Текст книги "Вышивальщица. Книга вторая. Копье Вагузи"

Утром Купава дозволила дому проснуться позже обычного, сберегая покой дочери. Но в спаленке Марницу не застала. Разобрала недопустимо громкий шум внизу, на кухне. Спустилась, грозно хмуря тёмные, красиво изогнутые брови. Всплеснула руками, без сил приваливаясь к косяку двери. Монька – она Монька и есть, как имя не переиначивай на мягкий домашний лад… Раздобыла новые штаны. Сидит верхом на лавке, что достойной девице и в голову прийти не должно. Руками размахивает, в голос хохочет, шумит. Развлекает девок. А каких усилий стоило укоротить им языки, ей и дела нет.

– Я ещё знаю сказочки про выра-капитана, – гордо сообщила дочь, закончив прежнюю историю. – Их Ким сплёл в Усени. Мне нравится короткая, как выр испугался спрута и из панциря выпрыгнул от страха.

Марница, само собой, показала сказку сама, словно она и есть тот выр: сиганула с лавки, вывернулась и даже на пол обеими ладонями оперлась, гибко падая и снова отталкиваясь, чтобы встать. Девки захохотали, одна пискнула «голый выр», вторая даже слегка покраснела. Княгиня негромко кашлянула, обращая на себя внимание. Девки вскочили и замолчали.

– Маря, что ты вытворяешь?

– Проверяю, умеют ли разговаривать люди у вас в доме, – упрямо прищурилась дочь. – Ты их застращала до икоты! Мам, если так дальше пойдёт, я всех к себе заберу. Так и знай! Тебе простые люди стали нехороши, я не узнаю тебя! Да тебе теперь тантовые нужны куклы в обслуге! Вот кто молчит и глаза лупит без единой мысли.

– Я дом веду, всё хозяйство, – сразу обиделась Купава. – Негоже, чтобы имя Чашны упоминалось с насмешкой.

– Уважать не перестанут. Батюшка не такой человек, – хмыкнула Марница. – Мам, ну скучно ведь, когда всё делают молча. Вот что, эту хохотушку я у тебя забрала бы. Она смеётся звонко, заливисто. Конопатая, такие удачу в дом приманивают не хуже кошек. Мы её на сметане откормим, станет первая красавица на весь город. Или ты сама откормишь? Пошли, обсудим.

Марница поймала за руку невысокую, красную от смущения девчушку. Потащила из кухни в коридор. Княгиня вздохнула, осмотрела кухню – нет ли где непорядка, позволяющего придраться. Нет… чисто, посуда по местам и даже полотенца висят, как велено, узор весь наружу и на одной высоте. Пришлось гордо разворачиваться и шагать следом за дочерью.

Ну как с ней быть, с бестолковой? Как ей самое простое объяснить: что ты дома своего нового и места княжеского всю зиму боишься до слабости в коленях? Что к смеху прислушиваешься и думаешь: не тебя ли обсуждают? Как же, притащил Чашна из глухой деревни, много их таких здесь бывало. Вдруг так и говорят? Марница обняла конопатую за плечи, вытащила из кармана синюю ленту с вышивкой и всунула ей в кулачок.

– Благодарствую, – восторженно шепнула та, рассматривая подарок.

– Тебе нравится в доме у князя? Тебя кто служить-то прислал? – тормошила девчонку Марница, упрямо не отпуская. Так и втащила в столовую.

– Мамка прислала, – исподлобья зыркнула та, краснея и опуская голову ниже. – Мы тутошние, недалече от города живём. Сказывала: хозяйство у брэми большое. И что к порядку тут приучают крепко.

– Про хозяйку что говорила? – прищурилась Марница.

– Что дюже строга, – конопатая смутилась окончательно. – Но денежку платит честную, без обмана. На приданое можно накопить. Опять же, непотребного в доме не творится. Вот.

Марница скривилась при упоминании приданого, вздохнула. Оглянулась на мать, без смысла перебирающую красивые мелочи, расставленные на малом столике. Конопатая получила ещё одну ленту и убежала, выпорхнула из столовой, как птичка, отпущенная на волю. Дверь прикрыла плотно и по коридору побежала, как учили – не топая и не делая иного шума.

