за свой счёт. Потому что ты – нхати, чужая здесь, гостья. Ты не имеешь права быть щедрее хозяев. Мы, люди и выры земли Арагжа, оказали помощь соседям, их брат выжил. Значит, это наш праздник. Так он кричит. В честь ар-Зарра праздник, и в честь вас, людей севера, которые помогли несравненному Вузи выиграть бой.

– Быстро у вас распространяются слухи, – не удивился Ларна.

– Как и везде… Погоди, я тоже должен покричать, мне хранитель клешнями указание дал.

Ронга привстал повыше на лапах и загудел, зашипел, забулькал на искаженном вырьим произношением местном наречии. Его поняли без ошибки, ответили хором выкриков, сливающихся в общий праздничный шум. Кто-то уже катил по улице к набережной барабаны – пять штук, один другого крупнее. Самый большой, поставленный на бок, в этом положении имел две сажени в высоту! Он солидно гудел и рокотал на неровностях. Ронга осел и отдышался.

– Мы внесём свою лепту в праздник, оплатим напитки и наловим вдоволь рыбы, – пояснил выр свои слова на местном наречии.

Женщины скользящей походкой миновали коридор, выделенный для них толпой. Сняли с голов подносы и красивыми одинаковыми движениями установили их перед Ларной, поклонились, заулыбались, звеня браслетами и поправляя бусы на груди, затем исполнили обеими руками единый сложный быстрый жест. Мальчишка торжественно всунул мне в ладонь монету и удалился. Я на него и не глядела. Я злилась! Во-первых, ещё с десяток местных красавиц повторили тот же жест, вроде бы скромно приопустив ресницы, но в то же время искоса поглядывая на Ларну самым наглым образом. Ох, чую: его уже произвели в князья и сейчас сообщали о своем полнейшем расположении… Во-вторых, я по-прежнему держала «бяку» в своем платке, он стал похож на вонючую скользкую тряпку и наверняка безнадежно испорчен. Но это никого не беспокоит.

Ларна быстро и без церемоний сожрал рыбину, запечённую в глине, – я это блюдо знаю, очень вкусное, особенно с южными приправами. Народ взирал и умилялся тому, как выродёр чавкает, торопится и облизывает пальцы… Как жадно запивает местным красноватым мутным пивом, по усам течет, на землю капает, но так, вроде, и надо.

– Вкусно! – с набитым ртом сообщил Ларна. – Спасибо. Будем гулять, покуда не упадем. Ронга, так и передай. Но сперва мне и вырам надо посовещаться уединенно, у края пристани. Тинка, пошли. Ронга, ты готов рискнуть панцирем ради проверки моих соображений?

– Охотно, – отозвался выр и уже на бегу торопливо изложил на местном наречии ответ Ларны.

На краю пристани Ларна соскользнул со спины выра, уселся, наконец-то отобрал у меня сверток с паразитом. Развязал, показал всем вырам содержимое, на вид – нечто вроде гусеницы, правильно я догадалась. Только пошире и покороче.

– На воздухе долго не протянет, солнечного света боится, как и говорил Шрон: глядите, он уже подыхает. Надо уложить в соль и доставить Шрону. Пока что проверим, что за штуковина… Зубов нет, – отметил Ларна, изучая вяло шевелящуюся гадость. – Рот небольшой, глядите сами. Мягкотелая, без панциря и костей. Лап нет. Плавники едва обозначены. Ни скорости, ни маневра, ни возможности жить в глубинах, как я полагаю. Однако же эта штука умудряется портить вам панцирь. Как? Сейчас я отпущу её на клешню Ронги. Не на спину: в самом крайнем случае потерять клешню не так страшно, как претерпеть снятие пластины панциря. Я не знаю, как быстро паразит прогрызает вашу броню и чем орудует. Но извлечь его я уже смог однажды… даже дважды.

– Обнадёжил, – усмехнулся Ронга, но клешню подставил сразу и без сомнений. – Сажай.