– Ничего про тебя не говорят плохого, уважают они тебя, – негромкого сообщила Марница, глядя в окно. – Хорошие девки. Работящие и не склочные. Весь дом у вас с батюшкой стал славный, спокойный. Только очень уж тихий. Пойду к себе, у меня веселее. Фоська, повариха моя, сразу, с порога, начнёт ругать, да ещё полотенцем огреет по спине. Она звучно ругается, на весь дом. И распустёха я, и дурёха, и криворучка… Ты, мам, не умеешь так ругаться. Ты молча укоряешь, это больно и тяжело.

– Не ведёшь ты дом, Маря, – вздохнула княгиня.

– Не, я в нем бываю редко, – расхохоталась Марница. – Зато Фоська вкусно готовит. Приходи в гости. Вечерком. Или приезжай. Ты теперь, пожалуй, по городу ездишь. Может, оно так и должно: княгиня… Я никак не привыкну к новому. Не по мерке оно мне, не моя это шкура.

– А завтрак? – охнула Купава, бессильно наблюдая, как дочь шагает к двери.

– С батюшкой я уже поздоровалась и домой отпросилась, – крикнула непутёвая дочь, выбираясь в коридор.

Родное подворье встретило самым наилучшим образом. Фоська только-только прибыла с рынка, вплыла во двор вперед хозяйки, оттолкнув её толстой рукой. Басовито хохотнула, боком притиснув Марницу к забору. Пропустила двух посыльных, нанятых донести покупки. И взялась распоряжаться. Когда продукты сложили у двери и в погребе нужным образом, выпроводила посыльных и заложила тяжёлым брусом воротину. Правда, в Фоськиных руках брус не казался тяжёлым.

– Припёрлася, мамкино наказание, батюшкина седина? – руки поварихи сами поползли вверх и уперлись в бока, давая голосу полную свободу. – Где тебя таскали выры, по омутам топили? Опять, извольте глянуть, в штанах, глазищи наглые, а страф вовсе пропал, горемычный… И мужика надлежащего не видать. Весь город гудит: Моньку сбыли с рук, увезут замуж на север, хвала Ткущей! Как же, увезут… Я им сразу ответствовала: ещё поглядим, кто кого укатает. Видали мы энтих женихов, по кустам без порток. Ох, повымерли настоящие-то, хлипок народец стал, плюнь – загнётся.

– Если ты плюнешь, непременно загнётся, – расхохоталась Марница, обнимая необъятную повариху. – Фоська, как я соскучилась. Я ж тебе подарок везла, но не довезла. Ягоды в лукошке, незнакомые. Посадить за домом, ты же ягоды обожаешь. Вот, семена кой-какие уцелели, в тряпице.

– Видно, вкусные были, коль не довезла, распустёха, – буркнула Фоська, улыбаясь. – Ты надолго, или мне и доску разделочную зря ножом не портить?

Прихватила тряпицу, сунула в передник. И поплыла на кухню, через широченную дверь, для неё специально сделанную после перестройки дома – двустворчатой. Трёхцветная кошка мявкнула, посторонилась, с интересом глянула сразу на двух любимых хозяек, присутствующих в доме. Мазнула боком по ногам одной и второй – и прыгнула на забор, побежала по верхушкам досок, заниматься своими делами.

Фоська, само собой, уже портила доску во всю: частый стук ножа слышался постоянно. Что она рубила и что резала, Марница не желала даже думать. Добралась до своей комнаты, рухнула на кровать и раскинула руки. Вот теперь – дома! Ничего лишнего, дорожки на полу обычные, полосатые. Новая волчья шкура у кровати: старая сгорела в пожаре, но Фоська умудрилась купить точно такую на базаре. Резной деревянный круг с гербом ар-Бахта на стене: его, конечно же, привёз Сорг. Давно обещал сделать и доставить. Всё же она теперь вырам не чужая, есть у неё и такая родня, приятно глянуть и вспомнить.