Ларна прополоскал паразита в миске с морской водой, поданной вырами по его просьбе. И уложил эту гадость на клешню. Теперь сделалось можно рассмотреть в подробностях: буро-желтое тело, норовящее распластаться на панцире, льнущее к нему. Присосалось своим беззубым ртом, но, по всему понятно, не способно прогрызть броню. Мы ждали долго, молча. Паразит ничуть не углубился в панцирь. Дважды он переползал, выбирая местечко поудобнее, смещаясь к стыку клешни с основанием. За собой оставлял светлые круги «укусов». После третьей попытки окончательно ослабел, свернулся, как личинка жука, и затих… Трудно было поверить, что недавно он и ещё один такой же едва не убили крупного, почти с Ронгу размером, выра. Ларна уложил паразита в соль, закрыл ёмкость. Склонился над клешней Ронги, кончиком ножа ковырнул белесый след укуса.

– Панцирь тут хрупкий, крошится, – отметил выродёр. – Но глубина повреждения ничтожна, не толще плотного листка тросна. Что это значит? Он не может портить вам панцирь вне моря. Водится он только там, где разлита отрава, которую вы именуете жёлтой смертью. В ней, видимо, и есть сила гнильца. Тинка, ты не заметила ничего? В смысле канвы и ниток…

– Злость в нем вшитая, она не настоящая, а прочее без искажений. Не будь злости, он бы на всякую крупную рыбу норовил сесть, а не гонялся за вырами. Так я думаю.

– Хорошо думаешь… заодно начинай соображать, как из него выпороть злость. Ведь так Ким называл вашу работу?

Я кивнула. Сама понимаю, что придется поработать. И немало. Сборку удалить, которая тропу короче делает – нетрудно, если есть навык. Убрать так называемый мираж, искажающий видимое и заодно меняющий расстояния, сложнее. Но всё это мелочь в сравнении с тем, во что вложены общие людские устремления. Ложные, пропитанные злостью, мстительные. Гнилые изначально. В пустыне в первый раз я увидела подобное. Разъедающее саму канву…

– Тингали, сегодня я не заставлял тебя делать урок с палкой, – припомнил Ларна. – Идём, надо проведать нашу галеру и прихватить палку.

– Праздник же, – возмутилась я.

Но меня никто не слушал… Ларна поднялся на ноги, потянулся, ухватил меня за руку, Ронгу – за клешню, и потащил нас по причалу к галере.

– Расскажи про барабаны, – попросил Ларна. – Почему большой поставили в стороне и почему он не звучит? Отчего никто не играет на нём?

– Глазастый ты, хоть у тебя всего два глаза, – похвалил Ронга. – Это главный барабан, посвященный Вузи. В него дозволяется бить только умеючи. Особым образом.

– Так пусть бьют особым, – не оспорил Ларна.

– Некому! Племена песков придут к берегу недели через две, не раньше. Здешние, городские, полного правила не освоили. Оно сложное. Ему с младенчества обучают детей вождя и тех, кого именуют Вагузи. Таких сейчас нет в городе. Очень жаль, – вздохнул Ронга. – Когда рокочут все барабаны, даже мои пять сердец вздрагивают и замирают от восторга.

– У меня на борту есть нужный человек, – тоном капитана, гордого за свою команду, заявил Ларна. – Жена Барты разве не дочь вождя?

– Она не согласится, – огорченно отмахнулся Ронга. – Её не признаёт племя. Ваши, людские отношения мне не понятны. Не было мальков в первом браке – ну и что? Её-то вина какова? Даже если муж – сын вождя соседнего племени и лучший воин песков. Мы очень разозлились, когда узнали. Что за гнилость! Отказался от жены, отвёл её назад к отцу и обвинил не пойми в чём. Если бы Барта её не отбил, погубили бы, совсем погубили.

Надо же! Я искоса глянула на Ларну, он мне подмигнул: мол, не суди о людях легко. Мала ещё… Получается, прав. Этот гадкий пьяный старик когда-то был иным… И его жена помнит прежнее. Умудряется видеть и теперь того Барту, сильного и молодого, которого не способны рассмотреть мы.