На обед собрались все свои: в доме непутевой Моньки служба такова, что с хозяйкой за одним столом едят и локтями её пихают без зазрения совести. Хотя сидеть не тесно, вся дворня – Фоська да пастух страфий, ныне тоскующий без дела и оттого самостоятельно придумавший пускать чужих птиц на постой за денежку. Половину дохода честно принёс и сам вручил хозяйке. Видела бы Купава, лишилась голоса от такого безобразия. Само собой, ещё за столом сидел управляющий. Новый. Хотя что в нем нового? Фоськиного мужа Марница давно желала увидеть, поскольку до сего дня много слышала о нем от поварихи. И умён, и собою диво как хорош, и в торговом деле наилучший знаток, да и всё прочее… тут Фоськино круглое лицо приобретало мечтательность, а глаза принимались изучать потолок самым тщательным образом. Кто бы мог подумать, что столько неоспоримых достоинств – а кто оспорит слова дородной и шумной поварихи? – умещается в кругленьком проворном мужичонке, ростом ниже плеча жены? Да ещё лысоватом.

– Моя хозяйка, – отхлебнув кваса и гордо глянув на румяную повариху, начал отчёт управляющий, – всему дому тут голова. Закупки после пожара она делала, в точности прежний вид восстанавливала, я не вмешивался. Так мы сразу решили. Я токмо по торговой части, за мной амбар да сарай, двор да иные ваши владения, учёт денежек. Дела у нас не плохи. Тросны я, чтобы недомолвок не копить, показываю вашему батюшке в начале каждого месяца. Или матушке… Вот уж женщина дотошная, во все подробности входит, но приятственно с ней пообщаться. Доход ваш общим решением мы вложили в дело, в новый южный тракт и большие склады в северном порту. Если что не так…

– Да делайте, как делаете, – отмахнулась Марница. – Фось, вечером мама собиралась к нам в гости.

– Вырезку бигля я прикупила, расстегайчиков сообразим, наилучших, – успокоила повариха. – Почки в сметане… ну, это мое дело, сюда ты и не суйся с советами, зашибу. Что подам, то и полопаете. С треском. И за работу с новыми силами приметесь.

Последние слова были сказаны с некоторым нажимом. Пастух и управляющий переглянулись, дружно откланялись и заспешили встать из-за стола. Марница усмехнулась и пошла к себе в комнату.

Было странно оказаться вдруг на отдыхе, совсем без дела. В столице, в Усени, под её рукой во время проверки дел местных шааров было до сотни охраны, пять стражей-выров, десяток учетчиков, писцы, курьеры, личная малая галера с командой. В пути через пустоши тоже заботы не переводились. И вдруг – тишина… Сиди, Маря, у оконца, да гляди на улицу. Жди своего суженого, раз так решила и всех несогласных с тем решением – переупрямила. Оказывается, ничего нет страшнее и труднее ожидания! Не по ней эта доля – когда нельзя уже ничего переменить и ни на что повлиять. Без конца вспоминался тот огромный зверь с грустными карими глазами – а ну как ему следовало повязать поясок? Или белке… Страшнее всего была мысль, которую Марница гнала из головы: может, Ким к тропе и не выходил? Лес ему дорог. В лесу и решил остаться.

Роскошный ужин был съеден под грустные размышления молча и равнодушно, Фоська жалостливо вздыхала, княгиня хмурила брови и пробовала развлекать разговорами. Хотя было видно: и её голова занята посторонним. Три раза уточнила, сколько поварихе платят и можно ли её переманить на княжеское подворье хоть на время приезда гостей. Мясо в подливе ковыряла вилочкой, а потом, забыв приличия – благо, за столом их с дочкой двое – перебирала приправы пальцами, пробуя угадать каждую. Уехала уже в сумерках.

Марница вышла к воротам провожать. С интересом рассмотрела матушкин выезд: пару поджарых рыжих страфов с красными хвостовыми перьями, что и есть лучший признак породы зноймских беговых. Упряжь с серебряной отделкой, легкий крытый возок лакового дерева. Два огромных колеса, дающие мягкий ход даже на ухабах, толстая удобная подушка на двух ездоков, с подлокотниками – такие возки зовутся двуколками. Правила матушка сама, и достаточно ловко. Правда, возле голов упряжных страфов двигался верхом слуга, придерживал тонкий страховочный ремень и присматривал, чтобы кто из людей ненароком не оказался на пути возка и не пострадал.