На галере было тихо, надраивающий палубу моряк сразу пояснил Ларне: его помощник Малёк всех отпустил в город, кроме малой вахты. Трое заняты уборкой, двое отдыхают, повар готовит ужин для тех, кто на борту. Гости капитана – пьяный брэми и его жена – как устроились в трюме, так и не появляются оттуда. Клык на борту, спит. Ларна кивнул, прошёл к трюмному люку, заглянул внутрь, добыл мою палку. Без церемоний выволок за руку жену Барты.

– Без тебя пропадает праздник, – буркнул он, глядя на берег. – Большой барабан не разговаривает. Вузи опечалится. Он сильно уважает танцы.

Женщина решительно замотала головой, косички прически растрепались, несколько змейками упали на шею. Ларна нахмурился. Прикрыл трюмный люк. Сел, облокотился на мою палку.

– Обоснуй.

– К барабану Вузи допускаются только те, кто признан племенем и не отдан вождем… – начала перечислять условия женщина, сердито заправляя косички.

– Разучилась управляться с барабаном? – прищурился Ларна. – Про вождя ты мне не пой, его тут нет. Город – тоже племя, Ронга почти что князь, он согласен.

– Но мой муж…

– Послал тебя к вырьей матери, – хмыкнул Ларна. – Не упирайся. Галера моя. Я тут неизбежно прав, я капитан. Считай, что вносишь плату за перевозку Барты на север.

Женщина поникла. Всё, что касалось благополучия мужа, не могло обсуждаться. Раз так надо для него…

– У меня нет бус анагри, нет повязки вузари, нет палки бата, – начала жалобно перечислять смуглая красавица, умоляюще глядя на грозного капитана. – Нет, совсем. Как без них подойти к барабану Вузи?

Ронга с шелестом сорвался с места и умчался так быстро, как умеют только молодые выры полной неущербности. Мы только-только обернулись – а топот его лап уже стихал на набережной, вдали. Очень скоро звук снова возник, а с ним и Ронга – он тащил в верхних руках плетёную корзину. Большую, и вид этой корзины не понравился женщине.

– Нам, вырам замка, первый барабан подарил один из Вагузи, давно, лет триста назад, – пояснил Ронга. – С тех пор его подновляют и меняют по мере необходимости. Корзину тоже осматривают. Всё в ней должно найтись. Только я названий вещей не выучил. Бери и проверяй. Если чего не хватает, я нынешнему старшему Вагузи запрещу здороваться со мной за ус.

– Всё есть, кроме палки, – не солгала жена Барты.

Ларна глянул на меня. Я охотно кивнула. И лаковая палка с танцующими чёрными ящерами оказалась на время отдана жене Барты. Женщина покорно кивнула. Собрала в охапку шуршащее и звенящее содержимое корзины и удалилась в трюм. Вернулась она очень скоро. Я ахнула, Ронга булькнул, Ларна заинтересованно хмыкнул.

Одеждой назвать то, что содержалось в корзине, едва ли было возможно. И одетой южанку – тем более. На шее бусы, много нитей, сложно переплетённых одна с другой, на них нанизаны ракушки и золотые бляшки с узором ящеров. Всё это парадное снаряжение позвякивает, чуть колышется, закрывает тело от ключиц и до пупка. На низком, застегнутом на бёдрах, многозвенном тяжелом поясе укреплены кольца, от них начинаются тонкие цепочки, плотно унизанные золотыми бляшками. Впереди и сзади цепочки длинные, до колена. Чем ближе к боку, тем они короче, самые малые удерживают всего одну подвеску… Женщина нагнулась, подбирая лаковую палку, прислоненную к корзине. И я окончательно убедилась: кроме этих ниток, цепочек и бляшек на ней ровно ничего не надето. Да хоть озолоти меня, я в таком не покажусь на людях. Путь даже оно смотрится убийственно великолепно: вон, у Ларны глаза заблестели. А моряк как замер с тряпкой в руках, так и стоит, выжимает с неё грязную воду на палубу, только что выскобленную и вымытую…

– Клык! – рявкнул капитан, как всегда не позволивший себе долго пребывать в неразумном состоянии.