Пастух тоскливо глядел упряжке вслед: хороши птицы… Вздохнул, предложил хозяйке прогуляться верхом, поскольку взял в постой вороного, породного, а забрать его должны только к ночи, как и тройку тягловых рыжих. Марница отказалась. Спросила полушутливо, не сдают ли и комнаты в её доме, пытаясь увеличить доход. Мужик помялся, виновато потупился и признал: дважды пускали слуг, состоявших при птицах. Но никак не в дом. Сараи добротны, там не холодно и сухо. А на улице оставить человека зимой, когда хлещет дождь и ночь уже задвинула засовы в ближних трактирах – разве по-людски? Марница кивнула, присела на ступеньках широкого крыльца и задумалась, глядя в тёмное небо. Сегодня оно к вечеру сделалось довольно высоким, показало сизый отлив, обещая улучшение погоды и потепление. Кое-где в прорехах туч пробовали затеплиться слабые вечерние звездочки. Припомнились южные ночи, когда звезд было много и каждая – яркая, близкая, переливчатая в потоках поднимающегося от песка горячего воздуха. Мерцают звездочки, колышутся. Ким их показывает, рисует пальцем след, соединяя в созвездия и негромко излагая очередную сказочку. У него и небо полно живых историй… Старое небо он помнит, с забытыми зверями – зайцами, белками, быками. И новое сам рисует. Как раз близ порта ар-Рагов, когда ночью не спали, а шли по пескам, выплел сказочку про вороного страфа, собирающего звездную росу. Помнится, проводнику Вагузи очень понравилось. Он слушал, постукивал пальцами по спине ящера. Потом указал тёмной крепкой рукой в небо и нарисовал свой узор, вместивший самого Вузи. Ящер танцевал во время сезона дождей. Вагузи улыбнулся, провел ладонью от края неба и до края, отмечая сияющую реку матери вод, плачущей слезами горя и радости…

В ворота постучали, отвлекая от размышлений. Марница вздрогнула. Опустила голову, потёрла затекшую шею. Глупо пялиться в небо, затянутое облаками. Перед весной звезд почти не удается рассмотреть. На севере Горнивы так и говорят: не расцвели ещё. Вот начнется месяц прель, выглянут цветки земной зелени – и небо порадуется, отзовётся…

Пастух торопливо миновал двор, зевая и натягивая попавшийся под руку плащ.

– За вороным пришли, – предположил он. – Сказывали: к ночи понадобится, велели приготовить в дорогу.

Марница кивнула. Собралась было встать и уйти в дом, но осталась из любопытства. Интересно ведь глянуть, кто выложил самое малое четыре сотни за вороного – и ставит его на чужой двор, пусть и временно. Обычно таких птиц от себя надолго не отпускают, понимая их цену. Да и привязываются, ведь вороные склонны служить одному хозяину, их даже курьерам в землях ар-Бахта выдают, стараясь не менять без надобности…

За птицами пришли неразговорчивые мрачные люди, больше похожие на наёмников, чем на слуг. Молча отсчитали деньги за постой, молча осмотрели лапы страфов – а как иначе? Первейшее правило, береги ноги, доедешь до места быстро и удачно. Рыжих стали грузить заказанным заранее кормом, засыпая прямо во вьючные сумы и проверяя качество. Опять же толково, рубленая сырая зелень пополам с зерном весной для страфа – лакомство. Вот только всякий вороватый пастух норовит подсунуть старые запасы со дна осенних ям, где зелень уже несвежа и даже гниловата. Глупо платить за такую серебром…

Когда в раскрытые ворота вошёл ещё один человек, Марница и не углядела. Вздрогнула и обернулась, ощутив взгляд. Испуганно онемела, вцепилась вспотевшими руками в колени. Человек был рослым, достаточно светловолосым. Кареглазым, если рискнуть поверить себе в столь поздних сумерках. Глядел на неё тепло, неотрывно и чуть-чуть, одними уголками губ, улыбался. В руках держал – немыслимое по весне дело – букет лесных цветов… Пойди их набери среди дождя, по холоду… Весь день пробегаешь, по одному дергая. Если ты не лесовик.