Страф выдернул голову из-под крыла, пару раз щёлкнул клювом, поднялся на свои высоченные лапы и в два шага оказался рядом. Ларна указал на южанку и на меня.

– Охраняй обеих, ясно? Тинку нельзя отпускать одну на берег. Это чудо в бусах – тоже… На Ронгу надежды мало, он впечатлительный, начнёт танцевать – только держись. Всю воду перебаламутит, или я ничего не понимаю в вырах.

– А ты? – испугалась я. – Ты… не с нами?

– Я занят. Мне надо ещё чуток повыродёрствовать, – прищурился Ларна. – Всё, вперёд. Большой барабан ждёт вас. Народ волнуется. Я всей душой понимаю народ. Определённо, без большого барабана праздник – не праздник. Готов сказать заранее: такая женщина просто обязана выбить хоть какой дождик из скупердяя Вузи.

– Не сезон, – побурела от смущения красавица, впечатлённая похвалой.

– Да вашему новому Вузи всегда сезон, было бы, с кем танцевать. Идите, сказано же!

Страф подогнул колени и вопросительно глянул на меня. Привык катать и теперь пытается хоть так вернуть себе частицу утраченного покоя – через обычное. Я спорить не стала, забралась на чешуйчатую спину, погладила перья шеи. Клык умный. Ему не требуется повод, он знает слова «право» и «лево», понимает похлопывание по шее и движения коленей. Встал – и я взглянула на праздник с высоты полной сажени его роста, а ведь это – только до седла…

Клык шагал следом за женщиной, удерживая голову, вооруженную мощным клювом, точно над её макушкой. Смотрелось это внушительно. Боевые страфы – вообще редкость, а уж с ростом и выучкой Клыка… невидаль! Мы двигались по широкому пустому коридору. Народ сперва удивлялся непонятному, оглядывался, охал, принимался окончательно раздевать глазами барабанщицу. Почти сразу замечал Клыка – и отодвигался под его немигающим лиловым взором.

– Ох, как неловко… Я так и не спросила: как тебя зовут? – виновато уточнила я.

– Тнари рахни Барта, – тихо отозвалась женщина. Чуть помолчала и со слезами в голосе добавила. – Только теперь, пожалуй, я не имею права носить его имя. Он прогнал. Уже второй муж признал меня негодной женой. Как можно допускать меня к барабану? Не призову дождь раньше срока, это понятно. Так ещё и в срок не пойдёт он, вот беда. Я очень старалась быть хорошей женой, только как угодить столь важному и мудрому человеку, как брэми Барта? Язык его выучила, обычаи усвоила. Стол у нас в доме был, салфетки, вилки. Я сшила себе платье, какое носят настоящие нхати. И ещё передник. Он ругался. Велел снять. Тогда уже я сильно разозлила его, назвал глупой. Позже ещё хуже. Пробовала высветлить волосы, он совсем заругался. Сказал, из меня никогда не получится нхати.

Женщина поникла. Страф возмущённо зашипел, озираясь, нет ли поблизости обидчика. Народ отступил, опасаясь гнева вороного. Я оглянулась: меня буквально донимала мысль о Ларне. Да и нитки тянулись от Тнари к галере. Хорошо видны и старые, и новые: разных оттенков, разлохмаченные, смятые, надорванные. Некоторые совсем на волоске удерживаются… Понять бы, почему так: иногда я вижу нитки очень ясно, и для обстоятельств, и для людей. А порой как ни приглядываюсь – не могу заметить их. Ким сказал, что эти связи меж людьми – вроде паутинки лесной. Иногда солнышко светит, и она видна вся, а в иное время оборвёшь, рукой смахнёшь – и не заметишь… Я снова воровато оглянулась – и чуток подкрутила самые слабые нитки. Мне не положено, мое дело – шить, а не лезть в чужие дела. Только и им двоим зачем помнить глупые обиды? По канве такой памяти новый узор никак не вышить…

Палуба галеры уже почти скрылась из глаз, когда я рассмотрела Ларну. Капитан за шиворот волок из трюма пьяного. Стало весело и тепло на душе. Не одна я лезу в чужие нитки. Ещё бы! Двое детей у Тнари. Ларна же, кажется, вознамерился всех котят пристроить в жизни удачно и сытно – так я вышила для него на поясе.

Больше я назад не оглядывалась. Главный барабан уже показался, люди на пристани притихли, расчистили дорожку до самого помоста, невысокого, из особых круглых палок. На них, наверное, звук лучше получается – нельзя такой здоровенный барабан прямо на землю положить. Его, что интересно, ещё и закрепили за кольца на ободе – накрепко, врастяжку. Чтобы не сдвинулся ни на ноготь.

– Перестань переживать, выпрями спину, – строго, подражая тону Ларны, сказала я. – Тнари, ты на празднике важнее всех! Нельзя портить людям настроение. На тебя глядят. Улыбайся.

– Думаешь, легко чувствовать себя голой? – тихо пожаловалась она. – Я пятнадцать лет прожила в доме мужа, по обычаю севера… совсем отвыкла от племени. Целая жизнь – пятнадцать лет… Барта добрый. Он берёг меня. Там бы я уже старухой стала – в песках. Он вволю давал мне воды и научил смазывать кожу маслом. Днём запрещал работать. Когда дети были маленькие, я совсем бездельничала, он нанял слугу. Вот какой у меня муж… был.

– Если бы он видел, как ты плачешь, он бы отругал тебя. А ну немедленно улыбайся! Я тебе такую палку дала! Самого Вузи подарок!

Женщина охнула и заново стала рассматривать узор ящеров. У самого помоста из толпы, распихав всех, возник Ронга. Когда и куда он пропал, не ведаю – побежал ведь с нами от галеры! Выр привстал на хвосте. Выстроил из рук и лап своеобразную лестницу. И загудел на весь город.

– Теперь у вас будет полный праздник, потому что город заимел свою барабанщицу! Выры замка ар-Раг признают за ней право! Так решил хранитель.

Тнари удивленно пожала плечами, но было заметно, что новость её обрадовала. Я подавилась очередным оханьем. Давно следовало сообразить: на таком здоровенном барабане невозможно играть, как играют на малых. Тнари по лапам и рукам выра ловко взбежала на край большого круга натянутой кожи. Её наряд зазвенел от движения. Люди притихли. Ронга шевельнул усами, указывая, кому расступиться, пропуская к помосту рослых, глянцевых, словно маслом облитых, обладателей более мелких барабанов. Я запоздало подумала: а ведь оглохну… Да и Клык невесть что решит. Заранее погладила его по шее, прихватила перья покрепче – стой, нет угрозы, не шипи и не ищи врага! Вороной повыше поднял голову, рассматривая всю толпу. Он, пожалуй, и отсюда видит палубу галеры…

Барабан степенно, низко и негромко, вздохнул под стопами Тнари, направившейся к самой его середине. Там женщина ненадолго замерла, слушая эхо гудения. Повернулась лицом к морю – то есть и ко мне тоже. Глаза закрыты, выражение странное, сосредоточенное и полубезумное. Рот чуть приоткрыт, дыхание частое, грудь вздрагивает, плечи двигаются в такт дыханию. Моя палка порхает в смуглой руке, крутится, бронза шариков на концах взблескивает. Пальцы ног щупают кожу барабана, словно привыкают к ней.

Тнари резко, со свистом, выдохнула, вскинула на миг лицо вверх, переступила мягко, шире расставляя ноги и чуть приседая. Повторила движение, настраиваясь на его ритм, простой и медленный. Золото украшений зашуршало ровнее, увереннее. Барабан осторожно отозвался. Женщина распахнула глаза, совсем чёрные, не разобрать, где зрачок. Резко повернула голову влево, вправо. Косички метнулись, выбиваясь из прически, но теперь она не пыталась поправлять волосы.

Взгляд скользнул по застывшим у помоста обладателям малых барабанов. Палка повелительно выбрала одного, второго, третьего. Все послушно отстучали руками указанный ритм. Сохранили его, пока большой барабан задавал новый, и снова бронзовый шарик на конце палки выбирал для него исполнителей.