На прежнего Кима человек был похож так же мало, как и бурый зверь, одаренный пояском.

Стало до озноба страшно. Неужели надо второй раз узнать и не ошибиться? Да что же это за сказочка, прямо бесконечная. Красивый молодец, статный. И цветы хороши…

– Маренька, – тихим низким голосом молвил гость. Улыбнулся и присел на корточки у крыльца, в полушаге. – Маря… Вот и добрался я домой.

Голос был иным, верить в его звучание не хотелось, душа болела, но не отзывалась, а глазам чужак вроде – нравился… Да только глазам Марница и прежде много раз верила, пока не усвоила, что у бабы они слепые: не то примечают, что позже оказывается важным. Рост да стать. Разве они Фоську свели с мужем? Впрочем, уши бабьи и того хуже, шепни ласковое слово – душа и отзовется, потянется за обманом…

Чужак поднялся в рост, обернулся к слугам, застегивающим вьючные сумы. Чуть поклонился, скорее отмечая желание заговорить, чем выказывая приязнь. Выбрал взглядом рослого мужчину, который держал повод вороного.

– Окажи услугу, мил человек. Негоже мне входить в дом, не известив родителей моей невесты. Ты уж шепни словечко княжеским слугам. Хоть и вечер поздний, а надо нам туда идти, пусть ждут.

Говорил он вроде бы по делу и складно, но Марница всё больше замыкалась в себе и даже удивлялась своему упрямому несогласию с каждым словом. И голову не так наклонил, и улыбается слишком уж сладко, и молчит-то иначе, и…

– Ну-ка скажи, что такое малина, – буркнула Марница.

– Ягода, – гость даже нахмурился. – Маря, да что с тобой? Или я зря сюда шёл?

Чувствуя себя страфом, упершимся обеими лапами от избытка норова, как и сетовала мать, Марница всё же тряхнула головой и задала новый вопрос.

– Покажи мне звезду, которую сам назвал глазом страфа.

Мужчина с долей насмешки прищурился, глянул в тёмное небо, ровное, затянутое облаками. Чуть помедлил и указал точку над горизонтом. Вот уж правда: пальцем в небо… Каков вопрос, таков и ответ. Проверяй, Маря, есть ли звезда за тучей! Шутка чужака немного примирила с ним. Хорошо ведь пошутил, и без злости, и с подначкой. Голова загудела, умные мысли попрятались, а глупые вылезли, как поганки после теплого летнего дождика. Да что ж у него спросить-то? И как теперь сомневаться, как требовать ответов?

Кто ещё мог явиться среди ночи на двор с цветами, назваться женихом? И чего ей, непутёвой, еще надобно? Краше прежнего мужик стал, даже мама такого примет охотно…

По улице звонко затопали страфы, несколько. Зазвенел бубенчик. Марница оглянулась, охотно отворачиваясь от сомнительного, выглядящего незнакомо «Кима». Мамина двуколка резво вкатилась во двор, на сей раз правил сам князь. Остановил страфов, заинтересованно подпёр ладонью подбородок.

– Моня, вот за что тебя ценю: скучать не даёшь. Что, этот нравится тебе? Так вот сразу, в один вечер – сговариваемся и с глаз долой?

– Негоже входить в дом невесты, не сказавшись родителям… – завёл уже знакомую речь молодец, кланяясь князю с должным уважением.

– Говорила же, стерпится-слюбится, – расцвела улыбкой Купава.

Марница зажмурилась. Возникло ощущение, что пили она сегодня за ужином что-то такое… крепкое. На чем был настоян взвар трав, Фоська отказалась ответить. Росло подозрение, что целиком и полностью – на сочном бражнике, да еще с пыльцой…

– Позвольте, достойный брэми, – торопил время гость, норовя стать хозяином в доме, – поклониться и слово молвить.