Тнари выглядела совершенно не похожей на себя. Я не могла поверить, что эта женщина собиралась уйти в пески. Что она несколько мгновений назад – плакала… Словно подменили человека! Каждое движение восхитительно, ни одной ошибки, и слушаются её все, и смотрят на неё, потому что невозможно уже оторвать взгляд. Бессчётные золотые бляшки, ракушки, цепочки и нитки колышутся и звенят. Тёмное легкое тело движется, изгибается, змеи косичек скользят по плечам. И я сама ощущаю, как все мы начинаем дышать в такт. Одним вздохом – целая толпа.

Может, у неё и нет золотой иголки, может, она и не умеет вышивать, как я. Но сейчас и здесь её власть больше. Я кожей ощущаю, как выравнивается канва, как общая радость праздника натягивает её, выглаживает, обновляет, удаляя накопленные за год складки усталости и боли. Само небо становится синее и глубже, потому что оно – чаша, а внизу мы единой душой ждём глотка воды…

Не думаю, что любая, обученная переставлять ноги в такт, может так владеть общим вниманием. Не думаю – потому что уже не могу выделить себя из толпы. Мы дышим, когда нам прикажет порхающая и ткущая узор танца палка с чёрными ящерами. Наши сердца бьются, влившись в ритм барабана праздника, рокочущего все громче.

Звук заполняет город, он ползёт над водой, ширится, и даже волны слушаются его… Мой Клык переступает лапами и дергает головой вверх-вниз, клокочет, ему хорошо и он даже, пожалуй, – счастлив! Я тоже двигаюсь на его спине, вскидываю руки, как каждый в толпе, со стоном вздыхаю, выгибаюсь, – и небо опрокидывается на меня. Синее, огромное, прохладное. И в нём плывет раскаленное добела яростное солнце… исходит паром, создающим белый облачный след.

И снова я гляжу вперед. Голова кружится от резкого движения, кажется – барабан пританцовывает, а не Клык…

Тнари похожа на ящерицу, как я раньше не видела этого? Она – гибкая, бронзовая, в сверкающей и шуршащей чешуе золотых украшений. Она глянцевая от пота, капли сбегают по коже, словно дождь уже отозвался…

Дышать всё труднее, учащающийся рокот накрывает с головой, пропитывает и заполняет. Вбирает в себя и наваливается новой тяжёлой волной.

Чаще. Быстрее. Громче, яростнее…

Вдруг – тишина, такая короткая, что снова не вздохнуть… Она только-только успела зазвенеть в ушах, обдать холодком ползущего по спине восторга – и снова обрушился рокот. Стих, опять нахлынул. То жар, то холод, то бешеная радость, то изнеможение…

И наконец, тишина…. Ватная, вязкая, окончательная. Опустошающая. Даже воздух замер. Только пот струйкой сбегает по спине, щекочет…

Тнари стоит в самой середине барабана, склонив голову. Мокрые косички прилипли к коже, закрывают лицо. Видно, как она тяжело, со всхлипом, дышит. Легкие плечи вздрагивают, бессильно и устало никнут, снова вздрагивают… На звонкую кожу барабана падает капля пота.

Кап. Кап…

Толпа вздыхает и недоверчиво, медленно, поднимает глаза к небу. Неужели из этих редких белых пушинок, и на облака-то не похожих, может пойти дождь? На месяц раньше срока! Путь он и будет коротким. Случайным – и все равно невозможным!

– Накрывайте барабаны, – из-за моей спины, от набережной, командует неизменно уверенный голос Ларны. – Чего раззявали рты? Дождь торопится, стучит, эка невидаль? Ваш Вузи на танцы оч-чень даже падкий мужик, хорошо отбивает ритм. Скоро ливанёт всерьёз!

Клык перестал приплясывать, широко расправил крылья, похлопал ими, сложил и потянулся всей шеей к барабану, клокоча и приветствуя Тнари, которая теперь нравится ему больше прежнего. Женщина неуверенно ступила вперед, так тихо и мягко, что барабан не отозвался. На втором шаге она дотянулась до шеи Клыка и оперлась о неё.

Ронга, мокрый и восторженно булькающий, растолкал всех и метнулся к барабану. Когда он исчез отсюда, я не знаю. Не видела… Но Ларна опять не ошибся: выр отмечал праздник в воде и нырял вдохновенно. Подхватил Тнари в охапку, стащил с помоста и уже не отпустил, поддерживая двумя верхними парами рук.

– Никто не умеет так, я видел пять танцующих и говорящих с барабанами, ты лучше всех, с тобой вообще нельзя сравнивать! Они, прочие, просто топают ногами! – бормотал Ронга. Замер и встряхнул послушную, обессиленную танцем Тнари. – Садись на хвост. Все ар-Раги согласны. Не ради праздников, просто ты нравишься нам. Ты толковый выр!

Из толпы выбрался рослый мужчина, блеснул яркой улыбкой. Я вмиг онемела от изумления. Он осторожно вынул из руки Тнари палку. Вернул мне, широко распахнул глаза и снова улыбнулся.

– Запомнила сказку? – спросил колдун. – Про мою палку и призвание дождя?

– Ты… ты…

– Я, я, – передразнил неизменно наглый и весёлый колдун. – Тихо! Нельзя так шуметь, кто не узнал меня, тому и не положено, не заслужил… Сказку расскажи в трактире. Ещё старшему Вагузи расскажи, он явится завтра. Целиком изложи, с продолжением.

Подмигнул, снова улыбнулся, указал раскрытой ладонью в сторону набережной – и сгинул в толпе. Я оглянулась. «Продолжение», слегка пошатываясь и хмуря лоб, двигалось, оберегаемое от напора толпы крепкими руками и плечами Ларны. Не знаю, чем и как можно столь быстро довести окончательно пьяного человека хотя бы до подобия трезвости. Я ещё мала, чтобы знать – так и Ларна говорит. Зато сам он безупречно управился с задачей. Барта не стал смотреться лучше, кожа по-прежнему висела, рыхлая и нездоровая, желтоватая. Тени под глазами залегли глубокие и надолго. Походка давала повод заподозрить наличие шторма – его качало, и сильно. Однако бывший выродёр глядел и говорил вполне осознанно.

– Это моя жена, – возмущенно бормотал он, распихивая людей. – Моя! Жена! Она устала, нам пора домой… Как нас занесло в город, ума не приложу… Тнари, ты слышишь меня? Какой был грохот! Я едва жив, голова гудит. Глазеют, сволота… Так бы и врезал!

– Надо быть снисходительным, – подсказал Ларна, плечом отодвигая очередного маловменяемого поклонника танцев на барабане, лопочущего что-то восторженное и кланяющегося Тнари в ноги. – Ты сам собрался на север, ты прогнал жену. К вырьей матери послал, не знаю, где это, но полагаю, далеко. Помнишь?

– Нет, – Барта решительным жестом отстранил от себя нового смуглого поклонника жены и заодно все утверждения Ларны. – Это моя жена! Не мути мне голову, там и так мутно… муторно… Тнари! Иди сюда, сказал же! Накинь вот хоть это на плечи. Глазеют, дикари… прибил бы, ей-ей. Ар Ронга, простите, н-не узнал.

– Я убедил вашу бывшую жену, – ровным тоном заверил выр, не желая глядеть на Барту, – стать частью семьи Раг и моей сестрой. Если она пожелает, в качестве одной из хозяек замка она там примет вас и выслушает. Завтра. Никак не раньше. Тнари рэм-Раг, нам пора в домой. Ты устала, требуется отдых. Наш город благодарит тебя и наш брат – хранитель замка – тоже. Вот твой платок. Садись на хвост, я отвезу домой.

Тнари качнулась было в сторону мужа, но выр оказался быстр: укутал с головы до ног в тонкий, почти прозрачный, узорный платок. Закинул на свою спину и увез, распихивая толпу двумя парами рук и третьей удерживая «сестру». Барта охнул, покачнулся и попробовал пополнить мой словарный запас несколькими интересными выражениями, но Ларна ткнул его локтем в бок, выбил дыхание и снова дружески приобнял за плечи.