Марница ощутила, что ей в руки всовывают букет лесных цветов. Сделалось очевидно: пора возражать. Только – против чего?

– Папа…

– Какой вечер! – восхитился князь. – Первый раз назвала папой, а то все «батюшка», и с эдакой подначкой, так и хочется в ответ кнутом – да по заднице.

– Чашна, свет мой, да что же это ты говоришь, ведь при гостях, – смутилась Купава.

– Так он в семью лезет нахрапом, пусть привыкает, – упёрся князь. – Я же его терплю на этом дворе. И Монька вон – терпит. Моня, ты чего, кислого объелась? Или сплюнь, или уж скажи хоть что толковое. Не сиди, как на похоронах. Пока, вроде, никто не умер. Ты как, без ножей сегодня? Мирно настроена?

Марница сердито столкнула букет на ступеньки и оглядела двор.

Слуги, пришедшие за своими птицами, глазеют, ослабив повод. Чужие страфы переминаются и шипят на рыжих княжеских. Свой пастух непорядком возле стойл не интересуется. Он любуется зрелищем сговора, пристроившись повыше, на чердачной лесенке, на случай осложнений: удобно и вверх забраться, и вниз спуститься, да и вилы под рукой. У ворот уже невесть откуда набралась толпа – и среди ночи вести в столице распространяются ходко. Пацаны целой стайкой взобрались на забор, мужики степенно стоят полукругом, два толстобоких деревенских бигля волочат брошенные хозяйской рукой веревки: пробрались за ворота и пробуют нахально щипать сено, не для них заготовленное. Расторопная соседка расстаралась, бежит с парой зажженных масляных светильничков, чтобы всем было удобнее глядеть. Девки хихикают, батюшкины наёмники лыбятся во весь рот и соображают: пора ли ловить биглей, или лучше пока брэми Чашне на глаза не лезть? Ну вот, теперь держись, Маря: самой злостной на всю улицу сплетнице, сдавшей за последние два года, подслеповатой и глуховатой, на ухо начали громко пересказывать подробности для дальнейшего распространения. То есть – сговор по всей форме… Потом и не отказаться, толпа всё видела и слышала.

– Позвольте мне… – в третий раз начал говорить молодец, в которого всё сильнее хотелось бросить ножик.

Один-то при себе, за голенищем сапога, – Марница пощупала рукоять и усмехнулась. Чем этот рослый красавчик доказал, что он – Ким? Тем, что явился, когда ждали и назвал малину ягодой. Невеликое дело. Цветов при должном усердии любой способен нарвать, всё же не можвель на дворе, весна дышит… Марница прищурилась, рассматривая гостя внимательнее. Уж так он одет опрятно! Даже, скорее, богато. И пояс не тот, ярким чем-то шит, крикливо и несуразно.

– Не годится, – вслух определила сомнения Марница.

Князь с явным удовольствием хлопнул себя по бедру. Ведь приехал спешно, – запоздало сообразила Марница, – рассчитывая на потеху, и теперь ждал её куда более, чем мирного сговора. Гость дрогнул и обернулся. Княгиня всплеснула руками и потянула из рукава платочек. Рыжие в упряжке ощутили слабину повода и налегли, продвинулись на шаг, в два горла зашипели на чужих страфов.

Толпа у ворот заволновалась. Из задних рядов на свет бесцеремонно пробивался кто-то, и делал это весьма успешно. Так, что теперь все глядели именно на него. Ростом не особо крупного, но очень широкого, бурого и заросшего до глаз.

Не останавливаясь, новый гость прошагал через ворота, прямиком к крыльцу. Зыркнул мелкими тёмными глазами на «жениха», бурый мех на лице чуть шевельнулся.

– И какого, вежливо говоря, гнилого дупла этот дятел делает в моём малиннике? – басом прогудел гость. Обернулся к Марнице, хохочущей, опустив лицо в ладони. – Маря, что ты вытворяешь среди ночи? Это ж ни в сказке сказать, ни в яви понять!

– Я же знал, – возрадовался князь, – меньше двух мужиков на сговоре моей дочки не может быть никак! Купа, ты на какого ставишь?