– Доигрался? Выры увезли её. Надо думать, к вырьей матери, точно по твоему заказу… Всё, не рыдай, не баба. Пошли обратно на галеру. Завтра возьмём штурмом замок и воссоединим вашу нелепую семью, если даже нас не пустят в ворота.

– Да пошел ты, – обозлился Барта. – Не лезь. Лучше бы ты сдох в пустошах, ещё на том берегу! Я бы не пил, не страдал и не поссорился с женой. Она у-то-ми-тель-но, – Барта старательно выговорил слово, – простодушна. Я иногда не выдерживаю. Хорошая баба, красивая, толковая, теплая… Но её нельзя даже в баню послать!

– Посылал? – заинтересовался Ларна.

– Ха! Полгода выведывала, что такое баня. Потом соорудила какую-то глупость из веток и старых тряпок. Пошла туда жить… Притащил за косы обратно. Говорю: от тебя на стенку можно залезть, заканчивай ты с этим своим дикарством! Утром проснулся – голова болит… Она сидит и прилаживает веревочные ступеньки, чтобы я мог лезть на стенку.

Ларна остановился и рассмеялся. Я, честно говоря, тоже не могла себе представить такой окончательной исполнительности…

– Вот, Тингали, – назидательно сказал Ларна. – Так жена должна внимать каждому слову мужа. И он полезет на стенку!

Барта тоскливо застонал. Я согнулась от хохота, Ларна тоже веселился во всю. Отсмеявшись, снова поддел протрезвевшего под локоть и повел к галере.

– Я добыл её в честном бою, – злился тот. – Самая красивая баба на всю пустыню! Да ладно пустыня, в Усени похожих нет… Так оказывается, она ещё и танцует. Баню строила, ступеньки эти дурацкие лепила на стену. И ни слова о важном! Да как танцует, пить не надо, чтобы пьяным стать… – Барта сменил тон и мрачно добавил: – Всех порежу, они глазели. Моя жена! Мне одному танцы и глядеть.

– До трезвости ещё далеко, – заподозрил Ларна. – В трюм, под замок… Вот же пакостник ревнивый! Ты вообще зачем пьёшь?

– После лихорадки начал, – очень трезво и грустно сообщил тот. – Лет пять назад… покусала меня какая-то гнусь. Я пожелтел и стал гнуться, сохнуть. Наря лечила травками, что для местных хороши. Не помогало. Позвали Вагузи, старшего. Он сказал: пить мгару и настаивать на ней травы. Мгара эта оказалась на поверку покрепче бражной настойки. Пока я вылечился, уже привык. Наря, дурища, убрала бы во время… так нет, она во всём потакает мне.

– Тинка учти и это, впрок: мы, мужики, ни в чем по пьяни не бываем виноваты, – прищурился Ларна. – Пить он потянулся сам, а вина лежит на совести жены. Сказать правду о пустыне и своей трусости в себе сил не нашёл, а ту же жену послал умирать в пески. Слабак. Не возьму его на галеру. Сдам Ронге на воспитание. Бросит пить, образумится, окрепнет – тогда пусть семья ар-Раг решает, годен ли такой паразит их сестре в печенки… Тьфу. В мужья.

– Она моя…

Мы уже добрались до галеры, Ларна толчком сбросил старого выродёра на падубу. Навис над ним и заорал полным своим голосом, от какого, полагаю, буря стихает и глохнет. Не со злости шумел – просто решил так пугануть и вразумить.

– Ты! Её! Выгнал! Всерьёз! По полному здешнему обряду! Понял, пьянь беспамятная?

Барта сел, бледнея и наконец-то трезвея по-настоящему. Глянул на свои дрожащие руки, ощупал запястье, где виднелся светлый след от браслета. Видимо – свадебного, скорее всего – снятого и выброшенного в невменяемом состоянии…

– Это я что: точно как её первый муж, прогнал Нарьку из дома? – тихо и испуганно охнул Барта. – Она ж могла тронуться умом… Пойди теперь найди браслет. Я верно понял: она стала вырам сестра? Пропал я… Второй раз не пойдёт за меня. После таких танцев, да при толпе, да в городе.