– Они что, будут ещё и драться? – ужаснулась княгиня, обнимая мужа и ныряя ему под руку.

– Было бы с кем, – отмахнулся новый гость. Прихватил «жениха» за шиворот, приобнял до стонущего выдоха и повёл к воротам, бормоча под нос: – Иди-иди, не лезь на чужую полянку, не по тебе она, я и людям твоим сказывал. Которые взялись цветы целой толпой драть в лесу.

– Моня, – по возможности серьезно и строго сказал Чашна, хотя смех гнул его. – Моня, что сына шаара Тадхи выставили, то мне понятно. Но и меховой мужик ничуть не похож на жениха, какого мне описывал ар Сорг. Может, пояснишь, откуда взялся? Или мы чуток погодим, ночь впереди длинная, глядишь, ещё кто подтянется.

Бурый заросший тип басовито рыкнул, нехорошо прищурился на толпу у ворот. Народ слегка подался, посторонился. Даже бигли замерли с клоками сена на мягких губах, испуганно поджали короткие толстые хвосты и затопали со двора на задних лапах, горбясь и помогая себе передними, но прихваченного в охапку сена не отпуская… Мужик глянул на взятых в постой страфов и дернул подбородком в сторону ворот. Птицы понятливо вздохнули и двинулись по указанному направлению. Хмурые слуги – тоже…

– Эк тебя слушаются, – одобрил князь.

– Да зверьё-то, оно с понятием, – усмехнулся бурый. – За людей не поручусь. Если кто ещё в ночь на двор сунется, ума у него точно нет. Маря, ну что ты сидишь? Я зверски хочу есть. Понимаешь? Зверски. Если ты на стол собрать не в состоянии, какой был смысл в жёны набиваться? Ел бы у деда малину от пуза да рыбку в бочагах ловил… благодать. – Он всем телом обернулся к князю. – Однако ж поздно жаловаться. Поясок ваша дочка мне повязала, я и явился, как на поводке. Не могу без неё, значит. Иначе б не пришёл. Так что поселюсь я тут, как дела нынешние закончу, походные, дающие работу ногам. Звать меня можно Кимом, хотя, помнится, полное имя должно быть подлиньше. Кимор, вроде бы. Ну, поскольку повзрослел я, ныне скорее беру родня, чем зайцу, мёд я люблю. Значит, со временем примусь бортничать, непременно.

– А по всем правилам девку спросить у батюшки? – рискнули потребовать продолжения зрелища из темноты за воротами: светильники соседка унесла.

Бурый оглянулся, кивнул, неторопливо прошёл к воротам и захлопнул сперва одну створку, затем и вторую. Коротким пальцем тыча в каждого, пересчитал пацанов на заборе. Те притихли и вжали головы в плечи. Новый хозяин подворья усмехнулся.

– Сказки утром буду сказывать. Если накормят сытно, то длинные и веселые. Покуда кыш, воробьи!

Когда бурый оглянулся в сторону крыльца, Марницы на пороге уже не было видно: убежала, как и велено, собирать ужин. Князь, вполне довольный тем, что нашёлся человек, способный решительно распоряжаться ничуть не возражающей дочкой, спрыгнул из двуколки и подал руку жене. Фоська, наблюдавшая всё зрелище через окошко, закрыла ставни и тоже заспешила на кухню, зевая и посмеиваясь. Купава усердно мяла платочек и вздыхала, шагая к крыльцу. Пастух распрягал рыжих, угадав желание князя заночевать в гостях. И точно: управляющий бодрым скоком пронесся до люка подпола, поддел, ловко сунулся и добыл кувшин бражной настойки. Оглянулся на нового хозяина, запирающего ворота перекладиной.

– Тросны теперь вам подавать, брэми?

– Маре, – буркнул бурый. – Ничего тут не меняется. До осени, по крайней мере. Садом-огородом твоя жена занимается? – Дождался кивка и продолжил: – вот к ней дело есть. Малинник надо развести, яблонь толковых насадить и медуницы наилучшей. Ростки я дам, с вас место надобно и уход.

– Подворье позади нашего прикупить можно, – прикинул управляющий. – Если мало, слева соседей подвинуть, непутёвые они. Без обиды их переселим, денежками да волей князя.

– Двигай, – одобрил бурый. – Я простор люблю. Да и пчёлы…

– Уж вразумите: это что ещё за невидаль? – удивился управляющий, охотно передавая тяжеленный кувшин с настойкой и повторно ныряя в холод погреба за закуской.

– Забылись пчёлы, стали невидалью, вернутся былью, – пообещал хозяин. – Мёд надо восстановить. Польза в нём для здоровья и удовольствие немалое. Чего более, и не скажу. Ну, идём. Буду по правилам слова говорить, Марьку в жёны просить. Интересно я перелинял, вроде – повзрослел, что ли? Пока сам не соображу. И чего упирался, куда глядел, когда Маря вон – под боком имелась… Надо было на весну свадьбу-то двигать. А не на осень.

За столом уже сидел на почётном месте князь, весело щурился и наблюдал переполох в дочкином хозяйстве. Ни слова не возразил, когда бурый прихватил Марницу под руку и уволок в коридор, плотно прикрыл дверь. Глянул пристально, и Марнице показалось: глаза у него помельче стали, а взгляд – потяжелее. Весь иной, неловко такого назвать зайцем… Привыкать к облику заново придется. Хотя душе спокойно, и никаких нелепых сомнений в ней нет. Ким вернулся иным – да только разве зайцы в лесу хозяева? Это пока лукавые лесовики плетут детские сказочки, они на длинноухих похожи… Большая рука сгребла за плечи, прижала плотнее.

– Маря, давай сразу уговоримся, – буркнул Ким, смиряя свой новый голос, низкий и басовитый. – Что мое – то мое. Замечу, что не на меня глядишь, озверею. Озверею – в лес развернусь и уйду. Молча. Шкура бурая, она очень даже ловко на плечи ложится, Маря. Да вот – слезает трудно. Утром постригусь, усы заведу плетеные, как у Ларны. На человека чуток поболее похож стану. Годится тебе такой мужик?

Марница кротко кивнула, прижимаясь плотнее к новому Киму, торопливо гладя плечо и пытаясь сообразить, как же он есть-то будет с такой дикой бородищей? Кроме глаз на лице ничего и нет незаросшего… В лохматости пропал, сгинул, даже след внешности прежнего пастушка, разве глаза его, чуть лукавые и добрые…

– Ты сказки плести не разучился? – уточнила Марница, хотя ответ уже ничего не менял. Потянулась обнять. – Вот всех устрою и приду проверять.

– Я новых много усвоил, из канвы потянул, – отозвался Ким. – Пошли. Буду сказывать, что следует – но никак не сказки… Твой отец ждёт. А глупости из головы выбрось. Придёт она среди ночи! Ты князю дочка, твое дело честь беречь и меня в озверение не вводить. Так что не липни, сама оттянула свадьбу на осень.

– Раньше тебе и то казалось рановато, – довольно хихикнула Марница.

– Раньше я из лесу явился сестре помогать, а ей, девке глупой, было шестнадцать лет. Теперь вот у меня иная тропка до опушки легла и проводник иной, – вздохнул Ким. – Лес сказок, Маря, потому и безвременный, что каждый в нём черпает то, что готов принять. Я сам зачерпнул, когда в песках змея заломал. И ты добавила, поясок повязывая. Пошли.

– А где теперь Тинка – знаешь?

– Почему бы и не знать? На галере. Носом хлюпает, Ларна её утешает, плывут они. Скоро в Усени пристанут и сюда, может статься, направятся. Тогда к началу преля подоспеют. Десять дней, – заинтересованно буркнул Ким. – Успею ягодник разбить. Да и берлогу надо осмотреть, под себя переделать.

– Берлогу? – хихикнула Марница, открывая дверь.

– Все беры живут в берлогах, – обстоятельно согласился Ким. Сел за стол и глянул на князя. – Так что, сложно говорить, по правилам, или так сойдемся? Всё одно её не упущу.